Текст книги "Ящик Пандоры. Книги 1 – 2"
Автор книги: Элизабет Гейдж
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 33 страниц)
– Больше всего в мире я люблю ходить в цирк, – доверчиво проговорила она. – Я хожу каждый раз, когда цирк приезжает к нам в город. Одна. Если бы у меня были племянники или племянницы, или мои собственные дети, я бы, конечно, брала их с собой. Но у меня их нет, поэтому я хожу одна. Я ем попкорн и леденцы, и прекрасно провожу время. Никто меня не замечает, так как в цирке всегда полно народу. Вот и все.
Она откинулась назад, глядя на него с любопытством, смешанным с робким и проказливым юмором. У него приподнялись брови.
– Это очень необычное времяпрепровождение, – сказал он. – Я не был в цирке… дольше, чем я могу вспомнить. Я не хочу говорить об этом, на я, по-моему, давно не водил туда своих детей. Я предоставил их матери заниматься этим. Это было, должно быть, больше, чем пятьдесят лет назад. – Он печально замолчал, потом посмотрел в ее зеленые глаза. – Скажите мне, почему вы любите цирк?
Она задумчиво закусила губу, как будто ей загадали загадку.
– Ну, трудно сказать. Есть что-то в его шуме. Этот шум… он может унести все волнения в мире. И клоуны… и девушки, управляющие лошадьми, во всем блеске их костюмов. То, как все кланяются. Это все так глупо, с одной стороны, и так замечательно…
Она помолчала, пытаясь найти выражение своим ощущениям.
– Когда я была совсем маленькой, – сказала она, – мой отец иногда водил меня в цирк в Сант-Луисе. Он умер вскоре после этого, поэтому я никогда не могла это забыть. Там был один исполнитель. Его звали мистер Константин. Он был эквилибрист. Он носил цилиндр и фрак, и монокль, и у него была трость. Когда он выступал, все затихали – или, по крайней мере мне так казалось. Это было очень серьезно и опасно – вы понимаете?
Она смотрела мимо Уинтропа Бонда, ее глаза вспоминали.
– Там, посреди арены стоял фонарь. Старого образца с белым холодным шаровидным абажуром наверху. Он забирался на этот фонарь. Когда он добирался до верха, то делал стойку на одной руке. Тогда же я заметила, что на нем были белые перчатки. Так он балансировал, скрестив ноги над собой, а полы его фрака заворачивались вниз. У него были лакированные туфли, и он носил гетры, – она вздохнула. – У всех, казалось, перехватывало дыхание, пока он не спускался вниз, а потом раздавался взрыв аплодисментов. Он кланялся очень вежливо, и потом опять забирался на фонарь со своей тросточкой. В этот раз он балансировал на кончике тросточки, держа свой цилиндр в другой руке. Он еще больше извивался, чтобы удержать равновесие. Это потрясало зрителей еще больше. Потом он проделывал то же самое со стулом, одна ножка которого стояла на верхнем конце фонаря. И завершался этот номер, когда он балансировал, стоя на одном пальце на этом белом абажуре… Она посмотрела в глаза Уинтропа Бонда.
– Для меня это было всем… и концом всего. Я думала, что это невероятно. Не только из-за его искусства, понимаете, но из-за той элегантности, серьезности, молчания толпы… и огромного облегчения, когда он заканчивал и спускался вниз, живой и невредимый, и снимал свой цилиндр.
Последовала пауза, пока она вспоминала.
– Я умоляла моего бедного папочку водить меня туда так часто, как только возможно, – сказала она, – там я могла опять увидеть мистера Константина. Помнится, мы ходили туда только два или три раза до того, как папа умер, но эти вечера остались навсегда в моей памяти. – Она печально улыбнулась. – Прошли годы прежде, чем я опять попала в цирк. Но там уже не было мистера Константина. Там были только клоуны и слоны, и дамы на лошадях в своей блестящей одежде. Но я все равно люблю бывать там до сих пор.
Она пожала плечами.
