Текст книги "Элегия погибшей звезды"

Автор книги: Элизабет Хэйдон

Элизабет ХЭЙДОН
ЭЛЕГИЯ ПОГИБШЕЙ ЗВЕЗДЫ

 

ОДА

Мечтая, мы музыку пишем,
В ручей одинокий глядим,
Его откровения слышим,
Без цели моря бороздим;
Для этого мира чужие,
От блеклого света луны
Уходим, но преображаем
Всегда его все-таки мы.
 
 
Под чудные вечные песни
Мы строим свои города,
И рвется из сказочки тесной
Империи слава тогда.
Да, может мечтатель, ликуя,
Короны добиться в бою,
Но Трое под песню иную
Растопчут ее и добьют.
 
 
Века пролежим и эпохи
Мы с тем, что на свете прошло,
Ниневию строим на вдохе
И в шутку – большой Вавилон;
Затем их разрушим и скажем,
Что смена веков суждена:
Мечта, умиравшая даже,
Опять возродиться должна.
 

Артур О'Шонесси (Перевод Семена Злотина)

 
Семь даров Создателя,
Семь цветов света,
Семь морей в большом мире,
Семь дней в неделе,
Семь месяцев земли под паром,
Семь исхоженных континентов сплетают
Семь веков истории
В глазах Бога.
 

 

ПЕСНЬ НЕБЕСНЫХ ПРЯХ

Ох, наша мать Земля,
Ох, Небо, наш отец.
Мы трудимся без отдыха,
Устали наши спины,
Для вас одних мы создаем прекрасные дары.
 
 
Ах, если бы и вы сплели для нас наряд!
Пусть будет ткань из солнечного света,
Пусть вечер разошьет ее сиреневым узором,
Пусть бахромою станет летний дождь,
А радуга – каймою многоцветной.
 
 
Ах, если б вы сплели для нас такой наряд!
Тогда и нам не стыдно будет выйти на прогулку
Туда, где птицы песни звонкие поют,
Туда, где травы буйно зеленеют.
 
 
Ох, наша мать Земля.
Ох, Небо, наш отец.
 

 

НЕБЕСНАЯ ТКАЧИХА
(элегия)

Время – это чудный гобелен,
Который ткет небесная ткачиха
Бестрепетно, умело, неустанно,
Каков бы ни был странный
Его узор. Она сплетает вместе
Три нити, чьи названия известны:
Будущее, Настоящее и Прошлое.
Будущее, Настоящее – это нити утка.
Они, едва возникнув, исчезают,
Но сколько радости цвета их добавляют,
Ложась на нить основы —
Прошлое. Оно Историю навек запечатлевает.
Все, что под солнцем происходит,
Свое здесь отражение находит.
Рождение, смерть, победа, поражение —
Все память Времени навеки сохранит,
Всему Судьба свое укажет место.
Небесная ткачиха держит эти нити
В своих руках, в веревку их сплетая,
Но как ее использовать, решаем
Судьба и мы: как трос спасательный,
Как сеть – или как петлю.
 

ПРОБУЖДЕНИЕ

1

Илорк

Когда горный пик Гургус взорвался, земля содрогнулась до самого основания.

Степи, начинавшиеся в целой лиге от места катастрофы, были на многие мили усеяны обломками, огромные валуны обрушились у подножия гор, чуть дальше расстилались поля камней поменьше, и все это покрывал мельчайший песок. Тут и там, точно раздробленная радуга, валялись осколки цветного стекла, еще совсем недавно украшавшего окна, которые венчали полую внутри вершину пика. Они сверкали в лучах ослепительного солнца, расцвечивая пыль неправдоподобно яркими красками.

Под ногами маленького отряда фирболгов, находившегося под землей, прокатилась волна, хотя Гургус был в нескольких милях к востоку. Затем все стихло, и пыль осела на пол туннеля. Крарн выдохнул, а его подчиненные стряхнули оцепенение и вернулись к своим обязанностям. Они знали, что старший сержант заживо сдерет с них шкуру, если такая малость, как небольшое землетрясение, помешает им выполнить свой долг.

