Текст книги "Разведка без мифов"

Автор книги: Елизавета Паршина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

По ним звонит колокол

Первым стал Главный советник Ян Карлович Берзин. В мае 1937 года он был отозван в СССР и вроде бы назначен на прежнюю должность начальника Разведуправления, но к исполнению своих обязанностей практически не приступил. 29 ноября он был арестован. Он знал о развернувшихся в стране репрессиях, но не мог даже предположить, что они могут коснуться его – участника трех революций. Потрясенный арестом, Берзин сошел с ума, был помещен в тюремную психиатрическую больницу и умер там 29 июля 1938 года. Причина смерти не известна.

Осенью 1937 года из Барселоны отозвали Генерального консула Антонова– Овсеенко. Он тоже был арестован НКВД.

Владимира Александровича Антонова-Овсеенко привели в нашу камеру на третьем этаже Бутырской тюрьмы в феврале 1938 года. Он был нездоров, с опухшими ногами, но держался удивительно бодро. Во второй половине дня вокруг него обычно собирались все обитатели камеры, и Владимир Александрович рассказывал о своих встречах с Лениным, об Октябрьской революции, о борьбе испанского народа против фашизма. О себе он говорил очень скупо. Владимир Александрович ничего не подписал на «следствии». В его деле было триста листов. С негодованием вспоминал следователя, который предупредил его о предстоящей казни. Помнится один эпизод, рассказанный Владимиром Александровичем. Во время одного из допросов в кабинете следователя не был выключен радиорепродуктор. Следователь, озлобленный упорным отказом арестованного подписать клеветнические материалы, назвал старого революционера врагом народа.

– Ты сам враг народа, ты настоящий фашист, – ответил ему Владимир Александрович.

В этот момент по радио передавали какой-то митинг.

– Слышите, – сказал следователь, – слышите, как нас приветствует народ? Он нам доверяет во всем, а вы будете уничтожены. Я вот за вас орден получил!

… Окно нашей камеры было закрыто так называемым «козырьком» – большим железным коробом. Эти козырьки оставляли для глаз заключенных лишь узкую полоску неба. В один солнечный день в камеру через козырек проник воробей, посидел немного на подоконнике и улетел.

– Сегодня кого-то вызовут, – сказал один из заключенных.

Через четверть часа надзиратель вызвал Антонова-Овсеенко. Владимир Александрович начал прощаться с нами, потом достал черное драповое пальто, снял пиджак, ботинки, раздал почти всю свою одежду и встал полураздетый посреди камеры.

– Я прошу того, кто доживет до свободы, передать людям, что Антонов– Овсеенко был большевиком и остался большевиком до последнего дня.

Мы стояли молча, потрясенные. Дверь камеры открылась вновь. Антонов-Овсеенко направился к выходу. У самого порога он остановился, обнял товарищей, стоявших рядом.

– Прощайте, товарищи, не поминайте лихом! (Из воспоминаний Ю.М. Томского. «Новый мир», 1954, № 11, стр. 212)

Та же участь постигла Посла СССР в Испании Розенберга.

Сменивший Берзина Григорий Михайлович Штерн по возвращении в СССР был назначен на Дальний Восток на место расстрелянного кавалера ордена Боевого красного знамени № 1 Блюхера, стал членом ЦК КПСС и Депутатом Верховного Совета СССР, получил звезду Героя Советского Союза, занял пост начальника противовоздушной обороны страны и был расстрелян в 1941 году.

«Верховный» руководитель советских секретных служб в Испании Александр Орлов был вызван в Москву летом 1938 года, но…

Он хорошо знал, что там происходит, и не поехал. Его еще раз вызвали, но он опять не поехал. 12 июля дверь в кабинет Орлова открылась, и он увидел двух незнакомых ему мужчин, однако выражение их лиц было ему хорошо знакомо. Орлов отложил в сторону бумаги, и в тот же момент раздались два выстрела. Визитеры грохнулись на ковер, а Орлов, вынув из сейфа документы и большой запас валюты, бежал на самолете и эмигрировал в Канаду, затем в США. (По рассказу автору А. Спрогиса, подтвержденному шифровальщиком Лоти, Львовичем)

В 1953 году в Нью-Йорке вышла книга Орлова «Тайная история сталинских преступлений», в которой он изложил другую версию своего бегства, более правдоподобную, а потому и более сомнительную, а сам Орлов продолжал жить как почтенный гражданин Соединенных Штатов.

