Текст книги "Ящик Пандоры. Книги 1 – 2"
Автор книги: Элизабет Гейдж
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 33 страниц)
VII
Десятого ноября Лиз была очень занята, завершая анализ рынка «Телетех» за осень и готовясь к отпуску.
Она была слишком возбуждена, чтобы сосредоточиться на работе, так как знала, что через несколько недель ее жизнь абсолютно изменится. Она и Спенсер Кейн решили, что приводить в исполнение новый план надо до Дня Благодарения. Он убедил ее, что Пенн Маккормик контролирует достаточное число голосов, чтобы заключить сделку.
Перед рождеством Лиз и Спенсер Кейн станут служащими новой корпорации. Хотя они еще не решили вопрос о названии, она знала, что компания будет видной и значительной частью «Американ Энтерпрайз». Она сама будет контролировать мельчайшие части операции, но управление и власть ей придется разделить со Спенсером, что вовсе ее не беспокоило, так как она была совершенно уверена в своей способности заставить его делать то, что ей надо, по крайней мере в ближайшем будущем.
Чашка горячего кофе стояла на столе, Лиз как обычно разбирала почту, когда заметила письмо, адресованное ей директором Нью-Йоркского отделения «Американ Энтерпрайз».
Она вскрыла его. Сначала в его содержание было так трудно поверить, что ей пришлось протереть глаза и прочитать текст уже более внимательно.
«Уважаемая миссис Бенедикт!
«Американ Энтерпрайз» от своего имени искренне благодарит Вас за прекрасную работу в «Телетех».
Из-за важной реорганизации, проводящейся в нашей корпорации, Ваша компания будет распущена в пользу вновь созданного предприятия. Все исполнительные должности в «Телетехе», включая и Вашу, будут ликвидированы, и будет набран новый штат для выполнения функций, ранее предписанных «Телетеху».
«Американ Энтерпрайз Корпорейшн» желает Вам успехов в Вашей будущей карьере на другом месте и выражает благодарность за Вашу работу».
Письмо было подписано директором, и заверено подписью президента «Американ Энтерпрайз» Чарльза Повелла.
Телефонная трубка оказалась в руках Лиз еще до того, как она полностью осознала новость. Она немедленно набрала номер Спенсера Кейна в Майами.
– Офис мистера Кейна, – ответила секретарша.
– Это Лиз Бенедикт из «Телетех» в Калифорнии, – сказала Лиз, – попросите мистера Кейна.
– Минутку, – последовала пауза. Лиз постукивала пальцем по столу, злая и сконфуженная. Она предполагала, что увольнение, объявленное в письме, относилось ко всем служащим «Телетеха», но что ее позиция в «Американ Энтерпрайз» будет сохранена и передана в другую отрасль. Ей не нравилось считаться уволенной, пусть даже временно.
– Миссис Бенедикт, – прозвучал голос секретарши на линии. – Мистер Кейн на совещании. Он может вам сам перезвонить?
– Вы сказали ему, что это Лиз Бенедикт? – спросила Лиз. – Он захочет говорить со мной. Я подожду.
– Минутку, – голос секретарши звучал холодно. Последовала долгая пауза.
– Очень жаль, – сказала секретарша, – но мистер Кейн не может подойти сейчас. Мне придется оставить ему записку. О чем вы хотели поговорить?
Лиз повесила трубку, не ответив.
Она поняла, что произошло. Теперь Спенсера Кейна для нее никогда не будет дома. И сам он не позвонит и не ответит на ее звонок.
Она была уволена. Письмо из Нью-Йорка не было ошибкой. Игра за власть происходила на высших уровнях «Американ Энтерпрайз».
И она проиграла.
«Уолл Стрит Джорнел» от того же числа, доставленный вместе с письмом об увольнении Лиз, объяснил ей подробнее то, что было и так уже наполовину понятно. Статья об этом была помещена на пятой странице.
«Создание нового отдела „Американ Энтерпрайз“
Правление корпорации «Американ Энтерпрайз» объявило сегодня о создании нового отдела, который будет заниматься развитием телевизионной технологии, и возможно проектированием производства цветных телевизоров, как продукта потребления.
