Текст книги "Ради Елены"

Автор книги: Элизабет Джордж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 27 страниц)

Хейверс всучила ему пластиковый пакет для мусора, пока он рылся в шкафу.

– Вы еще пожалеете! Линли взглянул на Торсона:

– Где вы были в понедельник утром, мистер Торсон? Где вы были сегодня утром? Невиновному человеку нечего бояться.

– Но только если он невиновен. Если он ведет достойный образ жизни. Если ему нечего скрывать, – добавила Хейверс.

Каждая прожилка на шее Торсона надулась. Висок пульсировал, как натянутая струна. Его пальцы скользнули по поясу халата.

– Забирайте все. Черт с вами, я разрешаю. Забирайте все шмотки. И не забудьте вот это.

Он сдернул с себя халат. Под ним ничего не было. Руки Торсон положил на бедра.

– Мне от вас нечего скрывать.

– Я не знала, смеяться ли, аплодировать или арестовать его тут же за прилюдное раздевание, – говорила Хейверс, – этого парня хлебом не корми, дай только обнажиться.

– Да, уникальный в своем роде человек, – согласился Линли.

– Неужели так влияет на человека университетское окружение?

– Поощряет преподавателей обнажаться перед полицейскими? Не думаю, Хейверс.

Они остановились возле булочной в Черри-Хинтон, взяли две свежие булочки со смородиной и два еле теплых кофе. По дороге в город они пили из пластиковых стаканчиков, а Линли одновременно переключал скорость, чтобы у Хейверс была одна рука свободна.

– Этот случай о многом говорит, как вы считаете? Не знаю, как вам, но, мне кажется, он искал подходящий момент, чтобы… Я хочу сказать, он сгорал от нетерпения продемонстрировать… Ну, вы поняли.

Линли скомкал тонкую обертку от булочки и бросил ее в пепельницу, где было по меньшей мере штук двадцать окурков.

– Ему очень хотелось показать свою амуницию. Это не вызывает сомнения, Хейверс. И спровоцировали его на это вы.

Она быстро повернулась к нему:

– Я? Вы же знаете, я ничего такого не делала.

– Боюсь, все как раз наоборот. С самого начала ни его место в университете, ни его заслуги не произвели на вас впечатления…

– Да, потому что сомнительно и то и другое.

– …и потому он решил продемонстрировать вам размер того удовольствия, которого вы лишаетесь в наказание.

– Ну и придурок.

– Не спорю.

– Линли сделал еще глоток, включил вторую скорость, когда Хейверс поворачивала и выжимала сцепление.

– Но он сделал еще кое-что, Хейверс. В том-то вся и прелесть, если можно так сказать.

– В чем же, помимо того, что я давно уже так с утра не веселилась?

– Он подтвердил слова Елены Уивер, сказанные Теренсу Каффу.

– Каким образом? Что она ему сказала? Линли переключил на третью скорость, потом на четвертую, прежде чем ответить.

– Елена рассказала доктору Каффу, что, когда Торсон домогался ее, он поведал о трудностях с девушкой, на которой он собирался жениться.

– О каких трудностях?

– О сексуальных, из-за размера его эрегированного члена.

– Бедняжка не могла вместить такого великана? Я правильно поняла?

– Абсолютно.

Глаза у Хейверс загорелись.

– А как Елена узнала бы о размерах, не скажи он ей об этом сам? Наверное, надеялся заинтересовать Елену. А потом дал посмотреть, чтобы у нее слюнки потекли.

– Скорее всего. В общем, двадцатилетняя девушка едва ли могла выдумать такое, как вы считаете? Если бы Елена врала, она бы насочиняла про Торсона кучу всяких мерзостей. А он всего лишь навсего вульгарен, в чем мы сами недавно убедились.

– Значит, он лгал, утверждая, что на него возвели напраслину. И, – Хейверс, не скрывая удовольствия, улыбнулась, – раз это ложь, значит, и все остальное тоже ложь.

– Посмотрим.

– Но…

– Рулите, Хейверс.

Они отправились в центр и после небольшого затора на дороге из-за двух столкнувшихся такси в самом начале Стейшн-роуд прибыли в полицейское управление, где выложили сумку с вещами, собранную в доме Торсона. Дежурный полицейский открыл им дверь в главный вестибюль, кивнув на удостоверение Линли. В кабинет суперинтенданта они поднялись на лифте.