Несколько дней спустя солдаты неохотно выбрались под безоблачное небо, закончив обход туннеля, который им было поручено патрулировать.

Крарн остановился около развалин Места Великой Встречи, где с незапамятных времен проводились советы. Но сейчас здесь воцарился черный пепел, и считалось, что водятся призраки. Его приветствовал лишь глухой вой ветра. У подножия скалистых гор, тянувшихся до самых степей и дальше до огромной Кревенсфилдской равнины, давно никто не селился.

Солдаты быстро обошли вверенную им территорию и молча окружили Крарна. Он уже собрался отдать приказ возвращаться в туннели, и вдруг волосы у него на затылке встали дыбом.

Сначала земля едва заметно содрогнулась, и Крарн не обратил бы на это внимания, если бы не заметил, как всколыхнулась трава и взметнулся в воздух песок – словно неожиданно налетел легкий ветерок. Однако он знал, что ветер тут ни при чем, что это вздрогнула сама земля.

Взмахом руки приказав своим парням растянуться в линию, Крарн принялся оглядываться по сторонам, пытаясь обнаружить еще какие-нибудь признаки надвигающихся неприятностей. Но уже через пару мгновений все снова успокоилось, и предчувствие близкой опасности у фирболга прошло. И только ветер печально вздыхал, разгуливая среди травы.

– Ничего страшного, это после землетрясения, – пробормотал он себе под нос.

Покачав головой, он повел свой отряд назад, в туннели.

И упустил возможность предупредить о том, что надвигается катастрофа.

Шли дни, и толчки становились все сильнее.

Поверхность Места Великой Встречи, которую жаркое летнее солнце превратило в прокаленный камень, пошла мелкими трещинами и стала похожа на разбитое зеркало.

Затем тонкие струйки вонючего дыма поползли из-под земли и окутали крошечные трещины.

Днем их почти невозможно было разглядеть, – если бы случайно кто-нибудь оказался поблизости, – а вот ночью дым смешивался с горячими испарениями, поднимавшимися от земли, и, подхваченный ветром, уносился в небо, затянутое низко нависшими тучами.

И наконец произошло извержение.

По земле, которая вдруг стала похожа на бушующее море, прокатились огромные волны, быстро набиравшие мощь и увеличивавшиеся в размерах, каменистая поверхность зашевелилась, начала подниматься, могучие силы рвались на свободу.

А потом земля лопнула.

Оглушительный грохот вырвался из подземного плена и помчался прочь от Илорка – на север.

Он упрямо, уверенно двигался в сторону покрытых льдами земель Хинтерволда.

Вдоль всей восточной границы гор и даже на равнинах запада можно было почувствовать, как пробуждалась земля, и движение это оказалось настолько сильным, что его отзвуки докатились до самых отдаленных уголков – деревья вырывало с корнем, в скалах возникали громадные трещины и пропасти, а дети за много миль от места катастрофы просыпались, дрожа от страха.

Матери прижимали их к груди и, пытаясь успокоить, говорили на самых разных языках: «Ничего страшного, малыш. Иногда случается, что земля начинает дрожать, но она скоро успокоится, вот увидишь. Смотри, все уже в порядке. Тебе нечего бояться».

А потом и правда все успокоилось.

Дети же, чьи глаза сияли в темноте, прижимались к матерям и знали на каком-то инстинктивном уровне, что они почувствовали не просто обычное движение земных пластов. А тот, кто прислушивался к происходящему очень внимательно, мог за грохотом и ревом уловить ответ, который исходил из глубин земли.

Из самых-самых дальних глубин.

Словно бы даже земля замерла и слушала, слушала…

* * *

В своей гробнице из обожженной земли драконица почувствовала, как взорвался горный пик.

Ее дремлющее восприятие окружающего мира уловило легкое дуновение жизни, которое коснулось краев ее сознания, погруженного в сон с тех самых пор, как ее заключили в могилу из расплавленного камня и пепла там, где некогда проходила Великая Встреча.

Сначала новые ощущения вызвали у нее тошноту, и она попыталась их прогнать и снова погрузиться в мирное забвение сна, похожего на смерть. Но, потерпев неудачу, испугалась, ей показалось, что она заблудилась в теле, которого не помнила.