Был арестован и Михаил Кольцов, который, как пишет Hugh Thomas, умер при неизвестных обстоятельствах в 1942 году. По материалам уголовного дела, Кольцов был расстрелян в 1939 году. Однако брат Кольцова, художник Борис Ефимович Ефимов рассказал мне, что посетивший его после войны художник Михаил Храпковский видел Кольцова в июле 1942 г. в тюрьме г. Саратова. По сведениям же из других источников Кольцов был расстрелян в 1942 году в тюрьме города Орла, когда при подходе фашистов возникли трудности с эвакуацией заключенных.

Хаджи Мамсуров дослужился до генерал-полковника, стал Героем Советского Союза, Заместителем начальника Главного Разведывательного управления Генштаба Вооруженных сил СССР, преподавателем Академии Генштаба и умер 5 апреля 1968 года.

Сменивший Мамсурова в Испании Христофор Интович Салнынь был отозван в марте 1938 года. Работавший под его руководством Андрей Эмилев, он же Турок, который принял отряд Артура Спрогиса, вспоминает, что, уезжая в СССР, Салнынь говорил: «Я старый большевик, моя душа чиста, но со мной случится то же, что и с Берзиным». «Его арестовали недели через две после приезда, – говорит Андрей Эмилев. – Во время обыска у него ничего не нашли. При втором обыске в просверленных ножках стола у Гриши нашли старые документы, которые он хотел сохранить».

История с документами очень сомнительна. Во-первых, уезжая в Испанию, он, конечно, ничего не оставил бы в ножках стола. Во-вторых, вернувшись, он ничего не положил бы туда, так как ждал ареста. В-третьих, ножки стола высверливают спекулянты валютой, а не разведчики такого класса, как Салнынь.

А бывало и так: когда отозвали советника 5-го корпуса Ивана Григорьевича Пидголу (он же Шевченко), он задержался с выездом только на один день, а на следующий оказался убитым с маленькой дырочкой в виске. В печати сообщалось, что это был крошечный осколок бомбы. («Знамя», 1967, № 3, стр. 224)

Полковник Львович (Лоти) по возвращении в СССР тоже был арестован. Уже вовремя войны 1941–1945 в одном из лагерей для заключенных его встретил Лев Лазаревич Хургес, тоже заключенный: Мы с Лоти работали в лагере в цехе, изготовляющем деревянные пресс-папье. Он был начальником технического контроля. Очень строгий был. Потом всех военных заключенных, в том числе и Лоти, отделили от нас и куда-то увезли. Больше мы их не видели. Добавлю, что больше их не видел никто.

Убивший Троцкого Рамон Меркадер, не успел скрыться и был арестован местными властями, осужден и, отсидев двадцать лет, в 1960 году через Кубу и Чехословакию приехал в СССР. 1 ноября 1969 года Е. Паршина видела его в президиуме торжественного собрания в московском Дворце пионеров. Он похоронен на Кунцевском кладбище под именем Рамона Ивановича Лопеса.

Генерал Эйтингон, – пишет Hugh Thomas на стр. 777 – начавший свою карьеру в Барселоне как Котов в качестве начальника контрразведки Испании, был, очевидно, расстрелян вместе со своим следующим шефом Берия в 1953 году. Это неверно. С началом Отечественной войны Эйтингон стал заместителем начальника вновь созданной Особой группы при Наркоме НКВД, возглавлявшейся генералом Судоплатовым. В задачи Особой группы входила организация и руководство подпольем и партизанским движением на занятой фашистами территории. В подчинении у Эйтингона работали Е. Паршина (организация московского подполья) и Кирилл Орловский (партизанское движение). После войны Особая группа была преобразована в Управление контрразведки. Орловский, которому во время войны оторвало кисти рук, был отправлен в председатели колхоза, а Паршина послана на нелегальную работу за границу.

Затем Берия арестовал Эйтингона, и он пробыл в заключении полтора года до разоблачения Берии. Вскоре Эйтингон был арестован во второй раз, теперь уже вместе с Судоплатовым. Они получили один 10, другой 15 лет. Похоже, что за ними ничего по понятиям того времени криминального не было, так как 10 лет дают проворовавшимся завмагам, а не генералам КГБ. Их, вероятно, просто надо было на время изолировать, пока не стабилизируется положение внутри страны. Оба потом благополучно вышли на свободу. Недавно Наум Исаакович Эйтингон умер. Он был прирожденным контрразведчиком и, что в КГБ большая редкость, очень бережно относился к своим подчиненным. Умер и Павел Анатольевич Судоплатов, издав незадолго до смерти свои мемуары.

