Текст книги "Княжна Дубровина"
Автор книги: Елизавета Салиас-де-Турнемир
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)
– Конечно, сказала Анюта.
Миссъ Джемсъ шепнула ей что-то.
– Погоди, сказала Анюта Митѣ, – я пойду и спрошу у папочки.
– Какая ты стала формалистка, разумѣется, онъ ничего противъ этого не скажетъ.
– Все-таки, безъ его позволенія я не могу.
И Анюта отправилась въ кабинетъ папочки.
Но это оказалось не такъ легко. Долинскій былъ человѣкъ старомодный, старыхъ понятій и пріемовъ. Онъ былъ очень привязанъ, щепетильно привязанъ къ приличіямъ и придавалъ всякому шагу Анюты слишкомъ большую важность, и притомъ помнилъ свой разговоръ съ Варварой Петровной. На желаніе Анюты позвать Томскихъ и Новинскаго онъ отвѣтилъ, по обыкновенію, мягко, но неодобрительно.
– Я не знаю какъ, дружечекъ. Развѣ прилично дѣвицѣ принимать молодыхъ людей.
– Но вѣдь вы пригласите ихъ, папочка.
– Я ихъ, дружечекъ, не знаю. Очевидно будетъ, что приглашаю не я, а ты.
– Но они товарищи Мити и онъ можетъ ихъ пригласить.
– Къ тебѣ въ домъ? Это ужь совсѣмъ нейдетъ. Твой домъ не трактиръ, чтобы всякій въ него могъ приглашать гостей.
– Но, папочка, Митя мой братъ.
– Конечно, но все же это не ловко.
Анюта не знала, что дѣлать. Долинскій продолжалъ:
– Притомъ тетки твои просили меня быть осторожнымъ и не дозволять ничего, могло что бы повредить тебѣ.
– Но какой же вредъ…
– Конечно, вреда собственно нѣтъ, но это можетъ подать поводъ къ пересудамъ. Этого я не хочу. Ты стоишь на виду и должна быть осторожнѣе другихъ.
Анюта не хотѣла противорѣчить дядѣ, переломила себя и прекратила разговоръ.
– Ну что? спросилъ у ней Митя, когда она вошла въ гостиную.
– Папочка не желаетъ, сказала Анюта.
– Вотъ фантазія, воскликнулъ Митя, это почему?
Анюта повторила слова Долинскаго.
– Отъ роду не слыхалъ, чтобы было неприлично звать гостей, потому что…
– Отецъ твой не знакомь съ ними, сказала Маша, вступаясь за мужа. – Впрочемъ, если твой отецъ желаетъ этого, то, кажется, не тебѣ возставать противъ него. Если Анютѣ очень хочется, я поговорю съ папочкой.
– Пожалуста, Маша.
Результатъ разговора былъ тотъ, что Долинскій уступилъ и Митѣ поручено было звать своихъ товарищей именемъ отца въ гости въ Спасское. Черезъ недѣлю двое Томскихъ и Новинскій пріѣхали. Они мало измѣнились. Оба Томскіе похожіе другъ на друга были также неуклюжи и также добродушны какъ прежде, но умственно очень развились, не смущались какъ прежде и разговаривали умно и свободно. Новинскій похорошѣлъ чрезвычайно, былъ веселъ, забавенъ, оживленъ и понравился всей молодежи, тогда какъ оба Томскіе прельстили пожилую часть общества. Это собраніе столь молодыхъ лицъ внесло въ Спасскій домъ ту жизнь, то движеніе, которыя сопутствуютъ только беззаботно веселящейся молодежи. Съ утра раздавались разговоры, смѣхъ, шутки, затѣивались гулянья до обѣда, катанья въ лодкѣ, прогулки въ дальніе лѣса, куда возили самовары и гдѣ располагались на какой-либо полянѣ, пили чай, ѣли фрукты и ворочались домой, весело разговаривая. Нельзя сказать, кто въ этихъ прогулкахъ былъ счастливѣе другихъ, едва ли не быстроногая, быстроглазая попрыгунья Лиза и столь долго жившая въ одиночествѣ Анюта. Всѣ мечты ея осуществились и ей часто казалось, что она еще дитя и живетъ дѣтскою, беззаботною веселою жизнію, какою жила когда-то въ К*. Еслибъ у ней спросили, чего она еще желаетъ она бы призналась съ восторгомъ что ей желать нечего. Она обладала счастливою способностью вполнѣ сознавать свое счастіе и вполнѣ имъ пользоваться!
Однажды вечеромъ собравшаяся на крыльцѣ молодежь разсуждала о томъ, куда направить путь на другой день, когда кто-то предложилъ прокатиться на лодкѣ вечеромъ при свѣтѣ луны. Она стояла во всей красѣ своей на безоблачномъ небѣ и подъ ея холоднымъ свѣтомъ сосѣдняя роща и группы деревьевъ смотрѣли таинственно, облитыя лучами фантастическаго свѣта.
– Сейчасъ! ѣхать сейчасъ, сію минуту, воскликнула Лиза.