Шихан стоял у пустого стола секретарши, прижав к уху телефонную трубку. Его разговор состоял из одних «черт» да «будь все проклято». Наконец он раздраженно произнес:

– Он уже два дня как угорелый носится с телом девочки, и никаких результатов, Дрейк… Если вы не согласны с его заключениями, вызывайте специалиста из Лондонского полицейского управления, и покончим с этим… Меня не волнует, что по этому поводу думает ваш инспектор. Беру его на себя. Сделайте то, о чем я вас прошу. Послушайте. Я не ставлю иод сомнение вас как начальника отдела, но если вы не согласны с отчетом Плезанса, а он не разделяет вашу точку зрения, то тут уж ничего не попишешь… У меня нет полномочий его уволить. Так-то. Звоните в Лондон.

Положив трубку, он не выказал особого удовольствия, увидев Новый Скотленд-Ярд в лице Линли и Хейверс и еще раз вспомнив, что в расследовании убийства Елены Уивер ему без посторонней помощи не обойтись.

– Неприятности? – спросил Линли.

Шихан взял стопку папок с секретарского стола и порылся на полке с надписью «входящие».

– Ну что за женщина, – произнес он, кивая на пустующее кресло, – с утра позвонила, сказала, что больна. У нашей Эдвины особый нюх на предстоящие запарки.

– У вас запарка?

Шихан схватил три бумаги с полки, сунул их вместе с папками под мышку и прошагал в свой кабинет. Линли и Хейверс проследовали за ним.

– Этот инспектор из Хантингдона не дает мне прохода со своей так называемой стратегией «обновленных общественных отношений», – это чтобы впредь вы, ребята, реже мозолили глаза университетским шишкам. У меня здесь похоронное бюро, родители требуют тело Елены Уивер через каждые пятнадцать минут. А сейчас еще.. – Шихан посмотрел на пакет, которым помахивала Хейверс, – вижу, вы мне еще что-то принесли.

– Одежду на экспертизу, – ответила Хейверс, – нужно убедиться, совпадают ли волокна этих вещей с найденными на теле. Если ответ будет хоть сколько-нибудь положительный, тогда, возможно, мы на правильном пути.

– И арестуете кого-нибудь?

– Похоже на то.

Шихан мрачно кивнул:

– Как же мне не хочется давать этим двум непримиримым молодцам еще один повод к драке, но ничего не поделаешь. Они грызутся из-за орудия убийства со вчерашнего дня. Может, это их хоть как-то отвлечет.

– Они так и не решили ничего? – спросил Линли.

– Плезанс решил. Дрейк не согласен. Он не подписывает отчет и со вчерашнего дня все тянет и тянет и не звонит в Лондон. Профессиональная гордость, знаете ли, не говоря уже о вопросах компетенции. Сейчас он боится, что Плезанс прав. За скоропалительное увольнение парня ему придется туго, вот он и медлит, потому что признать правоту парня ему тоже нелегко.

– Шихан бросил папки и бумаги на стол, на страницы из принтера. Он покопался в верхнем ящичке своего стола и вытащил пачку мятных конфет. Угостив Линли и Хейверс, Шихан опустился в кресло и ослабил галстук. За дверью на столе Эдвины зазвонил телефон. Но Шихан проигнорировал его.

– Любовь и смерть. Добавьте гордости, и с вами покончено, я прав? – сказал он.

– Дрейк не хочет только вмешательства Лондона или вообще любого постороннего вмешательства?

В приемной секретаря с удвоенной силой зазвонили телефоны. Но Шихан не обращал на них никакого внимания.

– Дрейка бросает в дрожь при мысли, что на помощь ему должны прийти настоящие специалисты из Лондона. Один факт вашего здесь присутствия ставит на уши весь уголовный розыск. И Дрейк не хочет, чтобы то же самое случилось в отделе экспертизы, где и без того Плезанс вот-вот выйдет из повиновения.

– Дрейк не будет против человека, не имеющего отношения к Ярду? Если этот кто-то взглянет на тело и поработает с Дрейком и Плезансом бок о бок, а потом они все вместе составят отчет?

Лицо Шихана напряглось от интереса.

– Что вы задумали, инспектор?

