Текст книги "Реквием по солнцу"

Автор книги: Элизабет Хэйдон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 33 страниц)

Рапсодия вздохнула, затем осторожно отделила верхние листы пачки от более старой и хрупкой страницы и отдала их Акмеду, а сама принялась изучать ту, что оставила себе. Листок оказался очень тонким и сильно потрепанным по краям. Надписи на нем были сделаны на языке, который Рапсодия узнала сразу, – язык лиринских Певцов, которых готовили стать Дающими Имя, язык древних сереннов, предков тех, кто жил на ее погибшей родине.

– Здесь стихотворение, что-то вроде вступления, – сказала она, разглядывая едва различимые чернильные строчки. – Сереннский язык базируется на нотной грамоте, и потому его трудно перевести на разговорный.

– Ты справишься, – нетерпеливо заявил Акмед.

– Это что-то вроде коротенькой песенки с припевом, точнее, слова к песне, и они звучат примерно так:

Семь даров Создателя,

Семь цветов света,

Семь морей в большом мире,

Семь дней в неделе,

Семь месяцев земли под паром,

Семь исхоженных континентов сплетают

Семь веков истории

В глазах Бога.

Рапсодия слегка повернула страницу, чтобы на нее падало больше света.

– Она записана как музыкальное произведение, в основе которого лежит простейшая гамма – октава, состоящая из семи нот, а восьмая повторяет первую. Мне кажется, это только часть стихотворения, остальное потеряно.

– А ты понимаешь, что оно означает? – встрепенулся Акмед.

Рапсодия тяжело вздохнула:

– Не очень, если не считать того, что это перечисление жизненно важных вещей, которых семь. – Она нахмурилась. – Но как мне представляется, одна строка выпадает из общего ряда – «Семь даров Создателя». Насколько я – знаю, стихии называют Пятью дарами – огонь, вода, земля, воздух и эфир. Не понимаю, что тут имеется в виду.

– А еще что-нибудь можешь прочесть?

– Здесь приведен список имен рядом со словами, обозначающими цвета радуги. Прочитать?

– Да.

Рапсодия убрала выбившийся локон за ухо и склонилась над страницей.

– Они помечены музыкальными знаками диез и бемоль, почти как знаками отрицательного и положительного, – все, кроме последнего.

Лизель-ут, красная, Тот, кто сберегает кровь, и Тот, кто пускает кровь,

Фрит-ре, оранжевая, Тот, кто зажигает огонь, и Тот, кто убивает огонь,

Мерте-ми, желтая, Тот, кто несет свет, и Тот, кто гасит свет,

Курх-фа, зеленая, Тот, кто прячется в траве, и Тот, кто ворожит на полянах,

Бридж-соль, голубая, Тот, кто преследует облака, и Тот, кто зовет облака,

Луаса-эла, синяя, Тот, кто бежит от ночи, и Тот, кто призывает ночь,

Грей-си, Новое начало.

Когда Рапсодия снова подняла голову, ее лицо было очень бледным.

– Что ты нашел, Акмед? – взволнованно спросила она. – Это древняя магия, священное и тайное заклинание. Мне очень не нравится, что пришлось произнести его вслух. Только самые уважаемые из Дающих Имя в нашем старом мире имели к нему доступ. Эти слова составляют суть шифра, основанного на вибрациях, он дает могущество музыке Певцов, целителям, волшебникам, творящим заклинания, – иными словами, тем, кто мог брать силу у вибраций живого мира.

Акмед молчал. Он и сам пользовался вибрациями, обладая врожденной способностью улавливать и находить биение сердца нужного ему человека. Именно этот дар сделал его самым знаменитым наемным убийцей, когда он жил по другую сторону Времени.

– И что ты намерен делать после того, как восстановишь прибор, Акмед?

Отдавая листок, Рапсодия твердо посмотрела в глаза королю фирболгов. Он улыбнулся:

– То же самое, что ты попросила сделать меня здесь, в Яриме: постараюсь обеспечить твоим подданным спокойную жизнь.

– И почему я тебе не верю? – покачала головой Рапсодия, вставая с земли и отряхивая красную глину с платья.