– Сейчасъ, сію минуту, воскликнули молодые люди и готовы были бѣжать къ двумъ лодкамъ привязаннымъ у маленькой пристани.
– Погодите, сказала Анюта, – я пойду и спрошусь у папочки.
Всѣ пошли на верхъ вмѣстѣ съ Анютой. Анюта подошла къ дядѣ, который игралъ въ пикетъ съ княгиней, миссъ Джемсъ и Маша шили что-то за круглымъ столомъ. Долинскій выслушалъ Анюту серьезно и даже положилъ на столъ свои карты.
– Что ты, дружочекъ! Господь съ тобою, какъ это можно? воскликнулъ онъ.
– Мы возьмемъ миссъ Джемсъ, сказала Анюта.
– Я считаю это совсѣмъ неудобнымъ; еслибъ и Маша поѣхала, я считаю неудобнымъ молодымъ дѣвицамъ бродить по ночамъ и кататься на лодкахъ. Да еще, сохрани Боже, бѣда можетъ приключиться. Нѣтъ, нѣтъ, и не думай.
Анюта покраснѣла, но обратясь къ княжнамъ сказала спокойно:
– Оставимъ это, папочка не позволяетъ мнѣ ѣхать на лодкѣ вечеромъ.
– Развѣ вамъ мало дня, сказалъ Долинскій смѣясь. – Право, какъ вы это въ цѣлый-то день не умаетесь.
Анюта и княжны вышли, а княгиня сказала Долинскому:
– Я очень рада, что вы не позволили имъ кататься ночью въ лодкахъ, но признаюсь въ своей слабости, еслибъ Анюта поѣхала на лодкѣ, я бы не имѣла духу не пустить дочерей моихъ, но очень бы за нихъ боялась.
Скрѣпя сердце, но не показывая тѣни неудовольствія Анюта покорилась волѣ дяди. Многое стѣсняло ее. Она знала, что княжны Бѣлорѣцкія и молодые люди любили вечеромъ сидѣть поздно, разговаривать, иногда читать стихи, но нельзя было оставаться. Папочка и Маша считали своимъ долгомъ оставаться въ гостиной пока всѣ не расходились, но съ десяти часовъ вечера глаза папочки и Маши начинали слипаться. Привыкнувъ въ К* ложиться рано, Долинскій съ великимъ усиліемъ боролся съ одолѣвавшею его дремотой. Однажды Анюта сказала Машѣ, отчего папочка не уходитъ спать. Я не могу видѣть, что сонъ клонитъ его и потому встаю и прощаюсь, но мнѣ такъ же хочется спать, какъ лѣнивому школьнику остаться въ классѣ за урокомъ.
– Онъ считаетъ неприличнымъ идти спать, когда ты съ гостями сидишь въ гостиной.
– Но вѣдь я не осталась бы одна. Княгиня, правда, уходитъ рано, но миссъ Джемсъ всегда со мною.
– Онъ не хочетъ, Анюта. Онъ говорить, ты поручена ему, и его долгъ пещись о тебѣ и стараться чтобы никакое нареканіе не коснулось тебя.
– Но вѣдь это преувеличеніе, сказала Анюта, – какъ будто можно уйти отъ пересудовъ людей и ихъ злаго языка.
– Конечно нельзя, но папочка говоритъ, что не надо подавать повода къ пересудамъ и что сидѣть по ночамъ не прилично.
– По ночамъ? воскликнула горячо Анюта, – по вечерамъ, а не по ночамъ.
– Онъ прожилъ почти до шестидесяти лѣтъ считая, что въ одиннадцать часовъ надо ложиться спать. Въ его лѣта понятія сложились и ихъ передѣлать нельзя.
– Однако въ К*, возразила Анюта не безъ одушевленія, – онъ никогда ничего подобнаго не говорилъ.
– Ахъ Анюта! сказала Маша, – какая разница. Въ К* вы были дѣти, своя семья, ни гостей, ни постороннихъ; мы жили уединенно и скромно. А теперь гости у княжны Дубровиной и сама княжна съ семьей…
– Такъ по тому что я княжна Дубровина, я не могу веселиться и жить какъ прежде.
– Веселиться можешь, а жить попрежнему не можешь. Ты ужь не дитя, да и положеніе твое видное и на тебя обращено вниманіе сосѣдства. Еслибы ты была Богуславова, тоже не могла бы. Положеніе обязываетъ и требуетъ строгаго соблюденія приличій.
– Но приличія не мѣшаютъ читать до полуночи.
– Папочка думаетъ, что приличнѣе расходиться въ одиннадцать часовъ, а читать вмѣстѣ можно и по утру.
Анюта покорилась не безъ легкой досады; вообще она замѣтила, что папочка заботливо и даже ревниво слѣдилъ за ней. Онъ не любилъ чтобъ она разговаривала долго съ однимъ изъ молодыхъ людей и подходилъ къ ней самъ или маневрировалъ такъ, что вскорѣ разговоръ дѣлался общимъ. Однажды Анюта, въ лѣтнюю тихую теплую лунную ночь возвратилась по обыкновенію заведенному Долинскимъ въ свою спальню въ одиннадцать часовъ, но спать ей не хотѣлось. Она раскрыла окно и сѣла у него. Вдругъ съ крыльца вышла высокая фигура. Она узнала Ваню.