– Как насчет независимого эксперта?

– Не годится. У нас нет средств, чтобы платить посторонним.

– Вам не нужно будет платить.

Кто-то забежал в приемную и прерывающимся голосом ответил на телефонный звонок.

– Мы получим нужную информацию и обойдемся без специалистов из Лондона, которые своим присутствием дадут всем понять, что компетенция Дрейка под вопросом.

– И что потом, когда на суде им придется давать показания, инспектор? Ни Дрейк, ни Плезанс не станут давать показаний, которые не являются их собственными.

– Если они будут ассистировать и согласятся с мнением эксперта, то станут.

Шихан в задумчивости покатал мятной упаковкой по столу.

– Можно это организовать без лишнего шума?

– Так, чтобы только Дрейк и Плезанс знали, что эксперт за главного? – Когда Шихан кивнул, Линли Продолжил: – Дайте мне телефон.

Из приемной послышался женский голос, робкое «суперинтендант?». Шихан поднялся, вышел к женщине-констеблю, которая отвечала на телефонный звонок. Пока они разговаривали, Хейверс повернулась к Линли:

– Вы подумали о Сент-Джеймсе? Вы считаете, он сможет приехать?

– Быстрее всех остальных. И без всяких бумажек, без всякой политики. Нужно молиться, чтобы в ближайшие дни его никуда не вызвали на освидетельствование.

В это время в кабинет ворвался Шихан, подлетел к металлической вешалке, где висело его пальто. Он сгреб пальто в охапку, схватил пакет, который лежал на стуле рядом с Хейверс, перекинул его женщине-констеблю, которая побежала вслед за ним к двери.

– Проследите, чтобы этот пакет отправился к ребятам на экспертизу, – бросил ей Шихан и посмотрел на Линли и Хейверс, – за мной.

Линли все понял по выражению лица суперинтенданта. Такое лицо он видел уже тысячу раз. Линли и сам ощущал, как застывает в мрачной злобе, если ему сообщают о преступлении.

Поэтому, поднимаясь, он уже был готов к словам Шихана:

– У нас еще тело.

Глава 15

Завывая сиренами и сверкая сигнальными огнями, две патрульные полицейские машины во главе целого кортежа неслись к деревушке Мэдингли, что к западу от Кембриджа, прорываясь сквозь Лэнсфильд-роуд, летя по Болотному шоссе и вверх по Бэкс. Студенты оборачивались им вслед, велосипедисты выскакивали на тротуар, облаченные в черные мантии преподаватели останавливались по дороге на лекции.

Малолитражку Хейверс с обеих сторон зажали машина Шихана с сиреной и вторая патрульная. Следом мчался фургон с экспертами-криминалистами и рядом «скорая» в тщетной надежде, что «тело» не обязательно значит «мертвое».

Кортеж взлетел на эстакаду над шоссе МП и пронесся мимо скопища деревенских домиков. Выехав за пределы Мэдингли, машины последовали Друг за другом по узкой дороге. Фермерские угодья начинались всего в паре километров от Кембриджа – довольно резкая смена пейзажа. По границам полей, недавно засеянных озимыми, тянулись заросли боярышника, шиповника и падуба.

Кортеж свернул возле трактора, наполовину съехавшего с дороги, на его гусеницах кусками засохла грязь. На тракторе стоял человек в пиджаке размера на два больше, чем нужно, воротником он закрыл уши и весь сжался, защищаясь от холодного ветра. Человек помахал рукой и спрыгнул на землю. Позади трактора лежала сильно смахивающая на колли собака, услышав отрывистую команду хозяина, она тут же вскочила и подбежала к нему.

– Сюда.

Человек, представившись Бобом Дженкинсом, указал на свой дом примерно в четверти мили от трактора, дом находился в стороне от дороги, недалеко от него расположился амбар и другие служебные сооружения, а за ними поля.

– Ее нашла Шаста.

Собака, услышав свое имя, навострила уши, сдержанно, будто отдавая честь, махнула хвостом и проследовала за своим хозяином туда, где примерно в двадцати футах от трактора, в зарослях тростника и папоротника у основания изгороди лежало тело.

– В жизни не видел ничего подобного, – сказал Дженкинс, – уж зря, наверное, надеялся, что этот проклятый мир нас не затронет.

