Текст книги "Княжна Дубровина"
Автор книги: Елизавета Салиас-де-Турнемир
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)
Глава II
Николай Николаевичъ взялъ Анюту за руку, ввелъ ее въ небольшой, свѣтленькій домикъ, прямо въ дѣтскую, гдѣ окружили его съ криками радости его дѣти, онъ расцѣловалъ ихъ, оставилъ посреди ихъ Анюту и сказалъ:
– Привезъ вамъ сестрицу. Любите ее и во всемъ ей уступайте. Она будетъ наша общая любимица. Вы всѣ должны угождать ей. Помните, что мать ваша умирая приказывала любить новую сестрицу. Няня, обратился онъ къ старухѣ, стоявшей за дѣтьми, – вотъ тебѣ еще барышня, ходи за ней заботливѣе чѣмъ за другими дѣтьми, это тоже дочь моя. Я не забуду твоихъ стараній и ты останешься мною довольна. Слышишь, няня, не ропщи на дѣвочку, балуй ее.
– Слушаю, батюшка, отвѣчала няня.
Домикъ гдѣ жилъ Николай Николаевичъ Долинскій стоялъ на окраинѣ города, на берегу высокой горы, подъ которою текла широкая рѣка Ока. Къ рѣкѣ подъ гору сходилъ тѣнистый, довольно большой садъ, съ густыми липовыми аллеями и куртинами, на которыхъ расли плодовыя деревья, а въ другихъ куртинахъ былъ огородъ, капуста, картофель и даже гречиха для домашняго продовольствія. Предъ небольшимъ балкономъ разведенъ былъ маленькій цвѣтникъ, которымъ съ особенною заботливостію занималась покойная жена Долинскаго. У рѣки находилась небольшая пристань и къ ней привязывалась лодка, на которой покойная любила кататься съ дѣтьми; а отецъ выучилъ сыновей грести и управлять рулемъ. Довольно большой дворъ у домика застроенъ былъ домашними постройками, кухней, погребомъ, конюшней, въ которой стояла только одна корова и клѣть для куръ. Лошадей Долинскій при своихъ малыхъ деньгахъ держать не могъ. Этотъ домикъ и садъ составляли единственное богатство Долинскаго; онъ служилъ совѣтникомъ губернскаго правленія и кромѣ жалованья имѣлъ небольшой капиталъ. Онъ и его пять человѣкъ дѣтей, два мальчика и три дѣвочки, жили на эти доходы скромно, уединенно, безъ особенныхъ лишеній. Старшій сынъ его Митя десяти лѣтъ учился въ гимназіи, также какъ и меньшой Ваня, которому минуло только девять лѣтъ. Дочь его восьми-лѣтняя Агаша была брюнетка, очень умная и живая, а меньшая Лида тихая и кроткая, бѣлокурая и голубоглазая, оказалась ровесницей Анютѣ и скоро подружилась съ ней, потому особенно, что во всемъ безпрекословно покорялась умной, но властительной и вспыльчивой Анютѣ, была еще дѣвочка Лиза двухъ лѣтъ. Всѣ эти дѣти были оставлены на произволъ судьбы и старой няни, которая больше занималась вязаньемъ чулковъ, и чаепитіемъ съ сосѣдками чѣмъ надзоромъ за ними. Поутру мальчики уходили въ гимназію, отецъ ихъ въ губернское правленіе, а дѣвочки оставались дома. Агаша любила читать и отецъ доставалъ ей книги. Въ долгіе осенніе вечера Агаша разсказывала меньшимъ сестрамъ то, что читала. Когда это занимало ихъ, они ее слушали, когда же имъ казались не интересны разсказы Агаши, онѣ вскакивали, уходили въ столовую и затѣвали шумныя игры. Любили онѣ играть въ свои домы и эта игра выдумана была Анютой, великой затѣйницей. Каждая изъ дѣвочекъ выбирала себѣ мѣстечко подъ ломбернымъ столомъ, садилась на полъ съ куклами, игрушками, кухнями, лошадьми и коровами и представляла хозяйку. Онѣ ходили въ гости другъ къ другу, принимали одна другую, зачастую ссорились и мирились, но эта игра прекращалась лишь только мальчики приходили изъ гимназіи. Тогда начиналась игра въ разбойники. Дѣвочки выходили изъ своихъ домовъ, разбойники нападали на нихъ, ловили ихъ, брали въ плѣнъ и требовали выкупа. Но при этой бѣготнѣ и ловлѣ подымался такой страшный шумъ, визгъ и вопли, что оглушенный Николай Николаевичъ выходилъ изъ кабинета и унималъ дѣтей.