– Ваня, кликнула она, ты одинъ.
– Одинъ, Анюта. Совсѣмъ одинъ. Не хочешь ли погулять со мною. Обойдемъ садъ.
– Охотно бы, но я боюсь, что другіе увидятъ насъ, пристанутъ, и это будетъ неприлично.
– Увѣряю тебя, никто не увидитъ, да еслибъ и увидали, я скажу, что ты считаешь не приличнымъ гулять одной съ гостями. Я всегда люблю сказать все прямо, попросту, на чистоту.
– Иду! закричала ему Анюта, накинула черную косынку и сошла внизъ. Они взялись за руки и побѣжали по липовой аллеѣ, но достигши рѣки пошли тихо, по берегу ея, по вившейся дорожкѣ.
Ваня увидѣвъ лодку предложилъ покататься.
– Нѣтъ, ни за что, сказала Анюта. – Папочка уже однажды не позволилъ мнѣ, а я дала и себѣ и ему слово слушаться его во всемъ.
– Ну, какъ хочешь, сказалъ Ваня, а жаль, вечеръ чудный, что въ этомъ дурнаго?
– Конечно ничего, но когда папочка не желаетъ. Ахъ Ваня, Ваня довольно намъ и Мити, который его прямо не слушается и безпрестанно ему противорѣчитъ. И что это съ нимъ сдѣлалось?
– Мы замѣтили это еще въ первый разъ когда онъ воротился изъ Москвы. Въ К* ему ничто не нравилось, онъ надо всѣмъ и надо всѣми насмѣхался и держалъ себя какъ-то…
– Какъ теперь – самонадѣяннымъ хватомъ. Мнѣ иногда такъ досадно, когда онъ меня останавливаетъ. Антиподы сошлись, сказала вдругъ Анюта и расхохоталась.
– Что ты хочешь сказать, спросилъ Ваня.
– Ничего кромѣ того, что Митя терпѣть не можетъ тетушки Варвары Петровны, да и она по немъ не тоскуетъ, а между тѣмъ у нихъ у обоихъ многое общаго. Знаешь ли, что тетушка находила, что называть папочку папочкой вульгарно, по-мѣщански. Я никогда этому не покорялась, а всегда звала его папочкой. Это имя мнѣ дорого и мило. Онъ замѣнилъ отца бѣдной сироткѣ, хранилъ ее, любилъ, безпріютной далъ кровъ, одинокой далъ семью, мать. Онъ былъ, есть и будетъ моимъ милымъ папочкой. Я для приличія при прислугѣ зову его дядюшкой, и мнѣ это всегда непріятно.
– Но Митя-то тутъ при чемъ же?
– Какъ, развѣ ты не замѣтилъ, что онъ никогда, какъ мы всѣ, не зоветъ его папочкой, а съ какою-то аффектаціей папà а говоря о немъ: батюшкой, а по-французски всегда: mon père. Въ этомъ нѣтъ ничего дурнаго, но вотъ что дурно, онъ просилъ меня называть всегда папочку дядей, говоря что это имя смѣшно, ridicule, сказалъ онъ по-французски.
– Что жь ты?
– Я засмѣялась ему въ глаза и сказала, что мнѣ все равно и я готова быть ridicule!
– Что жь онъ?
– Какъ всегда, надулся и ушелъ. У него страсть умничать, читать нравоученія, учить общежитію. Онъ не даетъ Агашѣ и Лидѣ повернуться спокойно, а онѣ обѣ рабски ему покорны.
– Но Лиза, она дѣвочка еще, и притомъ очень своевольная и никакъ ему не поддается.
– Ну, что касается Лизы, то ее положительно надо воспитать, она совсѣмъ дикарка. Я ужь говорила съ Машей и съ миссъ Джемсъ, и мы рѣшили лѣтомъ ее помаленьку останавливать, а зимой серьезно засадить въ классную за уроки.
– Это рѣшено, что мы зимой будемъ всѣ вмѣстѣ жить въ Москвѣ, не правда ли?
– Не рѣшено, но я надѣюсь, что будетъ рѣшено. По крайней мѣрѣ я безъ васъ жизни не допускаю и хотя мнѣ досадно, Анюта опять разсмѣялась, – когда папочка вынимаетъ свою луковицу и говоритъ: «одиннадцать часовъ, пора спать!» но я лучше буду ложиться въ семь часовъ вечера, откажусь ото всякихъ удовольствій, а съ нимъ и съ вами не разстанусь.
– Милая Анюта моя, сказалъ Ваня и крѣпко поцѣловалъ ее.
– Пора домой, проговорила она, и они дошли благополучно до дому. Когда Анюта вошла къ себѣ пробилъ часъ ночи на большихъ стѣнныхъ часахъ столовой.
На другой день за чаемъ всѣ собрались, какъ всегда. Миссъ Джемсъ разливала чай. Анюта вошла послѣ всѣхъ и принялась обходить столъ здороваясь со всѣми, начиная съ папочки.
