Текст книги "Княжна Дубровина"
Автор книги: Елизавета Салиас-де-Турнемир
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Глава I
Село Спасское раскинулось на полугорѣ, внизу которой бѣжала небольшая, но извилистая рѣчка Десна. Ея чистыя струи орошали не одинъ садъ и украшали не одну барскую усадьбу въ окрестностяхъ Москвы, но конечно ни одна изъ усадьбъ не сравнилась бы со Спасскимъ. Ничего не было въ ней затѣйливаго, но все было солидно, высоко и широко. Большой каменный бѣлый домъ стоялъ величаво, окруженный зеленью садовъ. Два большія круглыя крыльца, изъ бѣлаго камня, выходили одно на большой дворъ съ каменною бѣлою высокою оградою, другое на обширный садъ съ тѣнистыми липовыми аллеями. Двѣ большія каменныя колонны поддерживали круглый высокій балконъ и два широкіе круглые выступа въ фасадѣ дома придавали ему оригинальную форму. Домъ, построенный прочно, съ толстыми стѣнами, будто крѣпость, высился надъ прочими постройками, которыхъ было много. Прежніе владѣльцы, по мѣрѣ приращенія своихъ семей, строили флигеля, въ которыхъ гостили ихъ родные, и такихъ флигелей, не считая службъ, было нѣсколько. Всѣ они разбросаны были около дома, въ саду и цвѣтникахъ, такъ что пріѣзжему въ Спасское казалось, что онъ попалъ на дачи близко одна къ другой примыкавшія. Конюшня обширная и архитектуры столь изящной, что многіе принимали ее за господскій домъ, была украшена бѣлымъ камнемъ и бѣлыми колоннами. Изъ дому дорога, убитая щебнемъ и посыпанная пескомъ, широкая, усаженная по обѣимъ сторонамъ кустами сирени, шиповника и душистаго жасмина, вела въ церковь. И какая прелестная была эта церковь. Она стояла на зеленомъ холму, надъ рѣкой, каменная, бѣлая, небольшая, но такая во всѣхъ своихъ частяхъ соразмѣрная, съ крыльцомъ изъ бѣлаго камня, съ узкою, но длинною папертью. Въ праздникъ зеленый холмъ, усѣянный народомъ, толпившимся вокругъ, пестрѣлъ всѣми цвѣтами, и въ особенности краснымъ, отъ платковъ и сарафановъ разряженныхъ бабъ. Иконостасъ былъ старинный и темные, лики святыхъ окованы были богатыми, раззолоченными ризами. Въ церкви хранилась икона Божіей Матери, чтимая во всемъ околоткѣ. Она почиталась чудотворною и отовсюду стекался народъ поклониться ей, а князья Дубровины изъ рода въ родъ украшали ее, и риза ея блестела драгоцѣнными камнями.
Комнаты на верху были не столь велики сколько высоки, окна широкія и видъ изъ нихъ на сады, церковь и рѣку не могъ не прельстить всякаго. Одна круглая гостиная внизу, а другая такая же на верху были меблированы съ особенною заботливостію. Видно было, что многіе Дубровины любили эти комнаты и украшали ихъ различнаго стиля мебелью. Тамъ стояла мебель розоваго дерева, выложенная дивными узорами, массивные диваны изъ краснаго дерева обитые стариннымъ штофомъ, у оконъ стояли рабочіе столики и низенькія спокойныя кресла съ круглыми спинками. Далѣе были и другія гостиныя со старинною мебелью украшенною мѣдью, но не могли сравняться съ мебелью круглой гостиной. Ее такъ звали круглая. Внизу находилась огромная, длинная, съ двумя колоннами зала. Въ ней князья Дубровины обѣдали лѣтомъ; – зимой она считалась холодною потому только, что домъ былъ тепелъ какъ теплица, а эта комната оказывалась прохладнѣе другихъ. За садами италіанскимъ, англійскимъ, съ большимъ и малымъ прудомъ, за большою и двумя маленькими рощами, раскинутыми по склону горы къ рѣкѣ, находились оранжереи, теплицы и мыза. Мызой называлось собраніе домиковъ, гдѣ жили дворовые, а подлѣ нихъ стоялъ большой скотный дворъ, птичій дворъ и наконецъ роскошная конюшня, о которой сказано выше. Все это вмѣстѣ составляло нѣчто въ родѣ мѣстечка или городка, утонувшаго въ зелени садовъ, рощъ и луговъ. Деревня находилась за версту отъ усадьбы.