Генерал Вальтер Кривицкий (настоящая фамилия Гинсбург) – продолжает Hugh Thomas – этот особо ценный свидетель коммунистического шпионажа 20-30-х годов был найден загадочно убитым в отеле Bellevue в Вашингтоне 10 февраля 1941 года.

Советники менее высокого ранга – Артур Спрогис, Андрей Эмилев, Станислав Ваупшасов, Кирилл Орловский – дожили (нельзя сказать, чтоб спокойно) до старости и умерли в 70-80-х годах. Елизавета Александровна Паршина скончалась в Москве 14 июня 2002 года.

Испанцев в ту войну погибло около одного миллиона человек.

Эрнест Хемингуэй застрелился в 1961 году, и каким бы ни был его роман, он будит память по всем погибшим – испанцам и иностранцам, республиканцам и националистам, героям и трусам, правым и неправым.

По всем по ним звонит колокол.

1985–2006, Москва.

Разведка без мифов

«Интурист»

В «Интуристе» я начала работать еще до поездки в Испанию. Это, с позволения сказать, акционерное общество было образовано в 1929 году и на самом деле являлось чистейшей государственной структурой, кочевавшей из одного ведомства в другое. В 1935 году я окончила Институт новых языков, созданный «Интуристом» для подготовки своих переводчиков. Мое зачисление в «Интурист» было несколько необычным, даже комичным.

Во время учебы в институте мы вдвоем с подругой жили в общежитии, а когда получили дипломы, оказались в тупике: на работу нас не принимали, потому что мы не имели постоянной прописки, а прописку нам не давали, потому что мы не имели работы – типичная советская мышеловка. Мы уже месяц ночевали на вокзале, питались кое-как и пытались пробиться на прием к председателю правления «Интуриста» с жалобой. Однажды мы сидели у него в приемной, а в кабинете шло какое-то заседание с участием «высоких персон» – представителей правительства, НКВД и тому подобное. Секретарем председателя была жена министра народного образования Бубнова, вскоре, кстати сказать, арестованного. Она была доброй женщиной и не выгоняла нас, а заседание затягивалось. Было похоже, что и в этот раз нас снова не примут. В этот момент в приемной неизвестно откуда появился котенок и стал бесшумно прогуливаться между кадками с экзотическими растениями. У меня появилась идея поймать котенка, привязать к нему жалобу и запустить в кабинет. Так мы и сделали. Аккуратно написали записку, тщательно сложили ее, поймали котенка и привязали записку на шею. Как только секретаршу вызвали в кабинет, мы тут же впихнули вслед за ней котенка. Мельком я увидела, что там сидит человек двадцать очень солидных людей. Мы стали ждать, и эффект вскоре последовал. Секретарша вышла, еле сдерживая смех. Записку заметили, прочитали, хорошо посмеялись, и вопрос о нашем зачислении был решен немедленно. Начальник Хозяйственного управления Георгий Панин получил приказ «оформить и разместить». Нам дали по койке в небольшом общежитии, устроенном в отеле «Новомосковский», и в тот же день зачислили в штат переводчиков Московской конторы «Интуриста». Оттуда в 1936 году Главное разведывательное управление направило меня в Испанию, поэтому после возвращения я туда и вернулась, правда, в совсем ином уже качестве: два ордена, да еще у женщины, были тогда в диковинку.

Руководство предложило мне должность директора Московской конторы «Интуриста». Потом оказалось, что я была первым и последним директором этой конторы, который не был арестован. До сих пор не понимаю, чем это объяснить. В ведении Московской конторы находились четыре лучших в стране гостиницы: «Националь», «Метрополь», «Савой» и «Новомосковская» на Балчуге. В штате было более ста переводчиков, бухгалтерия человек из десяти, гараж на двести машин, другие службы, необходимые для обеспечения путешествий групп и одиночных туристов. Контора обеспечивала билеты на все виды транспорта, места в гостиницах, билеты в театры и посещение других мест, как в развлекательных, так и в деловых целях. В финансовых и хозяйственных вопросах я совершенно не разбиралась. Эту работу вело Хозяйственное управление, а я должна была ее контролировать, разумеется, чисто формально.