Он потер раскрасневшийся от холода нос и, прищурившись, посмотрел на северо-восток, откуда дул ветер, неся с собой холод седого Северного моря. От такого ветра за изгородью не спрячешься.

– Черт, – произнес Шихан, присев рядом с телом. К нему присоединились Линли и Хейверс.

Это была девушка, высокая, стройная, с копной пепельных волос. На ней была зеленая футболка, белые шорты, спортивная обувь и довольно грязные носки, левый носок собрался гармошкой на щиколотке. Девушка лежала на спине, вздернув подбородок, с открытым ртом и застывшим взглядом. Вся ее грудь была алой, кое-где виднелась черная пыль несгоревшего пороха. С первого взгляда было ясно, что «скорая» помощь понадобится, только чтобы отвезти тело на вскрытие.

– Вы до нее дотрагивались? – спросил Линли у Боба Дженкинса.

Одна только мысль о том, что к телу можно прикоснуться, испугала мужчину.

– И пальцем не прикоснулся. Шаста ее обнюхала, но быстро отскочила, почуяв порох. Ее на порох не натаскивали.

– Вы не слышали выстрелов сегодня утром? Дженкинс покачал головой:

– С утра я занимался мотором. Я его то включал, то выключал, проверяя карбюратор, поэтому постоянно стоял шум. Если кто-то и выстрелил в нее, – Дженкинс кивнул на девушку, но не посмотрел на нее, – я все равно бы не услышал.

– А собака?

Левой рукой Дженкинс непроизвольно потянулся к собаке. Шаста моргнула, часто задышала, высунув язык, и отреагировала на ласку хозяина еще одним строгим движением хвоста.

– Она вроде бы начала лаять, – ответил Дженкинс, – но я слушал радио через шум мотора, поэтому прикрикнул на нее.

– Вы не припомните время?

Дженкинс покачал было головой. Но тут его вдруг осенило, и он поднял палец, обтянутый перчаткой:

– Около шести это было.

– Вы уверены?

– Передавали новости, а я хотел послушать, что премьер решил насчет подоходного налога, —Дженкинс скользнул взглядом по телу, – тогда в нее, наверное, и выстрелили. Но Шаста может и так залаять, с нее станется.

Полицейские уже раскатывали заградительную ленту и обозначали ею место преступления, а эксперты, криминалисты разгружали свой фургончик. Полицейский фотограф подошел к телу с фотоаппаратом, прикрываясь им как щитом. Вокруг глаз и возле рта у него залегли зеленоватые тени. Он все это время поодаль ждал, когда Шихан закончит изучать насквозь пропитанную кровью футболку девушки и разрешит сфотографировать тело.

– Дробовик, – определил Шихан и крикнул криминалистам: – Ребята, смотрите внимательно, ищите пыжи. – Не поднимаясь с корточек, Шихан покачал головой. – Легче будет найти иголку в стоге сена.

– Почему? – спросила Хейверс.

Шихан удивленно посмотрел на нее. Линли объяснил:

– Она городская, суперинтендант. – И затем обратился к Хейверс: – Сезон охоты на фазанов.

Шихан продолжил:

– Чтобы подстрелить фазана, сержант, надо обзавестись дробовиком. Сезон начинается через неделю. Наступает время, когда любой придурок, у которого руки чешутся пострелять, чует зов крови и палит по чему ни попадя. К концу месяца все будет в дырках.

– Но не в таких же.

– Нет, не в таких. Несчастным случаем это не назовешь.

Шихан порылся в кармане брюк и вытащил оттуда бумажник, а из бумажника достал кредитную карту.

– Обе на пробежке, – задумчиво произнес он, – обе девушки. Обе высокие, с длинными, светлыми волосами.

– Вы хотите сказать, мы ищем серийного убийцу? – В вопросе Хейверс слышалось сомнение и разочарование, словно она не ожидала услышать такое предположение от суперинтенданта кембриджской полиции.

Острым краем кредитной карточки Шихан смахнул грязь и листья, которые прилипли к окровавленной футболке убитой. Возле левой груди проступили слова «Куинз-Колледж», напечатанные вокруг герба колледжа.