– Не кричите такъ, ради Создателя, говорилъ онъ съ укоризной, – голова идетъ кругомъ. Посмотрите на что это похоже? Опрокинули стулья – все переломаете, а мнѣ другихъ покупать не начто.
– Это не я, папочка, пищала Лида.
– И не я, и не я, кричали мальчики въ азартѣ, – это Анюта – она какъ побѣжитъ всегда цѣпляется за стулья и опрокидываетъ ихъ.
– Папочка, подступала къ дядѣ Анюта и говорила запальчиво, вся раскраснѣвшаяся отъ волненія, – разбойникъ совсѣмъ ужь догналъ меня, я, чтобы спастись, поневолѣ опрокинула ему стулъ подъ ноги. Страшно, папочка, такъ сердце и стучитъ.
– Дурочка, говорилъ Долинскій, – чего же ты боишься, вѣдь Ваня ловитъ тебя.
– Папочка, да онъ не Ваня, онъ разбойникъ.
– Она такъ боится, говорила Агаша, что ночью кричитъ и бредитъ разбойниками.
– Ну вотъ это ужь никуда не годится, это даже нездорово, сказалъ Долинскій. – Вечеромъ не играйте въ разбойники, прибавилъ онъ.
– Что вы, папочка, какъ это можно, вступалась Анюта съ увлеченіемъ. – Я не хочу играть въ другую игру, я люблю въ разбойники. Хочу всегда играть въ разбойники. Ну хорошо, только не шумите такъ, подумайте и обо мнѣ, у меня дѣлъ множество, а при такомъ шумѣ и гамѣ заниматься нельзя.
И онъ уходилъ въ кабинетъ и плотно притворялъ двери за собою. Дѣти зачастую держали совѣтъ не лучше ли, ради спокойствія папочки, играть въ другія игры, въ свои козыри, въ мельники или въ любопытные, но Анюта протестовала.
– Я хочу въ разбойники, говорила она рѣшительно; воображаемая опасность возбуждала ее и она бросалась какъ дикая кошечка отъ ловившихъ ее братьевъ и забывъ о папочкѣ кричала что есть силы.
– Такъ играть нельзя, говорилъ Митя, – будетъ. Давайте играть въ свои козыри.
– Не хочу! Не хочу, твердила Анюта настойчиво.
– Препротивное это слово и ты постоянно твердишь его, замѣчала Агаша. – Мало ли чего ты не хочешь?
Но унять Анюту было не легко. Она упорно стояла на своемъ; часто споръ оканчивался ссорой и слезами.
И опять появлялся папочка въ дверяхъ кабинета и опять усовѣщевалъ дѣтей, и на жалобы Анюты непремѣнно выговаривалъ старшимъ.
– Она маленькая, меньшая, говорилъ онъ, – уступите ей. Вы видите она плачетъ, стыдно вамъ. Вы должны всегда уступать ей.
– Папочка, да мы ничего. Вѣдь и Лида маленькая, а не плачетъ, говорилъ Митя.
– Лида дѣло другое, отвѣчалъ Долинскій.
– Отчего же другое? возражали дѣти.
Николай Николаевичъ не зналъ что сказать, такъ какъ не хотѣлъ выдать своей тайной мысли. Онъ не желалъ, чтобы дѣти замѣтили малѣйшую разницу между собой и Анютой, и потому не могъ сказать имъ: уступайте потому что она сиротка. А Анюта, которая почти всегда оставалась въ глазахъ папочки правою, съ каждымъ днемъ дѣлалась требовательнѣе и несноснѣе. Она даже привыкла сама говорить о себѣ: я меньшая и требовала уступокъ. Ссоры сдѣлались чаще, особенно мальчики не хотѣли покоряться Анютѣ, и быть-можетъ они не взлюбили бы ее, еслибы не рѣдкая чувствительность ея сердца, еслибы не ея способность привязываться всею душой. Часто послѣ ссоры она робко подходила къ Митѣ, заглядывала ему въ глаза, цѣловала его и случалось, хотя и рѣдко, просила даже прощенія.
– Не сердись, шептала она ему на ухо, – я люблю тебя, Митя, какъ люблю! Я только такъ.
– Ну то-то такъ, говорилъ онъ и мирился съ ней, помня слова папочки, что онъ долженъ во всемъ уступать ей.