– Потому что, несмотря на твой выбор мужа, ты не дура. Пошли. Думаю, после обеда еще осталось немного каши или жаркого, так что вечером, когда вернешься во дворец, ты сможешь с полным основанием поблагодарить Ирмана Карскрика за гостеприимство.

>>

В открытом море

УПРАВЛЯЮЩИЙ СЕНЕШАЛЯ заметил землю раньше матроса, сидевшего в «вороньем гнезде».

– Земля, милорд! – громко крикнул Фергус, стараясь перекрыть рев ветра.

Сенешаль кивнул и вперил сумрачный взгляд в далекий серый горизонт.

– Еще долго? – спросил он капитана, и его голос показался тому каким-то сухим и скрипучим.

– Придется пройти вдоль побережья, милорд. Лиринские земли от Сорболда и Авондерра отделяют очень опасные рифы. До порта Фаллон примерно дней пять или неделя.

Сенешаль кивнул, стараясь заставить замолчать нетерпеливый голос, звучавший у него в голове. Он вслушивался в вой ветра и песню парусов, которые раздувались и снова опадали, и так множество раз за день – с каждым мгновением цель его путешествия становилась все ближе. Он закрыл глаза, позволив солнцу, сияющему на безоблачном небе, коснуться век.

Скоро.

11

Городская площадь, Ярим-Паар

ВОПРЕКИ ВСЕМ УСИЛИЯМ Ирмана Карскрика, когда к вечеру появились Акмед, Грунтор и рудокопы-фирболги, площадь Ярим-Паара была полна народу.

Четвертый отряд армии Ярима был отправлен на помощь первым трем – они выстроились на городской площади вокруг древнего обелиска и оттеснили шумную толпу на примыкающие к площади улицы, подальше от высохшего Энтаденина. Но весть о приближении фирболгов распространилась по столице подобно степному пожару, и по мере того как день стал клониться к вечеру, все больше и больше горожан собиралось на подступах к площади, надеясь хотя бы одним глазком взглянуть на происходящее. К тому моменту когда болги в сопровождении стражников, возглавляемых Таризом, добрались до центра, в Ярим-Пааре царила карнавальная атмосфера, люди размахивали факелами, предаваясь необъяснимому веселью, стоял ужасный шум.

– О, вы только посмотрите! Как много свежего мяса! – громко произнес Грунтор, и солдаты эскорта его услышали. – Ой любит пообедать свежатинкой, они такие сладкие на вкус. Карскрик знает, как достойно встретить фирболгов. Чудесный хозяин, не правда ли, сэр?

Ехавший немного впереди Тариз обернулся и испуганно посмотрел на великана сержанта, а потом перевел взгляд на короля болгов.

– Он ведь шутит, да, ваше величество?

– Наверное, – пожал плечами Акмед. – Грунтор не любит сухое мясо, а в Яриме так давно не было воды, что вы все стали какими-то слишком жилистыми на вид.

– Совершенно верно, – со вздохом согласился Грунтор. – Дайте мне симпатичного, свежего лирина! Вот это лакомство, сочное и вкусное. Впрочем, что-то здесь не видно лириков. Остается надеяться, что местная кухня не так уж плоха.

Стражники эскорта переглянулись, остановили лошадей и спешились.

— Пошлите передовой отряд по Рыночной улице на городскую площадь, соединитесь со вторым отрядом и создайте для нас коридор, – приказал своим солдатам Тариз. – Оттесните любопытных и постарайтесь не слишком топтать этих болванов.

Акмед недовольно прищурился. Если отбросить в сторону рассуждения Рапсодии о его благородстве, он прибыл в Ярим, чтобы заручиться ее помощью в переводе древнего манускрипта и найти мастера, специалиста по витражам. В городе, прославившемся производством изразцов, рассудил он, наверняка можно нанять подходящего человека. Омет заверил Акмеда, что здесь осталось немало мастеров старой школы, вынужденных зарабатывать себе на жизнь более прозаическим способом и мечтающих возродить те дни, когда Ярим поставлял керамику, изразцы и стекло для огромных храмов и государственных учреждений. Так было до Намерьенской войны, положившей всему этому конец. Впрочем, пока на улицах царит такой хаос, отыскать нужного человека не представлялось возможным.