Подлѣ церкви стояли дома священника и причта съ одной стороны, а съ другой – больница, пришедшая въ крайнюю ветхость. Прошло уже тридцать лѣтъ съ тѣхъ поръ какъ ни единый изъ владѣльцевъ не заглядывалъ въ Спасское. Они служили въ военной службѣ, женились въ Петербургѣ, зимой конечно жили тамъ же, а лѣтомъ переѣзжали въ Павловскъ, Царское, а свое родовое гнѣздо предали забвенію. И оно пришло мало-по-малу въ такое запустѣніе, что несмотря на все желаніе генерала Богуславова поправить его, глядѣло заброшеннымъ. Въ иныхъ мѣстахъ кусты разрослись безъ мѣры, такъ что по дорожкѣ пройти было нельзя, а въ другихъ мѣстахъ висѣла сушъ отъ полусгнившихъ деревьевъ. Многіе домики положительно валились на бокъ, желѣзныя крыши почернѣли, а на мызѣ крытыя тесомъ крыши во многихъ мѣстахъ были прикрыты соломой. Одинъ только большой домъ, солидный и массивный, не уступалъ ни времени, ни непогодѣ, и стоялъ твердо, безъ изъяну и безъ заплатъ, но и онъ глядѣлъ мрачно, ибо его желѣзная крыша слиняла и изъ зеленой превратилась въ темно-бурую, почти черную.
Село Спасское спало, дремало, молчало долгіе годы и вдругъ проснулось, будто вздрогнуло. Въ него видимо-невидимо нагнали рабочихъ: чистили, скоблили, чинили, мели, выбивали, словомъ, производили въ обширныхъ размѣрахъ такую всеобщую стирку, вымовку и колотилку, что всѣ дворовые могли бы сбѣжать, еслибы не были возбуждены и не рвались помогать рабочимъ. Впрочемъ всѣ они работали больше языками, чѣмъ руками, и не одинъ разъ были разнесены управляющимъ. Въ селѣ Спасскомъ было два властелина: управляющій Власовъ, назначенный уже опекунами Анюты, и старая домоправительница Уліана. Она хорошо помнила молодаго князя, умершаго вскорѣ послѣ женитьбы и оставившаго единственнаго сына, котораго воспитывалъ съ такою заботой и любовію старый дѣдъ. Отъ этого-то внука, убитаго лошадью въ двадцать лѣтъ отъ роду, село Спасское и всѣ другія вотчины, земли, луга, лѣса, дома Дубровиныхъ перешли по прямому наслѣдству къ бѣдной, всѣми, кромѣ Долинскаго, отвергнутой сироткѣ – Анютѣ.
Необычайная суматоха поднялась утромъ перваго іюня въ селѣ Спасскомъ. Дворня вставъ ранехонько одѣвалась въ свои лучшія платья; конюхи, садовники, рабочіе мазали себѣ голову масломъ и одѣвались въ красныя рубашки и праздничные кафтаны. Бывшій при старомъ князѣ управителемъ старикъ Арсеній, не занимавшій теперь никакой должности и жившій на покоѣ, и домоправительница Уліана особенно волновались. Они оба были на ногахъ съ зарей и одѣты но праздничному и удержавъ въ домѣ почетное положеніе находились во главѣ всей дворни.
– Не холодно ли въ домѣ? спросилъ Арсеній. – Я вчера говорилъ управителю, чтобъ онъ приказалъ протопить печи. Легко ли, домъ стоялъ запертый и нетопленый больше тридцати лѣтъ и вдругъ, вынь да положь, приготовь его къ пріѣзду княжны въ три недѣли! Точно не знали, что княжна дѣвица взрослая и если ей угодно жить въ Спасскомъ, то надо было загодя все приготовить. Хорошо, что домъ словно крѣпость, а окромя его все валится.
– Валится, валится, сказала Уліана, качая головой. – Да и то сказать, вѣдь никто сюда не заглядывалъ. Все въ Питерѣ, да въ Питерѣ. Арсеній Потапычъ, гдѣ вы мнѣ посовѣтуете приготовить комнаты для княжны, въ покояхъ ли стараго князя, или на половинѣ молодаго князя?
– Право не знаю. Надо спросить у княжны, гдѣ имъ угодно, а на всякій случай приготовить и тутъ и тамъ. Вѣдь она ѣдитъ съ большимъ семействомъ. Генералъ писалъ, что съ попечителемъ своимъ, дядюшкой, у котораго жена и дѣти. Всѣмъ надо мѣсто.
– Я такъ разсудила: дядюшку и тетушку подлѣ княжны въ большомъ домѣ, а другихъ, молодыхъ господъ, по флигелямъ размѣстить можно.
– Конечно, конечно. Я полагаю если княжна выѣдутъ изъ Москвы часовъ въ девять, то они сюда прибудутъ никакъ не позднѣе двѣнадцати часовъ. Надо собирать всю дворню и встрѣтить княжну на крыльцѣ. Я поднесу хлѣбъ-соль.