– Только теперь я хожу одна. Я научилась любить все номера, даже те, которые мне не очень нравились, когда я была ребенком, такие как дрессированные собаки и медведи. Я люблю улыбки и шум, и всех маленьких детей в зале. Если вы на них посмотрите, то увидите, что они действительно по настоящему боятся, когда только начинают бить в барабан перед сложным трюком. У них так раскрываются глаза…
Она засмеялась немного смущенно над собственной откровенностью и сделала глоток чая.
– Скажите, мистер… Бонд четвертый? – она улыбнулась.
– Зовите меня Уин.
– Хорошо… Уин. Скажите, а что вы любите больше всего? Он немного подумал. Он знал, что ему придется скрыть правду, что ни одна из вещей не значила для него так много, как она описала. Пустота внутри него самого привела к этому.
Он подумал о картинах и воспоминаниях об Эйлин. Он подумал о булочках с прекрасным английским джемом на завтрак; о вечерах, когда он сидел один в своем кресле, читая «Таймс», а в его кабинете горел камин. Нет, все это не было его «любимыми» вещами. Они были частью обыденной жизни для человека, который не жил, а наблюдал, как жизнь проходит мимо него. Они были времяпрепровождением, которое должно было облегчить его путь в могилу.
Но потом он подумал о Напили, и умудрился придумать вполне приемлемую ложь.
– У меня есть местечко на Гавайях, – сказал он. – Напили. Там очень мягкая вода на пляже. Вы можете стоять на берегу, у самой кромки, и чувствовать, как волны чуть-чуть приподнимают вас и потом ставят на место. Другие острова виднеются на горизонте, а вода такая голубая. Это зрелище отвлекает вас ото всех других мыслей.
– Да, – сказала она. – Звучит заманчиво. Последовала еще одна пауза. Что-то похожее в мыслях сближало их, хотя у них и не было слов, чтобы выразить это.
Он заметил намек на меланхолию в ее прекрасных глазах и решил заговорить первым.
– Ваша мать жива? – спросил он. Она покачала головой.
– Они оба умерли в один день. Сгорели в нашем доме в Сент-Луисе. Я была в школе. Учительнице принесли записку. Она отвела меня в кабинет к директору. И там они сказали мне…
Выражение ее лица почти заставило его разрыдаться. Казалось преступлением, что на этих чертах, созданных только для веселья и смеха, отложилось такое откровенное отчаяние. Но она быстро подавила это, будто боясь смутить его, и одарила улыбкой, которая почти избавила его от боли.
Теперь он понял грусть, которую заметил в ее глазах раньше. Это было частью ее, хотя она и пыталась скрыть это под своей жизнерадостностью. Она была чувствительной и глубокой личностью, но не хотела выставлять это напоказ. Это только делало ее еще более недосягаемой.
Так Уинтроп Бонд стал думать о ней уже в этом направлении.
– Скажите, как получилось, что вы работаете на Хэрриса Бьюла? – спросил он.
Он подумал, что перемена темы отвлечет ее от своего горя. Но история, которую она рассказала в этот раз – с добавлением веселого цинизма, чтобы притупить ее резкость – привела его в ужас и убила задумчивое настроение, которое навеяла ее история о цирке.
Она вышла замуж за своего первого босса, Луиса Бенедикта, сразу после окончания колледжа. Она любила его маленькую компанию «Бенедикт Продактс» и только еще осваивала свою профессию в электронном бизнесе, когда компанию поглотила «Американ Энтерпрайз» и Луис Бенедикт был переведен в формальный директорат.
Уинтроп Бонд знал «Американ Энтерпрайз» и подобные ей компании довольно хорошо. Они жили и разрастались, заглатывая маленькие фирмы посредством денежных операций, и приносили мало пользы американскому бизнесу. Ему не надо было объяснять, что стало с маленькой «Бенедикт Продактс», захваченной конгломератом.