Случалось и иное. Анюта разсердившись уходила въ дѣтскую, но заскучавъ тамъ, возвращалась и заставъ дѣтей играющихъ въ свои козыри или въ любопытные, принимала участіе въ игрѣ, хотя сначала надувшись.
– Анюта пришла, говорилъ Ваня. – Я не совѣтую играть въ любопытные.
– Отчего это? спрашивала Анюта обиженно.
– Оттого, что ты будешь любопытствовать всякій разъ, заберешь къ себѣ всю колоду, останешься съ ней и взвоешь.
– Какое милое выраженіе: взвоешь! говорила Анюта.
– Ну, пожалуста, у насъ въ гимназіи все такъ говорятъ.
– А папочка не любитъ, замѣтила Агаша.
– Ну хорошо, словомъ, Анюта опять… совсѣмъ не знаю какъ сказать чтобъ угодить чопорной Агашѣ, зареветь что ли?
– Я совсѣмъ не плакса, возражала оскорбленная Анюта, а конечно досадно сидѣть всякій разъ любопытною съ цѣлою колодой картъ предъ собою.
– А ты зачѣмъ любопытствуешь?
– Хочется, такъ хочется, не могу удержаться.
– Ну коли хочется, такъ по дѣломъ и остаешься со всею колодой предъ собою.
– А я хочу любопытствовать и не оставаться.
– Ну это совсѣмъ ужь нельзя.
– А я хочу.
– Ну и оставайся при хотѣньи.
Но Анюта начинала сердиться и бѣжала въ кабинетъ къ папочкѣ съ жалобой на братцевъ. Николай Николаевичъ, какъ ни былъ занятъ дѣлами, замѣтилъ, что Анюта очень своенравна и капризна, и не зналъ какъ помочь бѣдѣ. Да и не это одно онъ замѣтилъ. Дѣти расли безъ призора, одѣтые неопрятно, домъ становился безпорядочнѣе, хозяйство шло изъ рукъ вонъ плохо, а денегъ выходило вдвое. Очень призадумался Долинскій.
Однажды пришелъ къ нему одинъ изъ его пріятелей, а Николай Николаевичъ за чашкой плохаго чая, жидкаго и сладкаго какъ патока, при адскомъ шумѣ дѣтей заглушавшихъ разговоръ двухъ пріятелей, вдругъ вышелъ изъ себя, какъ всѣ добрые и слабохарактерные люди.
Онъ отворилъ дверь кабинета и закричалъ громкимъ голосомъ:
– Дайте мнѣ покой. Вонъ отсюда, убирайтесь всѣ въ дѣтскую.
Дѣти, удивленныя и испуганныя такимъ неожинымъ и до тѣхъ поръ небывалымъ гнѣвомъ папочки, мгновенно смолкли и исчезли. Въ дѣтской пошли пререканія и упреки. Вину всѣ дѣти признавали за Анютой. Она сердилась и сварливо оправдывалась. Шумъ не утихъ, а удвоился.
– Силъ моихъ нѣтъ, сказалъ садясь въ кресло Долинскій. – Въ домѣ безпорядокъ, дѣти распущены и того и гляди перепортятся, избалуются, да они уже избаловались: никого не слушаютъ, ничѣмъ не заняты, шумятъ, кричатъ, ссорятся. Кухарка воруетъ, няня зря деньги тратитъ. Денегъ не хватаетъ на расходы. Не знаю что дѣлать? Не слажу никакъ.
– Женись, сказалъ пріятель.
Долинскій съ испугомъ отшатнулся.
– Женись для дѣтей и чтобъ имѣть мать дѣтямъ и хозяйку въ домѣ. Такъ жить нельзя. Притомъ же твои дѣти – дѣти брошеныя, ты самъ это знаешь. Ты на службѣ, а они одни, со старою глупою нянькой.
– Самъ знаю, что брошеныя.
– Одно спасеніе жениться.
– На комъ?
– Сыщи добрую, немолодую дѣвицу или вдовушку, женись не для себя, а ради дѣтей.
– Матери имъ никто не замѣнитъ, сказалъ Долинскій съ глубокою горестію.
– Конечно никто, объ этомъ и рѣчи быть не можетъ. Но ты самъ видишь неурядицу семейной твоей жизни. Три года почти прошло съ кончины твоей доброй жены, а ужь ни дома, ни дѣтей узнать нельзя.
Долинскій махнулъ рукой.
– Не будемъ говорить объ этомъ. Такой, какова была моя Анисья Ѳедоровна я нигдѣ не найду.
– Да и не ищи такой, а просто женись на доброй дѣвушкѣ и хорошей хозяйкѣ.