– Какъ знаете, сказала Уліана и пошла въ домъ. Солнце вошло и ярко сіяло; она отворила всѣ окна и лучи его проникли и заиграли на полинявшихъ тканяхъ гардинъ и на стѣнахъ потемнѣвшихъ отъ времени. Мода, ея выдумки и затѣи не коснулись Спасскаго и стѣны гостиной были расписаны al fresco какимъ-то домашнимъ живописцемъ. Бесѣдки, ручьи, статуи и деревья, листы которыхъ по величинѣ равнялись здоровому кулаку, были нарисованы на стѣнахъ гостиной и залы; несмотря на уродливость деревьевъ, эти роскошный стѣны отличались оригинальностiю. Общій видъ комнатъ, хотя обивка мебели полиняла и обветшала, производилъ пріятное впечатлѣніе; его тоны были мягки, ничто не дразнило глазъ. Эту прелесть завялости, старомодности, потухшихъ колеровъ, пришедшихъ въ гармонію, эту окраску, которую налагаетъ одно только время, могли оцѣнить и понять чутьемъ натуры артистическія или лица знакомыя съ искусствомъ, свѣдующіе любители. Арсеній посмотрѣлъ еще разъ на всѣ гостиныя, отчаянно махнулъ рукой и пробормоталъ:
– Все одна ветошь, но что же теперь подѣлаешь? Не велѣли трогать, только крышу приказали починить – ну починили и денегъ что потратили. Отъ опекуна поставленный пришлый управляющій княжескихъ денегъ не жалѣетъ. Ему что? Лишь бы свой карманъ набить!
Въ эту минуту явились два офиціанта присланные изъ Москвы, оба франты, жители столицы, высокомѣрные блюстители порядка и службы въ знатныхъ домахъ, глубоко презирающіе домашнюю прислугу и старыхъ слугъ. Одинъ лакей высокаго роста, плечистый, силачъ, въ ливреѣ; другой дворецкой въ модномъ фракѣ и бѣломъ галстукѣ, отмѣнной важности, высоко закидывающій и носъ и голову и для пущаго величія говорящій тихо и въ носъ скороговоркой.
Онъ распоряжался накрытіемъ стола, но самъ ни къ чему не притрогивался; два молодые, не совсѣмъ ловкіе слуги накрывали столъ.
– Мнѣ надо вазы, сказалъ онъ важно.
Одинъ изъ слугъ побѣжалъ и пришелъ съ экономкой Ульяной.
– Чего вы спрашиваете, сказала она.
– Вазъ, мнѣ надо вазъ.
– Какихъ вазъ?
– Я не знаю какія у васъ есть: саксонскія, севрскія или серебряныя?
– Я право всѣхъ этихъ названій не знаю.
Дворецкой поглядѣлъ на Ульяну съ презрѣніемъ.
– Однако мнѣ необходимы вазы, повторилъ онъ настойчиво.
– Поищите ихъ сами, я вамъ отопру шкафы.
И оба они хотѣли выйти, какъ внизу послышался шумъ. Ульяна остановилась и прислушалась.
– Ҍдутъ! Ҍдутъ! сказала она съ волненіемъ и бросилась внизъ. Дворецкій хотѣлъ удержать ее, но она почти оттолкнула его и поспѣшно сошла.
Действительно къ подъѣзду мчалась по гладкой убитой дорогѣ четверомѣстная карета запряженная четверней добрыхъ лошадей. Изъ нея вышелъ старичокъ Долинскій и помогъ выйти Анютѣ. Она взяла его за руку и ступила на крыльцо. Сердце ея билось какъ птичка въ клѣткѣ и замирало какъ предъ смертельною опасностью. Увидѣвъ направо и налѣво толпу стариковъ и старухъ, а позади ихъ молодыхъ и дѣтей, Анюта смутилась, но въ ту же минуту овладѣла собою и пріостановилась. Арееній поднесъ ей хлѣбъ-соль съ низкими поклонами; она приняла, поблагодарила, обратилась къ стоящимъ и сказала голосомъ не твердымъ и смущеннымъ:
– Благодарю за встрѣчу. Я надѣюсь скоро познакомиться со всѣми вами, а теперь дядюшка усталь съ дороги и ему надо отдохнуть. Черезъ два дня мое рожденіе. Послѣ обѣдни прошу всѣхъ прійти ко мнѣ и у меня угоститься чаемъ и завтракомъ.
Она поклонилась и подъ руку съ дядей пошла на верхъ. За ней шла Маша и ея братья и сестры.
– Молодецъ Анюта, тихо сказалъ Ваня Митѣ, – не ударитъ лицомъ въ грязь.
Митя шелъ сумрачный и ничего не отвѣчалъ Ванѣ. Его дурное расположеніе духа не пропадало. Онъ объявилъ уже Машѣ, что ѣдетъ въ Спасское противъ воли.
Позавтракали, къ изумленію дворецкаго, слишкомъ шумно и весело, потому что одна Лиза могла нашумѣть и наболтать за десять человѣкъ и не упустила этого случая. Когда встали изъ-за стола, Анюта подошла къ дядѣ, поцѣловала его и Машу, дѣти всѣ поцѣловали ее, Митя пожаль ей руку вмѣсто братскаго поцѣлуя.
– Я бы желала, чтобы мнѣ показали приготовленныя намъ комнаты, сказала Анюта. – Кто здѣсь домоправительница? Позовите ее.
