Текст книги "Щит побережья. Книга 2: Блуждающий огонь"
Автор книги: Елизавета Дворецкая
Жанр:
Эпическая фантастика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
А людское море молчало.
– Здесь ли тот человек, который привез нам слова конунга? – спросил негромкий старческий голос.
Все закрутили головами, разыскивая говорившего. Старый Гельдмар хёльд, житель северного пограничья, пробрался вперед и, опираясь на палку, поднялся на склон холма. Даг протянул ему руку и помог встать рядом с хёвдингом.
– Где этот человек? – спросил Гельдмар хёльд, прищурившись. – Пусть он расскажет нам, что было на Остром мысу. Мы слышали, что Стюрмир конунг не слишком-то хорошо обошелся с войском, которое ему дал западный берег…
– Это неправда! – крикнул на ходу Брендольв, который еще при первых словах старика стал карабкаться на вершину. Он знал, что ему придется говорить, но толковая речь в уме не связывалась, и он опять положился на удачу, которая однажды спасла его при встрече со Стюрмиром. – Это неправда, что конунг плохо обошелся с Западом! – громко, с вызовом продолжал он, встав рядом с Хельги хёвдингом и даже чуть впереди. – Это западный берег плохо обошелся с конунгом!
Теперь людское море волновалось прямо перед ним. Брендольв видел почти одни только головы – в шапках, в шлемах, непокрытые, светлые, темные, лысые… И глаза, сотни, тысячи, как казалось, глаз – с надеждой, с вопросом, с недоверием. Эти взгляды пронзали его, ненамеренно ослабляли, потому что каждый уносил частичку его силы. Брендольв не умел защититься от этой невольной ворожбы, которую всегда творит даже доброжелательная толпа, и на миг растерялся. Но тут же вспомнил другую толпу – на Остром мысу, перед воротами святилища, – и растерянность была изгнана яростью.
– Фрейвид Огниво, хёвдинг западного побережья, предал Стюрмира конунга! – гневно воскликнул Брендольв, точно обвинял каждого здесь. – Он первым предложил назвать конунгом Вильмунда и тем ослабил Квиттинг. Ему хотелось власти, он не мог примириться с возвращением Стюрмира конунга, потому что при нем он имел меньше веса, чем при Вильмунде! И он не желал склониться перед конунгом. За это он был убит! Он – предатель!
– Постой-ка, ясень копья! – быстро вставил Гельдмар хёльд, едва лишь Брендольв запнулся, чтобы вдохнуть. – Я не знал Фрейвида Огниво и не знаю, был ли он предателем. Но западный берег не мог этого не знать. Если бы люди с запада не верили Фрейвиду, они не пошли бы за ним в войско. А раз они пошли…
– Значит, он был для них достаточно хорош! – крикнул чей-то густой голос с поля, и народ глухо загудел. – Не конунг дает звание хёвдинга, а тинг, тингу и отнимать его!
– Откуда мы можем знать, что Стюрмиру конунгу и наш хёвдинг не покажется слишком гордым? – закричало сразу несколько голосов.
– Он не слишком-то хорошо себя показал! Лучше бы он оставался за морем!
– Без него не убивали знатных людей!
– А что с войском? – пытался перекричать всех Гельдмар хёльд. – Войско западного берега осталось или ушло?
– Да, да! Ушло или осталось?
Все опять примолкли. Брендольв молчал. Он понял, что этот спор ничего не даст, потому что восточный берег уже все решил. И решил совсем не то, чего ждет Стюрмир конунг, которому так нужна поддержка. Ему, последней надежде Квиттинга, Брендольв должен был привести войско; он отдал бы всю свою кровь, если бы из каждой капли мог сотворить воина. Но этого он не мог. От него требовалось другое: убедить этих людей, каждый из которых так же верил в свою правоту, как и он сам, и так же имел на это право. Как переломить волю этой толпы? Здесь нужны нечеловеческие силы. Они ждут ответа, который станет для них не причиной, но поводом отказать. Брендольв знал, что правдивый ответ погубит его; но разве он мог солгать?
А волна гнева в душе поднималась все выше; он быстро наливался краской и уже не желал считаться с доводами рассудка.