– Замолчи, мнѣ тяжело слышать это, сказалъ Долинскій, но разговоръ этотъ запалъ ему въ голову. Онъ сталъ выходить изъ дому къ сосѣдямъ и присматриваться къ дѣвицамъ, но ни одна не только ему не нравилась, а наоборотъ онѣ казались ему противны.
Зима прошла, настала весна, и Долинскій меньше терпѣлъ отъ дѣтскаго шума. Шумъ, игры, бѣготня, ссоры и примиренья совершались въ большомъ саду.
Рядомъ съ садомъ Долинскаго стоялъ небольшой домикъ особнякъ, имѣвшій маленькій премаленькій палисадникъ и всего четыре комнатки во всемъ домѣ, да двѣ конурки въ мезонинѣ. Въ немъ жила старушка вдова Софья Артемьевна Котельникова съ дочерью и одною прислугой, бывшею няней дочери. Дворъ домика, садикъ, службы отличались чрезмѣрною опрятностію. Дворъ былъ выметенъ, посыпанъ пескомъ; черная, большая лохматая собака лежала въ конурѣ, набитой чистымъ сѣномъ. Куры большія кахетинскія и маленькія корольки, куры съ хохлами и безъ хохловъ, неуклюжія на высокихъ ногахъ и маленькія и граціозныя съ красивыми пѣтушками, сновали взадъ и впередъ по двору и оглашали утренній воздухъ своимъ кудахтаньемъ. Раннимъ утромъ изъ-подъ бѣлой занавѣски, между горшковъ геранія, показывалась головка молодой дѣвушки; она выглядывала и вскорѣ выходила на посыпанный пескомъ дворикъ. Съ метлой въ рукѣ, весело напѣвая, принималась она усердно мести дворикъ, потомъ уходила въ домъ и возвращалась съ корзиной, въ которой набросаны были корки хлѣба отъ вчерашняго обѣда и ужина, творогъ и всякія зерна, и садилась она на ступени низенькаго, деревяннаго, но замѣчательно чистаго крылечка. Сама она была роста высокаго, стройная, одѣтая просто, даже бѣдно, въ старомъ, простомъ ситцевомъ платьѣ, но опрятно и даже щеголевато. Собой она была не красива, носъ ея былъ немного толстоватъ, губы крупныя, но все лицо ея озарялось, если можно такъ выразиться, чистымъ и яснымъ свѣтомъ большихъ сѣрыхъ глазъ. Глаза эти и улыбка ея добрая и умная были такъ прелестны, что она казалась красивою когда улыбалась, и любовно глядѣла, а глядѣла она на всѣхъ съ благорасположеніемъ и привѣтливостію. И вотъ выйдя изъ дому садилась она на узенькихъ ступенькахъ своего маленькаго крылечка, у дверей своего маленькаго домика, и начинала звонкимъ и чистымъ голосомъ зазывать своихъ любимицъ къ завтраку.
– Цыпъ-цыпъ-цыпъ! Цыпеньки-цыпеньки-ципеньки! звала она звонкимъ голосомъ; куры слетались изъ-за сарайчика, гдѣ копошились, и окружали ее, жадно кидаясь на подачку. Большія и сильныя обижали маленькихъ, но она глядѣла за порядкомъ, отгоняла большихъ и кидала пшено и творогъ маленькимъ. Къ нимъ приставали и воробьи; воришки эти скача и прыгая нагло завладѣвали не своею долей и уносили въ носикахъ на первое дерево свою добычу. Но хищеніе замѣчала хозяйка и громко смѣялась показывая свои бѣленькіе, маленькіе зубки. На хохотъ ея частенько показывалась изъ дому пожилая кухарка, бывшая няня дѣвушки, Дарья-няня, такъ звали ее, и смотрѣла подперши голову рукой на свою веселую барышню. А барышня была у нея одна, одна дочь старой, не слишкомъ здоровой вдовы, и обѣ онѣ – и мать и няня – не могли наглядѣться на свою Машу. Въ этомъ маленькомъ домикѣ съ маленькимъ палисадникомъ и маленькимъ дворомъ, съ курами, воробьями и хохлатою собакой Барбосомъ, жили въ мирѣ, тишинѣ и пріязни эти три женщины: старая мать, молодая дочь и пожилая няня. Богатства не было, но былъ достатокъ, и былъ отъ того, что Котельниковы и мать и дочь жили по пословицѣ: по одежкѣ протягивали ножки. Маша не знала ни капризовъ, ни затѣй. Она была домосѣдка, рукодѣльница, заботливая хозяйка, страстная любительница птицъ и цвѣтовъ, которые сама сажала, поливала и гряды полола въ маленькомъ огородѣ и палисадникѣ. Руки ея, по выраженію Дарьи-няни, были золотыя. Къ чему она ни притрогивалась все въ рукахъ ея спорилось, и все-то она сдѣлать умѣла и все-то дѣлала весело, смѣясь и распѣвая русскія пѣсни голоскомъ звонкимъ и чистымъ. Умѣла она сшить платье себѣ и матери, умѣла смастерить ей незатейливый чепчикъ къ большому празднику, умѣла испечь пирогъ, умѣла изжарить въ случаѣ нужды жаркое и сварить супъ; но до этого Дарья-няня не допускала свою дорогую барышню.