Новый отдел, под названием «Телтрон», будет расположен в Бостоне. Возглавлять этот отдел будет Спенсер М. Кейн, который в данный момент является вице-президентом по финансовым вопросам «Ранд Индастри» и ранее был служащим нескольких компаний «Американ Энтерпрайз».
«Мы полагаем, что этот новый отдел будет одним из самых важных в нашей корпорации, – сказал Чарльз Повелл, президент „Американ Энтерпрайз“. – Спенсер Кейн один из наших наиболее способных и энергичных сотрудников. Его знание финансов и рынка равно его опыту в сфере телевизионной технологии.»
«Я взволнован этим назначением, – сказал Кейн в интервью по телефону. – Цветное телевидение – это ключ к будущему развитию средств массовой информации, я с нетерпением ожидаю начала работы с моими коллегами в „Американ Энтерпрайз“, чтобы убедиться, что мы находимся на переднем фланге этой революции.»
Лиз уронила газету на стол. На нее с фотографий смотрели улыбающиеся лица Спенсера Кейна и Чарльза Повелла.
Теперь она все поняла. Ее увольнение было окончательным и бесповоротным. Она не входила в планы «Американ Энтерпрайз», касающиеся нового отдела. Кейн все-таки обошел ее.
Даже в этот ужасный момент, когда под угрозу была поставлена ее карьера и само существование, Лиз хватило выдержки, чтобы проанализировать ситуацию критически, и оценить, как ее обыграли.
Кейн пошел на риск в бизнесе. Он знал, что теряя Лиз, он уменьшает способности своей новой компании вводить что-то новое. Он знал, что никогда не сможет работать так же профессионально и свободно, как если бы с ним рядом были вдохновляющие идеи и ум Лиз.
Но, будучи опытным человеком в мире бизнеса, Кейн понимал, что талант Лиз шел рука об руку с ее амбициями. Связать свою карьеру с ней было для него опасно. Рано или поздно она решит обойти его, как обошла Лу, и как он сам блестяще проделал это сегодня, обойдя ей.
Он поступил благоразумно. Он предпочел власть и положение в обществе мукам творчества. Он использовал Лиз на том этапе, где она была ему нужна, а потом выбросил ее. Если его дальнейшая деятельность в телевидении зависела только от Лиз, то положение, которое он сейчас занимал в «Американ Энтерпрайз», являлось гораздо более прочным.
Кейн был амбициозным человеком. Цветное телевидение было для него лишь очередной ступенькой. Если он преуспеет здесь и сумеет сконцентрировать в своих руках достаточно власти в конгломерате, то в один прекрасный день он сможет стать президентом «Американ Энтерпрайз» или, по крайней мере, одним из основных членов правления, как его друг Пенн Маккормик, от которого это, очевидно, зависело. Если бы Кейн зависел от Лиз, то, возможно, она поднялась бы до этих высот, а он проиграл бы.
Лиз улыбнулась, подумав, каким расчетливым, каким мудрым оказался Спенсер. Она не могла отрицать, что все это время в глубине души лелеяла план, как сама выбросит его на помойку, лишь только обретет контроль над телевизионным рынком, который сделает ее достаточно сильной, чтобы обходиться без него. Он слишком хорошо понял ее.
Главная ее ошибка состояла в том, что она доказала превосходство над ним ее ума и объяснила ему, насколько необходим он ей для осуществления технических нововведений, которыми она могла обеспечить новую компанию.
Что еще хуже, она слишком верила в свою власть над ним.
Вернувшись мысленно к их сексуальным отношениям, она должна была признать его вероломство. Здесь он внешне проявлял такую зависимость от нее, какую она только могла вообразить. Самый больной удар был нанесен по женскому самолюбию и тщеславию.
Она вспомнила их первую ночь, когда она почувствовала, что ему нужно, и сделала все так, чтобы заставить его зависеть от нее. Она знала, что было что-то невидимое и таинственное в его сексуальной жизни, что-то, что он скрывал, но она убедила себя, что раскрыла все это в первую же ночь.