Вошла Ульана.
Анюта просила ее показать комнаты.
– Мы не знали, какія комнаты вамъ угодно взять для себя, сказала она. – Есть два отдѣленія, одно, въ которомъ жили молодые господа, другое, гдѣ жилъ старый князь. Его комнаты на югъ…
– Стало-быть ихъ дядюшкѣ. Не правда ли? Вамъ на югъ будетъ удобнѣе. Домъ немного сыроватъ. Угодно вамъ взять комнаты на югъ, спросила Анюта.
– Мнѣ все равно, сказалъ Долинскій. – Какъ ты хочешь.
– Гдѣ вамъ будетъ покойнѣе. Маша знаетъ гдѣ вамъ лучше. Ульана Филатьевна, покажите тетушкѣ и мнѣ комнаты моего прадѣда.
И она взяла Машу за руку и пошла съ ней. Это были высокія комнаты на югъ, съ балкономъ и маркизами отъ солнца. Маша нашла ихъ удобными для себя и мужа. Затѣмъ Ульана повела Анюту въ ея комнаты чрезъ круглую гостиную.
– Прелестная комната, сказала Анюта, осматривая ее и любуясь старою мебелью. Буду сидѣть тутъ утромъ; нельзя ли мнѣ поставить здѣсь письменный столь.
– Гдѣ прикажите, сейчасъ, сказала съ услужливою вѣжливостію Ульана и прибавила:
– Вы, ваше сіятельство, точно угадали, что гостиная эта была любимою комнатой вышей матушки.
– Вы ошибаетесь, моя мать никогда здѣсь не была. Она вышла замужъ и скончалась на Кавказѣ.
– Виновата, виновата, матушка, ваше сіятельство, – все спутала, но ваши родные всѣ одни за другими скончались такъ рано, въ такіе молодые годы, что я путаю. Стало-быть не матушка ваша, а бабушка, вотъ здѣсь-то сиживала и въ этой самой комнатѣ онѣ и слово дали и были помолвлены за гусарскаго офицера Богуславова и здѣсь съ женихомъ у самаго окна этого сиживали. Я ихъ тутъ часто видала. Онѣ меня очень жаловали, любили.
– Какъ? вы помните мою бабушку – но какже это?
– Извольте сами счесть. Я ихъ немного помоложе. Вашей бабушкѣ, княжнѣ нашей любимой было семнадцать лѣтъ, когда ее помолвили; черезъ годъ послѣ свадьбы имъ Богъ даль сынка, вашего батюшку, и она съ нимъ сюда къ старому князю гостить пріѣзжала. И ужь какъ радовался старый князь на этого своего перваго внука. Княжну нашу, хотя она была и замужемъ и сына имѣла, у насъ все звали княжной, старый князь помѣстилъ ихъ вотъ тутъ и она прожила здѣсь мѣсяца три… Послѣ того ужь мы ее и не видали. Черезъ два года она скончалась и пошли тогда бѣды за бѣдами. Молодой князь, братецъ вашей бабушки, убитъ былъ на войнѣ и остался старый князь бездѣтенъ, одинъ одинешенекъ, съ дитятей внукомъ, сыномъ своего сына. Вы, княжна, знаете, что и онъ волею Божіею былъ взятъ у князя, и вотъ вы вошли во владѣніе вотчинами и домами вашего прадѣда!.. Можетъ оно и къ лучшему.
– Почему же къ лучшему, спросила Анюта не совсѣмъ благосклонно усматривая какую-то грубую лесть въ словахъ старушки, которая ей сначала понравилась.
– А потому, ваше сіятельство, что ваши дѣды и родители жили все въ Питерѣ и совсѣмъ забросили свои родовыя помѣстья и свое гнѣздо Спасское. Прадѣдъ вашъ любилъ его по старой памяти. Его старушка мать, говаривал онъ, тутъ жила, тутъ его воспитала – и онъ все сюда, нѣтъ, нѣтъ, да и навѣдается. А его сынъ ужь не то. Ему все Питеръ, а здѣсь не по вкусу было. И того нѣтъ, и этого нѣтъ – словомъ, не любили они Спасскаго, а ужь ихъ сынъ и вовсе здѣсь не былъ ни разу, ни единаго разу. А ужь чего хуже жить безъ хозяина, безъ его разума, безъ его глазу. Еслибы князенька молодой остался въ живыхъ, не видать бы намъ его, да можетъ-быть, мы дожили бы и до другой бѣды.
– До какой же? сказала Анюта, которая слушая старуху задумчиво опустилась на кресло у окна и глядѣла въ пышный садъ, разстилавшійся предъ ея глазами и сходившій къ рѣкѣ.
– А до продажи. Продали бы Спасское.
– Какъ это возможно, воскликнула Анюта съ ужасомъ.