Однажды произошло недоразумение с будущим Президентом Соединенных Штатов Америки, Джоном Кеннеди. Тогда он был еще студентом и приехал в Советский Союз как турист. Заведующий Бюро путешествий доложил мне, что на самолет, вылетающий в Тбилиси, по ошибке продано два билета на одно место. Поскольку одной из пострадавших оказалась дама, Джону Кеннеди, а вторым оказался именно он, пришлось весь рейс просидеть на полу. Я приказала выплатить ему компенсацию в размере стоимости билета, и он не стал жаловаться. Тем дело и кончилось.

Работы было много. Это разработка маршрутов, комплектование групп переводчиками и экскурсоводами, договоры с объектами посещения, организация различных встреч, разбор всяческих инцидентов: то кто-то отстанет от группы, то заболеет, то напьется, то жалуются на обслуживание, то фотографируют секретные объекты… И так с утра до ночи. Мое начальство считало, что с работой я справляюсь хорошо, да и у НКВД ко мне претензий не было. Они обращались ко мне довольно редко. Вероятно, все и без меня было ими достаточно охвачено. Чаще всего это были просьбы предоставить кому-то строго определенную переводчицу либо переводчицу, специально присланную из НКВД; просьбы дать кому-то внеочередной отпуск или не занимать кого-нибудь плановой работой; просьбы об особом распределении гостиничных номеров или транспортных билетов и так далее. Разумеется, никакими объяснениями это не сопровождалось. Информация в НКВД стекалась от переводчиц (правда, я заметила, что не от всех), от горничных, коридорных, работников бюро обслуживания, шоферов и так далее. Информаторами были также мой шофер и обе моих секретарши. Был случай, что меня попросили задержать подольше у себя руководителя то ли английской, то ли американской группы. Фамилия у него была русская – Магидов. Когда он пришел ко мне на прием, чтобы согласовать план поездки, я «проводила совещание» и промариновала его в приемной два часа. Потом я вышла к нему с извинениями, но он нисколько не возмущался, сидел с бумажками на коленях и вид имел довольно подавленный. Вероятно, он хорошо представлял, что происходит сейчас в его номере. Вскоре в печати опубликовали сообщение, что Магидов находился у нас с разведывательными целями.

Запомнился мне и случай довольно тонкой работы нашей контрразведки, так как это на них совершенно не похоже. Руководитель одной американской группы ни на секунду не расставался со своим шикарным портфелем. Это сразу бросалось в глаза. Переводчицей ему дали Клаву Богданову, самую эффектную переводчицу в «Интуристе». До портфеля, видимо, добраться никак не удавалось. И вот, как-то ему нужно было куда-то ехать, и к подъезду подали машину. Только они уселись на заднем сиденье (даму он, естественно, пропустил вперед), в дверях гостиницы появился служащий, окликнул Клаву и помахал забытым ею зонтиком. Клава с досадой на лице замялась: не перелезать же через интуриста, а тот галантно вышел за зонтиком. В ту же секунду машина рванула с места и исчезла, увозя шикарный портфель. Я входила в это время в здание и видела всю эту сцену. Руководитель группы совершенно красный, с выпученными глазами бросился ко мне, но английский я не знала и только минуты через две сообразила, в чем дело. Вызвала диспетчера, со строевой выправкой парня, который невозмутимо объяснил, что машина поехала заправляться. «Так тебе и надо, – подумала я без всякого сочувствия, – не будешь зевать». Представляю, что было у него в портфеле! Впрочем, не исключено, что и дезинформация – что-то уж слишком явно демонстрировал он его ценность.

Однажды ко мне домой пришла жена старшего сына Калинина, «Всесоюзного старосты», и попросила помочь найти работу. Ее звали Наташа Гуковская. У них в семье произошли аресты. Был арестован и муж ее сестры, после чего Наташу уволили из Разведуправления. Я могла взять ее на должность заведующей методическим кабинетом, но должна была сначала согласовать это с начальником отдела кадров. При этом я не сказала ему о ее семейных проблемах. Все равно он будет советоваться с НКВД, а там об арестах, конечно, знают, причем не только о произведенных, но и о намечаемых. Все подобного рода переговоры ведутся в устной форме без свидетелей – официальный запрос выглядел бы как вызов. Оперативная работа вокруг подозреваемых ведется гораздо интенсивнее, чем это отражается в бумагах, поэтому я до сих пор с большой осторожностью отношусь к «неожиданно обнаружившимся» документам о преследовании каких-либо лиц. Несмотря на то, что Наташу я охарактеризовала как можно лучше, дня через три последовал категорический запрет. Я рассказала ей все, как есть, впрочем, она и сама была достаточно опытна в делах разведки и знала механику работы этих служб.