Он оглянулся через плечо на своих солдат. Болги стояли по стойке «смирно» в простых одеяниях, казавшихся невзрачными тряпками по сравнению с красными туниками, кожаными доспехами и рогатыми шлемами солдат армии Ярима. Фирболги смотрели прямо перед собой, на лицах застыла маска терпения, они не обращали ни малейшего внимания на шум, но Акмед чувствовал, что эта огромная многоголосая волнующаяся толпа изрядно действует им на нервы. Казалось, все жители Ярим-Паара собрались в центре города и теперь оглашали воздух смехом и криками в предвкушении небывалого зрелища.

Возле огромных шатров, окружавших Энтаденин, стояла Рапсодия. Она уже начала беспокоиться.

– Жители города сошли с ума, – с тревогой сказала она Эши. Я не уверена, что охрана сумеет уберечь мастеров Акмеда от толпы. Сейчас их обуревает любопытство, но что будет, если их настроение изменится? Если все пересилит страх или ненависть, последствия могут быть непредсказуемыми. Я боюсь, что горожане окажутся слишком навязчивыми, болги могут запаниковать, и…

Эши кивнул, повернулся и вошел в шатер. Он почти сразу же вернулся с мотком веревки в руках.

– Ирман, – обратился Эши к герцогу, в чьих глазах плескалась тревога, а на лице выступил пот, – в шатре достаточно веревок. Свяжите их вместе – хватит на четыре улицы – и отдайте солдатам, чтобы они создали коридор для прохода болгов. Пусть это будет сделано прямо в толпе, причем проход должен быть достаточно широким. Солдат следует расставить внутри веревок, ближайшие к ним горожане будут помогать. Попросите короля фирболгов проявить терпение, обещайте, что вы организуете проход максимально быстро.

Герцог подозвал к себе капитана гвардии, который передал приказ короля намерьенов остальным солдатам. Эши повернулся к Рапсодии:

– Вернись в шатер, Ариа. Они немного покричат и потолкаются, но потом успокоятся.

Он откинул в сторону полог шатра.

– Что ты делаешь?

– Невозможно победить любопытство горожан, спрятав болгов. Из-за неумелых действий Ирмана они привлекают к себе всеобщее внимание. Но мы можем использовать это к своей выгоде. – Он повернулся к капитану гвардии, начавшему натягивать веревки между помостом, на котором они находились, и толпой. – Капитан, позовите своих лучших трубачей.

Последовала серия команд, и вскоре на помосте собрались трубачи.

– Милорд.

– Трубачи, будьте наготове, – обратился к ним Эши. – По моей команде вы сыграете приветствие главе государства.

Затем Эши вновь повернулся к герцогу Яримскому:

– Когда болги войдут в рабочий шатер, прикажите солдатам окружить его плотным кольцом. В результате болги получат надежную защиту, и никто из зрителей не пострадает. Затем сообщите, в котором часу бригады болгов сменяют друг друга.

Карскрик разинул рот.

– Но разумно ли такое решение, милорд? Горожане узнают, когда болги будут приходить и уходить, и начнут собираться именно в эти часы.

– Верно, – согласился Эши, – однако на остальное время они разойдутся по своим делам. Поначалу многие так и будут толпиться на площади, надеясь хоть краешком глаза увидеть болгов, но, поскольку ничего не будет происходить, они сообразят, что лучше вернуться к началу смены. Очень скоро возле шатра останется лишь горстка самых любопытных. – Он успокаивающе похлопал Карскрика по плечу. – Приободритесь, Ирман, это временные трудности, Рапсодия была права, когда сказала вам, что следует относиться к фирболгам как к гостям, а не как к чудовищам, за которыми нужен глаз да глаз. Тогда у вас не возникло бы лишних проблем, а жители Ярим-Паара не проявили бы к ним такого любопытства.

– Да, милорд, – пробормотал Карскрик.

– Ну, трубачи, начинайте, – приказал Эши. – Сыграйте приветственную мелодию, чтобы болги поняли, что их здесь ждут.