– А ты, дружочекъ, проспала, сказалъ онъ ей ласково. – Обыкновенно ты такая аккуратная и ранняя птичка. Я часто слышу твой голосокъ и какъ ты распѣваешь въ гостиной.
– Я проспала отъ Вани. Онъ вчера взманилъ меня. Я сошла къ нему, увидя его на крыльцѣ. и мы долго гуляли въ саду, кажется до часа ночи.
– Какъ жаль, что мы не знали, сказалъ Томскій, мы бы вышли къ вамъ.
– Ну это было бы лишнее. Анюта и я не приняли бы васъ въ наше общество, сказалъ Ваня.
– Почему? спросилъ Томскій простодушно.
– Да вотъ Анюта думаетъ, что ночью неприлично гулять дѣвицѣ съ гостями.
– Будто? сказалъ Томскій удивляясь. – Она не одна, а съ вами, съ братомъ.
– Все равно, она считаетъ неприличнымъ.
– Ну въ такомъ случаѣ я бы воротился, сказалъ Томскій покорно.
Когда всѣ встали изъ-за стола и Анюта ушла къ себѣ по обыкновенію (она любила рисовать до завтрака), папочка пришелъ и сѣлъ подлѣ нея.
– Анюта, сказалъ онъ, – ты очень меня сконфузила.
Она съ удивленіемъ взглянула на него и увидя его серіозное лицо, сказала съ волненіемъ:
– Чѣмъ, милый папочка?
– А тѣмъ, что ты меня не послушалась, да еще при чужихъ людяхъ въ этомъ призналась. Развѣ мнѣ пріятно слышать, что хотя я и запретилъ всѣмъ вамъ прогуливаться ночью, ты все-таки это сдѣлала и даже при чужихъ этимъ похвалилась?
– Папочка, воскликнула Анюта поспѣшно оставляя рисованье и подходя къ нему, – и въ умѣ не имѣла! Вы не позволили намъ ѣхать ночью на лодкѣ, но я и вообразить не могла, чтобъ я съ братомъ не могла пройтись по саду. Онъ даже звалъ меня покататься въ лодкѣ, но я отказала, хотя мнѣ очень хотѣлось, потому что вы вчера этого не позволили. Нѣтъ, папочка, не обижайте меня! Я во всемъ всегда васъ слушаюсь, какъ дочь.
Долинскій былъ тронутъ. Они поцѣловались и онъ продолжалъ:
– Видишь ли, другъ мой Анюта, я человѣкъ стараго вѣка, не люблю развязныхъ дѣвицъ, которымъ все можно и все ни почемъ. Притомъ ты отдана мнѣ на храненіе до твоего совершеннолѣтія и я не хочу чтобы ты подверглась пересудамъ. Повторяю, ты на виду, а кто на виду, тотъ долженъ вдвое дорожить приличіями и строго соблюдать ихъ, чтобы не подавать собою дурнаго примѣра. У тебя есть многія противъ другихъ преимущества, и необходимо при нихъ имѣть и ограниченія, подчиниться необходимымъ условіямъ твоего положенія. Тебѣ дано много, отъ тебя и требовать всѣ будутъ многаго, какъ въ общественномъ, такъ и въ нравственномъ отношеніи. Вотъ отчего я считаю своимъ долгомъ заботливо, быть-можетъ черезчуръ, ограждать тебя ото всякаго, даже пустаго нареканія. Не хочу я чтобъ о тебѣ говорили, что ты на полной своей волѣ съ кѣмъ хочешь, когда хочешь бѣгаешь по ночамъ.
– Съ братомъ, папочка.
– Пусть и съ братомъ, но я считаю неприличнымъ гулять ночью – развѣ мало дня. Нѣтъ, ты этого не дѣлай. Вспомни, что всякая твоя неосторожность послужитъ укоромъ и для насъ. Скажутъ, что ты желала жить съ нами, бѣдными родными, чтобы дѣлать во всемъ свою волю и что мы не смѣемъ перечить тебѣ, покоряемся тебѣ, богатой наслѣдницѣ, а не ты намъ.
Анюта хотѣла что-то сказать, онъ прервалъ ее:
– Я все замѣчаю и вижу; знаю, что твое обращеніе со мною – обращеніе дочери; еслибъ этого не было, я бы никогда не согласился прожить здѣсь все лѣто. Мнѣ довольно печали видѣть Митю сбившимся съ толку развѣ ты думаешь я не вижу перемѣны происшедшей въ немъ?
– Это пройдетъ, папочка, вы увидите; что до меня касается, то будьте покойны: я шага не сдѣлаю безъ вашего позволенія.
– Ты моя милая дочь, сказалъ растроганный Долинскій, – и не пеняй на меня, это не капризъ; я дѣйствую къ лучшему.
Они разстались очень довольные другъ другомъ.
На другой день гости должны были разъѣхаться.