– Нечего, говорила она ей сурово, – ручки портить, да личико у огня жарить. Нешто я не умѣю. Поди, поди отсюда, не твое здѣсь мѣсто, знай свое: рукодѣльничай, куръ корми, цвѣты поливай, матери книжку почитай.
И Маша смѣясь улетала къ матери и цѣлый-то день лились за дѣломъ ея веселыя рѣчи, пока руки ея не зная отдыха быстро вращались. То она вязала, то шила, то поливала, полола, птицъ кормила, а послѣ обѣда и предъ обѣдомъ читала съ матерью книжки, которыми ссужалъ ихъ батюшка приходскій священникъ и духовникъ. Знакомыхъ у нихъ было мало, да Маша взросшая въ уединеніи не любила ходить въ гости. Такъ жили они счастливо и спокойно, когда неожиданно ворвались въ ихъ тихій домъ и шумъ, и голосистыя рѣчи, и всякія затѣи. Вотъ какъ это случилось.
Однажды пропала у Маши любимая ея кахетинская большая курица. Взыскалась Маша своего рыжичка – такъ звала она ее, ибо курица эта перомъ была изъ красна-золотая. Напрасно Маша звала ее и даже выбѣгала на улицу, немощеную и пыльную, нигдѣ не было видно бѣглянки. Послѣ долгихъ и безуспѣшныхъ поисковъ Маша сѣла на лавку въ своемъ палисадникѣ и пригорюнилась. Жаль ей было своей любимицы. Изъ-за забора показалось лицо Мити Долинскаго. Онъ глядѣлъ на грустную Машу, а она его не видала; Митя рѣшился, покраснѣлъ до ушей и кашлянулъ она оглянулась. Митя висѣлъ на заборѣ.
– Вамъ чего? спросила Маша.
– Вы своей курицы не доискались, отвѣтилъ Митя.
– Да, бѣда такая, пропала – не придумаю куда она дѣвалась. Калитка заперта, заборъ высокій и никогда-то она не выходила никуда, ни даже въ палисадникъ, никогда я куръ туда не пускаю.
– Я вашу курицу видѣлъ.
– Что вы?
– Право видѣлъ. Она поутру, часъ тому назадъ, ходила по пустырю, за нашимъ садомъ.
– Батюшки, куда забрела! Пойду искать.
– Не безпокойтесь; если позволите, я вамъ словлю ее.
– Не помните ея, осторожнѣе, нѣтъ, лучше я сама. Гдѣ она?
– Выходите, пойдемъ вмѣстѣ, я покажу вамъ.
Маша впопыхахъ побѣжала въ домъ, накинула на голову фуляровый платокъ и вышла на улицу, а Митя выскочилъ изъ воротъ своего дома, и оба вмѣстѣ побѣжали они взапуски отыскивать рыжичка, дружно смѣясь и болтая точно давнымъ-давно были знакомы. Чрезъ полчаса они увидѣли рыжичка копавшагося на пустырѣ.
– Вотъ она, закричала Маша съ радостію, – ну смотрите потихоньку заходите съ той стороны, а я съ этой. Не пугайте ее… берите, Ахъ! ушла… ловите! Ловите! Вотъ она. Да осторожнѣе, не помните.