Через несколько мгновений страх превратился в ужас.

Она затрепетала, и земля вокруг ее могилы содрогнулась в ответ. Драконица смутно почувствовала присутствие солдат фирболгов из Илорка, горного королевства, расположенного рядом с ее усыпальницей, которые пришли, дабы узнать, что случилось, но она была слишком сбита с толку новыми ощущениями и не сумела понять, что они из себя представляют.

А потом они ушли, и она удивилась еще сильнее.

Драконица вертелась с боку на бок в своем склепе из обожженной земли, не в силах забыться. Единственная мысль, бившаяся в уголке сознания, напоминала ей о необходимости дышать, и ее дыхание, уже давно превратившееся в легкие волны, было едва различимо.

Земля, породившая ее сородичей, давила на нее, лишала воздуха, ей казалось, что она задыхается и этот ужас уготован ей навечно.

А потом, когда она уже решила, что спасения не будет, в хаосе ее мыслей и пугающих ощущений забрезжил яркий, чистый свет драконьего восприятия мира. Оно пряталось в самых глубинах ее крови, древнее, как она сама, и было оружием и проклятием всей ее забытой жизни. Теперь же оно помогло ей успокоиться, медленно, постепенно прогнало панику, и ее мысленный взор прояснился, словно кусочки головоломки вдруг заняли свои места.

Вместе с ясностью вернулось хладнокровие.

Драконица заставила себя дышать ровнее, и воздух начал наполнять ее легкие.

Она по-прежнему не понимала, в каком теле находится. В замутненном сном сознании она продолжала оставаться женщиной, она не была ни вирмом, ни животным, ни огромным змеем, и потому ее привели в замешательство собственные размеры и неспособность рук и ног выполнять привычную для них работу. Ее сознание, тело и память представляли собой темную сцену, на которую еще не вышли актеры, и это только усиливало ее растерянность. Она помнила, как бесконечно долго падала в огонь, который горел под ней и одновременно с сокрушительной силой обрушился сверху.

«Жарко, – пронеслась в ее мозгу туманная мысль. – Горю. Я горю».

Разумеется, она не горела. Вспышка пламени, из-за которой она упала с неба, погасла более трех лет назад и превратилась в дымящийся пепел, который засыпал толстый слой угля, окруживший ее могилу, и постепенно затвердел под лучами палящего солнца.

Пытаясь выбраться из тумана и понять, что происходит, драконица ждала, когда внутреннее чутье поможет ей разобраться в путанице мыслей и ощущений. С каждым разом она делала все более глубокие вдохи, но при этом сохраняла неподвижность, не обращая внимания на ход времени, отмечая его течение лишь по тому, как сменяли друг друга тепло, когда солнечные лучи согревали ее гробницу, и ночная прохлада, довольно быстро уступавшая место вновь возвращающемуся теплу.

«Наверное, сейчас конец лета», – возникла у нее в голове единственная оформившаяся мысль.

А потом на темной сцене появился новый образ.

Ослепительная белизна, украшенная ледяными пиками замерзшая земля, где почти все время властвует зима. Заключенная в свою подземную темницу, она вспомнила огромные открытые пространства, небо, усыпанное холодными звездами, и человеческое тело, которое когда-то принадлежало ей и в котором она мысленно продолжала находиться, крошечное и незначительное на фоне окружавших ее бесконечных горных вершин.

В голове у нее возникло одно слово.

«Дом».

Вместе со словом пришла воля.

По мере того как кусочки головоломки вставали на свои места и картинка становилась все яснее, она все больше приспосабливалась к своему драконьему восприятию, которое в какой-то момент помогло ей определить направление, даже под землей. С каждым новым вдохом драконица медленно, дюйм за дюймом разворачивалась и в конце концов, по прошествии невероятного количества времени, почувствовала, что смотрит на северо-северо-восток. Далеко-далеко, за многие мили от своего логова и своего узилища, она почувствовала призыв, хотя еще и не до конца все вспомнила.

Впрочем, это не имело значения.