Муж Лиз Бенедикт умер от углекислого газа, задохнувшись в собственном гараже, услышав новость, что его компания была распущена «Американ Энтерпрайз». Его жена, как почти все другие работники, была уволена во время реорганизации. Она похоронила его, продала их дом, глубоко вздохнула и приступила к поискам работы. Она нашла ее в «Рейнбоу Консептс», которая работала на Хэрриса Бьюла.
– И вот я здесь, – заключила она весело, стараясь скрыть свою боль и смело смотреть в будущее.
– У вас не было детей? – осмелился спросить Уин.
Она покачала головой с немного извиняющейся улыбкой. За ней он мог заметить безграничное сожаление.
– Луис был такой занятой, – сказала она. – Он так любил компанию. И конечно, мы считали, что у нас предостаточно времени. Я была так молода… Потом, когда нас поглотили, у нас больше не оставалось времени ни на что другое, как на волнения. А потом Луис умер.
Уинтроп Бонд задумался. Эта девочка пережила такие ужасные вещи. Его собственные трагедии казались детскими игрушками по сравнению со смертями, которые осиротили ее дважды, так как ее муж, судя по тому, как она о нем говорила, был ей как второй отец, добрый человек, в защите и помощи которого она нуждалась.
Несмотря на такое прошлое, у нее сохранилась теплота характера, которая, казалось, делала ее очень храброй и трогательной.
– Скажите, – проговорил он, ища более подходящую тему для разговора, – наверно, есть еще что-то, что вы любите, кроме цирка? В конце концов человек не может ходить в цирк каждый день.
Она засмеялась.
– Вы правы, что решили поговорить об этом. Так, дайте подумать… Я думаю, я люблю гулять. Я, бывало, ходила пешком на работу в Сакраменто, и все еще продолжаю. Я хожу в парк и брожу по дорожкам; я люблю смотреть, как играют дети, – она вздохнула. – Я люблю гулять по Нью-Йорку, но все твердят мне, что это опасно.
– Совсем нет, – сказал Уинтроп Бонд, захваченный внезапной мыслью. – Нью-Йорк прекрасное место для прогулок. Только надо знать, как по нему ходить.
Он наклонился вперед, удивленный своей собственной смелостью.
– Вы разрешите мне показать?
Ее глаза расширились.
– Вы имеете в виду сейчас? – спросила она. – Сегодня вечером?
Он кивнул.
– А почему нет? Мы оба уже по горло сыты этим приемом. У меня так кровь остановливается от сиденья в этом кресле, словно я старик. И я уверен, свежий воздух принесет вам пользу. Что вы скажете?
Она, казалось, сомневалась. Она, должно быть думала, что еще не слишком хорошо его знала, и у нее были обязательства перед ее боссом и этой встречей.
– Я отвезу вас в гостиницу, как только вы пожелаете, – сказал он. – Я знаю, завтра вам надо отдохнуть. – Он нахмурился, глядя на часы. – Конечно, уже довольно поздно. Если вы устали, то я действительно не хочу удерживать вас…
В глубине души ему было жаль, что он сказал эти последние слова. Но было уже поздно брать их назад.
Она, казалось, решилась. Потом она улыбнулась.
– Я совсем не устала. Буду очень рада пройтись с вами.
– Договорились, – он уже стоял, протягивая ей руку, чтобы помочь подняться. Когда ее пальцы сжались вокруг его, он почувствовал себя на десять лет моложе, чем ему казалось полчаса назад.
Несмотря на поздний час они медленно прогуливались по Пятой авеню. Шофер Уина, большой чернокожий атлет с лицом, идеально подходящим для отпугивания прохожих, следовал за ними на расстоянии двенадцати ярдов в «роллс-ройсе» 1947 года, который был любимой машиной Эйлин.
Возбужденная романтичностью этой прогулки с эскортом, Лиз Бенедикт болтала с Уином о своей работе и надеждах на будущее. На его вопросы она отвечала, что провела свое детство в Сент-Луисе и Калифорнии, о том как она росла у своих родственников, о школе, которую она посещала. И опять в ее описаниях ему чудился такой оптимизм, что ему пришлось призвать на помощь все свое воображение, чтобы представить, насколько действительно трагичным было то, что она осиротела, а потом овдовела.