Курица была уже въ рукахъ Мити и отчаянно билась бѣглянка въ сильныхъ рукахъ поймавшаго ее мальчика, но онъ держалъ ее крѣпко и принесъ благополучно во дворъ Котельниковыхъ. Курица радостно кудахтая на весь дворъ устремилась къ своимъ товаркамъ, а Маша зазвала Митю въ домикъ и принялась угощать его чѣмъ Богъ послалъ, а въ домѣ у нихъ по домовитости всего было вдоволь. Дарья-няня, какъ ее звали, и мать Маши наперерывъ угощали Митю. Чего, чего только не наставили они на столъ: и кофе съ топлеными сливками и пѣнками, и варенья, и лепешекъ со сметаной и творогомъ. Митя, познакомившійся съ Машей, ужь не дичился; онъ пилъ, ѣлъ и болталъ безъ умолку. Онъ подробно разсказалъ сколько у него сестеръ и братьевъ и уходя заключилъ, что всѣхъ ихъ приведетъ къ нимъ въ гости.
– Приводите, приводите, сказали въ одно слово и Маша и мать ея.
Митя на другой же день появился со всѣми дѣтьми за высокимъ заборомъ отдѣлявшимъ садъ Долинскихъ отъ палисадника Котельниковыхъ. Всѣ дѣти остались за заборомъ, а Митя опять влѣзъ на него и воскликнулъ:
– Какъ пройти! Маленькія сестры не перелѣзутъ.
– Я перелѣзу сейчасъ, воскликнула Анюта.
– Какъ можно, сказала съ той стороны Маша, обойдите вокругъ, черезъ улицу.
– Нѣтъ, нѣтъ, заговорили въ одинъ голосъ Митя и Ваня и принялись за работу. Они потащили одну доску не совсѣмъ крѣпкую. Маша имъ запрещала, но они ее не слушали.
– Ничего, говорили они, – заборъ нашъ. Послѣ долгихъ усилій вытащили двѣ доски и въ это узкое отверстіе со смѣхомъ и шутками просунули сестеръ и торжественно ввели ихъ въ палисадникъ Котельниковыхъ, одну съ оборваннымъ въ этой операціи платьемъ.
– Что вы это, какъ можно, говорили въ одинъ голосъ Дарья-няня и Софья Артемьевна, – зачѣмъ черезъ заборъ, черезъ улицу приличнѣе.
– Да вотъ, приличнѣе, сказалъ Митя, – а вы сговорите-ка съ нашими няньками. Онѣ къ вамъ сестеръ и не пустятъ.
– Навѣрно не пустятъ, вторили сестры.
– Не пустятъ, а я уйду, сказала Анюта.
– Ты извѣстно уйдешь, ты молодецъ дѣвчонка сказалъ смѣясь Митя, – а вотъ Лиза не посмѣетъ.
– Оттого что Лиза трусиха, говорила Анюта, – оттого и не посмѣетъ.
– Да вѣдь посмѣли же, когда вы здѣсь, сказала Маша.
– Ничуть не посмѣли, а потихоньку ушли, няньки наши чаи распиваютъ и думаютъ, что мы въ саду, а мы вотъ гдѣ, сказалъ Митя съ торжествомъ и всѣ дѣти разомъ расхохотались.
– И васъ не хватятся дома? Спросила Софья Артемьевна съ оттѣнкомъ недоумѣнія.
– И не хватятся – ужь навѣрно не хватятся, до самаго того времени какъ придти папочкѣ. Папочка возвращается домой изъ присутствія въ пять часовъ; вотъ въ половинѣ пятаго онѣ и пойдутъ искать насъ по саду; не найдутъ тамъ, пойдутъ на улицу и ужь злятся какъ, злятся, любо смотрѣть!
– Бѣдныя дѣти, сказала Дарья-няня, – сироты безъ матери.
– Дѣти брошенныя безъ призора, сказала Софья Артемьевна и тихо покачала головой. – Жаль ихъ! Посмотри, прибавила она тихо, обращаясь къ дочери, – у меньшой барышни въ проймѣ дыра и юбка оторвана. Маша встала, взяла иголку съ ниткой и сказала: – Анюта, подите сюда, я сейчасъ зашью вамъ платье; не ходите такъ, не хорошо.
– Да что жь мнѣ дѣлать если лопнуло!
– Какъ что дѣлать? зашить!
– Я не умѣю.
– А я васъ выучу, сказала Маша.
– Жалкія дѣти, шепнула ей мать.
– Ну мама, не жалѣйте, я ихъ приберу, сказала смѣясь Маша, – мы вотъ познакомились и теперь я завладѣю ими, страсть дѣтей люблю.