– Вы имеете в виду какого-нибудь придурка, который очень любит убивать именно светловолосеньких да спортивненьких? – спросил Шихан, – Нет, не думаю. Серийные убийцы обычно себе не изменяют. Убийство несет на себе их почерк. Вы меня понимаете: убью-ка еще одну кирпичом, а противные полицаи подумают, что вычислили меня.

Он отер карточку, достал носовой платок ржавого цвета и вытер руки, затем с трудом поднялся на ноги.

– Сними ее, Грэхам, – кинул Шихан через плечо фотографу, который тут же приблизился к трупу.

Криминалисты зашевелились, два констебля в полицейской форме начали дюйм за дюймом прочесывать весь прилегающий участок.

– Мне вон на то поле, если я вам больше не нужен, – сказал Боб Дженкинс и кивнул туда, куда направлялся с самого начала, пока собака не обнаружила тело.

Примерно в трех ярдах от мертвой девушки Линли заметил брешь в изгороди, через которую виднелись ворота, ведущие на соседнее поле.

– Подождите секундочку, – сказал он фермеру и обратился к Шихану: – Нужно поискать следы вдоль изгороди, суперинтендант. Следы ног. Или шин, может автомобильных, может велосипедных.

– Точно, – ответил Шихан и пошел отдать распоряжение.

Линли и Хейверс отправились к воротам. Они были как раз в ширину трактора, с обеих сторон к ним примыкали густые заросли боярышника. Линли и Хейверс осторожно через них перебрались. Земля на поле была рассыпчатая и нежная, поэтому, несмотря на обилие следов у ворот, они представляли собой простые вмятины.

– Ничего интересного, – сказала Хейверс, обследовав местность, – но если он залег и ждал ее…

– Тогда он должен был ждать ее вот здесь, – заключил Линли.

Он внимательно обвел взглядом участок земли у ворот. Найдя, что искал, – отпечаток на земле, непохожий на остальные, – он произнес:

– Хейверс.

Она подошла. Линли указал на вмятину, похожую на восклицательный знак с четко пропечатанной точкой.

– Колено, голень, носок, – произнес Линли. – Вот здесь, под прикрытием изгороди убийца стоял на одном колене, положив ружье на перекладину ворот. И ждал.

– Но откуда он узнал…

– Что она будет здесь пробегать? Так же как и убийца Елены Уивер знал, где ее искать.

Джастин Уивер поскребла ножом краешек сгоревшего тоста, наблюдая, как сажа, похожая на мелкий порох, летит в сверкающую кухонную раковину. Она тщилась найти в себе хотя бы толику сострадания и понимания, зачерпнуть, как из глубокого колодца, воды и наполнить то, что высушили события последних восьми месяцев, последних двух дней. Но если и существовал внутри источник сочувствия, то он давным-давно зачах и превратился в голую пустыню ненависти и отчаяния. А такая почва не дает урожая. Они потеряли дочь, твердила Джастин. У них одно горе на двоих. Вот только с понедельника она чувствует себя несчастной, но не Елена тому виной, все та же мелодия боли, только теперь в другой тональности.

Энтони и его бывшая жена в полной тишине вернулись вчера вечером домой. Они были в полиции. Потом в похоронной конторе. Выбирали гроб, обговаривали детали и с ней, Джастин, ничем не поделились. И только когда она принесла тоненькие бутерброды и пирог, налила чаю, передала каждому ломтик лимона, молоко и сахар, только тогда она услышала человеческую речь вместо прежних односложных ответов. Первой заговорила Глин, дождавшись наконец своего часа и обнажив оружие, которое и по месту и по времени пришлось как нельзя кстати.

Глин говорила, глядя на протянутую тарелку с бутербродами и не прикасаясь к ней:

– Я не хочу видеть тебя рядом с телом моей дочери, Джастин.

Они сидели в гостиной за кофейным столиком. Горел искусственный камин, фальшивые языки пламени с тихим шипением вылизывали фальшивый уголь. Шторы были опущены. Глухо тикали электронные часы. Какая уютная, какая элегантная комната.

Сначала Джастин промолчала, посмотрела на мужа, ожидая, что он сейчас остановит Глин, скажет ей что-нибудь. Но тот внимательно разглядывал чашку с чаем и блюдце. И только на скуле заиграли желваки.

Он знал, что рано или поздно это случится, подумала Джастин.

– Энтони?