Выбрав правильное направление, она пустилась в путь, поползла под землей, продолжая считать себя человеком, заставляя двигаться тело, которое вело себя совсем не так, как она ожидала. Она упрямо стремилась к своей цели, постепенно набирая скорость и силу, и вскоре земля вокруг нее стала холоднее, и она поняла, что дом уже совсем близко. Затем, собрав всю свою решимость, она вырвалась на поверхность, пробила телом толстое одеяло вечного льда, и во все стороны полетели блестящие острые осколки, а снежный вихрь взмыл в небо и снова опустился на землю белым покрывалом. Оказавшись на свободе, она сделала несколько коротких вдохов, не обращая внимания на злые укусы царящей на земле зимы.

Очень долго она лежала, не шевелясь, под бездонным звездным небом, и к ней возвращались способность мыслить и осознание своей связи с этой землей, с местом, куда ее изгнали и где было ее логово. Драконица вдохнула свежий морозный воздух, и он медленно очистил ее почерневшие легкие, а драконье чутье излечило сознание.

Вместе с мыслями и рассудком к ней вернулось и еще одно чувство, которое вспыхнуло ослепительным пламенем на границе памяти, неясное и одновременно очевидное, и это чувство становилось все четче и сильнее с каждым новым вдохом.

Яростная жажда мести.

2

Король горного королевства был в отъезде, когда взорвался пик.

Появление на свет будущего повелителя фирболгов стало результатом всплеска отчаяния и порока, смешения крови двух народов – рожденных ветром и землей, и потому его кожа была почти магически чувствительной, ее пронизывала сеть открытых нервов и лежащих на поверхности вен. Оттого он очень остро ощущал вибрации ветра, которые другие люди называют Жизнью, и всегда чувствовал нарушение естественного хода событий на земле, и особенно в его владениях. Если бы он находился в своем королевстве, то о пробуждении вирма он догадался бы сразу.

Но Акмед Змей, король фирболгов и властелин Илорка, был на другом краю континента и еще только направлялся домой.

Вот почему, как и его подданные – стражники, прошедшие по краю могилы драконицы, – он упустил возможность вмешаться и предотвратить катастрофу.

Лишь он один мог пронзить шкуру драконицы оружием, которое сам изобрел и которое назвал квелланом, пока она лежала в своей гробнице и не понимала, что происходит. Его квеллан уже испробовал ее крови.

Но к тому времени, когда он прибыл домой, она давно покинула место своего заточения.

Завершив свою миссию на западе, он решил вернуться в свое королевство один, тем же маршрутом, по которому следуют охраняемые почтовые караваны, но категорически отказался ждать следующий и путешествовать с ним в относительной безопасности среди большого скопища людей. Кроме того, что он всегда стремился к одиночеству, ненавидел толпы и хотел побыстрее попасть домой, Акмеду требовалось время, чтобы подумать.

Лето подходило к концу, и жара медленно спадала, что весьма способствовало размышлениям, пока он ехал по Трансорланданскому тракту, дороге, построенной в дни процветания предыдущей империи. Тракт прорезал Роланд от самого морского побережья до границы гор Мантейды, обычно именуемых Зубы, где и находилось его королевство. Прохладный ветерок освежал мысли, и он смог спокойно обдумать события последних дней.

Западное побережье, от которого он с каждым днем удалялся все дальше и дальше, продолжало гореть, хотя к тому моменту, когда он пустился в путь, пожары начали постепенно гаснуть. Ветер принес на восток пепел от обуглившихся лесов, и потому в первые дни его чувствительный нос и гортань болели из-за того, что ему постоянно приходилось вдыхать пропитанный гарью воздух. Но стоило ему добраться до провинции Бетани, расположенной в самом сердце Роланда, как ветер стал чище, и в голове у него прояснилось.

Его мысли, еще недавно занятые тайной исчезновения одного из друзей – а их в этом мире у него насчитывалось всего-то лишь двое, – вернулись к проблемам, занимавшим его в последние несколько месяцев. Теперь, когда Рапсодия была в безопасности, он мог спокойно думать о строительстве своей башни.