– А почему же нѣтъ? Развѣ князья Владимировы не продали Покровскаго? А господа Сухоруковы не продали Кузьминова, а господа… да что и считать, ваше сіятельство, не перечтешь ихъ – а купили ихъ откупщики, разночинцы всякіе, да все перевели, перестроили, переиначили и подобія не осталось въ этихъ барскихъ хоромахъ того что было. Мы всѣ боялись, что по смерти стараго князя молодой внукъ его продастъ Спасское. Да и что ему Спасское? Онъ его не видалъ, не зналъ, выросъ на дачахъ, да на заграницахъ – что ему родовая вотчина? Деньги-то лучше – промотать ихъ весело.
Анюта вздохнула.
– Зачѣмь, сказала она, – вы его такъ строго судите. Быть-можетъ онъ былъ бы не такой.
– Что же? Сюда бы пріѣхалъ? Въ нужды наши вникнулъ? Никогда этого не бываетъ отъ воспитанныхъ вдали господъ.
Анюта встала.
– Покажите мнѣ гдѣ комнаты моихъ сестрицъ.
Ей показали четыре комнаты внизу. Она отдала одну Агашѣ, одну Лидѣ и одну Лизѣ и рядомъ съ нею помѣстила миссъ Джемсъ. Лиза была не довольна, но молчала, не смѣла на первыхъ порахъ возмущаться и спорить. Она чувствовала, что миссъ Джемсъ мало-по-малу сдѣлается ея первымъ супостатомъ, такъ она уже прозвала ее.
Анюта осмотрѣвъ весь домъ отправилась къ Машѣ и нашла ее устраивавшею свои комнаты и комнаты мужа.
– Пойдемъ въ садъ, сказала ей Анюта. – Онъ кажется прелестный, изъ оконъ я на него залюбовалась!
– Да, но все позапущено!
– Ахъ! да я это-то и люблю. Я не люблю выскобленыхъ аллей, обстриженныхъ деревьевъ, подстриженныхъ кустовъ и вымытаго и выглаженнаго какъ чистый воротничекъ миссъ Джемсъ, сада и рощи.
– Тутъ, сказала Маша смѣясь, – бояться намъ нечего, мы тутъ ничего подобнаго не найдемъ.
– Пойдемъ же, пойдемъ, торопила Анюта Машу.
– Не лучше ли, сказалъ Долинскій, сидѣвшій въ креслѣ у окна и глядѣвшій на большой дворъ, – начать съ храма Божіяго. Когда я гляжу, Анюта, на все то, чѣмъ Господь благословилъ тебя, я думаю, что тебѣ и намъ надо начать съ того чтобы принести Ему свою благодарность.
– Правда, папочка, правда.
– Такъ и пойдемъ въ церковь.
Они созвали дѣтей и всѣ отправились въ церковь. Спѣшно вышелъ батюшка изъ своего домика; то былъ человѣкъ лѣтъ сорока пяти, очень благообразный и повидимому умный. Онъ спросилъ что прикажетъ княжна, но княжна обратилась къ дядѣ.
– Дядюшка, молебенъ, не правда ли?
– Спасителю или Божіей матери, спросилъ священникъ.
Анюта опять обратилась къ дядѣ.
Онъ понялъ вопросительный взглядъ ея и сказалъ:
– Благодарственный молебенъ, батюшка. Два дня прошли въ томъ, что Анюта, Маша и даже миссъ Джемсъ обходили все Спасское, любовались садами, рощами, видами. Миссъ Джемсъ великая любительница природы и барскихъ усадьбъ пришла въ восторгъ отъ Спасскаго и уяснивъ себѣ, что Анюта владѣтельница всего этого, возымѣла къ ней глубокое уваженіе. И не за одно это уважала она Анюту. Она вполнѣ была ею довольна. Со всѣми ласковая и привѣтливая, Анюта держала себя съ достоинствомъ хозяйки и съ удивительнымъ сердечнымъ тактомъ умѣла, сохраняя свое мѣсто и положеніе, выдвигать впередъ своего папочку и показывать свою любовь и уваженіе къ женѣ его. Не прошло и одного дня, какъ во всей дворнѣ установилось мнѣніе, что княжна умная, у! какая умная, а ужь дядюшку своего любить какъ отца роднаго.
Но вотъ насталъ великій день рожденія Анюты. Еще наканунѣ она отдала всѣ приказанія управителю и Ульянѣ. На дворѣ поставили столы для угощенія крестьянъ, пекли пироги, дѣлали сальники, жарили баранину. Въ людской готовили угощеніе прислугѣ, а внизу въ столовой угощеніе для старыхъ слугъ и почетной дворни. Анюта во всемъ совѣтовалась съ папочкой и Машей и спрашивала у Ульяны, какъ бывало при прадѣдѣ. Ульяна все помнила и подавала совѣты. Папочка выразилъ желаніе, чтобы всего было въ волю, кромѣ вина.
– Вина надо умѣренно, чтобы не было пьяныхъ и никакого безпорядка. Для этого надо подносить вино крестьянамъ у другаго стола и чтобъ они подходили поочередно и за порядками смотрѣть одному изъ васъ.
