Текст книги "Разведка без мифов"

Автор книги: Елизавета Паршина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

Дверцу в сторону водопада еще можно было открыть, но вторая была плотно прижата водой. На берегу я заметила конную группу. Очевидно, они приготовились спасать нас из потока… Я уже начала выбираться, когда Паскуалю, наконец, удалось завести мотор. Машина вздрогнула и стала медленно продвигаться вперед. Мы благополучно выехали с моста и с ревом выскочили на высокий берег. Из-под капота выбивалась набранная вода, а потом все вошло в норму. На берегах произошло больше оживление. Некоторые грузовики тоже подошли к мосту попытать счастья, но мы не стали смотреть, чем кончится.

Как только переехали границу, захотелось обратно. Во Франции войны не было, шла безмятежная мирная жизнь. Знали бы французы, что порождает их невмешательство. В Париже я узнала, что мне будет смена. В Испанию ехала моя подруга, однокурсница Сарра Машкович. Я знала ее с пятилетнего возраста, потом в детстве мы учились в одной школе, потом в Москве – в одном институте. Никогда не подумала бы, что эта невысокая, хрупкая я миловидная девушка будет участвовать в войне далеко от родины. Ей пришлось работать на артиллерийских позициях, все время под огнем. На смену Кириллу Орловскому поехал Станислав Ваупшасов. Они встретились еще в Барселоне. В годы гражданской войны Ваупшасов уже был командиром партизанского отряда и уже в те годы дружил с Орловским.

– Мир тесен, Станислав! – воскликнул Кирилл, обнимая старого друга.

– Этак мы всю жизнь прошагаем рядом. – Ответил Станислав.

Он оказался прав. Когда началась Великая Отечественная Война, оба товарища снова возглавляли партизанские отряды в захваченной фашистами Белоруссии. Оба потом служили в армии до ухода на пенсию уже в звании полковников и Героев Советского Союза.

Был конец октября 1937 года, когда мы погрузились в Гавре на маленький теплоход «Андрей Жданов». На нем возвращались на родину экипажи двух советских судов, захваченных фашистами в Средиземном море годом ранее. Моряков удалось освободить по дипломатическими каналам. Лица у них необыкновенно бледные, наверно, от содержания взаперти. По сравнению с теми, кто возвращался из Испании, они выглядели обескровленными и измученными, однако держались бодро – шутили и пели песни, а за столом поедали вдвое больше других. Путь до Ленинграда показался долгим. В Северном море нас захватил сильный шторм. Был день, когда к обеду в кают-компанию вышли только капитан корабля и мы с Артуром. Потом и я сдалась. Но с каждой пройденной милей настроение повышалось. Приближались родные берега. Но не оставляла и тревога. Мировая война плыла следом за нами, и в грохоте волн слышались отзвуки бомбежек.

Московский след Роберта Джордана

Доклад на 8-ом Международном симпозиуме по проблемам европейской цивилизации: Испанская трагедия в романе Хемингуэя «По ком звонит колокол»,

Бухарест, 2–8 октября 2006

«Вследствие этого и результаты для обеих сторон бывают всегда одинаковые».

М. Булгаков, «Мастер и Маргарита».

Версия № 4

В нашем семейном архиве есть фотоснимок времен гражданской войны в Испании с надписью: «Паршина Е.А. и Цветков В.Д. Гвадалахара, казарма разведывательно-диверсионного отряда. Июнь, 1937.» Тогда, под вымышленными именами и с фальшивыми документами, они воевали на стороне республиканской армии в числе советских военных специалистов. Об этом снимке я вспомнил сразу, когда в книге Е. Воробьева «Старик и его ученики» (библиотека журнала «Пограничник», 1983, № 1) наткнулся на описание двух операций с участием Цветкова, в одной из которых он погиб.

Первая операция – как рассказывает Воробьев – диверсия на аэродроме испанских националистов на юге Испании в районе Севильи осенью 1936 года. План объекта получен от находящегося там советского разведчика – австрийского предпринимателя Конрада Кертнера (он же «Этьен», он же Лев Ефимович Маневич – Л.П.). В результате операции достигнут крупный успех – уничтожено восемнадцать самолетов.