Итак, она ошиблась. Спенсер припрятал ловушку, о которой она не знала. И он всегда что-то скрывал. Он все время играл.
Он оказался умнее ее в постели, так же как и в игре в покер на чемпионате корпорации. Это она открыла ему слишком много своих карт и заплатила за это.
Это было тщательно продуманное унижение. Несомненно, ему доставило огромное удовольствие уволить ее этим холодным письмом в тот же день, как был распущен «Телетех». Он хотел, чтобы она к тому же узнала о судьбе своей компании из газет.
Она оглядела свой офис, изучая картины на стенах, вид города из окна, фотографию Лу у себя на столе. Тем временем снаружи до нее доносились телефонные звонки и назойливые голоса из других комнат и коридора. Новости о конце «Телетеха», должно быть, молнией распространились среди напуганных служащих. Ее телефон звонил не переставая. Она не обращала на него внимания.
Именно сюда, в это самое здание, она пришла к Лу как Лиз Деймерон, невинная юная выпускница колледжа, и получила работу младшего ассистента в «Бенедикт Продактс». Именно отсюда она начала свое восхождение, безошибочно забирая контроль над компанией в свои руки и передавая ее «Американ Энтерпрайз».
Все, чего она достигла, брало свое начало отсюда. И теперь у нее это отняли.
Она посмотрела на полки, заставленные докладами, проектами и исследовательскими работами, все, чему она посвятила себя в «Телетехе». Пришло время освободить их, время сказать «прощай» компании, которую она построила на руинах «Бенедикт Продактс».
Усилием воли Лиз подавила раздражение, бурлящее внутри нее. Сегодня она будет спокойна. Она не выйдет из равновесия. Пока она оставит поле битвы победителю. Но завтра – другое дело. Никто не мог предсказать будущего. Это и только это было окончательным законом бизнеса.
Она посмотрела на фотографию улыбающегося Спенсера Кейна в газете. «Я буду преследовать тебя, Спенс», – пробормотала она.
Но второе должно следовать за первым. Она перевела взгляд с фотографии Кейна на недавно сделанный портрет Лу, который она держала у себя на столе. Фотографу пришлось кое-что подретушировать, чтобы скрыть болезненный цвет и дряблость кожи ее мужа. Несмотря на все усилия, Лу выглядел как жалкая тень человека, бывшего когда-то руководителем, шут, замаскированный под персону, имеющую вес в обществе.
Лиз подумала о своем муже. Несмотря на все ее протесты, он давно изменил завещание, оставив половину своего состояния Барбаре и детям. То, что осталось, насчитывало немного. Едва ли достаточно, чтобы содержать такую женщину как Лиз, покупать ей одежду и иметь хороший дом.
Лиз подумала о своем будущем. Деловой мир повернулся к ней спиной, и теперь лишь она сама могла сделать так, чтобы его отношение к ней изменилось. Ей предстоял долгий путь, и действовать надо было быстро и ловко. Пришло время действовать. Время чем-то жертвовать.
Для Лу Бенедикта не осталось места в ее будущем.
Он сослужил свою службу.
VIII
«Обозреватель Сакраменто», 14 декабря 1952 года
«Тело местного предпринимателя Луиса Дж. Бенедикта было найдено рано утром во вторник в гараже его дома в Оэк Хилл полицией Сакраменто.
Мистер Бенедикт, известный местный бизнесмен и член некоторых гражданских организаций, был найден рядом со своей машиной в закрытом гараже, двигатель машины все еще работал. Врачебная экспертиза установила, что причиной смерти послужило отравление окисью углерода. В крови также был обнаружен большой процент содержания алкоголя.
Полицию вызвала жена Бенедикта, которая обнаружила тело, зайдя в гараж после того, как ее разбудил сосед мистер Джон С. Глэйзер, которого встревожил звук работающего двигателя за закрытой дверью гаража. Эти двое безуспешно пытались привести мистера Бенедикта в чувство до приезда полиции.