– Митя старшій, сказалъ Ваня.
– Я! за мужиками, да я не сотскій, сказалъ Митя, смѣясь насмѣшливо.
Анюта взглянула на него.
– Папочка, сказала она, – развѣ я не могу стоять около стола, хотя съ Ваней, когда крестьяне будутъ пить за мое здоровье.
– Конечно, другъ мой, сказалъ Долинскій.
– Ну, Ваня, въ такомъ случаѣ ты будешь моимъ адъютантомъ. Хочешь?
– Конечно, милая, сказалъ Ваня со своею свѣтлою улыбкой.
Въ это время пришли сказать Анютѣ, что къ ней пришелъ священникъ.
Она приняла его. Онъ желалъ знать, въ которомъ часу начать обѣдню и будетъ ли молебенъ въ церкви или на дому.
Анюта обратилась къ дядѣ.
– Какъ скажетъ дядюшка, какъ ему угодно.
– Я думаю, сказалъ Долинскій, – что обѣдню надо начать, когда батюшкѣ угодно и ему привычно, а мы уже будемъ готовы.
– У насъ позднюю обѣдню служатъ всегда въ девять часовъ, сказалъ священникъ.
– Такъ зачѣмъ же и мѣнять, отвѣчалъ Долинскій.
– Можетъ для васъ рано покажется.
– Нѣтъ, батюшка, сказалъ Долинскій, – не рано, а еслибы было и рано, мы бы встали; я не считаю приличнымъ заставлять васъ ждать службы Господней изъ-за нашей лѣни.
Священникъ казался довольнымъ и пріемомъ и такими рѣчами и ушелъ къ себѣ.
– Не опоздайте же, сказалъ Долинскій, обращаясь ко всѣмъ дѣтямъ, – это напоминаніе менѣе всѣхъ могло отнестись къ Анютѣ; она привыкла въ продолженіе пяти лѣтъ къ аккуратности и ее никогда не допускали опаздывать.
На другой день, еще до перваго удара колокола, по дорогѣ въ церковь потянулись одѣтые въ праздничное платье крестьяне и разряженные дворовые. Всѣ шли въ церковь съ любопытствомъ увидѣть и разсмотрѣть новую владѣлицу и участвовать въ угощеніи приготовленномъ для всѣхъ. И Анюта уже поднялась, уже сидѣла у отвореннаго окна, въ которое входилъ теплый, ароматами цвѣтовъ напитанный іюньскій воздухъ; она любовалась на роскошь развѣсистыхъ старыхъ деревьевъ, на зелень столѣтнихъ липъ, на сверкавшую между деревьями рѣку, на голубое небо. Она любовалась и чувствовала себя вполнѣ счастливою. Это прелестное, широкое, роскошное Спасское принадлежало ей, а черезъ нѣсколько отъ нея комнатъ слышался говоръ лицъ ей дорогихъ и милыхъ. Она сознавала, что у ней все, все есть.
Ударъ колокола.
– Благовѣстятъ, сказала Анюта. – Ѳеня, скорѣй, давай мнѣ одѣваться. Я не хочу опоздать.
И одѣвалась Анюта скоро. Всему этому ее обучили.
– Что прикажите, спросила Ѳеня.
– Понаряднѣе.
– Я приготовила бѣлое кисейное платье и розовое батистовое, которое угодно.
– Давай бѣлое, да скорѣе, а шляпку съ голубыми бантами.
И какъ была хороша собою Анюта въ своемъ бѣломъ, свѣжемъ, лѣтнемъ нарядѣ – изъ-подъ соломенной шляпки выбивались ея вьющіеся волосы и была она золотистѣе золотистой соломки. Она пошла пѣшкомъ со своимъ милымъ папочкой и со всею семьей своею. Одинъ Митя не поспѣлъ, лакей, исполнявшій должность камердинера, будилъ его разъ пять безъуспѣшно и наконецъ махнулъ рукой на этого барина-соню, какъ онъ назвалъ его и оставилъ его въ покоѣ.
Анюта шла молча.
– Что ты такая грустная, сказалъ ей папочка, котораго она взяла подъ руку.
– Я-то грустная! О нѣтъ, я счастливая, такая счастливая, что мнѣ говорить не хочется, а все благодарить, благодарить Бога.
Долинскій ничего не отвѣтилъ онъ по голосу Анюты узналъ, какъ трепетало и билось ея сердце, какимъ умиленіемъ было оно полно.
Мы не будемъ описывать, какъ она молилась, съ какою радостію, выходя изъ церкви, принимала поздравленія, какъ звала всѣхъ къ себѣ, какъ цѣловала сестеръ и братьевъ. Митя явился къ концу обѣдни, немного заспанный и немного пристыженный, но одѣтый франтомъ и даже съ подвитыми волосами. Выходя изъ церкви, отецъ очень тихо, но серіозно замѣтилъ ему, что такъ поздно не приходятъ въ церковь.
– И всѣмъ дурной примѣръ, закончилъ онъ.