– С Еленой тебя по-настоящему ничего не связывало, – продолжала Глин. Ее голос звучал необыкновенно ровно, рассудительно. – Поэтому прошу тебя не ходить на похороны. Надеюсь, ты сама все понимаешь.

– Я десять лет была ей мачехой.

– Пожалуйста, не надо, ты была второй женой ее отца, не больше.

Джастин поставила тарелку на стол. Она окинула взглядом ровненькую стопку бутербродов, отметила, что у нее получился правильный узор. Яйца, салат, крабы, холодная ветчина, плавленый сыр. Корочки аккуратно удалены, хлеб нарезан ровно, будто по линеечке. Глин продолжала:

– Мы отвезем тело Елены в Лондон на прощальную церемонию, поэтому без Энтони ты пробудешь всего-то несколько часов. А затем будете устраивать свою жизнь, как вам нравится.

Джастин уставилась в одну точку и никак не могла найти ответ.

Глин не умолкала, словно весь свой монолог продумала заранее:

– Мы так и не выяснили до конца, почему Елена родилась глухой. Говорил ли тебе об этом Энтони? Мне кажется, мы могли бы это выяснить, провести какие-то обследования, например на генетическом уровне, ты меня понимаешь, надеюсь, но нам тогда это и в голову не пришло.

Энтони наклонился, поставил чашку на столик. Он не выпускал из рук блюдце, словно оно вот-вот Упадет.

– Я не понимаю… – произнесла Джастин.

– Видишь ли, Джастин, у тебя тоже может родиться глухой ребенок, если у Энтони с генами не все в порядке. Я решила, что должна тебя предупредить. Справишься ли ты, я имею в виду твое эмоциональное состояние, если у тебя родится ребенок-инвалид? Готова ли ты к тому, что ребенок с такими особенностями будет вставлять палки в колеса твоей карьеры?

Джастин посмотрела на мужа, но он избегал ее взгляда. Одну руку Энтони нетвердо сжал в кулак, положив ее на бедро.

– Неужели этот разговор так необходим, Глин?

– Да.

Глин потянулась за чашкой и некоторое время внимательно изучала фарфоровую розочку, вертя чашку то вправо, то влево, будто любуясь рисунком.

– Так-то. Вроде я все сказала. – Глин поставила чашку на место. – Я не останусь на ужин. – И ушла, оставив их наедине.

Джастин повернулась к мужу, ожидая объяснений, но тот не шевелился. Уивер весь растворился в себе, его скелет, плоть и кровь будто рассыпались в прах и пепел, из которых возникли все люди на земле. Какие маленькие у него руки. Впервые в жизни Джастин задумалась над тем, почему ей так хотелось надеть ему на палец именно это широкое обручальное кольцо из белого золота – самое большое, самое яркое в магазине, только такое кольцо могло венчать собой их брак.

– Ты тоже этого хочешь? – наконец спросила Джастин.

Веки у него были воспаленные, опухшие.

– Что?

– Хочешь, чтобы я не присутствовала на похоронах? Ты тоже этого хочешь, Энтони?

– Да, так будет лучше. Попытайся понять.

– Понять? Что понять?

– Она не несет ответственности за свои слова и поступки. И действия свои не контролирует. Это слишком глубоко внутри, Джастин. Попытайся понять.

– И не ездить на похороны.

Он шевельнул пальцами, поднял и опустил их, и Джастин уже знала, что он ответит.

– Я причинил ей боль. Я бросил ее. Я столько ей должен. Я обеим им слишком много должен.

– О боже.

– Я уже говорил с доктором Теренсом Каффом о заупокойной службе в пятницу в церкви Сент-Стивенз. Ты будешь там присутствовать. Все ее друзья будут там.

– И это все? Все? Так, значит, ты рассудил? А насчет нашего брака? Нашей жизни? Моих отношений с Еленой?

– Речь не о тебе. Ты не можешь обижаться.

– Ты даже не спорил с ней. Ты мог бы вступиться за меня.

Энтони наконец посмотрел на Джастин:

– Так надо.

Джастин промолчала. Ненависть еще сильнее сдавила ей грудь. Но она не сказала больше ни слова. Будь умницей, доченька, повторяла мама, если вдруг в Джастин просыпалось желание поскандалить с мужем, словно она какая-нибудь сварливая бабенка. Будь умницей.