Соседи рассказали полиции, что слышали, как мистер Бенедикт вернулся домой в понедельник приблизительно в полночь. Миссис Бенедикт уже спала в комнате в другом конце дома и не слышала, как приехал ее муж. В гараже были автоматически закрывающиеся двери, поставленные фирмой мистера Бенедикта. Миссис Бенедикт сказала, что предвидела позднее возвращение мужа и потому легла спать без него в десять часов.
Миссис Бенедикт была слишком расстроена, чтобы говорить с прессой. Сотрудники погибшего рассказали репортерам, что мистер Бенедикт был подавлен недавним роспуском его компании «Телетех». Мистер Бенедикт был председателем правления фирмы (ранее известной под названием «Бенедикт Продактс»). Его жена работала с ним и была вице-президентом.
Помимо миссис Бенедикт, без поддержки мистера Бенедикта остались его бывшая жена Барбара Бенедикт и ее трое детей: Пол восемнадцати лет, Синтия пятнадцати лет и Джойс тринадцати лет; а также брат Вильям в Сиэтле и сестра миссис Вирджиния Фаллон в Денвере.
Отпевание и похороны состоятся в похоронном бюро Жарвиса, 1174 авеню, в пятницу в десять часов утра. Время для прощания во вторник с четырнадцати до двадцати одного часа.
IX
Хэл сидел, глядя в глаза сестре. Сибил пристально смотрела на стол. Хэл скользил взглядом по ее чистым голубым глазам, таким голубым, что они напоминали ему горные озера, которые сверкали, как драгоценные камни под летним солнцем.
Сибил чувствовала его изучающий взгляд. Вуаль ее золотых ресниц дрогнула. Ее подбородок лежал на руке и, не поднимая головы, она посмотрела на него снизу вверх удивленным вопросительным взглядом.
– Не смотри, – сказала она, – перестань. Я пытаюсь сконцентрироваться.
– Я всего лишь наслаждаюсь твоим красивым личиком, – ответил он, – это случается так нечасто. Ты отвлекаешь меня от игры.
– Брамф, – выдала она старую шутку, имитирующую властное храпение их отца.
Пока Хэл наблюдал, она поводила пальцем над шахматной доской с сомнением, которое, он знал, было притворным, и потом живо съела ферзя, на которого он возлагал так много надежд.
С ней было трудно играть в шахматы, и еще труднее выигрывать. Она очень искусно умела отвлекать его внимание движением тела и сменой настроения. В самом деле, она, казалось, могла читать его мысли. После первых двух движений она понимала план его игры, продумывала несколько ходов вперед, и ждала шанса начать атаку.
Хэл никак не мог решить, что так хорошо направляло ее игру против него, было ли это сочетание ума и безжалостности, или решающим фактором была ее близость с ним. Она знала его как свои пять пальцев. Когда они играли в «двадцать вопросов», ей никогда не требовалось задать ему более двух или трех, чтобы догадаться, о чем он думает.
В карты она жульничала немилосердно. В шахматы он научил ее играть, когда она была еще девочкой, и она быстро в первый же год стала обыгрывать его. Но теперь она уже заставляла его играть в шахматы, это была как бы ностальгия по ранней молодости.
Он посмотрел на доску. Без ферзя у него мало шансов. Он передвинул вперед одну из своих фигур и увидел, как она отодвинула своего короля назад, на вид бесполезный ход, для которого, он был уверен, у нее имелась веская причина.
– Как там родители? – пробормотал он, предпочитая разговаривать, чем сражаться в молчании.
– А, они в порядке, – ответила она, не отрывая глаз от доски. – Мама говорит, что мне надо что-то сделать со своей прической. Она говорит, что я выгляжу, как драная кошка. Кстати, Хэл, я прекрасно провожу время в Италии, это на случай, если кто-нибудь спросит обо мне. Флоренция прекрасна, а Уффици лучше, чем когда бы то ни было. В Венеции шел дождь, но я все же сплавала в Лидо. В общем, скучать не приходится.
Он проигнорировал ее шутку над матерью. Сибил любила язвить по поводу приверженности их матери к внешним эффектам. Она обнаружила, что мать боится того, что подумают люди, и ей доставляло удовольствие пугать ее какими-нибудь экстравагантными поступками.