Митя не отвѣчалъ, но надулся.
Чай и завтракъ были готовы, но Долинскій ждалъ священника со крестомъ и пожелалъ завтракать, когда онъ придетъ. Священникъ не заставилъ себя долго ждать, и Анюта просила его завтракать. Долинскій занялся, къ ея великому удовольствію, разговоромъ со священникомъ, а Анюта говорила съ Машей.
Едва кончился завтракъ, какъ наемный столичный лакей доложилъ, что дворовые собрались въ столовой.
Анюта встала и взяла Машу за руку.
– Пойдемъ со мною, сказала она, – мнѣ это въ первый разъ и я немного смущена, никого не знаю, тамъ есть старые слуги моихъ родителей и всякому надо сказать что-нибудь. Помоги мнѣ.
– Для этого я плохой помощникъ, сказала Маша, – но мнѣніе мое такое: попроще, поласковѣе, и будетъ все хорошо.
Анюта вошла, со всѣми раскланялась и сказала:
– Прошу полюбить меня; а я съ своей стороны постараюсь сдѣлать все, что могу для спокойной и счастливой жизни старушекъ и стариковъ, служившихъ моимъ родителямъ; вотъ моя тетушка, она и я все дѣлаемъ вмѣстѣ и сообща. Что она приказываетъ, то и я желаю, и потому прошу всѣхъ васъ исполнять ея приказанія въ точности.
За этимъ Анюта просила назвать ей многихъ стариковъ и старушекъ, спросила гдѣ они живутъ, что получаютъ и обѣщала навѣстить ихъ въ ихъ помѣщеніи, а теперь предложила кушать чай и позавтракать.
– Ульяна Филатьевна. угостите, прошу васъ, всѣхъ гостей моихъ, сказала она и вышла изъ комнаты.
– Смутила ты меня, Анюта, сказала ей Маша, – дѣлаешь изъ меня хозяйку, а я ей быть не могу, не хочу и не желаю.
– Маша, милая, надо, чтобы всѣ знали, что папочка и ты мнѣ замѣнили отца и мать, сказала Анюта серьезно.
Изъ столовой Анюта должна была уже съ папочкой выйти на большой дворъ, гдѣ около столовъ съ пирогами и жаркимъ стояли толпы крестьянъ; она подошла къ нимъ, взяла чарку вина, поднесла къ губамъ и сказала:
– За ваше здоровье, а вы выпейте за мое.
Какъ было условлено, она встала около стола съ Ваней, и крестьяне, не толпясь, чинно подходили, и пили за ея здоровье. Когда эта длинная исторія окончилась, Анюта подошла къ Долинскому и сказала ему что-то. Онъ обратился къ крестьянамъ.
– Племянница моя, сказалъ онъ, молода еще, не управляетъ сама своимъ имѣніемъ, за нее управляетъ попечитель генералъ Богуславовъ, но она желаетъ, чтобы тѣ изъ васъ, которые имѣютъ до нея просьбы или жалобы обращались ко мнѣ и къ ней самой лично. Она и я, мы постараемся все сдѣлать, что справедливо, и помочь вамъ, гдѣ нужно.
Анюта, утомленная обѣдней, угощеніемъ, еще болѣе утомленная впечатлѣнiями и собственными чувствами, ушла въ свой маленькій круглый кабинетъ. Тамъ на столѣ разложены были подарки, это былъ сюрпризъ. Она нашла въ изящной рамѣ портреты всѣхъ своихъ. Папочка и Маша, какъ живые, сидѣли рядомъ и будто глядѣли на нее своими добрыми глазами. Около портрета лежалъ альбомъ, подарокъ Мити и Вани, воротничекъ вышитый гладью отъ Агаши и Лиды, подушка для булавокъ отъ Лизы, Библія отъ миссъ Джемсъ и наконецъ огромный, старомодный, полинявшій отъ времени, изъ краснаго сафьяна футляръ, съ запиской отъ Александры Петровны. Она отъ себя и отъ своихъ сестеръ посылала Анютѣ съ поздравленіемъ и желаніями аметистовое ожерелье и брошь своей матери. Это было прелестно оправленное въ золотѣ украшеніе и Анюта, охотница до камней и золотыхъ вещей, надѣла его тотчасъ, и стряхнувъ съ себя степенную княжну Дубровину, владѣтельницу Спасскаго, побѣжала благодарить своихъ и показать имъ свое прелестное ожерелье. Варвара Петровна до выѣзда въ свѣтъ не отдала ей ея фамильныхъ вещей, и потому у Анюты не было почти никакихъ золотыхъ украшеній.
Когда она благодарила за подарки и цѣловала всѣхъ, Митя сказалъ ей:
– Анюта, я и Ваня могли подарить тебѣ только бездѣлицу, мнѣ даже стыдно было дарить такую дрянь, но Ваня настоялъ. У тебя такія богатства, что мы по-моему не можемъ ничего дарить тебѣ.