Рапсодия выглянула из шатра и рассмеялась.

– Советую сыграть веселый марш «Переломайте им все конечности», – предложила она. – Насколько мне известно, это их любимая песня.

Солдаты довольно быстро справились со своим заданием: они проложили в толпе коридор натянутыми веревками, горожане сами вызвались поддерживать его границы, и в конечном итоге болги сумели без каких-либо происшествий добраться до рабочего шатра.

Когда пологи огромного шатра закрылись за ними, приглушив шум толпы, а солдаты вновь встали в оцепление, Акмед с негодованием обратился к королевской чете и герцогу:

– Возможно, я изначально неправильно вас понял. У меня сложилось впечатление, что нас наняли для работ на пересохшем гейзере, дабы использовать наше мастерство для спасения умирающей от жажды провинции. Если бы я знал, что вам нужен бродячий зверинец или цирк, я бы остался в Илорке, предоставив вам засыхать в своей гадкой пустыне. Среди ваших подданных, Карскрик, я уверен, найдется немало редкостных извращенцев, вы могли бы устроить отличное представление и без нас.

– Приношу самые искренние извинения, ваше величество, – ответил герцог, низко кланяясь, – он явно хотел успокоить короля фирболгов. – Мы не предвидели, с каким интересом отнесутся жители Ярим-Паара к своим соседям с юго-востока. Пожалуйста, простите нашу грубость, она не была намеренной. Скажите, что я могу сделать, чтобы загладить нашу вину?

В свете мерцающих факелов выражение лица короля фирболгов слегка смягчилось. Однако ответил он далеко не сразу.

– Вы можете найти мне мастера по изготовлению витражей, готового за высокую плату отправиться в Илорк. – Теперь голос Акмеда звучал почти спокойно. Он сделал несколько шагов в сторону болгов, но потом остановился и обернулся через плечо. – Только не присылайте безмозглых идиотов, я сыт ими по горло.

Герцог Ярима с сомнением посмотрел на Акмеда:

– Я отправлю своих людей на поиски, но не уверен, что такой мастер найдется.

Акмед подошел к Грунтору.

– С чего начнешь? – спросил он у сержанта. Великан фирболг задумался.

– Нужно очистить шатер от всего лишнего, чтобы я мог осмотреть пересохший источник.

Акмед вернулся к королевской чете и герцогу.

– Пусть все, кроме вас, покинут шатер.

Эши кивнул, заставив герцога замолчать. Затем повернулся к яримским солдатам, оставшимся в шатре:

– Вам следует выйти наружу, господа.

Когда Грунтор подошел к обелиску, все вокруг него, в том числе и огромная толпа, собравшаяся на площади, как будто окуталось серой пеленой. В целой вселенной остались только он и Энтаденин.

Даже в спящем состоянии гейзер, как и сам Грунтор, оставался ребенком Земли: один – рожденный от огня, другой – от воды, удивительные творения, познавшие магию живительного прикосновения своей великой Матери.

Грунтор обошел вокруг обелиска, испытывая удивление и восхищение, и его охватило чувство огромной потери. Каким прекрасным был источник в минуты своей жизни! Мощный столб воды, высотой в два раза превышающий самого Грунтора, бил из каменного основания в сторону заходящего солнца, словно приветствовал далекий океан, до которого были тысячи миль. Болг почти представил себе, как возник обелиск и как он выглядел: слой за слоем разноцветные кольца и полосы всех оттенков алого и розового, желтовато-коричневого, зеленовато-желтого и цвета морской волны, отложения минералов, с каждым годом становившиеся все выше и выше и наконец превратившиеся в самое удивительное сооружение, воздвигнутое Природой.

Теперь обелиск стоял, лишенный жизни, высохший, покрывшийся запекшейся красной глиной, как и весь Ярим, но не покорившийся.

Грунтор перешагнул через разбитые камни бассейна, построенного вокруг фонтана, и медленно, благоговейно приблизился к источнику дающей жизнь воды. Протянув руку, он прикоснулся к его сморщенной плоти.