– Эти трусы разбежались по своим крысиным норам! – злобно, почти с торжеством выкрикнул Брендольв, с наслаждением чувствуя, что обидные слова ранят и каждого из тех, кто его слышит. – Так им и надо! По волосам и гребень! Видно, они были не лучше своего хёвдинга!
Теперь зашумело все поле разом. Люди отлично поняли и чувство Брендольва, и брошенное им обвинение.
– Целый берег – предатели! Так не бывает!
– Предатель бывает один! А когда много – значит, что-то с самим конунгом не в порядке!
– Это конунг скорее предатель, если люди ему не верят!
– Он думал только о своей гордости, а не о Квиттинге!
– Он продал победу за свою глупую спесь! А мы иди за него умирай! Не пойдем!
– Не пойдем!
Брендольв слушал, тяжело дыша от ярости и не находя слов. Какая-то лавина катилась прямо по нему, стучала по плечам, унося в пропасть остатки надежды и стаскивая туда же и его самого. Все рушится; ему хотелось дико закричать, разбить, сломать что-нибудь – переломить стихийную волю этой толпы, называющей себя тингом. Не верилось, что это – все, что поручение конунга окажется невыполненным, надежды – обманутыми, вера в победу – разрушенной. Но что он мог – одинокий и такой маленький против людского моря? Тысячи глаз выпили из него силу и веру, оставили только отчаяние – этого горького питья никто не хотел.
В бешеном порыве Брендольв оглянулся, выискивая хоть какую-нибудь поддержку. Сейчас он был готов схватиться за всякого сомнительного друга или обрушиться на всякого врага, лишь бы дать выход своим чувствам.
Позади него стоял Хельги хёвдинг и молчал. Даг тоже молчал, прямой и неподвижный, как клинок. Он уже понял, к чему клонится дело, и мучительное внутреннее чувство разрывало его на две части. Стюрмир конунг, с которым они вместе бились в Волчьих Столбах и с которым простились по-дружески, надеясь и дальше биться вместе против общего врага, стоял перед ним как живой. Совесть, честь, чувство верности другу требовало, чтобы он шел на помощь Стюрмиру. Но что он сможет сделать один? А человеческая река катилась в другую сторону, и Даг не мог встать против ее течения.
– А ты что молчишь, Хеймир сын Хильмира! – яростно, требовательно крикнул Брендольв, не умом, но чувством угадав, с кого надо спрашивать ответ. – Твой отец обещал дать войско Стюрмиру конунгу! Уж наверное, ты об этом знаешь! Скажи: намерены вы выполнить обещание? Или тоже струсите?
Хеймир и бровью не повел в ответ на оскорбление, на этот раз высказанное вслух. Голос Брендольва был разорван ветром на клочки и унесен; нечего трудиться собирать.
Но все же Хеймир шагнул вперед и сделал легкий знак рукой. Посланец Стюрмира больше не стоил особого внимания, а с толпой еще нужно говорить. У малых волн мудрости мало, зато самих их много.
И толпа замолчала. Сотни глаз смотрели на Хеймира, но и он смотрел на толпу. И каждый в толпе чувствовал, что взгляд этого прямого, высокого, уверенного человека забирает частичку силы, что его величавая фигура незримо растет, поднимается головой под облака, а корнями уходит в глубь нижних миров, что он, как сам Иггдрасиль, объемлет и держит на себе весь мир. И каждый, измученный тревогой за судьбу дома и семьи, уставший от тяжелых ожиданий и раздоров, грозящих общей гибелью, смотрел на него как на вернувшегося бога, который укажет, куда идти. Который пообещает мир и благополучие, и только за это обещание люди пойдут за ним куда угодно.
– Мой отец, Хильмир конунг, обещал дать квиттам войско, чтобы они могли защитить себя! – не напрягая голоса, начал говорить Хеймир, но его услышали все, и каждая душа ловила его слова, как капли воды при жажде. – И он не отступит от своих обещаний. Но помогать стоит тому, кто сам помогает себе. Есть поговорка: никто не спасет обреченного. Стюрмир конунг принес на Квиттинг новый раздор и смерть. Если вы, люди Квиттингского Востока, сочтете его достойным вашего доверия и дадите ему войско – слэтты будут биться вместе с вами. Но если вы не пойдете за ним, то мой отец не пошлет слэттов умирать вместе с конунгом, от которого отвернулась удача. Конунг без людской веры – дерево без корней. Решайте, квитты. Ваша судьба в ваших руках.