Многие причины его навязчивого желания восстановить приборы и инструменты, которые когда-то находились внутри горного пика Гургус, лежали в прошлом. Но самая важная из них относилась к будущему.

Мерный стук копыт прогонял все посторонние мысли.

«У панджерской стекольщицы, которую я нанял в Сорболде, было достаточно времени, чтобы поработать над Светоловом. Потолок башни уже наверняка готов», – думал король, прикидывая, как будет выглядеть восстановленный Гургус.

С расположенными по кругу цветными панелями, которых всего семь штук и каждая выплавлена таким образом, чтобы до мельчайших деталей соответствовать определенному оттенку спектра, горный пик вскоре обретет могущество и силу и поможет ему претворить в жизнь поставленную им перед собой цель.

Защитить Спящее Дитя от ф'доров, огненных демонов, которые без устали ищут ее, чтобы уничтожить.

С той самой минуты, как король фирболгов занялся восстановлением башни, он не знал ни минуты покоя. Но на его упорство в достижении цели накладывалась некоторая неуверенность, ибо в прошлом он был опытным наемным убийцей и на протяжении многих веков ничем другим не занимался. Он брался только за ту работу, которая ему нравилась и казалась интересной или которая, как ему представлялось, требовала именно его внимания.

Жизнь и обстоятельства заставили его покинуть землю, где он родился, землю, которая погибла, опустившись на дно океана, и он оказался здесь, в этом новом и незнакомом месте. Он использовал все свои умения и подчинил себе воинственные, разрозненные племена полудикарей, живущих в горах, а потом создал свое горное королевство. Под его рукой и с помощью двоих друзей болги стали единым народом, приобщающимся к цивилизации и живущим в сильном независимом государстве. А он стал королем. Но остался умелым убийцей.

А вот инженером он не был.

Он обнаружил чертежи Светолова в склепе, глубоко под землей, в городе, бывшем некогда средоточием мудрости могучего государства, погибшего по собственной глупости, на землях которого ныне располагалось его королевство, и внутри у него все похолодело. Он не мог прочитать надписи на пергаментах, сделанные на языке, считавшемся древним уже тогда, когда его родная земля еще только возникла из небытия. И потому не мог быть уверен в том, что правильно разобрался в рисунках и указаниях по строительству приборов и, что важнее всего, не знал наверняка, каким могуществом они наделены. Он лишь обнаружил несколько деталей, которые видел в старом мире, когда ему на глаза попался прибор огромной мощи, охранявший целую горную гряду от тех же демонов, что теперь искали Дитя Земли, чья безопасность так его беспокоила.

Очевидно, прибор построили здесь давным-давно.

И с той самой минуты, как Акмед увидел чертежи, он решил, что должен обязательно его восстановить. Впервые в жизни ему пришлось прибегнуть к посторонней помощи, чтобы построить прибор, который, по сути, был оружием, а кроме того, умел исцелять болезни и еще много чего полезного. Работы велись тайно, и король очень надеялся, что люди, нанятые им для этого, его не обманут и не предадут. Акмед не был склонен полагаться на надежды, потому его постоянно посещали сомнения, и он не мог справиться с беспокойством, смешанным с горячей верой в то, что этот прибор, и только он, сделает его королевство неуязвимым для врагов, которые непременно рано или поздно придут, чтобы его разрушить. И самое главное, что это древнее оружие поможет ему защитить Спящее Дитя от невидимых простым глазом чудовищ, стремящихся ее уничтожить.

Одним из двух его друзей в этом мире была лиринка, Дающая Имя, владеющая музыкой слов, древним волшебством, и мертвым языком чертежей. Ее потрясла глубина магии, заключенной в них, и она умоляла его не трогать того, чего он не понимает, но в конце концов ее верность и любовь к нему победили сомнения, и она, после его бесконечных просьб, кратко перевела ему один из документов. В нем содержалось стихотворение, точнее, магическая формула и схема цветового спектра, а также описание возможностей каждого цвета.