Пальцы Грунтора легли на потрескавшуюся глину, оказавшуюся неожиданно теплой и податливой. Он заморгал; глаза говорили ему, что гейзер мертв, когда-то влажная глина навсегда засохла, но неразрывная связь с Землей подсказывала, что это не так.

Из глубины обелиска он слышал голос Земли, медленную мелодичную песнь, проникшую в его сознание и омывшую душу. Грунтор вспомнил, как они с Акмедом и Рапсодией, спасаясь от преследователей, плутали по бесконечным корням Сагии, Дерева Мира, и в конце концов попали в новый и тоже прекрасный мир. Песнь, которая рассказывала ему историю Энтаденина, пленила его сердце.

Так Грунтор узнал о рождении провинции, получившей на языке людей название Ярим. Забытая благоприятными ветрами, отутюженная ледником, она расположилась в тени гор, на границе континентов, где в недрах бесплодной земли таились огромные сокровища. Медные и марганцевые руды, железо и райзин, голубой металл, так любимый болгами, которые использовали его при производстве стали, опалы и бесценная соль – все это пряталось под толстым слоем красной глины. Однако сюда не долетали ни прохладный морской бриз, ни холодные ветры с гор, а затвердевшая земля отказывалась отдавать людям свои сокровища.

Грунтор продолжал стоять, не в силах справиться с изумлением, а в его сознании мелькали удивительные образы, песнь становилась мелодичнее, ее ритм быстрее. Теперь он слушал рассказ об Эрим-Рас, Кровавой реке, чьи воды покраснели от марганца. Эрим-Рас слилась с притоком могучего Тарафеля, и их брак привел к появлению прекрасного оазиса. А потом у них родился сын – Энтаденин.

Тарафель, как и любая другая великая река, рассекающая континент, имела сеть подземных притоков, питающих ее русло, и заливные луга, которые тянулись на многие мили. Расположение одного из таких притоков оказалось особенно удачным. В нем соединилась целая сеть подземных ключей, образующих водораздел, – вода сюда поступала из моря через пещеру вулканического происхождения, расположенную на северном побережье Хинтерволда. Пещера находилась в скале, как раз в том месте, где Северное море встречалось с океаном, отчего возникало мощное встречное течение протяженностью в тысячу миль.

Это течение и питало Энтаденин.

Двигаясь на восток, морская вода проходила через ледяные поля Хинтерволда, где очищалась и опреснялась, затем под зеленеющими полями Кандерра, сквозь торфяные болота и суглинки, которые делали земли этой провинции такими плодородными, пока не добиралась до песчаных, богатых минералами и глиной почв Ярима, где решала наконец остановиться. Впрочем, это решение было вызвано наличием практически непреодолимых скал, оставшихся после формирования восточных гор. Отфильтрованная льдом, песком и временем, отразившаяся от подземного барьера, вода, прозрачная и сладкая, оказывалась в ловушке. Ей оставался только один выход – устремиться вверх.

Так и произошло.

Когда Энтаденин родился, он представлял собой маленькую лужицу, с журчанием появляющуюся из земли, но очень скоро превратился в большое грязное болото. Даже если бы рядом находились люди, они бы не обратили внимания на его появление, но прошло еще несколько тысячелетий, прежде чем сюда пришли первые поселенцы. Не слишком монументальное начало, но имеющее важные последствия – вода вырвалась из подземного плена.

Теперь дело было за временем и океанскими течениями, которыми управляли фазы луны. Когда морские течения отдыхали, обретал покой и Энтаденин, и поток превращался в бегущий под полями Кандерра тоненький ручеек, который не мог проделать весь путь до Ярима. Но когда наступало полнолуние, течение меняло свое направление, морская вода устремлялась вперед и вырывалась на волю яростным, сверкающим фонтаном. Так продолжалось в течение тысячелетий, минералы накапливались вокруг гейзера, это естественное ограждение росло и твердело, пока не возник обелиск, получивший имя Энтаденин.

Этот обелиск, сформированный морем и землей, проделавшими немалое путешествие, содержал бесценные минералы, руды и соль. Он стал одним из чудес света: прозрачная вода посреди бескрайней иссушенной пустыни. В гладкой слюде, покрывавшей его стены, отражались далекие звезды – знак его волшебной силы.