Он позвонил из Республиканского клуба, когда они уходили оттуда, и теперь удивил ее, пригласив в столовую наверху Бонд Билдинг в Рокфеллеровском центре закусить холодным салатом из лобстеров, икрой и выпить шампанского. Испытывая трепет перед ее окружением в этот момент, Лиза упрекнула его за то, что он так о ней беспокоится. Он просто улыбнулся, восхищенный ее прекрасным лицом в свете свечей.
Была полночь, когда он спросил ее, не желает ли она уйти.
Казалось, было еще слишком рано отпускать ее, но в то же время слишком поздно, чтобы задерживать. Она неохотно кивнула, и они покинули небоскреб через выход, ведущий на Шестую авеню.
На пути в ее гостиницу Уин в основном молчал. Он был подавлен и чувствовал, что надо что-то срочно предпринять. У него было такое ощущение, будто он всю жизнь знал эту девочку. Наблюдать, как она исчезнет в Сант-Реджис, чтобы больше никогда ее не увидеть, было слишком жестоким наказанием за удовольствие, которое он получил от этого волшебного вечера, проведенного с ней.
– И когда вы вернетесь в Аризону? – спросил он, наконец, немного боясь услышать ответ.
– Послезавтра, – сказала она. – У нас еще должна состояться наша собственная встреча, в Нью-Йорке. Не очень-то весело, но мне надо быть там.
– Передайте от меня привет Хэррису Бьюлу, когда вы его увидите, хорошо? – попросил он. – Прошло уже много времени…
– Конечно, передам! – сказала она. – Он будет потрясен. Он так часто говорил о вас.
– Хорошо…
Он немного помолчал, собираясь с мужеством.
– Интересно, – начал он, – будете ли вы так добры оказать мне еще одну услугу.
Она любезно посмотрела на него.
– Когда вы опять приедете в Нью-Йорк по работе, – сказал он, – я надеюсь, вы дадите мне об этом знать. – Он нервно рассмеялся. – Я мог бы использовать более эффективно связь с Рейнбоу и Хэррисом, чем раньше. Я бы хотел увидеть вас…
По выражению ее лица было видно, что его уловка не обманула ее.
– Я не очень хороший обманщик, да? – спросил он. – Тогда дайте мне попробовать сказать правду, Лиза. Я сегодня ужасно хорошо провел время. Знаете, я не был в этой столовой в нерабочие часы с тех пор, как это здание было построено. Мне невыносимо думать, что это не повторится. Это звучит эгоистично, я знаю. Но если бы вы могли обещать, что зайдете ко мне в следующий раз, то доставили бы старику огромное удовольствие.
– Вы не старик, – эти слова были сказаны серьезно и сопровождались улыбкой, которая тронула его сердце и наполнила его приятным смущением. – Я буду рада встретиться с вами в любое время. В конце концов, – сказала она, дотрагиваясь до его руки, – не может же девушка гулять одна по Пятой авеню в такой поздний час.
Радость, подаренная ее словами, сопровождала его всю дорогу до Сант-Реджис, и облегчила страдания, когда он наблюдал, как она исчезает в гостинице. На обратной дороге его обуревали противоречивые чувства, схожие с воодушевлением школьника и стыдом старика, который не знает, как вести себя в этом возрасте.
И когда он оказался в своем родном кабинете с картинами Ренуара на стенах, то почувствовал, что недалек от депрессии. Надежда опять увидеть Лизу Бенедикт не могла изменить тот факт, что она все равно уезжала, и, возможно, еще долго не вернется. У нее была своя жизнь на западе, жизнь, в которой, наверняка, был молодой человек, планы на будущее. Обещала она или нет, вероятно, он уже никогда ее не увидит.
Внезапно одиночество показалось Уину более болезненным, чем когда бы то ни было после смерти Эйлин. Он налил себе крепкого коньяку, несмотря на поздний час, и бродил по дому в смокинге, не находя себе места. Ему была невыносима мысль, что он позволит ускользнуть Лизе прямо сквозь пальцы. Но у него не было ни предлога, ни мужества, чтобы удержать ее.