– Напрасно, сказала Анюта. – Всякая вещь отъ васъ мнѣ дорога, ты бы долженъ былъ знать это.
День прошелъ самымъ пріятнымъ образомъ. Обѣдали весело, пили кофе на балконѣ, ходили гулять, бѣгали по саду и Анюта бѣгала съ Лидой и Лизой и надѣлала букеты, которые съ помощію миссъ Джемсъ артистически устроила, поставила въ старинныя саксонскія вазы и сама понесла ихъ на верхъ.
– Это папочкѣ, сказала она миссъ Джемсъ.
– My dear! my dear! сказала Англичанка съ чувствомъ.
Въ продолженіе этихъ трехъ дней миссъ Джемсъ чувствовала наплывъ такой любви къ Анютѣ, который удивилъ ее самое. Она вдругъ оцѣнила ее. Эта замкнутая, часто тоскующая или слишкомъ серьезная для своихъ лѣтъ дѣвушка, вдругъ разцвѣла, стала весела, крайне ласкова, порхала какъ бабочка, щебетала какъ птичка, и вмѣсто того, чтобы чваниться своимъ положеніемъ и богатствомъ, всячески старалась показать, что она дорожитъ имъ для семьи своей и на первомъ мѣстѣ устраиваетъ своего дядю – отца. А между тѣмъ, когда надо было принимать, какъ эта дѣвушка дѣлала все привѣтливо, достойно! Англичанка была въ восторгѣ отъ своей воспитанницы и сама умѣла занять слѣдующее ей мѣсто. Она поняла свое положеніе и вела себя съ умомъ и тактомъ.
Время не шло, а летѣло. Мѣсяцъ прошелъ для Анюты, какъ одинъ день. Она жила точно въ волшебномъ замкѣ. Удовольствія смѣняли одно другое. Анюта училась у опытнаго берейтора ѣздить верхомъ, онъ же училъ Митю и Ваню. Однажды Анюта приказала привести изъ конюшни трехъ верховыхъ, большаго роста лошадей, вышла съ обоими братьями на широкій дворъ и сказала:
– Это Мышенокъ для меня, Лихачь для Мити и Мальчикъ для Вани. Помните, это еще рѣшено было въ К* за день до моего отъѣзда.
– Какъ? Ты не забыла этого, Анюта?
– Ничего я не забыла; какъ могла я забыть какъ мы жили, что думали и чего желали?
– Но развѣ ты не находишь, что такую огромную лошадь назвать Мышенкомъ смѣшно, а другую Мальчикомъ ужь черезчуръ глупо, сказалъ Митя.
– Называйте своихъ лошадей, какъ хотите, но моя лошадь останется Мышенкомъ, а мнѣ все равно, если будутъ смѣяться.
– И я также, сказалъ Ваня, – моя останется Мальчикомъ. Положимъ имя не изъ щегольскихъ, но это мечты нашего дѣтства, которыя теперь, благодаря Анютѣ, осуществились, и я въ память этого дорогаго прошлаго оставляю за моею лошадью это имя.
И вотъ стали они ѣздить каждый день; ѣздили всюду, и по полямъ, и по лѣсамъ, и по оврагамъ, заросшимъ зеленью. Часто ѣздили они пить чай въ лѣсъ и возвращались поздно со смѣхомъ и пѣснями, какъ въ К*. Анюта пѣла прелестно, у ней былъ сильный сопрано, и въ хорѣ звонкій ея голосъ лился и оглашалъ вечерній воздухъ, простою, но дорогою ея сердцу русскою пѣснью. Какъ въ дѣтствѣ она пѣла:
Ахъ по морю, ахъ по морю,
Ахъ по морю, морю синему.
Немного заунывный напѣвъ этой пѣсни не гармонировалъ вполнѣ съ радостными веселыми нотами и сіяющимъ выраженіемъ ея прекраснаго личика. Жизнь текла согласная, веселая, шумная, ибо всѣ они были молоды, да и старшіе не слишкомъ стары. Машѣ минуло тридцать пять лѣтъ, а папочкѣ, еще очень моложавому, стукнуло только пятьдесятъ пять лѣтъ. Вскорѣ прибавились къ ихъ семейному кругу новыя лица. Они познакомились съ сосѣдями, которыхъ Анюта и прежде видала въ Москвѣ. и наконецъ Анюта имѣла удовольствіе увидѣть у себя своихъ пріятельницъ Бѣлорѣцкихъ, которыхъ пригласила погостить. Онѣ пріѣхали съ матерью на двѣ недѣли и имъ отвели одинъ изъ флигелей. Бѣлорѣцкіе и Митя однажды вспомнили о Томскихъ и Новицкомъ, съ которыми Митя былъ знакомь по университету, и просили Анюту пригласить и ихъ.
Анюта пришла въ восторгъ.
– Конечно, конечно, воскликнула она.
– Такъ я напишу, сказалъ Митя, – отъ твоего имени. Тебѣ писать самой къ молодымъ людямъ неприлично.