Так прошло еще немало тысячелетий. Наконец дающий жизнь источник обнаружили люди, которые тут же принялись его использовать. Вскоре его обожествили, и за ним стали ухаживать жрицы племени шанойнов, происходивших от митлинов. Митлины являлись одной из пяти древнейших рас, они были рождены в начале Времен из стихии Воды. Шанойны получили в наследство способность находить воду в пустыне. Они умели отыскивать места для колодцев, и все решили, что именно им следует поручить заботу об Энтаденине.

Шанойны следили за Фонтаном в Скалах – так на языке Ярима называли Энтаденин. После пробуждения источника на протяжении всего первого дня они не разрешали никому брать воду: в это время она вырывалась с такой силой, что легко могла сломать человеку спину. Шанойны контролировали сбор воды в течение семи дней, получивших название Недели Изобилия, а когда яростно бьющий фонтан превращался в спокойный поток, наступала Неделя Отдыха. Потом течение меняло свое направление, и начиналась Неделя Утраты, когда источником позволяли пользоваться только тем, в чьих семьях имелись серьезно больные или старики. Наконец во время последней фазы луны наступала Неделя Сна, и поток засыпал, дожидаясь, когда луна вернется на небосвод и фонтан забьет с новой силой.

Так проходили год за годом, складываясь в века и тысячелетия, пока не пришел День Перемен.

Внезапно голос Земли изменился, и голова Грунтора резко дернулась. Приятная повторяющая мелодия несла умиротворение. Но теперь все стало иначе: музыка достигла крещендо и внезапно смолкла. Грунтор слышал лишь печальный шепот земли.

На расстоянии многих миль к западу от Энтаденина, почти на границе с Кандерром, находилось одно из опаловых полей Ярима, Збекаглу, что на языке здешних обитателей означало «Конец радуги» или «Место, где небесные цвета касаются земли». Збекаглу в течение столетий являлся неиссякаемым источником сокровищ, его поверхность была вся изрыта шурфами, откуда добывали самоцветы, а потом, когда месторождение истощалось, рудокопы переходили в другое место. Там, где производили раскопки, земля становилась неустойчивой даже на уровне грунтовых вод.

Сильные колебания могли вызвать оползень. Однажды так и случилось, в результате русло потока оказалось полностью засыпанным.

Поскольку это произошло в Неделю Сна, никто ничего не заметил. А потом вода не вернулась. Энтаденин уснул и больше не проснулся.

Рапсодия пересказывала Грунтору легенды Ярима, а еще поведала о том, как жители провинции отреагировали на катастрофу: сначала их охватил ужас, потом они принялись винить друг друга, и наконец наступило тупое оцепенение. Прекрасный город постепенно превращался в пустыню, жара отнимала последние силы. Но они продолжали жить.

Земля тихо поведала Грунтору о дальнейшей судьбе Энтаденина.

Он умирал медленно и мучительно.

Как у великих Деревьев Земли, у огромных каньонов, пробитых реками, у морского прибоя и в любых других местах, где поработала магия стихий, у Энтаденина имелось некое подобие души. В прежние времена он был полон энергии и веселья – созданное природой существо, подверженное чуть ли не человеческим сменам настроения: ревущее от восторга в Неделю Пробуждения, счастливо хохочущее, когда водой наполнялись сосуды, фонтаны и каналы Ярим-Паара. Когда же наступала Неделя Утраты, Энтаденин погружался в размышления о бренности всего сущего. Потом он спокойно засыпал, цикл заканчивался, и снова приходило время чудесного пробуждения.

Красивый обелиск, лишившийся дара воды, – поначалу он просто удивился. Он слышал молитвы людей, чувствовал их беспокойство, хотя и не понимал его причин. Постепенно их уныние передалось Энтаденину, и вскоре он погрузился в пучину отчаяния. Шло время, но вода не возвращалась. Энтаденин мечтал о спасении, обращался с молитвами к своей Матери, но Земля не могла исцелить раны, нанесенные человеком.