Джастин положила тост на решеточку, которую вместе с вареными яйцами и сосисками поставила на белый плетеный поднос. Умницы-дочки должны быть сердобольными. Лапочки-дочки должны прощать, прощать и прощать. Забудь о своем «я». Откажись от него. Есть вещи гораздо важнее. Это будет по-христиански.

Не получается. Стремясь правильно оценить свое поведение, Джастин вспоминала время, потраченное на поиски подхода к Елене, бесконечные утренние пробежки бок о бок с Еленой, вечера, убитые на помощь Елене в ее письменных работах, невыносимо долгие воскресенья, полные ожиданья отца и дочери, когда те отправлялись в занимательные поездки, с помощью которых Энтони пытался вернуть любовь и доверие Елены.

Джастин отнесла поднос в застекленную гостиную, где за плетеным столиком сидел ее муж со своей бывшей женой. Вот уже полчаса они довольствуются грейпфрутовыми дольками и кукурузными хлопьями, пора бы им уже приняться за яйца, колбасу и тосты.

Наверное, она должна сказать следующее: «Вам нужно поесть. Вам обоим».

И будь она какой-нибудь другой Джастин, пять этих слов прозвучали бы искренне. Но Джастин молча села на свое любимое место, спиной к двери, напротив мужа. Налила ему кофе. Энтони посмотрел на нее. За эти два дня он постарел на десять лет.

– Опять еда. Я не буду. Не переводи продукты, – сказала Глин, неотрывно следя за тем, как Джастин очищает себе вареное яйцо. – Ты сегодня бегала с утра? – спросила Глин, а когда Джастин ничего не ответила ей, продолжила: – Наверное, ты скоро опять почувствуешь потребность в утренней пробежке. Женщине очень важно не терять форму. У тебя, наверное, на всем теле ни единой растяжечки?

Джастин уставилась на нежный белок, который зачерпнула ложечкой из яйца. Она честно пыталась проглотить слова Глин, как успешно делала это раньше, но после вчерашнего разговора, словно переступив какую-то внутреннюю преграду, сказала:

– Елена была беременна. – Джастин подняла глаза. – Восемь недель.

Уиверу будто дали пощечину, так изменилось его посеревшее лицо. Глин довольно улыбнулась.

– Вчера здесь был полицейский из Скотленд-Ярда, – сказала Джастин. – Он и сообщил мне об этом.

– Беременна? – отозвался Энтони помертвевшим голосом.

– Вскрытие показало.

– Но кто… как?.. – Чайная ложка задрожала в его руках и со звоном упала на пол.

– Как? – захихикала Глин. – Как обычно детей делают? – Она кивнула Джастин: – Дорогая, а ведь это твой звездный час.

Энтони так медленно поднял голову, словно на его плечах лежал тяжелый груз:

– Что ты имеешь в виду?

– А ты не видишь, как она смакует все происходящее? Ты спроси, может, она давно все знает? Может, вскрытие ее совсем не удивило? Нет, знаешь, лучше спроси, как она поощряла твою дочку ложиться в постель с мужчиной при первой возможности. – Глин наклонилась через стол. – Ведь Елена мне все рассказывала, Джастин. О разговорах ваших сердешных, о том, как ей следовало быть осторожной.

– Ты поощряла ее, Джастин? Ты знала обо всем? – спросил Энтони.

– Разумеется, она обо всем знала.

– Неправда, – ответила Джастин.

– Милый, Джастин хотела, чтобы Елена забеременела, не сомневайся. Больше всего на свете она мечтала разлучить тебя с дочерью. Ведь тогда бы ее мечта исполнилась. Ты. Один. И никаких соперников.

– Неправда, – протестовала Джастин.

– Она ненавидела Елену. Желала ей смерти. Не удивлюсь, если она на самом деле и есть убийца.

По лицу Энтони было видно, что на мгновение, на долю секунды он в это поверил. Джастин поняла, о чем он подумал: когда по текстофону пришел звонок, в доме, кроме нее, не было ни души, на пробежку с утра она отправилась без собаки, ударить и задушить его дочь – дело недолгое.

– Господи, Энтони, – произнесла Джастин.

– Ты знала.

– Что у Елены был любовник? Да. Но это все. И я говорила с ней. Да. О чистоте… и гигиене. О мерах предосторожности, чтобы она…

– Кто это был?