Наконец, удрученный, он уселся в кресло, ощущая внутри себя теплоту напитка и окидывая комнату рассеянным взглядом. Ловушка его одиночества казалась ему теперь такой безнадежной и незнакомой. Книги, картины, старая мебель…
Вдруг его взгляд остановился на сегодняшней «Таймс», которую оставил слуга для него на обычном месте. Он взял ее и начал листать страницы, как будто ища что-то, что могло бы его спасти.
Он не знал, чего он ищет. Но еще до того, как он понял это, перед его глазами, как по волшебству, возник ответ. Это было объявление в отделе развлечений.
СМОТРИТЕ ВЕЛИЧАЙШЕЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ НА ЗЕМЛЕ! ОСТАЛОСЬ ТОЛЬКО ШЕСТЬ ДНЕЙ!
Облегченно вздохнув, Уинтроп Бонд улыбнулся. Все решилось само собой.
В городе гастролировал цирк.
XIX
5 марта, 1955 года
Лаура ехала в особняк Дианы Столворт на Пятой Авеню.
Она сидела на заднем сидении большого белого лимузина, специально присланного Дианой за ней к магазину. Рядом с ней лежали коробки с многочисленными весенними и летними нарядами, с которыми у Дианы были связаны грандиозные планы. Диана ничего не рассказала Лауре, но элегантность покроя, который они вместе составили, была ярким свидетельством их предназначения. Два строгих деловых костюма, два вечерних платья из тончайшего китайского шелка, двое брюк для вечеринок и развлечений, две сексуальные пижамы, несомненно предназначенные для проведения романтического вечера дома.
Все вместе эти вещи могли свидетельствовать только о том, что в самое ближайшее время публично объявят о помолвке прекрасной девушки и мужчины, которого она любит. Лаура была почти уверена, что Диана скоро будет официально помолвлена.
Лаура вложила в эти наряды всю свою душу и очень много времени потратила на их обдумывание. Она это делала не только потому, что стольким была обязана Диане, но и потому, что Диана все больше и больше нравилась ей.
Когда шесть месяцев назад Диана впервые появилась в ее магазине, Лаура уже приготовилась встретить самую высокомерную и самовлюбленную особу среди всех богатых женщин, чьи малейшие капризы она должна с готовностью выполнять ради их покровительства. Диана была даже еще более важной персоной, чем все остальные. Она очень выделялась среди своего общества, она часто демонстрировала парижские наряды на страницах «Моды» и «Харперс Базар». С Дианой в любом случае нужно было обращаться, как с хрустальным сосудом.
И на самом деле, когда Диана осматривала магазин, пока Лаура снимала необходимые мерки, она казалась холодной и неприступной. Постоянного клиента лучших парижских салонов, Диану навряд ли могло поразить неофициальное и людное заведение Лауры. Она спокойно сидела, пока Лаура делала первоначальные наброски, и вела совершенно простую и обыденную беседу с подругой, с которой пришла.
Это было довольно странно, но высокомерный вид Дианы и тот снобизм, который она проявляла в беседе с подругой, не заставили Лауру невзлюбить ее. Лаура чувствовала, что за маской неприступной леди высшего сословия скрывается нежное, чем-то обеспокоенное и легко ранимое существо. Ее холодный и насмешливый вид, за которым Лаура угадывала страх, был лишь внешней оболочкой, необходимой ей для создания образа идеальной светской леди. Казалось, что больше всего на свете она нуждается в чьей-нибудь поддержке и утешении.
Лаура была рада помочь Диане, она была тронута тем, что у такой красивой женщины, которой восхищаются все мужчины, так много личных тревог и забот.
Лаура сумела найти ту тоненькую ниточку, которая связывала внешний образ Дианы с ее сущностью, и отразила это в своих набросках.