Наконец, исполненный горечи, обелиск смирился с неизбежностью. Он продолжал стоять под жарким солнцем, чувствуя, как покидают его остатки влаги день за днем, год за годом, столетие за столетием, постепенно рассыпаясь в прах. Сначала он стал ниже, потом словно усох, и прекрасное многоцветье юности уступило место уродливым, ржавым краскам старости и дряхления. Энтаденин безутешно горевал о каждой капле влаги, которую терял.

Однако он продолжал сопротивляться солнцу и времени.

Его упрямая душа не желала покидать обелиск, по-прежнему высившийся среди выжженной земли Ярима, и кусочки сохранившейся слюды еще изредка поблескивали в лучах безжалостного солнца.

Голова Грунтора закружилась, песня Земли смолкла.

И великан ощутил боль. Связь с могучей стихией, согревавшая его сердце, неожиданно распалась. Удар был так силен, что у него подкосились колени. Грунтор упал, опираясь о землю руками, он бессознательно пытался восстановить контакт, но Земля молчала.

Через мгновение он ощутил, как ему на плечи легли чужие руки. Он отмахнулся, сопротивляясь подступившей к горлу тошноте. Лишь через несколько секунд он собрался с силами и сел, надеясь, что в голове прояснится.

В янтарных глазах Грунтора вновь появился блеск, к нему вернулось зрение, и он увидел перед собой Рапсодию, Акмеда и Эши. Собравшиеся в шатре болги тихонько перешептывались, напуганные слабостью своего могучего сержанта.

Грунтор вновь отмахнулся от руки Акмеда, встал, слегка пошатнулся и сделал несколько глубоких вдохов через широкие ноздри. Затем он повернулся к своему королю и коротко кивнул. Сложная паутина внутренних ходов под обелиском навечно запечатлелась в его сознании.

– Порядок. Вот план: мы отсечем руку в месте сгиба – она почти совсем усохла и стала слишком хрупкой, чтобы выдержать напор.

– Отсечь руку? – вмешался Ирман Карскрик. – Так поступать нельзя, это же священная реликвия!

– Ваша священная реликвия перестала давать воду, — возразил Акмед, стоя спиной к Карскрику и не сводя глаз с Грунтора, который тут же смолк, едва в разговор вступил герцог. – Что вам нужно: мертвое украшение или вода?

Герцог немного подумал и положил руку на плечо короля фирболгов.

– Вы можете дать гарантии, что вода потечет, если я разрешу отсечь руку у обелиска? – с сомнением спросил он.

– Нет, но могу с легкостью гарантировать, что потечет кровь, когда я отсеку вашу руку, – ответил Акмед, глядя на ладонь Карскрика.

– Акмед, – укоризненно произнесла Рапсодия, – прояви хоть немного учтивости.

Король болгов вздохнул, и Карскрик быстро убрал руку.

– Я мало что могу гарантировать, Карскрик. Во всяком случае, вода не входит в этот список. Но я уверен в одном: если вы ничего не станете делать, она точно не появится. Если он говорит, что руку следует отсечь, значит, так и нужно сделать. А теперь, будьте любезны, помолчите немного: нам необходимо выслушать дальнейшие указания.

Герцог кашлянул и кивнул Грунтору.

– Высверлим отверстие в обелиске и заберемся под землю на тридцать ярдов, – продолжил сержант, стирая пот с широкого лба. Его кожа постепенно приобретала свой обычный оттенок, цвет застарелых синяков. – Тогда обелиск выдержит напор вернувшейся воды. Если это произойдет сейчас, обелиск развалится на части. – Он посмотрел на сухой рыжий гейзер. – Дальше проход свободен, настоящий завал находится почти у самой границы с Кандерром. С этой проблемой Ой справится сам, сэр, нет никакого смысла тащить туда людей. Как только они закончат здесь, их можно будет отвести обратно в Илорк, а Ой поедет к границе, расчистит завалы и вернется домой.

– Тебе что-нибудь понадобится? – спросил Акмед.

Великан широко ухмыльнулся, полез в свою сумку и вытащил оттуда небольшую лопатку, поцарапанную и далеко не новую. Весьма довольный собой, он показал ее Акмеду и Рапсодии. Это была Копалка, старая лопата с обрезанным черенком, при помощи которой он пробивал им дорогу во время долгого путешествия под Землей.