Направляясь к дому, он повторял про себя стихотворение, стараясь вспомнить его до мельчайших подробностей, но оно упорно не желало занимать свое место в его памяти. Ему никак не удавалось удержать в голове слова старого языка, всплывал лишь перевод значения разных цветов, и то только после того, как он старательно на них сосредоточивался. Но даже и в этом случае он не был уверен в том, что произносит стихотворение правильно, словно его внутренняя магия не подпускала короля фирболгов к себе.

«Красный – Тот, кто сберегает кровь, Тот, кто пускает кровь, – проговорил он про себя, пытаясь представить слова, как его учила Рапсодия, Дающая Имя. Эти, по крайней мере, ему было легко вспомнить. – Оранжевый – Тот, кто зажигает огонь, Тот, кто убивает огонь. – И в этом он был совершенно уверен. – Желтый – Тот, кто несет свет, Тот, кто его… гасит? – Слова ускользали из памяти. – Проклятье. Не помню» .

Впрочем, скоро это не будет иметь значения. Ему наконец удалось найти мастера, стекольщицу из соседнего Сорболда, она была панджери, и ее племя славилось по всему миру своим умением превращать песок пустыни и древесный пепел в тончайшее стекло любых оттенков радуги. Потом таким стеклом украшали окна храмов и часовен. Он предоставил ей полную свободу действий, правда, под присмотром Омета, старшего мастера, и поручил восстановить стеклянные панели для потолка Гургуса, который вместе с другими деталями прибора и станет в итоге Светоловом. Он очень надеялся, что работы будут закончены к его возвращению домой.

И потому с удивлением, которое мгновенно уступило место ярости, остановил своего скакуна, увидев, что Кревенсфилдская равнина усыпана радужными осколками стекла.

Акмед медленно спустился на землю, и его движения очень напоминали плавное скольжение рептилии, давшей ему имя. Затем он осторожно подошел к тому месту, где слой стеклянных брызг был толще всего, присел на корточки и протянул в руки в перчатках, которые никогда не снимал, за горстью мелких осколков. Не вызывало сомнений, что он держит в пальцах то самое стекло, он видел, как его выплавляли мастера несколько недель назад, перед самым своим отъездом из королевства.

Акмед тяжело вздохнул и громко выругался:

– Хрекин!

Затем, не поднимаясь на ноги, он посмотрел на острые пики Зубов, на свою страну, которую фирболги называли Илорк. Гургус, чью вершину должны были украсить разноцветные стекла, находился чуть дальше, в самом центре охранявших его гор, и увидеть отсюда, что с ним случилось, Акмед не мог. Впрочем, сторожевая башня Гриввен, располагавшаяся на самом западном и высоком пике, была в целости и сохранности.

«По крайней мере, не все мое проклятое королевство разлетелось на мелкие осколки, пока меня не было, – мрачно подумал он. – Наверное, я должен этому радоваться».

Он сердито выбросил стеклянные крошки за спину, вскочил в седло и, пришпорив коня, сорвался с места, не в силах справиться с охватившей его яростью.

Вернувшегося в Илорк короля встретил громоподобный рев старшего сержанта Грунтора, командира армии фирболгов и другого друга Акмеда, который руководил масштабными восстановительными работами, продолжавшимися вот уже несколько дней. Направляясь по подземному коридору, ведущему ко входу в Гургус, Акмед слышал его громкий голос, которым он отдавал приказы рабочим, время от времени с рычанием принимаясь оттаскивать огромные глыбы земли и камня.

Король фирболгов завернул за угол и, увидев его, на мгновение замер на месте. Грунтор тоже остановился, хотя и не успел заметить Акмеда. У его ног стояла телега, нагруженная огромными глыбами базальта, а в руках он держал небольшую, до верху наполненную землей тележку. Великан сержант тяжело дышал, его кожа синячного цвета блестела от пота. В таком виде он производил еще более устрашающее впечатление – семь с половиной футов мышц, замерших на месте. Отдыхая, он продолжал выкрикивать распоряжения солдатам, молча и споро выполнявшим все его указания.

Когда Акмед оценил размеры катастрофы, его терпение, которое и без того было на пределе, лопнуло. Он промчался по коридору и остановился перед сержантом.