И снова наступила тишина, но это была другая тишина. Каждому из собравшихся льстило, что сам конунг слэттов устами своего сына как бы советуется с ними, с хёльдами, бондами и рыбаками, но эта честь внушала и ужас. Каждый ощутил себя стоящим на тонкой грани между прошлым и будущим, между двумя разными мирами, каждый из которых был его судьбой. И сейчас будет сделан выбор, которого за тебя не сделает никто. Великие герои древности выращивали свою судьбу сами. Но здесь собрались не герои, а люди, которые хотели жить и каждый из которых имел на это право.
– Неужели вы покажете себя трусами! – ясно и зло в общей тишине выкрикнул Брендольв, обводя глазами молчащее поле тинга. Он тоже ощутил качание весов и бросал на свою чашечку последнее, что у него было: презрение. – Слэтты хотят вас купить, и вы ради них предадите своего конунга! Хотите быть рабами конунга слэттов!
– Мы не хотим быть рабами чужой злой судьбы! – сдержанно и сурово ответил ему Гельдмар хёльд. Хёвдинг по-прежнему молчал, и этот старик, когда-то бывший воином, а теперь немощный и хромой, вдруг стал общим голосом тинга. – Если у конунга злая судьба – зачем нам гибнуть вместе с ним? Мы не хотим, чтобы о нас складывали саги. У нас – дома и семьи. Мы хотим защитить их. И если ты, – старик обратился прямо к Хеймиру, больше не глядя на Брендольва, – от имени твоего отца поклянешься дать войско, чтобы оно вместе с нами защитило наш берег, то мы пойдем с тобой.
Он сказал именно так – «пойдем с тобой», хотя Хеймир вовсе не звал кого-то за собой. Но все знали, что это так, что он – их новый предводитель, которого они сами уже выбрали, выбрав в нем свою судьбу.
– Трусы! Предатели! – яростно крикнул Брендольв, уже зная, что это бесполезно, и стремясь хоть чуть-чуть облегчить душу. – Вы предали конунга, вы предали всех квиттов! Дрожите за свои норы, за свои шкуры! Вам дела нет, что север разгромлен, что запад и юг…
Толпа загудела, сначала сдержанно, потом все громче: она сделала выбор, она была едина и сильна, и одиночка больше не имел права осыпать людей оскорблениями, которые уже ничего не решают. Но Брендольв яростно кричал, не заботясь, слушает ли его хоть кто-нибудь, и не зная, что его слова больнее всего ранят именно того человека, который в душе соглашался с ним, но молчал, уважая право правды большинства, – его бывшего лучшего друга, стоявшего в шаге позади.
– Нет, вас поманили хвостом от селедки, вы и разбежались! Как хотите! – выкрикивал Брендольв, желая одновременно и раздавить эту подлую толпу силой своего презрения, и убраться от нее подальше, как от навозной кучи. – Сидите дома, трусливые крысы! Сидите! Если никто из вас не хочет драться и умереть, как пристало мужчинам, – я пойду один! Я никого не зову за собой! И если понадобится, я один буду драться за весь Квиттингский Восток! И за тебя! – Брендольв обернулся к молчащему, красному и потному Хельги хёвдингу. – Хёвдинг! Ты достойная глава всех этих людишек! Понятно, почему они тебя выбрали – ты такой же трус, как они! Забудь, о чем мы там договаривались – я не буду твоим родичем! Я разрываю обручение! И твой меч…
Брендольв рванул свой меч, как будто хотел сорвать и бросить под ноги хёвдингу, когда-то его подарившему. Но ведь это был меч Стюрмира конунга, которому Брендольв так верно служил.
При первом слове «трус» Даг стремительно шагнул вперед, схватившись за меч; Хельга так же стремительно рванулась к брату и обхватила его обеими руками. Едва ли маленькая Хельга сумела бы удержать своего брата, но Даг ощутил не столько силу ее рук, сколько душевный порыв – не допустить, удержать. И он остановился, поверх ее головы глядя на Брендольва, отныне ставшего его кровным врагом. А Брендольв об этом и не думал – в его лице горело безумие берсерка, который оторвался от земли и больше не живет по ее законам.