К удивлению Лауры, Диана пришла в восторг от рисунков, и тут же дама высшего общества уступила место восторженной школьнице. Очень скоро обе женщины перешли от обсуждения общих деталей нарядов к предметам более конкретным: ткань, отделка, аксессуары. Хотя Диана была очень требовательным клиентом и, конечно же, ее не волновал вопрос о денежном счете, она была очень уступчивой в отношении изменений моделей. Она явно предпочитала, чтобы Лаура следовала своему художественному чутью в моделировании ее нарядов.
Диана хотела стать другом Лауры, а не только получать хорошие наряды и удовольствие от ее работы. Это приятно отличало ее от других богатых клиенток, и Лаура старалась сделать все в лучшем виде. Ее одежда смягчала черты Дианы, ее холодный и надменный вид; в одежде Лауры Диана казалась новым человеком, по сравнению с тем образом, который создавала вся ее коллекция модной и шикарной одежды.
Диана была в таком восторге, что сумела убедить издательство «Мода» позволить ей написать статью о работе Лауры с демонстрацией ее коллекций. Номер выходил в этом месяце, и Лаура не могла не осознавать, насколько он был важен для будущего ее салона. Заметка в «Моде», напечатанная с одобрения Дианы Столворт, означала, что известность Лауры распространится среди высшего света, что обещало много хороших заказов.
С того первого визита Диана приходила к Лауре еще несколько раз, заказывая каждый раз все новые и новые наряды. Диана была в таком восторге от работ Лауры, что невольно закрадывалось чувство недосказанности. Лауре казалось, что Диана хотела, чтобы в ее моделях было еще что-то, чего она не могла или не хотела обозначить открыто.
Лаура начала подозревать, что это «что-то» – особое настроение, которое должно притягивать будущего мужа Дианы, Хэйдона Ланкастера. Было хорошо известно, что долгая дружба Дианы с красивым молодым орденоносцем, получившим назначение при Эйзенхауэре, должна скоро привести к официальной помолвке. Из-за внимания, какое Диана уделяла всем мелочам в своих туалетах, и обеспокоенности тем, как она будет в них выглядеть, можно было предположить, что у нее были причины для такого волнения по поводу будущей помолвки.
Лаура не удивилась, когда Диана попросила ее привезти последние заказы домой для того, чтобы примерить их в знакомой обстановке.
Диана несомненно хотела выглядеть идеально. Лаура была рада угодить ей в этом.
Лаура имела очень приблизительное представление о бизнесе Столвортов. Ей казалось, что он был связан с химией, но она не была в этом уверена.
Великолепие дома, возникшего перед глазами Лауры, поразило ее воображение. Дом был построен в неоклассическом стиле; он напоминал Лауре те великие европейские особняки, которые она видела на картинах в учебниках по архитектуре, когда училась в колледже. Было похоже, что подъезд, с его массивными колоннами и антаблементами, построили еще много веков назад. Это был шестиэтажный особняк, украшенный фронтонами и пилястрами.
Лаура спрашивала себя, действительно ли такие места могут существовать в Нью-Йорке, городе, который, как ей казалось, она очень хорошо знала. Они остановились перед домом; шофер и слуга в ливрее помогли ей выйти из машины, а потом аккуратно взяли ее коробки и понесли в дом. Лаура увидела лужайку со скульптурами и представила себе, как летом там проходят вечеринки, совершенно скрытые от бурной жизни в городе высокими гранитными стенами, окружающими дом.
– Прошу вас, мадам, следуйте за мной, – сказал дворецкий, открывая дверь. – Мисс Диана ждет вас.
Лаура знала, что она вошла с заднего входа, и потому не видела фасада особняка, специально оформленного для приема гостей. Тем не менее то, что она уже увидела, было потрясающе. Дворецкий провел ее по холлу, в котором стояли маленькие столики и стулья, принадлежащие разным эпохам, антикварная ценность которых, должно быть, исчислялась в астрономических суммах. Резные столики были сделаны из орехового и красного дерева, некоторые из них с мраморной поверхностью, на них стоял фарфор, как европейский, так и восточный, который Лаура даже не могла оценить. На стенах висели картины художников, которых она изучала в колледже: Мэри Кассэт, Шагал, Матисс. Каждая была в красивой рамке и подсвечена специальными незаметными лампами.