Анюта просила позволенія проводить княженъ до первой станціи и ей бы хотѣлось ѣхать верхомъ, но Долинскому показалось, что ѣхать верхомъ дѣвицѣ провожая гостей нескладно. Она не курьеръ и не гусаръ, сказалъ онъ потомъ Машѣ, а ей замѣтилъ просто: не лучше ли въ экипажѣ? Анюта тотчасъ смекнула, что папочка опять усмотрѣлъ неприличное, и весело сказала:
– Такъ въ панье, съ Машей, Ваней и…
– Со мною! закричала Лиза и глаза ея такъ блестѣли, что ее не остановили и она поѣхала, къ своему великому удовольствію, причемъ погибъ ея урокъ нѣмецкаго языка. Но ей давали волю, чтобъ усадить ее зимой. Между Машей и Анютой было уже рѣшено, что папочку уговорятъ оставить К** и что они всѣ проведутъ зиму въ Москвѣ. Анюта писала къ опекуну своему Богуславову, что желала бы купить домъ въ Москвѣ и просила пріискать ей его, если возможно, къ осени.
– За часъ до отъѣзда всѣ собрались въ большую залу, гдѣ былъ накрытъ завтракъ. Усѣлись, но безъ обычнаго смѣха, безъ обычнаго веселаго говора. Всѣмъ имъ было грустно разстаться послѣ веселой жизни вмѣстѣ въ продолженіе почти мѣсяца, потому что Бѣлорѣцкіе остались дольше чѣмъ сначала предполагали. Въ началѣ обмѣнивались какъ-то вяло незначащими фразами и наконецъ всѣ смолкли. Беззаботный Новинскій не могъ выдержать этого молчанія и общаго грустнаго настроенія. Онъ вдругъ звонко засмѣялся и сказалъ: Это ужь слишкомъ! Конечно ѣхать отсюда не особенно пріятно, но сидѣть повѣся носъ черезчуръ смѣшно! Вѣдь мы ѣдемъ не въ Сибирь, не на войну!
– Еслибы мы ѣхали на войну, то конечно не грустили бы, сказалъ Томскій.
– Да, но о насъ бы загрустили, замѣтилъ Ваня.
– Да ужь я воображаю какіе бы пошли сентименты, сказалъ Митя насмѣшливо. Маша и Анюта въ особенности показали бы себя.
– Очень ошибаешься, отвѣчала Анюта. – Когда война, то долгъ всякаго…
– Ахъ, Боже, вотъ и начинается поученіе въ духѣ англійской церкви. Точно пасторъ какой! воскликнулъ Митя, прерывая Анюту.
– Ну нельзя сказать, чтобы княжна похожа была на англиканскаго пастора, подхватилъ Новинскій съ насмѣшкой. – Всѣ пасторы, которыхъ мнѣ удалось видѣть, отличались плоскими лицами и бездарными интонаціями голоса. Въ этомъ княжну заподозрить нельзя – развѣ въ противномъ.
– Какъ это въ противномъ? спросилъ Ваня.
– Лицо ея иное, а въ голосѣ и въ манерахъ и въ словахъ… Извините, княжна, я молчу; съ измала меня учили, что въ глаза о человѣкѣ судить невѣжливо а потому я благовоспитанно воздерживаюсь отъ дальнѣйшихъ размышленій, проговорилъ Новинскій съ напускною серьезностію.
– Когда же мы увидимся, спросили въ одинъ голосъ Томскіе.
– Вѣроятно скоро: мнѣ и брату къ сентябрю надо воротиться въ Москву, сказалъ Митя, – а какъ другіе, я не знаю.
– Я полагаю, сказалъ папочка, къ совершенному удовольствію дочерей своихъ и въ особенности Лизы, – что мы проведемъ часть осени здѣсь, а тамъ видно будетъ, какъ Богъ на душу положитъ.
– Вы будете выѣзжать зимой? спросилъ у Анюты Новинскій. – Съ кѣмъ?
– Съ тетушкой Варварой Петровной.
Новинскій скорчилъ уморительную гримасу ужаса, сожалѣнія и соболѣзнованія.
– Напрасно, сказала Анюта, понимая его мимику. – Мнѣ хорошо извѣстны понятія тетушки. Она очень строгая воспитательница, но говоритъ, что когда дѣвушка появилась въ свѣтъ, то она должна пользоваться вволю всѣми удовольствиями. Вы увидите, что она охотно будетъ сидѣть со мною на балу до самаго утра и сама будетъ давать балы и принимать. Онѣ обѣ объ этомъ говорили. Затѣмъ Анюта наклонилась и почти на ухо сказала Новинскому:
– Я надѣюсь, что я буду жить съ папочкой въ собственномъ домѣ, а въ свѣтъ буду ѣздить съ тетушкой, но пока это секретъ
– Вотъ это хорошая новость! сказалъ Новинскій, – и знаете ли, при такихъ условіяхъ мы можемъ многое затѣять и повеселимся на славу.
– Напримѣръ? спросилъ Ваня.
– Да хотя бы благородный спектакль.
– Браво! браво! непремѣнно, подхватили всѣ съ увлеченіемъ.
– Сыграемъ! сыграемъ! сказалъ восторженно Томскій, – и что-нибудь серьезное, а не какой-нибудь пустенькій водевильчикъ!