– Бери теперь в зятья… хоть тролля! – бросил Брендольв напоследок хёвдингу, хотел плюнуть, но даже на это простое дело у него не хватило дыхания. Тогда он просто повернулся и резкими злыми шагами прошел через лихорадочно раздавшуюся толпу к краю поля, где оставил коня.
Поле тинга провожало его, как камешек, катящийся в пропасть. Он оторвался от них, чтобы больше никогда не быть с ними. Повинуясь упрямому рассудку, он пошел искать свою честь, которая не терпела измены. Он не мог иначе. Но и они, оставшиеся, тоже иначе не могли.
– Я слышал вашу волю, и боги Асгарда слышали ее, – спокойно произнес Хеймир, и тут же все лица обернулись к нему. – Я обещаю, что Хильмир конунг будет отстаивать вашу землю от фьяллей так, как если бы она была его собственной. А чтобы вы верили мне, мы можем скрепить уговор союзом. Если будет на то воля Хельги хёвдинга, – Хеймир посмотрел на Хельги, – и воля Квиттингского Востока, – Хеймир окинул взглядом толпу, – то я хотел бы взять в жены дочь Хельги хёвдинга. Ведь все слышали: прежний жених сам отказался от нее. Я сумею лучше оценить ее род и достоинства.
Хельга тихо ахнула и тут же прижала ладони ко рту. Никто на нее не смотрел, даже новый жених, а ей показалось, что она проваливается, что весь холм с ней и со всеми, кто рядом, медленно и плавно погружается в тишину нижних миров. Где текут темные реки и громадный змей подгрызает корни Мирового Ясеня… Где все завтра будет уже не так, как вчера… Где она умрет и возродится совсем по-иному… Она любила Ворона и хотела быть с ним в его многоголосом мире; она хотела любить Брендольва и жить с ним среди людей. Она мучилась необходимостью сделать выбор и не могла, поскольку оба эти мира имели на нее права и властно тянули к себе. Хельга уже привыкла к этому противоречию, но сейчас у нее было такое чувство, что у нее под ногами треснул лед и вертлявая льдина гонит ее по стремительной и бурной реке – куда? Хеймир сын Хильмира казался чем-то средним, неопределенным.
– Не думаю, что Хельги хёвдинг откажет такому знатному жениху! – сказал тем временем Гельдмар хёльд. – Но для прочного союза этого брака мало. Ведь это ты возьмешь у нас залог, а в нашей верности тебе и так сомневаться не приходится. Что ты предложишь нам?
Хельга с ужасом и надеждой посмотрела на Хеймира, трепеща от мысли: а вдруг он откажется? А вдруг ему нечего предложить, и тогда ничего этого не будет? И она останется с тем, к чему уже привыкла?
Толпа тоже ждала в настороженном молчании, стремясь получше закрепить взаимную зависимость и не желая попасть в полную власть нового вожака.
Хеймир несколько мгновений помедлил, его взгляд стал сосредоточеннее и острее. Требование квиттов справедливо, а торговаться не время. Сейчас нужно бросать на свою чашу весов уверенной и щедрой рукой, притом – настоящее полновесное серебро.
– Если бы моя сестра Альвборг не была уже выдана замуж, я предложил бы ее руку Хельги хёвдингу, – сказал он наконец. – Но у нее есть дочь. Девочке сейчас семь лет. Если Хельги хёвдинг согласится взять ее на воспитание, то она будет прислана к нему сразу после моей свадьбы с его дочерью. Пусть Отец Богов слышит меня!
И тогда тинг восточного берега дружно грянул мечами о щиты.
А Хеймир сын Хильмира поднял голову. Высоко в небе плавно кружил черный ворон, посланник Одина. Повелитель Битв одобрил то, что здесь совершилось.
Глава 5
Где-то вдали выли волки. Весенний вечер только начинался, до темноты оставалось еще далеко, но посланцы Одина уже давали о себе знать. Все окрестные леса, казалось, были полны ими. Привлеченные ветром, несущим сильный запах крови, они собирались на жертвенный пир Отца Ратей.