Вторая операция, вскоре после первой – диверсия в центральной части Испании на аэродроме в Талавере-де-ла-Рейна, когда Цветков, как пишет Воробьев, погиб:

Едва Цветков успел поджечь шнур, раздался взрыв в дальнем краю аэродрома. «Это Баутисто. Через пять минут откликнется Курт». Цветков при отблесках занявшегося вдали пожара посмотрел на часы. Он с Людмилом бесшумно пополз по-пластунски в высокой траве. В эту минуту они заметили человека, бегущего от «капрони» в сторону, где прогремел взрыв, и откуда доносились крики и выстрелы. Человек бежал стремительно, но вдруг споткнулся и упал. «Зацепился за шнур, бродяга», – прошептал в ярости Цветков. Фашист увидел ползущий по траве зловещий огонёк, прижал шнур к земле ногой, прицелился и отстрелил горящий конец. Цветков, потрясенный неудачей, неосторожно приподнялся: где же затухающий огонек? – доставая наган из кобуры.

Фашист заметил Цветкова, вскинул карабин, выстрелил. Цветков упал.

(Стр. 55)

В этом описании многое удивляет. Почему «через пять минут откликнется Курт»? Уж если прогремел взрыв, то надо удирать, потому что через пять минут аэродром будет оцеплен охраной. Зачем после взрыва ползти «по-пластунски», если группа все равно себя обнаружила? Как фашист мог споткнуться о шнур, один конец которого свободен, да и второй не очень-то укреплен? Далее. Уж если фашист заметил шнур, зачем давать ему время «прижать шнур к земле ногой, прицелиться и отстрелить горящий конец»? За это время можно было пять раз «отстрелить» самого фашиста. Как он мог целиться в шнур в темноте, да еще в высокой траве? Ведь стрелять в огонек бесполезно – так его не погасишь, так как внутри горит негаснущий даже под водой химический состав. Проще было оторвать шнур, перерезать или выдернуть из заряда. Почему при всех действиях фашиста наган Цветкова оставался в кобуре?

Неправдоподобность описания гибели Цветкова навела на мысль проверить и остальную информацию об операции в Талавере, однако ни одного упоминания о ней в литературе обнаружить не удалось. Ничего не дали и расспросы участников испанской войны – эту операцию не помнили ни разведчики-диверсанты, ни переводчики, ни летчики; например, советник действовавшего в районе Талаверы разведотряда Старинов (в Испании – Вольф), советник другого такого же отряда Спрогис (майор Артуро), тоже работавший в районе Талаверы. Не упоминал о ней и старший советник по военной разведке республиканской Испании Хаджи Мамсуров.

Таким образом, версия Талаверской операции и обстоятельств гибели, Цветкова не подтвердилась, хотя и не опровергнута. Зато, была обнаружена новая. В «деле» появился двадцатилетней давности пригласительный билет в Институт международного рабочего движения на вечер «Международная солидарность трудящихся – традиции и современность». После лекции Генерального секретаря Испанской компартии выступил генерал-полковник Мамсуров, который, рассказывая об участии в Испанской войне советских людей, упомянул Цветкова, погибшего, по его словам, при подрыве железной дороги (Имеется звукозапись – Л.П.). Через полтора года Мамсуров повторил это на страницах «Журналиста», 1968, № 1, с. 59:

Он был опытный подрывник, но со временем стали сказываться усталость, перенапряжение. Цветков нервничал, храбрость его порой граничила с безрассудством. Так было и в последнем бою. Он взорвал эшелон с войсками. Надо было отходить. Но Цветков нарушил запрет и ввязался в бой. Его тяжело ранили. Цветкова вынесли товарищи. Он умер у них на руках. Похоронили его в глухом уголке Эстремадуры.