– Энтони, прошу тебя.

– Черт побери, кто это был?

– Она его знает, – вставила Глин, – видно же, что знает.

– И долго? – спросил Энтони. – Долго это продолжалось?

– Они занимались этим прямо здесь, Джастин? Прямо здесь? Пока ты была дома? Ты подглядывала? Подслушивала под дверью?

Джастин отпрянула. Она вскочила из-за стола, не зная, что сказать.

– Я жду ответа, Джастин. – Энтони повысил голос. – Кто склонял к этому мою дочь?

Джастин с трудом подобрала слова:

– Она сама к этому стремилась.

– Ну да. – Глаза Глин засверкали, она всезнающе посмотрела на Джастин. – Так мы и поверили.

– Ах ты, змея.

– Мне нужны факты, Джастин. – Энтони поднялся со своего места.

– В таком случае езжай на Тринити-лейн и все узнаешь.

– Тринити… – Энтони посмотрел из окна на свой «ситроен» на аллейке. – Нет.

Молча, не надевая пальто, он вышел, и ветер быстро подхватил рукава его полосатой рубашки. Он сел в машину.

Глин потянулась за яйцом.

– А ведь все вышло совсем не так, правда?

Адам Дженн уставился на аккуратненькие строчки рукописного текста, но не понимал ни слова. Крестьянское восстание. Регентский совет. Еще один вопрос: явился ли виной всему регентский совет, а не внедрение нового налога, в результате которого в 1381 году началось восстание?

Адам прочитал несколько строк о Джоне Болле и Уоте Тайлере, о короле. Для лидера у Ричарда II было мало способностей и не было хватки, и в итоге все его наилучшие побуждения пошли коту под хвост. Он хотел угодить всем и потерпел крах. На собственном примере Ричард доказал, что секрет успеха не в «правильных» родителях. Только с помощью смекалки можно чего-то добиться. И в личной жизни, и на профессиональном поприще поможет только смекалка: и преграды будут позади, и лоб останется в целости.

Этого принципа Адам придерживался и в учебе. Он очень серьезно подошел к выбору научного руководителя, часами перебирая кандидатов на пост руководителя Пенфорской кафедры. В конце концов выбор пал на Энтони Уивера, когда Адам решил, что на эту должность университет, скорее всего, назначит медиевиста из Сент-Стивенз-Колледжа. А раз научный руководитель – заведующий кафедрой истории, то можно рассчитывать на всевозможные льготы, с помощью которых ему будет намного легче сделать научную карьеру. Для начала, скажем, неплохо стать старшим преподавателем, получить пару-тройку аспирантов, потом научным сотрудником и, наконец, к своему сорок пятому дню рождения профессором. Когда же Энтони Уивер взял Адама к себе в ассистенты, да еще попросил его позаботиться о своей дочке, мечты показались более чем реальными. Второй год обучения профессорской дочери должен был с помощью Адама пройти более гладко, чем первый, и юноша понимал, что эта задача – еще одна реальная возможность доказать, пускай только себе, что он достаточно проницателен и в научной сфере его ждет успех. Услышав о глухой девушке впервые, радостно предвкушая, как будет благодарен ему профессор за покровительство его растерявшейся девочке, он не подумал об одном. О самой Елене.

Наверное, думал Адам, это будет сгорбленная, бледная мышка со впалой грудью, примостившаяся на самом краю старенького дивана с поджатыми ногами, невзрачная, как вялый полевой цветочек. На ней будет платьишко в розочку. Носки по щиколотку, грязные туфли. И только ради доктора Уивера он, Адам, торжественно исполнит свою миссию, но в то же время будет снисходителен – до чего же трогательно! Положит в карман маленький блокнотик, чтобы в любой момент объясняться с помощью записок. По дороге к доктору Уиверу он уже не сомневался в правильности своих представлений о Елене. И историческую кафедру, которая соберется сегодня по случаю Михайлова дня, Адам рисовал себе вместе с Еленой. Для начала он распрощался со стареньким диваном, – в этом царстве изысканности из стекла и кожи старье и тряпье и пяти минут не продержится, но образ застенчивой и услужливой, неполноценной девушки где-нибудь в углу, вздрагивающей от каждого шага, зацепился крепко.