– Конечно, подхватилъ брать его, – что-нибудь изъ Шиллера: Марiю Стюартъ, или Донъ Карлоса.
– Куда занесся! сказалъ смѣясь Ваня.
– И скука адская, сказалъ Митя.
– Шиллеръ – скука! воскликнуль Томскій съ негодованіемъ. – Я удивляюсь, что вы…
– Погоди, погоди, подхватилъ Новинскій прерывая его, – не пѣтушись пожалуста. Шиллера твоего никто обижать не сбирается – только зеленъ виноградъ!
– Какъ такъ? спросилъ Томскій.
– А такъ. Не ты ли берешься сыграть роль Маріи Стюартъ?
Всѣ покатились со смѣху глядя на неуклюжаго Томскаго, на его круто вьющіеся волосы, непокорные и всегда торчавшіе вихрами.
– Дешевый умъ – зубы скалить, сказалъ онъ глядя досадливо на Новинскаго.
– Я говорю одну голую правду – кто жь возьмется за такія роли? предлагать играть трагедію, надо быть или дерзкимъ невѣждой, или такимъ энтузіастомъ какъ ты. Вотъ за этотъ-то энтузіазмъ…
– Надо мною и потѣшаются, сказалъ Томскій печально.
– Нѣтъ, за это васъ любятъ, сказала Анюта, – и цѣнятъ васъ!
– И многое нелѣпое тебѣ прощаютъ. Но къ дѣлу. Итакъ, мы устроимъ спектакль, не правда ли, княжна? и обойдемся безъ трагедій Шиллера, чтобы людей не насмѣшить, а ужь поскромнѣе выберемъ что-нибудь, себѣ по силамъ.
– Конечно, конечно!
– И вы будете играть, княжна?
– Съ восторгомъ, съ наслажденіемъ, сказала Анюта.
– И я, и я, непрѣменно, закричала Лиза.
– И играть будемъ и будемъ ѣздить въ театръ. Мы абонируемся и въ русскій театръ и въ оперу, не правда ли, папочка? воскликнула Анюта.
– Какъ хочешь, милая, если тебѣ это пріятно.
– Ахъ, какъ будетъ весело, сказала Анюта съ неописаннымъ одушевленіемъ. – И въ театръ, и на балъ, и въ оперу, – и потомъ домой, пить чай, говорить, разсказывать, болтать… вотъ будетъ веселье, вотъ будетъ радость.
– И верхомъ будемъ ѣздить въ манежѣ, карусель устроимъ при вечернемъ освѣщеніи съ музыкой, сказала Нина Бѣлорѣцкая.
– Это я не знаю, что такое, сказала Анюта.
– Узнаете, отвѣчалъ Новинскій, – это очень весело. Музыка играетъ, а верхомъ исполняютъ подобіе кадрили, или разныя фигуры составляютъ и рысью и въ галопъ. Я прошлаго года видѣлъ карусель, только дамы ужь очень плохо ѣздили верхомъ.
– Пожалуй я и не съ умѣю, сказала Анюта.
– Выучитесь, это не мудрено. Вы въ полѣ хорошо ѣздите.
Завтракъ кончился. Всѣ встали. Доложили, что экипажи поданы. Начались сердечныя, но ввиду близкаго свиданія и столькихъ удовольствій веселыя прощанія и проводы.
– Итакъ, до скораго свиданія, говорили уѣзжавшіе.
– Да, конечно. Я надѣюсь быть въ Москвѣ около половины октября; надѣюсь, что папочка уступитъ общимъ нашимъ просьбамъ, и мы поселимся вмѣстѣ. Я ужь писала моему опекуну, чтобъ онъ приказалъ пріискать намъ домъ.
Когда всѣ уѣхали, Митя сказалъ Анютѣ:
– Я удивляюсь, что ты такъ распоряжаешься будущимъ. Все это одни воздушные замки и я пари держу, что они не сбудутся.
– Зачѣмъ ты каркаешь какъ ворона осенью на черномъ суку! воскликнула съ досадой Лиза.
– Какъ это изящно, сказалъ ей Митя вспыхнувъ; – Надо признаться, что ты блещешь воспитаніемъ! Изъ рукъ вонъ дурно воспитана!
Анюта и Маша смутились. Онѣ не оправдывали заносчивости Лизы, но еще больше раздосадованы были словами Мити, но сочли за лучшее промолчать. По отъѣздѣ гостей въ домѣ водворилось относительное молчаніе и тишина. Анюта распредѣлила день свой, и миссъ Джемсъ опять вошла въ свою роль. Она взялась понемногу воспитывать Лизу, и пока Анюта рисовала, читала ей вслухъ и по прежнему удачно выбирала книги для чтенія; она вездѣ сопровождала Анюту, ибо Анюта знала, что папочкѣ такъ это угодно. Впрочемъ Анюта сблизилась со своею Англичанкой. Она оцѣнила ея качества, правдивость, прямоту, строгое исполненіе долга и даже ея сердечность далеко скрытую за напущенною воспитаніемъ и обстоятельствами холодностію, чисто внѣшнею. Анюта послѣ нервыхъ волненій, восторга и радости свиданія со своими, пріѣзда въ свое прелестное Спасское, опомнилась и принялась за жизнь аккуратную, съ назначенными для занятій и удовольствій часами. Она не доводила этого до педантства, охотно оставляла занятія, если папочка или Маша приходили къ ней, но не позволяла молодымъ сестрамъ мѣшать ей. Особенно любила она рисовать и намѣревалась зимою серьезно заняться этимъ. Уже конецъ іюля приближался, и минуло ровно пять недѣль съ тѣхъ поръ какъ Анюта пріѣхала въ Спасское, когда поутру вошелъ къ ней буфетчикъ, который несъ свой носъ и голову выше небесъ и бормоталъ изъ важности пуще прежняго.