Ее презрение задевало Хэла, так как он все еще был близок к матери. Он посещал ее по крайней мере два раза в неделю, когда бывал дома, болтая с ней в гостиной о своих делах и иногда спрашивая ее совета. Он знал, что его мать несмотря на маленькие слабости, была очень умной и тонко чувствующей.
Но мать никогда не подпускала Сибил достаточно близко к себе, чтобы та могла заметить эти ее черты. Сибил же знала ее как нервную, далекую от нее женщину, полную собственными заботами, и немного мелочную в том, что касалось ее. Хэл не пытался исправить Сибил или защитить мать, так как понимал, что у Сибил с ней были не такие отношения, как у него. С точки зрения Сибил, ее презрение к матери давало желаемый эффект.
Тем не менее, Хэлу было невыносимо больно, когда Сибил высмеивала мать за ее спиной: во-первых, ему было больно за маму и, во-вторых, он чувствовал, что насмешки Сибил были и из-за него – то ли она его ревновала, то ли был какой-то более глубокий мотив.
– Ты видишь папу? – спросил он.
– Время от времени, – сказала Сибил, – он влетает в комнату, быстренько спрашивает «Как дела, моя дорогая?» и исчезает, чтобы поговорить о финансовых новостях, пока не позвонят к обеду. Я с таким же успехом могла бы там не появляться. Мне придется убить себя, чтобы хоть чуть-чуть привлечь его внимание.
– Не говори так, Сибил.
Хэл мог себе представить эти сцены. Его отец никогда не замечал существования Сибил. Его отношения с ней были примерно такие, как у капитана корабля с одним из пассажиров: вежливый кивок и беспокойство в глазах от попытки вспомнить его имя.
Хэл опять посмотрел на золотые ресницы, бледные щеки, пальчик, в задумчивости передвигаемый от фигуры к фигуре. Злость внутри Сибил интересно сочеталась с ее девичьей красотой. Ее тянуло к вещам зловещим, темным и жестоким.
Но за всем этим он мог разглядеть ее боль и ужасное одиночество. Взрослея, она все больше держалась в стороне от своих сверстников. Так что сегодня никто по ней не скучал, никто о ней не вспоминал и не собирался прийти в гости, кроме мамы и папы. От этого сердце Хэла сжималось.
– Как на работе? – спросила она, чтобы переменить тему. В ее голосе звучала скука и какая-то внутренняя настороженность, от чего он почувствовал себя неуютно.
– Так же, – ответил он. – Я уезжаю в пятницу, но надеюсь вернуться до пятнадцатого.
Он направлялся в Париж. Будучи чрезвычайным посланником президента Эйзенхауэра в НАТО, Хэл проводил по три-четыре недели в Париже, потом на неделю возвращался в Вашингтон, где он лично вкратце рассказывал Президенту о своей беспокойной дружбе с военными союзниками. Во время этих коротких визитов ему удавалось на пару дней вырваться в Нью-Йорк, чтобы посвятить себя семье и Диане.
– Как там мистер Даллес и твои остальные друзья? – спросила Сибил. Она любила дразнить его по поводу неопределенности его положения среди ближайших советников Эйзенхауэра. Они считали, что президент поступил неумно, назначив на такой ответственный пост демократа, человека из команды Стивенсона. Но Хэл понравился Айку сразу с их первой встречи, которая произошла вскоре после возвращения Хэла из Кореи, не только потому, что у него была Медаль Чести, к которой Айк испытывал большое уважение, но и потому, что взгляды этих двух людей на международную политику были схожи.
Эйзенхауэр ненавидел холодную войну, и опыт и интуиция военного подсказывали ему, что она рано или поздно выльется во что-нибудь кровавое. Хэл, как он знал, был в душе интернационалистом, прирожденным дипломатом, чья политическая жизнь больше была посвящена приобретению для Америки друзей, чем врагов. По этой причине Айк оставался верным Хэлу и защищал его от кляузников, которые говорили, что он был слишком молод, слишком богат, слишком красив и что у него был слишком левый уклон для такого поста. Для политического климата этого времени с его жесткими требованиями, эта позиция говорила о немалом мужестве Айка.