Битва Конунгов завершилась. Всю долину между берегом моря и горами Медного Леса, где столкнулись войска Стюрмира Метельного Великана и Торбранда Погубителя Обетов, усеивали мертвые тела. Фьялли и квитты вперемешку лежали друг на друге, мертвый на умирающем, знатный хёльд, с рождения мечтавший о воинской славе, на вчерашнем рыбаке, которого «ратная стрела»* извлекла из дома, а другая, боевая, уложила навеки.
Впрочем, фьялли собирали своих. Поле битвы осталось за ними, остатки войска Стюрмира отступили назад на юг и рассеялись по лесам. Несколько ярлов с дружинами преследовали беглецов, но Торбранд конунг строго приказал не увлекаться и к ночи вернуться назад. Войско фьяллей тоже понесло потери, и оставшихся в глубине чужой земли могли спасти только порядок и собранность. Пока же люди Торбранда ходили по полю, искали и перевязывали раненых товарищей, убитых собирали и укладывали рядами поодаль. Посланные в лес уже готовили огромные погребальные костры. Кое-кто из фьяллей между делом шарил по трупам, собирал хорошее оружие, дорогие пояса, гривны* и обручья. Это волкам и воронам ни к чему…
Асвальд сын Кольбейна остановился над кучей неподвижных тел. Его внимание привлек длинный, хороший меч с серебряной волчьей головой на рукояти. Сталь хорошая, грязная, правда, с засохшей кровью, но без зазубрин. А судя по двум мертвым фьяллям, лежавшим рядом, по изрубленным в щепки щитам и прорванным кольчугам, меч выдержал немалые испытания. Асвальд наклонился, проверил, не теплится ли в ком-то из двоих жизнь. Увы, сегодня вечером они сядут за столы в Валхалле. Хорошо, что лица незнакомые. Никто из знавших злоязычного Асвальда Сутулого не мог и предположить, как сильно он не любит видеть среди мертвых знакомые лица. Каждый, кого ты знал, уносит отсюда и часть тебя самого.
Махнув рукой товарищам, собиравшим трупы, Асвальд перевел взгляд на меч.
– Больше тебе не пить крови фьяллей! – пробормотал Асвальд. – Пожалуй, ты и будешь моим лучшим пленником. Иди сюда.
Он наклонился, обернул руку плащом и за клинок вытянул меч из руки бывшего владельца. Асвальд терпеть не мог прикасаться к мертвецам – пожатия мертвых рук крепки и запросто могут утянуть за собой. Туда, куда он отнюдь не торопился.
– Что ты там нашел? Хорошая добыча? – К нему подошел Снеколль Китовое Ребро. Его молодое светлобородое лицо после битвы выглядело осунувшимся и побледневшим, на лбу под волосами краснела ссадина, но серые глаза смотрели так же бойко.
– Неплохая, – обронил Асвальд, показывая меч с волчьей головой. – Сам Хродмар сын Кари не постыдился бы такой добычи.
– Он добудет тоже что-нибудь… не хуже! – с нарочитой бодростью ответил Снеколль и обернулся к горам. – Ведь он вернется, да? – не слишком складно прибавил он, и его по-детски чистые глаза при этом смотрели почти жалобно.
Асвальд тоже посмотрел в сторону гор и поджал губы. Когда в разгар битвы Стюрмир конунг стал отступать, над горами вдруг выросла фигура великана, огромного и темного, как грозовая туча. Первая мысль была: меня здорово огрели по голове, вот уже и бред. Вторая: все тролли и великаны этого проклятого Квиттинга поднялись на нас. Копье Торбранда конунга, дар самого Одина, разбилось о грудь великана. Стюрмир конунг уходил – с ничтожно малой дружиной, но живой. И тогда Хродмар сын Кари бросился за ним. Прямо под ноги великану. До сих пор при воспоминании об этом мерещилось содрогание земли, в ушах перекатывался тяжелый грохот, а в лицо летела слепящая крошка камня и старого, душного льда, какой скапливается в расселинах скал.