– Что, ради всех мерзких богов, которых нет, здесь произошло?

В янтарных глазах сержанта загорелся мрачный огонек.

– Вечеринка не удалась, – со злой иронией в голосе ответил он. – Просим прощения. Этого больше не повторится. – Увидев, как напряглись жилы на шее короля, Грунтор отшвырнул в сторону тележку. – Можешь задать свой вопросик той фурии, что ты сюда привез, чтобы она нам окна делала, той своей стекольщице. Нет, подожди! Не выйдет у тебя ее спросить.

Глаза короля сузились, и в них появилась ярость, приправленная паникой.

– Это еще почему?

Сержант наклонился, поднял громадный обломок камня и швырнул его на телегу.

– Потому что Ой отрезал сучке голову, – проревел он, когда камень поменьше с грохотом покатился по земляному полу. – А потом Ой взялся за волосы, уложил в ящичек и послал гильдии убийц, в Ярим, откуда она к нам явилась, чтоб ты знал. – Он без всякого сочувствия наблюдал за своим монархом, глаза которого наконец сверкнули пониманием. – Вот именно, та мастерица, что ты нанял в Сорболде, чтобы она построила твою вонючую стеклянную башню, оказалась самой главной в Гильдии Ворона. – Он вытер лоб тыльной стороной ладони и показал на разрушения. – Смотри, какой подарочек она тебе приготовила. Мы еще кучу дерьма тут нашли, всякие там ловушки и сюрпризики…

– Дитя? – приглушенным голосом спросил Акмед.

– Пока в безопасности, – тяжело вздохнув, ответил Грунтор и добавил уже немного спокойнее: – Ой прочесал каждый дюйм туннеля, который ведет к ней. Там побывали, но зашли не слишком далеко. По чистой случайности убийца не успела до Дитя добраться. Но на твоем месте Ой не стал бы оскорблять мерзких богов, которых нет, поскольку они за тобой как-никак присматривают.

– Какая неприятная мысль. – Акмед сделал несколько шагов по разрушенному коридору и остановился перед небольшой кучей обломков. – Как?

– Пикриновая кислота. Похоже, гильдия ей прислала, пока тебя не было. В жидком состоянии не опасна, а когда высыхает, – бах-ба-бах! Она намешала ее в стекло для купола и деревянной крышкой накрыла от солнца. Но Шейн и Рур – они, кстати, погибли – сняли крышку. Солнце высушило купол, и… ну, остальное ты видишь сам.

Сержант разворошил своей огромной ногой пыль на полу.

– Не считая болезни… тут у нас дизентерия разбушевалась, и у многих солдат из глаз идет кровь. Побочный эффект.

Не говоря ни слова, король фирболгов повернулся и зашагал прочь.

– Кстати, твое величество, – крикнул Грунтор, когда Акмед скрылся за углом, – добро пожаловать домой.

Туннель, ведущий к Спящему Дитя, начинался в спальне Акмеда, а его вход был спрятан в потайном сундуке, стоящем у изножия кровати. Ему потребовалось всего несколько мгновений, чтобы понять, что ловушки, установленные им на замках, сняты, а сами замки открыты с такой ловкостью, какой он не встречал с тех пор, как проходил обучение в качестве наемного убийцы у величайшего мастера своего Дела, целую жизнь назад.

– Хрекин, – снова выругался он.

Грунтор тяжело вздохнул.

– Да уж, этого у нее не отнимешь – она знала, что делает. Ой помнит, как на нашем родном острове гильдия воров насылала на тебя своих учеников. А ты помнишь? Очень глупо было с их стороны, они все зря померли, вот что я думаю. Никакой от них пользы не получилось, ты даже потренироваться не смог.

Акмед молча встал и прошел по комнате в поисках практически незаметных следов чужого присутствия.

Они были повсюду.

Слегка потревоженная пыль, какой-то предмет брали в руки, а потом поставили на место так, что только человек, прошедший его подготовку, мог это заметить. И масса скрытых ловушек: тонкий налет яда на столовых приборах, расческа положена на щеколду так, что он мог и не обратить на нее внимания, – иными словами, поработал настоящий мастер своего дела. Акмеду стало не по себе от этой мысли, он сразу понял: у женщины, побывавшей в его спальне, было всего несколько минут, а потом ее обнаружили.