Что до Сибил, то ей нравилось дразнить Хэла его работой, когда против него проводили очередную кампанию. Ей хватало ума понять, как человек, подобный Хэлу, мог идеализировать Эдди Стивенсона и обожать Айка в одно и то же время, но ей нравилось притворяться, что она не понимает.
– Родители государственного Департамента уже привыкают к тому, что у них в самом сердце сидит коммунист? – подкалывала она.
Хэл тяжело посмотрел на нее.
– Ты когда-нибудь слышала о таком понятии, как извлечение пользы из плохого положения? – спросил он.
Она пожала плечами.
– Не обращай на меня внимания, – она знала, как серьезно относился он к своей работе, поэтому удержалась от желания подразнить его насчет политиканства, что являлось неотъемлемой частью любой правительственной службы. Всем было известно, что главным оружием Хэла против атакующей его прессы были его личное обаяние и популярность в народе. И все же она уважала его за героическое постоянство, с каким он придерживался своей позиции, перед лицом растущей оппозиции правого крыла обеих партий.
Более того, ей нравился его политический профиль, потому что он ставил в затруднительное положение их отца. Рейд Ланкастер не одобрял политику саму по себе, не говоря уже о политике либеральных демократов. И только потому, что Хэл остался единственным сыном после смерти Стюарта, он способствовал его карьере в Вашингтоне. Но он ненавидел говорить об этом, и его раздражали настойчивые журналисты, которые просили прокомментировать спорное положение его сына в администрации.
Пальчик Сибил опять задвигался над доской, на которой Хэл расположил свои фигуры, на его взгляд наиболее безопасно. Он обошел ее короля с флангов и продвигался в атаку на фигуры, стоящие в самой лучшей позиции.
Он посмотрел на ее волосы, которые теперь были более длинными и густыми. Так ему нравилось больше, даже если мать не одобряла этого. Сибил была так непредсказуема в своих настроениях, и у нее было заготовлено так много колкостей, что было приятно видеть ее более мягкую и милую внешне.
Ему всегда нравилась ее фигура, еще когда она была маленькой девочкой. В ней было что-то мягкое и кошачье, странно сочетавшееся с внутренней напряженностью. Когда она была маленькой, он чувствовал физическую близость к ней, помогая ей одеваться, умываться и перевязывая ее порезы и ссадины. Поскольку он проводил с ней больше времени, чем остальные, то изучил ее тело, как мать, и полюбил его странное очарование.
Сегодня, обнимая ее, он был огорчен тем, как сильно она была внутренне напряжена. Он часто задумывался над тем, что мечтательная томность глаз Сибил могла бы быть зеркалом ее души, если бы она родилась не в семье Ланкастеров. В собственной семье она была, как рыба, выброшенная на берег.
Еще больше он уважал ее за то, что она столько времени проводила в одиночестве. Сибил обожала Хэла за то, что он не пошел по стопам отца, как это сделал бы Стюарт, и за то, что он не боялся плыть против политического течения. Их главной точкой соприкосновения и взаимной симпатии, теперь, когда она стала старше, было то, что оба они были изгнанниками. Хотя они и находились на разных уровнях, но оба были выброшены за пределы нормальной человеческой жизни. Хэл теперь был Ланкастером не больше, чем она, так как чувство юмора и ранимость отделяли его от клана так же, как и ее грусть и затворничество.
Так что Сибил могла простить Хэлу его приверженность к идеалам, что казалось ей детством, так же как он мог простить ей упрямство, с которым она не хотела открыть дверь, ведущую к счастью. Она была темнотой, он – светом, что было странным, ибо она была блондинкой с ярко белой кожей, а он, как все Ланкастеры, был смуглым, с черными волосами. Они представляли собой странную пару, но это, казалось, только сближало их.
– Как дела у Дианы? – спросила она.