Лаура была поражена, когда проходила мимо этих бесценных произведений искусства. Она с трудом могла поверить, что такими сокровищами может владеть одна семья. Лаура не могла удержаться от мысли, сколько Столворты заплатили за эти работы на парижских и лондонских аукционах.
Увидев эти картины, Лаура испытала не только благоговение перед ними, но и какую-то печаль. Казалось, картины находились в заключении еще большем, чем в музее. Лаура знала, что обитатели дома быстро проходят по этому холлу, спеша на встречи и совещания, и совершенно не обращают внимания на эти, уже сделавшиеся привычными глазу полотна, на которые студенты с восхищением смотрели бы часами; они висели здесь никем незамеченные, превратившись в обычные предметы интерьера.
Дворецкий вместе с Лаурой поднялся в маленьком лифте наверх, и там он проводил ее в ярко освещенный салон. На полу лежали красивые ковры, стояла шикарная мебель, а на стенах висел ряд европейских пейзажей восемнадцатого века в тяжелых позолоченных рамах и несколько портретов американских родственников и предков Столвортов. На одной из стен висел красивый гобелен Обюссона; а коллекция фарфора была еще более внушительна, чем внизу в холле.
– Мисс Диана сейчас будет здесь, мадам, – сказал дворецкий. – Хотите что-нибудь выпить?
– Нет спасибо. Все хорошо.
Лаура посмотрела в высокое во французском стиле окно. Из комнаты открывался восхитительный вид на Парк с прудом Консерватории, была видна пристань и озера дальше. По дорожкам прогуливались пешеходы и проносились мотоциклисты. Прелесть Парка, который был как будто запечатлен на фотографии, нельзя было увидеть с первого этажа. Совершенно очевидно, что Нью-Йорк вел двойную жизнь. Например, сейчас Лаура видела город с новой стороны, о существовании которой не знала раньше, ибо этот город был так далек от нее.
Лучи солнца слабо поблескивали на предметах в салоне. Это была большая комната, около тридцати футов в длину и, очевидно, сюда приглашались гости, которые не были близко знакомы с семьей. Обстановка была хотя и очень красивой, но в ней не чувствовалось домашней теплоты.
Кроме портретов на стене, единственным свидетельством того, что здесь жила семья, было несколько фотографий, стоящих на письменном столе. Лаура подошла ближе, чтобы лучше рассмотреть их. На них были изображены члены семьи в разном возрасте.
Там был очаровательный портрет Дианы и ее двух сестер. Они были гораздо старше ее, потому что на фотографии они уже были подростками, а Диана – только маленькой улыбающейся девочкой лет шести, которая казалась очень смущенной из-за своего коротенького платьица.
Лаура знала имена сестер: Кристина и Джилберта – Диана как-то упоминала их в разговоре; но Лаура не знала, кто из них был на фотографии. Каждая из сестер была завидной невестой в свое время, и обе они удачно вышли замуж, так что в бизнес Столвортов влились новые компании.
Диана, самая младшая, была и самой красивой, самой избалованной и самой любимой из трех сестер. Ее чистые голубые глаза, стройная фигура, шелковистые светлые волосы покорили всех. По общему мнению, она была названа самой восхитительной и желанной девушкой поколения.
Хотя Диана не блистала академическими знаниями в школе в Европе или у Смита, но несколько ее детских поэм, рассказов и эссе были опубликованы на страницах «Моды» и «Харперс Базар». Высшее сословие Америки смотрело на Диану, как на умное и многообещающее создание, законченное в своем совершенстве.
На маленьком столе также стояли фотографии сестер Дианы с их мужьями и сделанный несколько лет назад семейный портрет, где были изображены и их родители. Миссис Столворт с чувством собственного достоинства смотрела с фотографии на Лауру. У нее были широко посаженные глаза и темные волосы. Их дочери унаследовали светлые волосы от своего отца, высокого блондина с чисто выбритым подбородком и с резкими чертами лица.