Великан сдвинул горы. Просто взял две соседние за вершины и сдвинул, как ребенок сдвигает самим же насыпанные песчаные кучки. Они и сейчас выглядели двумя кучками, только вот поработали над ними руки ребеночка из рода тех, кому под силу создавать и разрушать целые миры. Будь он неладен! Обломанные сосны висели вдоль черты «шва», как сухие травинки. Жуткий на вид обрывистый склон образовался там, где еще утром была долина между двумя горами. К этому склону, покрытому острыми обломками скал, казалось страшно даже подступиться. И где-то за ним они остались: великан, Стюрмир конунг и Хродмар сын Кари с той горсткой людей, которая посмела и успела пойти за ним.
Асвальд терпеть не мог Хродмара сына Кари.
– Да чего он сможет там найти? – громко, презрительно ответил он грустному Снеколлю. – Я не думаю, что из черепа Стюрмира стоит делать чашу – кто будет из нее пить, тот поглупеет! Так что он мне очень позавидует, когда вернется.
– Ты думаешь, он вернется? – уточнил воспрянувший Снеколль.
Асвальд сплюнул и пошел прочь, унося меч с волчьей головой. Он терпеть не мог Хродмара, но сейчас отдал бы что угодно, лишь бы тот вернулся. Подобная потеря для войска и конунга сейчас, когда долгожданная победа наконец одержана, была бы невыносимо горька. Асвальд старался даже не думать о том, что в эти мгновения Хродмар, быть может, уже мертв, растоптан каменными ногами великана, погиб под лавиной… Откуда это? С чего это он так расчувствовался, почему не… Ну, радоваться смерти товарища по битвам – недостойно, но почему он совсем не думает о том, что эта смерть наконец-то освободит ему место возле конунга? Непонятно. Сольвейг объяснила бы. Она все знает о таких вещах, хотя ей всего четырнадцать лет.
Сольвейг… Асвальд остановился посреди поля битвы, не замечая трупов и луж крови под ногами, поднял лицо к небу и закрыл глаза. Одно имя маленькой Сольвейг дочери Стуре-Одда грело и освещало, как солнечный луч.[12]12
Имя Сольвейг состоит из частей «солнце» – «сила».
[Закрыть] Никто во всем войске не знал, как сильно Асвальд сын Кольбейна мечтает о встрече с ней. Но на свете вообще много такого, о чем никто даже не подозревает.
* * *
Гери и Фреки, волки самого Одина, стояли над полем битвы и выли, выли, подняв огромные окровавленные морды вверх, к далеким тучам. Их вой лился широкой холодной волной, качал, как вода, и казалось, что тебя несут волны той реки в мире мертвых, что полна острых мечей… Все вокруг было серым, и лишь изредка сквозь туман пробивалось бледное пятно скользящего света. Постепенно то одно из пятен, то другое яснело, приближалось, превращалось в факел в руке валькирии. Статные девы в кольчугах, в золоченых шлемах, из-под которых густыми волнами спадали потоки волос, медленным шагом обходили поле битвы, одного за другим поднимали павших и уносили вверх, в серые облака, туда, где ждали их ворота Валхаллы. Нетрудно узнать обиталище Одина – там вместо стропил копья, на кровле – щиты, на скамьях – доспехи…
Срок пришел подняться ратным;
Правил пир Владыка Браней,
Тропы ветра ввысь уводят —
Взмоем вместе в море света,
– выпевал совсем рядом низковатый, но звучный женский голос. Певшей не было видно, но голос звучал так отчетливо, как будто раздавался внутри.
Валькирии были разные – одни с суровыми лицами, с густыми черными волосами, похожими на грозовые тучи, и широкими, как у мужчин, плечами, с густыми бровями, и взор их светел и страшен, как молния. Другие – легкие, стройные, истинно облачные создания, с волосами из чистого солнечного света, с небесным сиянием в глазах. Были и те, что скользят тихим шагом, точно тень, с бледными лицами, с мягкими волосами цвета сумерек – девы вечерних грез, что приходят, когда думаешь о смерти и не можешь прогнать обаяния тайны…
И что-то отзывалось на эту песню в замершей душе, что-то глубокое, скрытое, заложенное во младенца при рождении, но проспавшее все время жизни и лишь сейчас проснувшееся на пороге небес – и странно было найти в себе что-то настолько важное и неизвестное. Закрытым глазам сами собой являлись бескрайние палаты, столы, скамьи, люди, сотни и тысячи людей, уже слышавших до тебя эту древнюю песню, прошедших до тебя этот путь. И уже нет страха и горя – тебя ждет вечная дорога, на которую каждый ступает в свой черед. И больше ты не один – ты часть неисчислимого войска, сбросившего оковы земных судеб. И больше нет палат и людей – только глаза, мириады глаз в море света – все одинаковые, сияющие звездами и ждущие, когда ты присоединишься к ним. Это твоя семья, твое племя, твой род человеческий…
– Идем со мной, отважный воин, твои битвы отныне не здесь… – шептали голоса, и не было сил противиться им, потому что это – судьба. – Хьяльмхильд! Гельдвина! Вальдона! Вальдона!