И действительно, Маша, любившая дѣтей безъ памяти, каждый день играла съ ними и куръ съ ними кормила, полола съ ними вмѣстѣ въ палисадникѣ, цвѣты поливала, да тутъ же кстати глядѣла, чтобъ они не шалили, были чисто одѣты, мыли себѣ руки; она сама ихъ причесывала, оправляла на нихъ платья. Няньки скоро узнали о знакомствѣ, но имъ это было съ руки и онѣ знакомству не мѣшали. Къ осени обо всемъ этомъ узналъ изъ разсказовъ дѣтей и Николай Николаевичъ и отправился благодарить сосѣдокъ за вниманіе къ его дѣтямъ. Цѣлую зиму дѣти каждый день ужь не черезъ заборъ, а черезъ улицу, ходили навѣщать сосѣдокъ, а Николай Николаевичъ повадился ходить къ нимъ каждый вечеръ. Къ слѣдующей веснѣ онъ рѣшился, видя дружбу дѣтей съ Машей, сдѣлать ей предложеніе. Онъ былъ еще человѣкъ не старый, ему минуло только сорокъ одинъ годъ, а ей двадцать пять лѣтъ, хотя на лицо ей нельзя было дать больше восемнадцати лѣтъ. Маша согласилась. Она горячо любила дѣтей Николая Николаевича, да и онъ былъ ей не противенъ. Только мать ея недоумѣвала.
– Куча дѣтей, говорила она, качая головой, – малъ мала меньше.
– Ну что же такое, когда я ихъ люблю! отвѣчала Маша.
– Ну, а коли больны будутъ?
– Ходить за ними стану.
– А мачиху не взлюбятъ?
– Да какая же я имъ мачиха? Я имъ Маша, ихъ любимая Маша!
– А слушаться не будутъ?
– Зачѣмъ? они всегда меня слушаются.
Словомъ, разсужденія Софьи Артемьевны были разсѣяны Машей въ прахъ; она цѣловала мать и говорила: подумайте, маменька, счастье-то какое: дочь выходитъ замужъ – съ матерью разстается, а намъ и разставаться-то не надо. Мы продѣлаемъ калитку въ заборѣ и вы будете ходить къ намъ каждый день обѣдать, а мы къ вамъ вечеромъ чай пить. Такъ-то заживемъ мы на славу! Маменька милая моя! И Маша растроганная крѣпко расцѣловала мать.
Но Николай Николаевичъ взглянулъ на дѣло иначе. Онъ затруднялся, какъ сказать дѣтямъ, что рѣшился жениться. Въ воскресенье утромъ пошелъ онъ къ обѣднѣ, горячо молился Богу, пришелъ домой и созвалъ въ кабинетъ всѣхъ дѣтей своихъ.
– Ну, дѣти мои милыя, сказалъ онъ имъ, – я долженъ сообщить вамъ очень важное, великое для васъ и для меня извѣстіе. Выслушайте меня внимательно.
Дѣти насторожили уши.
– Богъ взялъ у меня милую мать вашу. Остался я одинъ; занятый службой, за вами наблюдать не имѣю времени, а за домомъ и подавно. У васъ шумъ, шалости, ссоры…
– Папочка милый, заговорили дѣти.
– Молчите и слушайте; въ домѣ безпорядокъ. Я рѣшился всему этому положить конецъ; я женюсь. Конечно вамъ матери никто замѣнить не можетъ, но… Агаша, о чемъ ты плачешь! Не плачь, а слушай; никто матери не замѣнитъ, но я вамъ дамъ друга, руководительницу, которую вы должны уважать и слушать какъ жену мою.
Дѣвочки заплакали, но Анюта всплеснула руками и воскликнула:
– А я не хочу, папочка!
Мальчики сидѣли понуря голову и молчали.
– Молчи… Анюта. Слушайте, дѣти! Я надѣюсь, что вы будете довольны, я женюсь на Марьѣ Петровнѣ.
– На какой Марьѣ Петровнѣ? спросилъ Митя недоумѣвая.
– На Марьѣ Петровнѣ, которую вы зовете Машей.
– На Машѣ, крикнули всѣ дѣти въ одинъ голосъ; – ахъ, папочка, милый папочка, и всѣ стремительно бросились обнимать и цѣловать его.
– Маша будетъ жить съ нами!
– Въ одномъ домѣ!!
– Будетъ играть, читать и гулять всегда съ нами, вотъ такъ папочка! Какое умное дѣло придумалъ, восклицали дѣти, перерывая одинъ другаго.
Николай Николаевичъ былъ такъ растроганъ, что обнималъ дѣтей со слезами на глазахъ.
– Пойдемте къ ней, сказалъ онъ, и всѣ дѣти стремглавъ побѣжали къ сосѣдкамъ, ворвались въ домъ съ шумомъ, съ крикомъ бросились къ Машѣ на шею и осыпали ее поцѣлуями.