– Ваше сіятельство, сказалъ онъ, – я издержалъ всѣ собственныя деньги, не считая возможнымъ при гостяхъ безпокоить васъ. Пожалуйте денегъ, рублей сто или двѣсти.
Цифра поразила Анюту.
– Но я дала тебѣ сто рублей, когда пріѣхала, сказала она.
– Помилуйте, ваше сіятельство, сказалъ не скрывая улыбки буфетчикъ большаго тона, – это такая бездѣлица.
Анюта вспыхнула, но сдержалась.
– Сто рублей для закуски не бездѣлица. Счетъ, подайте мнѣ счетъ.
– Я, признаться сказать, велъ счетъ не совсѣмъ аккуратно…
Анюта взглянула.
– То-есть, поправился буфетчикъ большаго тона, я велъ его, но въ чернякѣ, онъ хорошо не переписанъ, я не зналъ, что вашему сіятельству будетъ угодно входить въ такія пустяковскія мелочи.
– Счетъ, сказала Анюта немного отрывисто, – я не выдаю денегъ не прочитавъ счета, и позовите ко мнѣ Ульяну Филатьевну.
Ульяна пришла.
– Ульяна Филатьевна, сказала Анюта, – ко мнѣ приходилъ буфетчикъ, который получилъ сто рублей для закуски, когда я пріѣхала. Онъ говорить, что онъ затратилъ свои деньги и считаетъ, что это бездѣлица.
– Ему все бездѣлица. Онъ у меня забралъ столько сахару, чаю, кофе, что я отъ роду моего и даже при старомъ князѣ не слыхивала о такомъ количествѣ.
– Какъ же вы мнѣ не сказали.
– Вы ничего мнѣ не изволили приказывать, а управитель приказалъ выдавать, что потребуетъ буфетчикъ. Когда я ему замѣтила, что много, онъ почитай обругалъ меня и сказалъ: не мое дѣло. Я не смѣла. Всякой провизіи и для повара вышло страсть что.
– Но кто же платилъ за провизію?
– Управитель. Вы на меня, ваше сіятельство, не гнѣвайтесь, я тутъ не при чемъ.
– Сколько вышло.
– Я не могу вамъ сказать на память чтобъ не ошибиться, но у меня все сполна записано, даже страшно, что израсходовано.
– Принесите записку и позовите управляющаго.
Пришелъ и управляющiй.
– Я слышу отъ Ульяны Филатьевны и отъ буфетчика? что у меня страшные расходы. Я желаю знать, что истрачено и куплено.
– Все въ самой аккуратности записано, ваше сіятельство, и въ конторѣ въ шнуровую книгу внесено.
– Принесите мнѣ шнуровую книгу.
Книга была принесена. Анюта даже перепугалась, когда она посмотрѣла на страшный итогъ, на который не читая счета она поспѣшила взглянуть.
– Какая сумма! воскликнула она съ ужасомъ. – Какъ это возможно?
– Извольте же обратить вниманіе, что у вашего сіятельства гостили гости, сказалъ управляющiй, – и что семейство вашего сіятельства огромное.
– Насъ, Анюта остановилась и сочла, – насъ семейства девять человѣкъ, да гостей было шесть человѣкъ, стало-быть всѣхъ пятнадцать персонъ. А тутъ… мнѣ даже страшно сказать… Куда это все вышло?..
– Это вамъ съ непривычки, ваше сіятельство, а вы извольте только разсмотрѣть. Счетъ буфетчика особый. Тутъ чай, сахаръ, кофе, мѣсячная провизія, счетъ повара, счетъ кучера, счетъ скотницы.
– Что такое, счетъ кучера и скотницы? сказала Анюта сдерживая свое волненіе.
– Кучеръ покупалъ сѣно, скотница покупала молоко, сливки, масло, сметану.
– Сѣно, при нашихъ поляхъ, заливныхъ и простыхъ лугахъ.
– Лошади дорогія, онѣ нашего сѣна не ѣдятъ, ихъ набралось множество – однѣхъ упряжныхъ лошадей десять, да верховыхъ четыре, да маленькихъ въ кабріолеты двѣ, не считая рабочихъ. Это особая статья.
– Какъ это лошади нашего сѣна не ѣдятъ?
– Кучеръ говоритъ здѣшнее сѣно имъ не годится. Онъ покупаетъ.