Герой Советского Союза генерал-полковник Хаджи Мамсуров (1903–1968) профессиональный разведчик. В 1936 году Разведывательное управление Генерального Штаба РККА направило его в Испанию в качестве старшего советника Генштаба республиканской армии по военной разведке. Незадолго до смерти в 1968 году Мамсуров (по его словам) занимал должность заместителя начальника Разведывательного управления Генштаба Вооруженных Сил СССР, преподавал в Академии Генштаба. В Испании Мамсуров (он же Фабер, он же македонский террорист Ксанти или, как его упоминают в западной печати, Санти) занимался организацией военной разведкой в частях и руководил разведывательно-диверсионными отрядами. К концу 1936 года их было меньше десятка. В подчинении Мамсурова находились советские советники этих отрядов, опытные разведчики и подрывники. Например, Спрогис, фактический командир отряда, базировавшегося в Малаге, а затем в Гвадалахаре; Старинов, базировавшийся в Хаэне недалеко от Севильи (правда, за линию фронта он предпочитал не ходить, обучая своих людей на специальном полигоне с искусственными инженерными сооружениями). В том же районе действовал отряд советника Николая (фамилия неизвестна), который вскоре погиб: в бою он попросил гранату, и кто-то из бойцов набегу передал ее. Через несколько секунд граната взорвалась у него в руках. В подчинении Мамсурова был и сапер, старший лейтенант Цветков (капитан Базиль), поэтому свидетельство его вызывает доверие, тем более, что есть как будто и свидетель гибели Цветкова – в «Журналисте» приведена часть следующего телефонного разговора:

Мамсуров: Здравствуй, Николай! Вот кстати. Скажи, запамятовал я, как звали старшего лейтенанта Цветкова… Он скончался у тебя на руках? Но ты же участвовал в этой операции? Так как его звали? Вот видишь, и ты забыл имя товарища. Когда повидаемся? Когда вспомнишь имя и отчество Цветкова, тогда и позвони…

Теперь версия Воробьева о гибели Цветкова в Талаверской операции, опровергнута. А раз это липа, то не мешает проверить и первую, описанную Воробьевым операцию на аэродроме в районе Севильи, где якобы сожгли восемнадцать самолетов противника.

Первый же факт проверки не выдержал. Маневич не мог добыть план аэродрома, где действовал Цветков, и даже не мог там находиться, так как за полгода до приезда Цветкова в Испанию был арестован итальянской контрразведкой, осужден и находился в тюрьме до 1945 года, а пользоваться разведанными полугодовой давности во время войны могут только самоубийцы. Во-вторых, уничтожение сразу восемнадцати самолетов – событие чрезвычайно редкое даже для масштабов Второй мировой войны. Такая операция не только прогремела бы на всю Испанию, но и вошла бы в историю партизанской борьбы, а между тем, о ней никто ничего не слышал (за одним, правда, исключением, которое мы рассмотрим ниже). Так может быть, этой операции вовсе не было? Была. Но все обстояло иначе.

Из воспоминаний Е.Паршиной (архив автора): В октябре и ноябре 1936 года я работала переводчицей на аэродроме в Альбасете. Однажды наши сбили итальянского летчика. Я присутствовала на допросе, хотя переводил допрос Кобылянский (в Испании – Бертоли – Л.П.). Пленный рассказал о дислокации в районе Севильи итальянской эскадрильи, и наши решили «накрыть» их. Советских бомбардировщиков в Испании еще не было (дело происходило в самом начале ноября), и Мамсуров принял неожиданное решение: устроить на аэродром кавалерийский налет. У только что сформированной интербригады Матэ Залки (он же генерал Лукач, он же Франкль Бела, якобы угнавший у белых в России «золотой эшелон» – Л.П.) Мамсуров взял пол кавалерийского эскадрона – человек семьдесят – под командованием русского белоэмигранта по фамилии Шеварда. Они и осуществили налет, а Цветков не только не имел к этому никакого отношения, его тогда вообще еще в Испании не было. Операция прошла неудачно. Наши потеряли одиннадцать человек, а на аэродроме оказалось только семь старых, а возможно и неисправных, машин. Командира обвинили в измене и расстреляли. Когда я стала работать в разведке, эту операцию разбирали.