– Если ты еще раз увидишь, что я собираюсь засунуть голову себе в задницу, ты должен мне помешать, – сказал он мрачно, вытаскивая из носка запасного ботинка крошечную булавку с пружиной. – Иначе у меня возникнут сомнения, уж не намерьен ли я.

– Слушаюсь, ваше величество, – ответил Грунтор с демонстративным почтением. – У меня есть дубинка, чтобы выковыривать голову из задницы, правда, она, по-моему, коротковата.

Акмед осторожно открыл дверь, ведущую в коридор, стараясь не коснуться покрытой ртутью тоненькой проволочки, прикрепленной к дверному косяку.

– Принеси набор кронциркулей для стекла, – приказал он одному из стражников, стоявших на посту возле его комнаты. – Положи его за дверью так, чтобы я услышал, а потом уходи. Не притрагивайся к ручке.

Болг кивнул и умчался по коридору.

– Омет жив? – спросил Акмед у Грунтора, снова закрывая дверь.

Сержант кивнул.

– Она его отравила и оставила, думала, он умер. А Рур и Шейн нашли и отнесли в башню.

Разноцветные глаза короля болгов потемнели, когда он понял, что имел в виду Грунтор.

– Они поэтому сняли крышку с купола? Они пытались при помощи Светолова вылечить Омета?

Грунтор кивнул, и на его лице появилось смущенное выражение.

– И ты говоришь, Омет жив?

– Угу.

– Насколько жив? – рявкнул король. – Он полностью излечился или на пороге смерти?

Грунтор выдохнул и осуждающе выставил вперед челюсть, так что стали видны клыки.

– Как новенький, – сказал он наконец. – Будто ничего и не было.

Акмед замер на месте и настолько глубоко погрузился в размышления, что, казалось, даже перестал дышать. Грунтор видел, как осознание произошедшего чуда медленно расцвело на лице его друга, а потом захлестнуло все тело, словно огромная яркая волна.

– Сработал, – выдохнул Акмед. – Светолов сработал… по крайней мере, его целительские возможности мы восстановили – красный цвет.

– Похоже, и оранжевый тоже, – пробормотал великан. – Начался пожар, а потом эта проклятая штука взорвалась.

Из коридора послышался металлический звон, а затем топот удаляющихся шагов.

– Сработал, – повторил Акмед. – Ты сейчас не понимаешь, как это важно, но, можешь не сомневаться, если нам удастся полностью его восстановить, мы получим самую надежную защиту для Илорка и Спящего Дитя, какая только бывает на свете.

Он подошел к двери, не обращая внимания на сержанта, демонстративно закатившего глаза, и осторожно ее открыл. Затем он забрал инструменты и быстро захлопнул дверь.

– Но прежде всего я хочу посмотреть на Дитя Земли, – сказал он.

Когда они шагали по вырубленному в толще скалы туннелю, который вел из спальни Акмеда в пещеру, где спала Дитя Земли, король все еще ощущал запах дыма, витавший здесь после сражения, развернувшегося четыре года назад, когда они ее спасли. Любой другой человек ничего бы не уловил, но кроме нервных окончаний и вен на коже природа наградила Акмеда исключительно чувствительной носоглоткой. Диковинное анатомическое строение, ставшее для него даром судьбы и одновременно проклятием, он получил в наследство от матери дракианки и отца болга. Благодаря этому он знал об опасностях, неведомых другим, и помнил вещи, которые все остальные давно забыли.

Даже Грунтор. Акмед посмотрел на своего друга, пока они спускались вниз, и заметил в холодном свете фонаря, сделанного из сияющих кристаллов, найденных ими в самом чреве горы, что на лице у того застыло отсутствующее выражение. Грунтор внимательно прислушивался к голосу Земли, чье пение слышал только он. Он был невероятно сосредоточен и напряжен, но не испытывал того ужаса, который всякий раз охватывал Акмеда, когда он сюда спускался.