– Маша, Маша! ты теперь наша Маша.
– Ваша, всею моею душой ваша, говорила растроганая Маша и протянула руку столь же растроганному отцу дѣтей. Онъ поцѣловалъ ея руку и сказалъ, обращаясь къ своей невѣстѣ:
– Но мнѣ кажется неловко, что они зовутъ васъ Машей и говорятъ вамъ ты, это неумѣстно.
– Ахъ нѣтъ, пожалуста, сказала она, – пусть я всегда остаюсь ихъ любящая Маша. Мнѣ дорога ихъ любовь и дорого мнѣ это имя.
– Какъ же! и мальчики? сказалъ недоумѣвая Николай Николаевичъ. Ужь это какъ-то совсѣмъ… неумѣстно!
– Что это папочка, сказалъ Митя негодуя. – Она моя Маша, я съ ней первый познакомился и всѣхъ сестеръ ей привелъ. Черезъ меня и вы ее узнали, правда, Маша?
– Правда, Митя, я всегда ваша Маша, любящая васъ и любимая вами, такъ ли?
– Такъ! Такъ! закричали дѣти хоромъ.
Свадьбу не откладывали. Николай Николаевичъ спѣшилъ ввести въ свой домъ молодую хозяйку. Приданое сдѣлали маленькое, простенькое. Маша говорила, что ничего ей не нужно – все у ней есть. Она сама сшила себѣ немного бѣлья и три платья. Одно для свадьбы бѣлое кисейное, Дарья-няня и даже Агаша помогали ей и рубили платки. Насталъ Свѣтлый праздникъ. Какъ весело всѣ они встрѣчали его. Всѣ пошли къ заутрени, потомъ пришли разговляться къ маменькѣ, и Николай Николаевичъ подарилъ Машѣ прелестный перстень. Она очень обрадовалась, удивилась, но смутилась.
– Ужь слишкомъ красивъ, сказала она надѣвая его на палецъ, – много стоитъ! Зачѣмъ тратишь столько денегъ. Они дѣтямъ нужны.
Святая прошла какъ одинъ день и свадьба была назначена на Красной горкѣ.
Одѣлась Маша въ свое бѣлое новое платье и горько плакала прощаясь съ матерью, принимая ея благословеніе. Пришелъ Митя, принесъ ей отъ отца букетъ цвѣтовъ и бѣлые цвѣты. Она приколола ихъ къ своей густой и пышной косѣ и отправилась въ приходскую церковь пѣшкомъ, такъ какъ церковь находилась въ двухъ шагахъ.
Тамъ увидалъ ее Николай Николаевичъ окруженный дѣтьми. Старый священникъ, духовникъ Маши, обвѣнчалъ ихъ. Горячо молилась Маша и просила Бога дать ей разумъ и силу воспитать дѣтей своего мужа и составить его счастіе.
И вошла Маша въ домъ своего мужа и принялась за дѣло умѣючи и потихоньку, съ дѣтьми хлопотъ не было, они ее любили и охотно ее слушались. Одна Анюта не покорялась ей, но Маша скоро поняла ея характеръ и настаивала кротко, съ лаской и добрыми словами; Анюта полюбила Машу крѣпко и изъ любви уступала ей. Бывала закапризится Анюта, а Маша поглядитъ на нее добрыми глазами и покачаетъ головой – и стихнетъ Анюта. Бывало Анюта вспылитъ, слова такъ и бѣгутъ, такъ и сыплятся, а Маша выслушаетъ внимательно, молча, и скажетъ:
– Ты все сказала?
– Все.
– Ну теперь выслушай и меня. Тогда Маша принималась говорить разумно и ласково, и если ей не удавалось уговорить Анюту, она прибавляла:
– Не огорчай меня и папочку.
И Анюта переставала спорить.
Не такъ-то легко было сладить съ распущенною и избалованною прислугой. Но Маша черезъ три мѣсяца сладила и съ этимъ. Самые лѣнивые ушли, осталась старая няня, съ которою Маша обращалась ласково, ничего ей не приказывала, но всегда просила и твердо на своемъ желаніи настаивала.
Она черезъ Дарью-няню нашла другую кухарку, новую горничную и работящаго дворника; перевела отъ маменьки куръ и помѣстила ихъ у себя, въ новомъ курятникѣ. Въ домѣ и хозяйствѣ, даже въ саду и огородѣ скоро все пришло въ надлежащій порядокъ. За мужемъ Маша заботливо ухаживала и зажили они счастливо.