Этот случай не прервал нашей дружбы, и я по-прежнему бывала в их доме на Малой Никитской улице вместе с мужем, Артуром Спрогисом. Мысль об опасности даже не приходила мне в голову. Я была совершенно убеждена, что зря никого ив арестовывают, а за нами с Артуром никаких грехов не было.

С Артуром Спрогисом я познакомилась в Испании, когда меня прикомандировали переводчицей в его разведывательно-диверсионный отряд. Ему было за тридцать, среднего роста и крепкого сложения, довольно симпатичное лицо с приветливым взглядом больших серых глаз. Взгляд этот никогда ничего не выдавал, но как губка впитывал каждую мелочь. Он хорошо знал психологию рядовых бойцов и довольно снисходительно относился к их чисто человеческим слабостям. Мне очень повезло, что с первых шагов в разведке я столкнулась с опытными и крупными разведчиками: Мамсуровым, Салныним, Берзиным, Сыроежкиным и другими. Таким образом, вернувшись в Москву, я имела уже хорошую профессиональную подготовку.

Правда, опыт этот относился, в основном, к сфере военной тактической разведки и диверсионной работы. Агентурную деятельность я представляла себе лишь в общих чертах. И все же работа в разведке, не смотря на все ее трудности, очень увлекала меня, а контрразведка почти не интересовала. Это не прошло незамеченным.

Однажды Отдел кадров прислал мне помощником уже не молодого, но энергичного и вертлявого человека. Я сразу догадалась, что он «оттуда», поскольку в нашем учреждении его никто раньше не видел. Я отвела ему правую тумбу своего стола и оказала, что ключ он может оставить у себя. Недели через две-три в мой кабинет вошли два работника НКВД в форме и вежливо спросили, где мой помощник держит свои бумаги. Другие ящики стола они смотреть не стали. Думаю, они очень хорошо знали, где что лежит, а помощник, естественно, после этого исчез. Как-то я нашла у себя подслушивающее устройство, что, впрочем, меня вполне устраивало. Моему шоферу с информацией не повезло. Дело в том, что у нас с Артуром была своя машина, которую мы купили в Париже, и на служебной машине я никуда не ездила. Первое время Василий каждый день точно к началу рабочего дня подавал машину к конторе, и весь день сидел в приемной. Потом все чаще и чаще стал отлучаться, сначала с моего разрешения, потом и без него. В конце концов, он и мои негласные наблюдатели привыкли считать машину своей, и когда она однажды понадобилась, ее никто не мог найти.

Жила я уже не в общежитии, а в одном из номеров «Метрополя». Это может показаться роскошным, но на самом деле было очень не удобно: ни постирать, ни посушить, ни приготовить. Артур носил стирать белье к своей матери, а питаться приходилось в ресторане. За это нужно было платить, правда, меньше, чем другим. В ресторане я заприметила несколько столиков, за которыми всегда сидели оперативники из НКВД и уголовного розыска. Вечером появлялись и особо допущенные проститутки. Из НКВД меня просили не обращать на них внимания. Я и не обращала. Эту сферу жизни «Метрополя» курировал Земляков, которого я знала еще по институту, где он выполнял те же функции. Тогда произошел забавный случай. В коридорах института повесили очень плохие – кривые – зеркала. Студенты для стенгазеты сфотографировали друг друга через эти зеркала, и получились страшные изуродованные физиономии. В этом же номере стенгазеты помещался материал о жертвах «белого террора», и я по ошибке наклеила в этот материал фотографии наших кривых студентов. Земляков вызвал меня в свой «кабинет» – фанерную клетушку под лестницей – и строго предупредил, что не допустит дискредитации старых большевиков: редактором стенгазеты была почтенная старая большевичка. Вскоре ее арестовали, и Земляков чувствовал себя очень неуютно, но я никогда не напоминала ему об этой истории.