Рапсодия рассмеялась:

– Сэр, с этим инструментом Ой справится с любыми завалами.

– Ладно, – хмыкнул Акмед и повернулся к собравшимся в шатре болгам. – Доставайте инструменты и начинайте работать.

Вокруг шатров кольцо оцепления медленно расширялось. Толпу постепенно оттесняли с площади на соседние улицы, откуда уже не было видно, что делают болги внутри шатров, озаренных факелами.

У веревочной границы стояла Эстен, пытавшаяся вместе с другими горожанами подойти поближе и взглянуть на происходящее в шатрах. Она уже собралась уйти, так ничего и не разглядев, когда Дрант коснулся ее локтя и покачал головой, сообщив тем самым, что ни одному из его шпионов не удалось приблизиться к месту работ. Эстен вздохнула и начала пробираться сквозь толпу в сторону пустых улиц.

– У меня не хватает терпения здесь стоять, – пожаловалась она своему будущему преемнику. – Карскрик получал прибыль от всех работ по восстановлению гейзера, проводимых мной до катастрофы. Если болги разбудят Энтаденин, герцог захватит воду, которая по праву должна принадлежать мне. Почему никому не удалось пробраться внутрь? До сих пор стража охотно брала взятки, да и запугать их нетрудно.

– Госпожа, со стражниками Ярима у нас никогда не возникало проблем, – мрачно ответил Дрант. – Но вместе с ними стоят болги, их король привел с собой собственную охрану, и с ними нам не удается договориться.

Темные глаза Эстен сердито сверкнули.

– Я хочу знать, что происходит внутри шатра, – сказала она тихим угрожающим голосом. – Необходимо, чтобы кто-нибудь пробрался внутрь и предотвратил кражу моей воды. До наступления завтрашней ночи, иначе прольется кровь.

12

В БЛИЖАЙШИЕ ТРИ ДНЯ предсказание Эши исполнилось. Болги работали в несколько смен внутри шатра, под которым находился Энтаденин, а обитатели Ярим-Паара удовлетворились наблюдением за тем, как они входят и выходят оттуда.

Зеваки, собиравшиеся на площади в течение первых дней, заметно поостыли, хотя интерес к примитивному народу, который, по словам королевы намерьенов, мог оживить Фонтан в Скалах, не угасал и горожане продолжали толпиться возле шатров. Впрочем, закончивших работу болгов всяких раз сопровождали стражники, и никому не удавалось с ними поговорить. Очень скоро люди поняли, что это болгов охраняют от них, а вовсе не наоборот, и настроение изменилось от презрения и опаски к смущенному интересу.

Льняные палатки, белые как снег в начале работ, очень скоро приобрели красноватый оттенок из-за поднимавшейся в воздух во время бурения глиняной пыли. На фургонах болгов в шатры доставляли мощные деревянные балки, из них рабочие мастерили странные конструкции, которые потом забивали в землю при помощи массивных пестов, приводимых в движение сложными машинами. Их изобрели за столетия до появления Гвиллиама, а затем использовали для строительства туннелей в Канрифе. Жители Ярим-Паара, привыкшие наблюдать за шанойнами, вручную копавшими колодцы, восхищались невиданными инструментами болгов. Впрочем, более мелкие устройства, как и сами работы, они попросту не видели.

Сначала убрали отсеченную руку Энтаденина. Со всеми возможными почестями ее доставили в главную ротонду Дворца Правосудия, украшенную знаменитыми колоннами. Здесь ее выставили для всеобщего обозрения. Поскольку в Яриме не было храма стихий, жителям столицы, чтобы отправить религиозные обряды, приходилось отправляться за сто лиг в Бетани, где в базилике Огня проводил службы Первосвященник Кандерр-Ярима, Ян Стюард. В первый же день посмотреть на реликвию пришло более четырех тысяч человек, в десять раз больше, чем в те дни, когда много лет назад в этой же ротонде выставили для прощания гроб с телом отца Ирмана Карскрика.