Мистер Столворт выглядел могущественным человеком, который привык получать то, что хотел. Тем не менее, Лаура не могла не заметить, что на фотографии не хватало того, что было самым важным в глазах мистера Столворта и всего высшего общества, – на фотографии не было сына.
Этот секрет гладкая поверхность фотографии пыталась не выдать. У мистера Столворта – Лаура не знала его имени – не было сына, который бы унаследовал его фамилию и был продолжателем рода. Можно было почти почувствовать, какие усилия он прилагал, чтобы скрыть свое разочарование, когда он с отцовской гордостью смотрел на трех своих дочерей.
Как интересны могут быть фотографии, подумала Лаура. На этих портретах она видела не только материнские и отцовские черты, в разной степени проявившиеся в трех дочерях, но и едва уловимое взаимодействие личности и родственных отношений, связывающее их в одно целое – семью, и возможно, противопоставляющее их друг другу.
Очевидно, члены семьи пытались скрыть свою душу за заученными улыбками для фотографий. Но у них это не получилось. По их глазам, выражению лиц, позам можно было узнать о самых сокровенных тайнах их души и характера, которые были удивительно интересны. В какой-то степени даже более интересны, чем сам человек, вооруженный, как это и должно быть, социальными представлениями и линией поведения, принятыми в высшем обществе.
Думая об этом, Лаура перевела взгляд на сделанную совсем недавно фотографию Дианы. На ней была изображена женщина лет двадцати трех, спокойная и уравновешенная, смотрящая так, как будто весь мир лежал у ее ног. Но за этой классической позой Лаура опять почувствовала ту обеспокоенность, которая так поразила ее в Диане в первый день их встречи. Она пряталась в тени ее идеально сидящего платья и драгоценностей, как отражение облаков, плывущее по рябой поверхности глубокого озера.
Лаура думала, что теперь она понимает, эта Диана была на виду у всего высшего света, так же как, например, королевская семья в Англии, каждый ребенок которой должен вырасти и жениться под неусыпным вниманием целой нации. Этапы молодости и взросления Дианы были так же хорошо известны публике, как и ее собственной семье.
Какая женщина сможет быть уверенной в себе, каждый день ощущая давление этого испытующего взгляда на ее жизнь? Разве могла она быть уверенной, что ее поведение удовлетворяет ожиданиям стольких людей?
Как можно жить среди всех этих бесценных внешних атрибутов богатства и традиций, не будучи подавленным ими и историей, связанной с ними? Как могла Диана бороться за сохранение собственной личности в такой трясине формальных обязательств и поведения?
Лаура смотрела на семейные фотографии и размышляла о выводах, которые она неожиданно сделала под влиянием дома Дианы, как вдруг неожиданный звук прервал ход ее мыслей и привлек к себе внимание. Он был похож на громкий вздох, или, может быть, стон от боли.
Несмотря на то, что Лаура боялась покинуть место, где ей сказали оставаться, она осмелилась тихонько выйти из салона и подойти к комнате рядом. Звук стал более отчетливым, когда она подошла ближе. Было похоже, будто его издает человек, прилагающий огромные усилия, чтобы сделать что-то. Лаура не могла даже представить, что происходило в комнате, если только там кто-нибудь не передвигал мебель или не чинил какую-нибудь сложную вещь.
В нерешительности Лаура заглянула в комнату и увидела удивительную картину. Посреди комнаты, мебель которой была менее массивной и громоздкой, а портреты миссис Столворт и девочек висели на стенах, стоял мужчина в пропитанном потом костюме и его фигура ясно виднелась на фоне окна.
Лаура была очень удивлена.
Мужчина стоял на руках.
Она ничего не говорила и молча наблюдала, как он медленно ходил из одного конца комнаты в другой; его ноги были согнуты в коленях, а походка была легкой и даже, можно сказать, ритмичной, когда он аккуратно обходил стулья, кресла и столы, чтобы не задеть и не разбить ничего.