Елизавета Александровна Паршина (1913–2002) в 1936 году вскоре после окончания Московского института новых языков (французский, испанский) была направлена в Испанию Главным разведывательным управлением РККА под именем Хосефа Перес Эрерра. После возвращения в СССР училась в Военной академии им. Фрунзе. С началом войны 1941 зачислена в Главное управление государственной безопасности, где в качестве руководителя подпольной группы участвовала в подготовке Москвы к захвату противником. 1943 – в звании старшего лейтенанта работала в военной контрразведке СМЕРШ на Северокавказском фронте. После войны переведена в Первое главное управление КГБ на нелегальную работу за границей.

Не подтверждает версию Воробьева и Старинов, разведотряд которого был как раз по соседству с этим аэродромом. Единственный, кроме Воробьева, рассказавший об этой операции человек – генерал-полковник Мамсуров:

В июле или августе 1937 года мы подожгли семнадцать (у Воробьева уже восемнадцать. – Л.П.) самолетов на аэродроме в Севильи. («Журналист», стр. 59).

Откуда растут эти уши, докопаться все же удалось:

В 60-х годах мне приходилось выступать с рассказами о действиях советских людей в Испании. Когда я рассказывал об этой операции, было обидно, что даром погибло столько людей, и я стал вместо «семь» говорить «семнадцать», и так несколько раз. Мамсуров узнал, но не стал подводить меня опровержением. (Лицо, сообщившее это, просило его имя не называть – Л.П.).

Ниже я покажу, что у Мамсурова были более серьезные причины не опровергать «семнадцать», а сейчас разберем путаницу с датировкой Севильской операции: Паршина говорит – начало ноября 1936, Мамсуров – июль или август 1937. Август 1937 отпадает сразу, потому что с конца июля 1937 до конца марта 1938 года Мамсуров был в Москве. Июль 1937 тоже отпадает, так как в это время происходило крупное Брунетское наступление, и все разведотряды были сведены в одну группу под командованием Мамсурова на Центральном фронте. Кроме того, в июле в испанском небе уже были наши бомбардировщики, и посылать на аэродром конницу необходимости не было. Возражений против датировки Паршиной не нашлось, тем более что ее подтверждает и переводчик Кобылянский.

Таким образом, установлено:

– Подлинные обстоятельства и дата диверсии в Севильи, а также то, что Цветков в ней участия не принимал.

– Версия гибели Цветкова в другой операции, на аэродроме в Талавере-де-ла-Рейна, опровергнута Мамсуровым, и есть основания полагать, что такой операции вовсе не было.

– Обнаружена вторая версия гибели Цветкова – при подрыве эшелона с войсками на железной дороге – сообщенная Мамсуровым.

Вторая версия гибели Цветкова настолько прочна на вид, что идея проверить и ее не возникла бы, если б не некоторые странности в поведении Мамсурова. Он не мог перепутать дату Севильской операции, так как очень хорошо знал, где и когда находился сам и его отряды тоже – об этом он всю жизнь писал в отчетах, справках и анкетах, а анкета разведчика, это китайская пытка на несколько десятков страниц. Мало того, что он должен был перепутать даты своей заграничной командировки, он еще должен был перепутать даты вошедшего в историю Брунетского наступления, в разработке и осуществлении которого принимал самое непосредственное участие. Неизбежен вывод: дата диверсии в Севильи изменена Мамсуровым умышленно, так же, как и умышленно он изменил обстоятельства этой операции. Рассмотрим поэтому его версию гибели Цветкова внимательнее.

Он был опытный подрывник, но со временем стали сказываться усталость и перенапряжение. Цветков нервничал… – говорит Мамсуров. Даже если рядовой разведчик устал и нервничает, его никогда не пошлют на операцию, потому что это может стоить жизни не только ему, не говоря уже о провале операции. Если же нервничает подрывник, его не только не возьмут на операцию, но и отчислят на время или совсем из отряда. А тут нервничает инструктор-подрывник, да еще ведет на операцию целую группу? Невероятно!