Блуждающий огонь приблизился, сияние его нестерпимо жгло глаза через опущенные веки, но не было сил отвернуть лицо. Прохладная рука погладила по волосам, и словно свежая вода потекла в засохшие жилы. Запах грозы наполнил грудь, все закипело, заискрилось ощущением силы, новой жизни…
– Нет, я тебя не возьму, – с сожалением протянул мягкий, молодой женский голос. Все существо стремилось к нему, хотелось просить: возьми, возьми меня! – Твой срок еще не настал, – отвечал голос невысказанной просьбе. – Норны спряли твою нить подлиннее. Но не печалься. Как жизнь пролетит – не заметишь. Ты будешь у нас. Чуть раньше, чуть позже – Валхалла не знает течения земных лет. До битвы с Волком ты успеешь встать в наши ряды. Жди. Жди своего срока…
Поток свежего ветра с запахом грозы оттянулся назад, духота тяжело навалилась, погребла. Блуждающий огонь медленно удалялся, и вместе с ним таяла в тумане фигура высокой стройной девы. Поток светло-русых волос мягко колебался у нее за спиной, подол белой одежды был чище и светлее лебединого крыла, факел в поднятой руке тянул и тянул за собой. Но она уходила, уходила безнадежно. Лица ее не было видно. Ее не забудешь, не забудешь никогда, но нет сил следовать за ней. Срок еще не пришел…
А потом чьи-то сильные руки все же подняли Брендольва и понесли куда-то. Как сквозь сон он ощущал боль в затекшем теле, бился головой о чью-то спину, обтянутую кольчугой, нос и щека болели. Перекинув через плечо, Вальгард Певец принес его в какую-то усадьбу, стоявшую за лесом к югу от поля битвы. Маленькую тесную усадьбу наполняли квитты, здоровые и раненые, те, кто ушел с поля живым. Ни отрядов, ни дружин, ни вождей – все теперь оказались сами по себе, разметанные и потерянные, и тропинка жизни каждого стала коротенькой – от поля битвы до этого угла. Женщины суетились, бегали туда-сюда с водой и полотном, во дворе горели костры, над которыми жарили конину. Все ждали, что фьялли придут сюда, но идти дальше сейчас ни у кого не оставалось сил.
– Конунг погиб, – сразу же услышал Вальгард. – Его затоптал великан. Я сам видел!
И никто даже не высказывал надежды, что Стюрмир конунг все-таки как-нибудь уцелеет.
– Раз уж пришел великан, значит, удача нашего конунга вышла вся, – рассуждал голос из сумерек.
Теперь никто никого не узнавал и не спрашивал имен, а все собравшиеся в этой бедной усадьбе стали безличными серыми троллями. Раненые стонали в беспамятстве, требовали помощи в сознании, а уцелевшие думали только об одном: вот отдохнуть немного – и надо уходить. Куда-нибудь. Теперь придется думать самому за себя.
– Ты свари лукового отвара и дай ему хлебнуть, а потом нюхай! – учил какой-то знаток молодую хозяйку, которая, с испуганным лицом и сбившимся головным покрывалом, хлопотала над многочисленными ранеными, валилась с ног и мало кому успевала помочь. – Если из раны луком запахнет, значит, глубокая![14]14
Способ, упомянутый в сагах.