– Хорошо, – ответил Хэл. – Премьеры каждую неделю, она скучает по тебе.
Сибил проигнорировала эту ложь.
– Ты о ней хорошо заботишься, да?
Он слишком хорошо услышал подковырку. Она имела ввиду не только половую жизнь, которую, как она воображала, он вел с Дианой, но и то, что он обманывал Диану с другими женщинами.
С одной стороны Диана была для Сибил ничем, обычным необходимым предметом в жизни Хэла, как социально устроенного мужчины. Сибил была далека от того, чтобы ревновать к красоте Дианы, ей было лишь жаль Хэла, так как эта необходимая женитьба лишала его возможности найти кого-нибудь, кто бы отдал ему должное.
Тем не менее Сибил упрекала Хэла за то, что он не был таким же верным в любви, как в политике. По какой-то причине, он всегда воспринимал свою неофициальную помолвку с Дианой серьезно и никогда не решился бы огорчить ее родителей, оставив ее. Он уверял, что любит ее, но Сибил не верила ему. Так что всегда, когда она говорила о Диане, в ее голосе звучала смесь презрения и жалости.
– Кстати, говоря о премьерах, – добавил Хэл, – мы с мамой в пятницу смотрели «Король и я». Я думаю, тебе понравится.
– М-м-м, – ее, не требующее комментариев мычание, говорило о том, что ей это не интересно. Бродвей утомлял ее так же, как и кинокартины и почти вся музыка. По-настоящему она любила только читать.
– Опять же говоря о премьерах, – сказал Хэл, не сдаваясь, – в следующем месяце в «Метрополитен» будет выставляться Ван Гог. Этого мы не пропустим.
Она просияла.
– «Пшеничные поля»? – спросила она.
– Я проверю. Не удивлюсь, если так, – он знал, что она обожала Ван Гога больше всего на свете. Когда она была маленькой, он взял ее посмотреть его картины в «Метрополитен», он держал ее за руку, пока она стояла, восторженно глядя на таинственные полотна, на которых изображалось чудное небо и когтеобразные усики растительности. Ван Гог, казалось, был единственным отражением во внешнем мире тех ужасных картинок, наброски которых она делала дома.
Надеясь на положительный эффект, он решил попробовать. Она передвинула одну фигуру вперед, и Хэл «съел» ее. Казалось, теперь Сибил действительно попалась. Последовала пауза, пока она изучала положение на доске.
– Пшеничные поля, – мечтательно произнесла она. – Кипарисы.
Потом с грустью, которая потрясла его, она «съела» двух его слонов и еще две фигуры, оставив его с одним королем против шести фигур.
– Опять ты меня обыграла, – он потряс головой. – Я больше не буду с тобой играть. Так нечестно, тебе всегда везет.
– Что такое, Принц Хэл? – она игриво улыбнулась.
– Ты какая-то ведьма, – сказал он. – Давным-давно, в средние века…
Она подняла бровь. Он коснулся опасной темы. Он оборвал себя.
– Ладно, в любом случае, – сказал он, – тебе слишком везет и ты слишком хорошо меня знаешь.
– Любой может обыграть тебя, – ответила она, – ты такой герой. Лезешь вперед с ружьем наперевес, а фланги оставляешь открытыми. Ты слишком честный. Ты не знаешь, что значит быть убийцей, Хэл. Ты любовник.
Еще большая колкость. Пора было уходить.
– Мне надо идти, – сказал он, беря плащ.
– Обязанности зовут? – спросила она.
Он кивнул. Она взяла плащ и держала его, пока он просовывал руки в рукава. Когда он повернулся к ней, она стряхнула с его воротника крошку. Это был старый ритуал. Даже будучи еще ребенком, она завязывала ему галстук и критически оглядывала его перед тем, как он уходил. Она делала это с какой-то материнской заботой, несмотря на свой юный возраст. После войны она массировала его раненую спину, научившись снимать напряжение его поврежденных мускулов. Он улыбнулся ей.
– Серьезно, – сказал он, – мы пойдем на эту выставку. Ты и я. Договорились?
– И никого больше?
– Только ты и я.