Далее, вспомните телефонный разговор Мамсурова со свидетелем гибели Цветкова (разговор происходил в присутствии журналиста):

Он скончался у тебя на руках? Но ты же участвовал в этой операции? Так как его звали?

Заметьте – три вопроса, но ни одного ответа! И хотя создается полное впечатление, что уж теперь-то выяснено все, на самом деле не выяснено ничего. Да, Мамсуров опытный разведчик.

И последнее – с каким это Николаем, товарищем Цветкова по Испании, говорил по телефону Мамсуров? Единственный Николай погиб с гранатой в руках. Других Николаев среди советников по разведке до осени 1937 года в Испании не было (каждый из примерно десятка советских советников по разведке и подрывному делу хорошо знал друг друга). Значит, Николай – это уже откровенное надувательство журналиста, а телефонный разговор – липа. Следовательно, и выдвинутая Мансуровым версия гибели Цветкова тоже липа. Да еще одна липа с датировкой, да еще одна липа с самолетами… Не странно ли ведет себя высокопоставленный генерал-полковник? Странно. И не понятно почему. Поэтому не будем торопиться осуждать его.

Прежде, чем рассказать о впечатлении, которое оставил в моей памяти Хаджи Мамсуров, необходимо кое-что пояснить. Почти все мое детство прошло на нелегальном положении. Когда мне было два с половиной года, моя мать, Е.А.Паршина, работавшая в Управлении внешней контрразведки КГБ, под чужим именем выехала со мной на руках за границу. Годам к шести я уже знал, что у меня не настоящее имя, а настоящее мне было неизвестно. Знал, что ни в коем случае на улице нельзя узнавать людей, которые у нас изредка появлялись. Знал, что о чем-то нельзя говорить, но плохо представлял, о чем именно, поэтому часто поглядывал на мать и по малейшему изменению выражения ее лица быстро перестраивался. С девяти лет я остался один в Советском Союзе, был в разных специальных интернатах, и тогда тоже нельзя было вспоминать уже свое прежнее имя, в каких странах я бывал, и где работает моя мать. Когда она вернулась, занималась радиоделом, фотосъемкой, вождением машины и прочими полезными в жизни разведчика мелочами. К тому времени я уже на расстоянии безошибочно узнавал ее коллег, даже тех, которых раньше никогда не видел. О работниках внутренней контрразведки и безопасности я не говорю – их значительные лица и самоуверенная осанка видны за версту и непрофессионалам, а вот разведчика или контрразведчика внешней службы узнать, конечно, невозможно. Невозможно, но я узнавал, хотя никогда не задумывался над тем, как именно. Сейчас я, кажется, это понимаю. Все они разные: молодые и старые, полные и худые, хмурые и балагуры, шустрые и мямли, добрые и жесткие. Но у всех у них есть одна общая черта – в любую секунду они готовы ко всему, играют ли в шахматы, наливают ли стакан воды, глазеют ли на сцену театра или протягивают мне конфетку. Заметить это нельзя. Это можно только почувствовать.

Так вот, Мамсуров, которого я впервые увидел в 50-х годах, будучи школьником, был единственным из знакомых мне разведчиков, у которого этой черты не было. Может быть потому, что он был профессиональным, но «не настоящим» (в смысле – не находящимся на нелегальном положении) разведчиком. Типичный пример таковых – дипломаты. Мамсуров был чрезвычайно сердечным, очень веселым человеком с такой заразительной улыбкой, что невозможно было себе представить, чтоб он мог замышлять нечто коварное.