[Закрыть]
Брендольв, когда появилась возможность его осмотреть, оказался даже не ранен. Он был просто оглушен сильным ударом по голове, а потом чуть не задохнулся, придавленный телами убитых. Вальгард, сначала ушедший в лес, а потом в густых сумерках вернувшийся вместе с волками, обнаружил его тем животным чутьем, которым обладают берсерки. Не боясь ни людей, ни волков, Вальгард унес с поля битвы того единственного знакомого, кого нашел живым. Рядом с мертвыми прежние ссоры забылись.
Опомнившись, Брендольв с удивлением обнаружил себя не в Валхалле. Темная, низкая, закопченная кровля, в которую уперся его взгляд, совсем не походила на крышу Валхаллы, сложенную из золотых щитов. В тесном покое клубился дым, везде сидели, лежали, шевелились люди. Было жестко и неудобно. Да и «валькирия», в чужом коротком плаще и с бородой, совсем не напоминала ту стройную деву… Видения поля битвы вспоминались так смутно, что уже ничего не разберешь.
– Ты давай, поднимайся живее! – говорил Вальгард. – Тут и жрать нечего, и фьялли под боком. Пошли отсюда. Конунга больше нету. Пойдем назад, на восток.
Брендольв не ответил. Теперь он окончательно опомнился и пожалел, что остался жив. Почему тот фьялль с косящими глазами не ударил своей секирой сильнее? Почему не проломил ему и голову вместе со шлемом? Был бы он сейчас в Валхалле, в объятиях той… которую видел. Валь… Валь… Имя ее витало где-то рядом, как мощный, но неуловимый для взгляда поток ветра с запахом грозы. Спокойно ждал бы себе Битвы Богов. С таким вождем, как сам Один… На земле, как видно, достойного вождя и с факелом не отыщешь. Так какой смысл здесь оставаться?
В эти мгновения жизнелюбивый Брендольв действительно не хотел жить. Восточный берег не дал войска. Слэтты обманули. Все обрушилось, и на этот раз безнадежно. Надеяться больше не на что. Стюрмир конунг ждал до последнего, но так и не дождался помощи и пошел в битву только с теми, кого сам мог собрать. И погиб с честью, оставив свое имя потомкам, овеянное славой. А что делать оставшимся? Лежа в тесном покое, где было душно от дыма, но все равно холодно, Брендольв чувствовал себя выброшенным из жизни. Все равно что вода вдруг ушла и он остался лежать животом на мокром песке, нелепо размахивая руками и ногами, вместо того чтобы плыть. У него не осталось ни вожака, ни места в строю, ни цели, ни смысла в жизни. Это хуже, чем быть убитым! Если бы не Вальгард, он вообще не стал бы шевелиться.
Брендольв закрыл глаза. Вальдона! Вальдона – вот ее имя, соединившее в себе светлую сталь битвы и вольный грохот небесного грома.[15]15
«Валь» – «битва», «дон» – «гром».
[Закрыть] Вальдона! Сжалься… Вернись за мной…
* * *
До Острого мыса Вальгард и Брендольв добрались быстро – всего за пять дней. Поначалу они отвели на это гораздо больше времени, поскольку лошадей достать было негде, а корабельную стоянку, где оставили свои корабли все дружины Стюрмира конунга, сразу после битвы заняли фьялли. Ни поражение, ни победа не мешали Торбранду конунгу мыслить здраво, и поиск квиттинских кораблей стал его первой задачей.
Но Вальгарду и Брендольву повезло: на другой же день после битвы они набрели на стоянку торгового корабля. Торговец-вандр был смертельно напуган близостью войска и множества рассеянных по побережью отчаявшихся вооруженных людей, а гребцов, чтобы быстрее убраться подальше, у него не хватало. Поэтому он взял Вальгарда и Брендольва на свою снеку* и даже ничего с них не потребовал за дорогу. Берсерк, налегавший на весло весь световой день без устали, сам мог бы потребовать платы!
К Острому мысу они подплыли в сумерках. Поселение выглядело опустевшим после недавней, запомнившейся Брендольву суеты. В тишине знакомое место казалось новым, чужим. Весенняя грязь скользила и расползалась под ногами, с моря дул холодный влажный ветер. Мерзко скрипели ворота покинутого хозяевами двора. Туда можно было зайти и расположиться как дома, но настоящего дома для беглецов больше не существовало.