Много лет спустя я встретила как-то бывшего председателя правления «Интуриста» Синицына. Он был на пенсии и работал заведующим одного из павильонов на ВДНХ. Синицын рассказал мне много интересного и об «Интуристе», и о моих бывших сослуживцах, однако я не буду это пересказывать, так как предпочитаю писать лишь о том, что сама видела. Он признался, что в моем кабинете стояла подслушивающая аппаратура. Рассказал и о таком инциденте: один из туристов отковырял из картинной рамы микрофон и устроил скандал. Синицына вызвал Хрущев, кричал, угрожал, стучал кулаками и топал ногами так, как будто не знал, кто именно установил микрофон. Такую бурную реакцию Синицын объяснял тем, что Хрущев демонстрировал свою лояльность перед собственными подслушивающими устройствами.

Летом 1938 года меня вызвали в какую-то неизвестную комиссию. В кабинете сидело человек шесть-семь, все в штатском. Попросили рассказать о себе, а потом предложили ехать в Южную Америку, не поясняя, с какими функциями. Я ответила, что мне не хотелось бы ехать, потому что я недавно вернулась из Испании и вышла замуж. Кто-то спросил негромко:

– Кто ее рекомендовал?

– ЦК.

Тогда я добавила, что к мнению ЦК отношусь с большим уважением, и если есть большая необходимость, поеду, хотя особого желания у меня все-таки нет.

Вскоре меня вызвал начальник Главного разведывательного управления Гендин и после довольно продолжительного собеседования предложил ехать во Францию резидентом. Я снова довольно мягко ответила, что не хотелось бы. Он меня совестил, уговаривал.

– У вас же два ордена! Неужели вы боитесь?

– Нет, конечно…

– Тогда почему вы отказываетесь?

Я подумала и ответила:

– Потому что после возвращения вы же сами не будете мне верить.

Гендин растерялся и, что меня поразило, покраснел. Никогда не думала, что начальник разведки способен краснеть.

В заключение он дал мне на раздумья довольно большой срок – около месяца.

– Только ни с кем не советуйтесь, – предупредил Гендин и напомнил отметить у секретаря пропуск на выход.

Отметив пропуск, я все-таки заскочила в кабинет начальника Оперативного отдела Хаджи Мамсурова, моего бывшего начальника в Испании. Времени было очень мало, считанные минуты. Хаджи взял меня за рукав и потащил к секретарю парткома Разведуправления Туманяну (в Испании он был старшим советником Генштаба).

– Гендин посылает ее во Францию.

Туманян вышел из-за стола, подошел к нам и сказал:

– Я ничего не могу сказать вам, но нужно отказаться.

И я ушла. Весь месяц я терзалась тем, что отказываюсь от важного задания и, в конце концов, решила согласиться. Позвонила адъютанту Гендина и попросилась на прием. Вскоре он перезвонил мне и назначил время – 14:00. Оставалось более часа, и я села разложить пасьянс. Не сошелся. Я снова разложила. Снова не сошелся. Время поджимало, и я побежала в Разведуправление. В окошко Бюро пропусков была очередь, и я встала в ее конец, хотя было уже два часа. Через минуту вошел адъютант Гендина и, найдя меня взглядом, потащил к окошку.

– Срочно ей пропуск!

Когда мы пришли в приемную, оказалось, что Гендин уже занят. У него был знаменитый летчик Громов в связи с приездом американского летчика, совершившего какой-то необыкновенный перелет. Я прождала минут сорок. Потом вышел Гендин и сказал, что примет меня в следующий раз, потому что сейчас у него уже нет времени. Через две недели его арестовали.

В 1939 году началась Вторая мировая война, и туризм замер. Мой Отдел обслуживания – так стала называться контора – стал никому не нужен, и меня перевели на работу в Наркомат внешней торговли. Когда секретарша принесла мне приказ, я так обрадовалась, что засмеялась и с удовольствием положила ноги на шикарный письменный стол. Наконец-то я смогу работать «от и до», проводить время с мужем, с которым мы последнее время даже обедали врозь. Артур тоже повеселел. По возвращении из Испании он восемь месяцев не получал никакого назначения, пока наш друг и начальник по Испании Хаджи Мамсуров не «выкрал» его из НКВД в Разведуправление. Дальше он направил Артура на учебу в академию Фрунзе. В НКВД только через год хватились, что пропал один оперуполномоченный, но потом решили оставить его в покое, так как числился он за белорусским аппаратом. Но поволноваться, конечно, пришлось немало – восемь месяцев без назначения, когда арестовывают одного за другим вернувшихся из Испании командиров, это верный признак скорого ареста.