– Ну, а скотница?
– Молока не хватаетъ, масла вовсе нѣтъ, а буфетчикъ требуетъ сливокъ по нѣскольку штофовъ въ день – и варенцы, и простоквашу, и сыры сливочные, и еще не знаю что. Поваръ тоже требуетъ.
– Сколько у насъ коровъ?
– Коровъ пятьдесятъ будетъ, но вѣдь онѣ мало даютъ молока – такія малодойныя коровы.
Анюта молчала. Она поняла, что очутилась въ лѣсу, гдѣ ее грабили разбойники.
– Хорошо, оставьте у меня шнуровую книгу, я пришлю за вами завтра.
– Осмѣлюсь замѣтить вашему сіятельству, что книга шнуровая, контора должна ее представить въ опеку. Она драгоцѣнна.
– Опеки нѣтъ, сказала Анюта, – есть попечители, подите, я пришлю завтра.
Управитель вышелъ.
– Ѳеня, спроси у тетушки, могу я ее видѣть.
Маша пришла сама.
– Маша милая, сказала ей Анюта, красная, какъ алое сукно, – посмотри сюда, что это такое, это какой-то ужасъ.
Маша взглянула на книгу.
– Счеты, сказала она, – но развѣ тебѣ не подавали расхода каждый день, развѣ ты его не спрашивала?
– Не спрашивала, сказала Анюта. – Я дала пріѣхавъ буфетчику сто рублей на закуску, а Ульяна Филатьевна сказала мнѣ, что мѣсячная провизія закуплена. У насъ птичный дворъ. Я думала все есть. Оказывается, что кучеръ тратилъ и закупалъ самъ, поваръ тратилъ, скотница тратила, буфетчикъ тратилъ, словомъ, меня обобрали кругомъ.
– Но этого, сказала Маша тихо, – и ожидать слѣдовало, если ты ѣла, пила, каталась, приглашала гостей и не вела своего хозяйства, не смотрѣла за расходами. Не волнуйся, Анюта, давай читать, что они тебѣ написали.
– Надо еще счетъ буфетчика. Ѳеня! поди за счетомъ буфетчика. И этотъ злополучный счетъ, счетъ больше длинный чѣмъ аптекарскій, былъ поданъ; чего въ немъ не было расписано, начиная съ соли и перца каенскаго, котораго никто не видалъ, до икры, балыка и всякихъ закусокъ, Итогъ его поразилъ и Машу; въ пять недѣль истрачено было двѣсти пятьдесятъ рублей.
Анюта сѣла около Маши и началось чтеніе. Иногда у Маши, хозяйки примѣрной, жившей при большой семьѣ на малыя деньги, темнѣло въ глазахъ, какъ она говорила, отъ такого наглаго воровства.
– Отъ пятидесяти коровъ покупать сливки! воскликнула она. – Отъ своихъ луговъ покупать сѣно. Какія такія лошади, что своимъ сѣномъ брезгаютъ – ихъ бы на выставку за гастрономическіе вкусы!
– И поваръ удивительный. Двадцать пять рублей за обѣдъ, въ кругу на пятнадцать персонъ. Правда, обѣдъ былъ хорошій, но трюфелями онъ насъ не кормилъ, а птица своя, мѣсячная провизія тоже куплена. Мастеръ, нечего сказать, счеты писать! Всѣ хороши: и управитель, который въ теченіе пяти недѣль выдавалъ деньги и тебѣ ни разу ни слова не сказалъ. Рука руку моетъ – всѣ чисты. А Ульяна?
– Ульяна въ ужасѣ. Она говоритъ и при моемъ прадѣдѣ ничего подобнаго не было, а онъ жилъ открыто. Но она должна бы была сказать мнѣ.
– Ты не спрашивала. Она тебя не знаетъ. Остальные воры сжили бы ее со свѣта. Нельзя на нее пенять. Она не смѣла.
– Что же дѣлать, Маша?
– Это дѣло, другъ мой, трудное. Его сразу не поправишь. Заплати буфетчику и прикажи ему каждый день подавать тебѣ счетъ. Закупи провизію на мѣсяцъ и прикажи Ульянѣ докладывать, чего у нея требуютъ. Надо пріискать другую скотницу, другаго повара, со временемъ быть-можетъ другаго управляющаго, призвать кучера, приказать ему чтобы лошади ѣли сѣно и не позволять никому держать отдѣльныхъ счетовъ. Многіе обиравшіе тебя въ эти шесть недѣль перестанутъ, увидя, что ты счетъ знаешь. А теперь заплати за науку. За науку споконъ вѣка всѣ платятъ.
– Счетъ мѣсячной провизіи безсовѣстный. Какъ? въ два мѣсяца двадцать фунтовъ чаю и девяносто девять фунтовъ сахару, это чтобы не писать пудами! Буфетчика я выгоню вонъ. Онъ мнѣ всегда быль противенъ. Ходитъ какъ сенаторъ, сыплетъ сіятельства и первый воръ, какъ и ожидать слѣдуетъ, сказала съ досадой Анюта.