На должности старшего советника по разведке в конце июля 1937 года Мамсурова сменил талантливый советский разведчик Христофор Интович Салнынь (он же «Гришка», он же Завадский, он же «Тайга», он же Виктор Хугос, он же Григри и т. д.), на порядок превосходивший известных Абеля, Зорге, Маневича. Еще до 1917 года у него большой стаж нелегальной работы в Прибалтике, затем в странах Западной Европы и США, откуда он занимался тайной поставкой оружия для большевиков. В 1917 году он вернулся в Россию и был направлен ВЧК на нелегальную работу за границу в среду белоэмигрантов. С 1920 года – служба в советской военной разведке. В 1921–1922 годах он на нелегальной работе в дальневосточном тылу белых. С 1922 по 1925 – резидент советской разведки в Китае. 1925–1927 – советник по разведке в вооруженных силах Китайского революционного правительства, в штабе армии маршала Фын-Юйсяна. После победы Чан-Кайши в 1927 году переходит на нелегальное положение. С 1929 г. на нелегальной работе в Западной и Средней Европе. Затем, начальник разведки Особой Дальневосточной армии, заместитель начальника отдела Разведуправления Генштаба РККА. С августа 1937 по март 1938 – Испания, старший советник Генштаба по военной разведке и старший советник 14 партизанского корпуса.

Поскольку отпала и вторая версия гибели старшего лейтенанта Цветкова, пришлось искать новую. И тут удивительным образом оказалось, она уже готова у официальных представителей советской военной разведки по вопросам печати (источник информации просил его имя не называть – Л.П.): Цветков погиб при подрыве патронного завода в Толедо. Причем эти представители предупреждают писателей, журналистов и выступающих ответственных работников, что эта версия не подлежит разглашению, и предлагают им «придумать что-нибудь другое». Так вот почему, оказывается, родились странные версии и в выступлении Мамсурова, и в книге Воробьева, и в статье Яковлева в «Журналисте».

Что ж, давайте разберем «секретную версию» Разведуправления. Верно, был такой завод в Толедо. Только не патронный или, как его еще иногда называют, пороховой, а оружейный. Небольшой такой завод на окраине города. Верно, была с ним неприятность. Только он не взорвался, а сгорел, и было это в марте 1937 года:

Напротив базы нашего отряда в крепости Мальпика на другом, занятом националистами, берегу Тахо стоял небольшой оружейный завод. Нам предстояло действовать в этом районе и наряду с другими заданиями мы имели просьбу республиканского командования повредить этот завод. Мы, не спеша, готовились к операциям: изучали местность, противника, подбирали проводников, готовили снаряжение, но завод пока в план действий не включали. Однажды во время занятий прибегает кто– то из бойцов и говорит: «Завод горит!» Мы высыпали на берег. На другой стороне над заводом поднимались клубы черного дыма, горели строения. Вероятно, там произошла авария или свои рабочие «нахимичили». Потом приезжает полковник Урибарри и начинает поздравлять нас с успехом. Спрогис ему объясняет, что мы тут ни при чем, а полковник многозначительно говорит: «Я все понимаю, я все понимаю» – и послал своему начальству рапорт, что мы взорвали завод. Наше начальство тоже заволновалось. Мамсуров стал звонить другим старшим советникам, командирам отрядов, пытался выяснить, чья работа. Те звонили ему. В общем, целый переполох поднялся, потому что без нашего ведома ничего нигде не происходило. Так вот этот завод за Артуром и записали. А Цветкова тогда у нас еще не было. Он приехал в мае, месяца через два. (Из воспоминаний Е.Паршиной. Архив автора.)

Итак, остается ответить лишь на вопрос: почему Разведуправление держит свою версию «в секрете»? Да чтобы и с ней кто-нибудь не разобрался, как с первыми двумя. А скрывать было что:

Во второй половине мая 1937 года в наш отряд приехал Мамсуров и привез с собой Василия Цветкова. В Испании его звали «капитан Базиль». Он недавно приехал в Испанию и проходил у нас в Гвадалахаре «акклиматизацию». У меня есть фотография, где мы с Цветковым сняты у казармы. Он не отличался ни инициативностью, ни энергией. Осматривался, проводил занятия, если ему это поручал Спрогис, ничем особенно не интересовался, а в свободное время отдыхал где-нибудь в тенечке. Однажды ко мне прибежал наш боец и говорит: «Хосефа, кто-то пистолет потерял, я в траве нашел» (Паршину в Испании звали Хосефа Перес Эрерра – Л.П.). Это было ЧП. Стали разбираться. Оказалось, пистолет потерял Цветков. Недели через две за ним приехал Мамсуров, чтобы дать ему отряд в районе Талаверы. Я рассказала о пистолете, потому что для подрывника это совершенно недопустимо. Они уехали, а еще недели через две в штаб фронта позвонил Мамсуров и приказал нам со Спрогисом немедленно выехать к Цветкову – там несчастье. Мы приезжаем и видим, что угол казармы толстой каменной кладки вынесен взрывом. Пятеро, в том числе Цветков, убитых, двое раненых. У Цветкова были ниже локтя оторваны руки и сильно повреждено лицо. Спрогис опрашивал раненых, я переводила. Они рассказали, что Цветков в казарме проводил занятия по обращению с устанавливаемой под железнодорожное полотно миной. В этом помещении в углу была сложена взрывчатка. В момент взрыва раненые находились в соседней комнате и не видели, что там произошло. Убитых похоронили недалеко от этого места. (Из воспоминаний Е.Паршиной. Архив автора.). Это подтверждает и Спрогис.

Однако в этой истории тоже не все ясно. Неужели Цветков проводил занятия с боевой, а не с учебной миной? Нет, это не так. Под железнодорожное полотно кладется стандартный ящик на восемь брикетов тола по 400 грамм каждый. Если б там взорвалась такая мина, не руки бы оторвало, а всех разнесло. Может быть, ящик был пустой, и взорвался один вставленный в него детонатор, вызвав взрыв остальной взрывчатки? Нет, тогда ему оторвало бы только несколько пальцев и лицо не пострадало бы так сильно, хотя все пятеро были бы, конечно, убиты взрывом сложенной в углу взрывчатки. Скорее всего, было два взрыва одновременно: у Цветкова в руках взорвалась 400-граммовая толовая шашка, когда он показывал, как в нее вставлять взрыватель, и тут же детонировало все остальное.

Старший лейтенант Василий Дмитриевич Цветков погиб в середине июня 1937 года и похоронен на краю небольшого хутора на берегу Тахо напротив города Талавера-де-ла-Рейна.

И последнее. Зачем нужно было окружать этот случай такой глубокой тайной? Никаких соображений конспирации тут нет: сотни книг, журналов и газет пишут о работе советских советников в Испании, о видных работниках нашей разведки и контрразведки. Не хотели оглашать несчастный случай? Тоже нет, потому что у нас открыто пишут и о гораздо больших неудачах с числом жертв в десятки и сотни человек. На ответ «там виднее» надо заметить, что и мы не слепые, к тому же снизу часто бывает виднее, чем сверху. Думаю, что цензоры имеют общее указание: изменять даты, фамилии и названия мест, когда это необходимо (так же, например, у нас долгое время выпускались специально искаженные географические карты). Но цензоры не хотят утруждать себя лишней работой, разбираться в каждом отдельном случае, а потому меняют и запутывают все подряд. Однажды начальнику 2-го Управления контрразведки КГБ Судоплатову дали на просмотр книгу «За власть Советов» Катаева. Когда она вышла в свет…

Я прочитала и пришла в ужас, такие там нелепости о работе подпольщиков встречаются. Потом я говорю Судоплатову: «Что ж вы такие вещи пропускаете?» А он отвечает: «Я смотрю, что б там не было ни слова правды. Остальное меня не интересует». (Из разговора с лицом, просившим его имя не называть – Л.П.)

Так, проходя через осторожность разведчиков, бдительность цензоров, некомпетентность журналистов, наводняет печать никому не нужная дезинформация, и бьются в тупиках историки, и остаются безвестными подвиги, и оказываются забытыми герои.