– Мой царственный Хэл. Ты замечательный принц. – Она иронично скривила губы.
На какой-то момент ее слова заставили сползти с его лица улыбку. Они напомнили ему о Керстен Шоу. В следующем месяце исполнится два года, как она разбилась в автомобильной катастрофе в Нью-Джерси по пути к своему жениху, с которым они собирались вместе провести каникулы. После Сибил Керстен была второй самой близкой ему женщиной. Ее смерть, казалось, подтвердила несчастья, преследовавшие детей Ланкастеров. Сначала Стюарт, потом Керстен и, конечно, Сиб…
– В любом случае я увижу тебя в понедельник, – сказал он, пряча свои эмоции.
– Я буду ждать.
Он притянул ее к себе и крепко обнял, ощущая ее мягкое гибкое тело. Если бы только он мог проникнуть в ее внутренний мир, как она проникала в его мысли. Но нет. Двери туда были закрыты. Он знал лишь ту ее, которая высмеивала его и называла Принцем Хэлом, и иногда смотрела с такой грустью, что у него сердце разрывалось.
И все же он не мог жить без нее. Только она знала о той боли, которую он носил в себе под улыбкой для всего остального мира, знала, как успокоить эту боль и заставить его чувствовать себя принцем, а не слабым человеком.
Он поднес ее маленькие ручки к своим губам, одну за другой, и поцеловал их. Она смотрела на него с любопытством, почти как в старые времена, когда он завязывал ей ботинки или прикреплял роликовые коньки.
Минуту он изучал эти ручки. Потом перевернул их другой стороной, чтобы посмотреть на перевязанные кисти.
– Мне бы хотелось посмотреть на них, – мягко произнес он.
– Да ну, на что там смотреть? Ты что, сам никогда не резался?
– Это не порезы, – сказал он, – это злые духи.
Она посмотрела ему в глаза. Казалось, теперь она разозлилась. Какими холодными, как лед, могли становиться эти глаза.
– Помнится ты обещал уважать личные чувства девушки, – проворчала она.
Он кивнул.
– Ну, ладно, все.
Она немного смягчилась.
– Злых духов нет, Хэл. Он потрепал ее по плечу.
– Что же тогда? Она вздохнула.
– Только старушка Земля, Хэл, – ответила она. – Только голодная земля, которая поджидает момент, чтобы проглотить нас, как только мы завершим этот танец.
Они стояли, прижавшись друг к другу, он поглаживал ее по волосам, а она опустила голову ему на плечо. Он чувствовал, как ее руки обнимали его.
– Это цирк без страхующей сетки, – пробормотала она голосом маленькой девочки. – Все акробаты падают и разбиваются насмерть… Из глаз клоунов льются слезы, все по-настоящему. Дрессировщика разрывают на куски его собственные звери… Это слишком опасно, Хэл.
Он кивнул, мягко обнимая ее.
– Полагаю, я был в этом цирке, – сказал он. Тронутая его сочувствием, она погладила его по спине в том месте, где, она знала, была самая опасная рана.
– Мой дорогой Принц Хэл, – произнесла она. – В таком случае ты единственный человек, который меня знает.
– Попытайся хорошо провести выходные, – сказал он. Для меня.
– Ладно. Обещаю.
– До понедельника?
Она прижала пальчик к его губам, чтобы он замолчал.
– До понедельника.
Идя к выходу, он поздоровался с медицинской сестрой, и попросил разрешения поговорить с врачом. Она показала ему на дверь кабинета за стеклянным окном, на котором черными буквами было написано «Дж. Фабер».
Хэл постучал, ему открыл высокий, усталый мужчина лет пятидесяти, с седеющими волосами и очками в роговой оправе.
– Как дела, доктор?
– Хорошо, Хэл. Рад тебя видеть.
Они стали хорошими друзьями за эти годы. Хэл здесь был регулярным посетителем и хорошо знал доктора.
– Как она? – спросил Хэл самым натуральным голосом, каким он мог заставить себя говорить.
– Она сегодня плохо выглядит? – спросил доктор, поднимая бровь.
