Текст книги "Ради Елены"

Автор книги: Элизабет Джордж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц)

Торсон не оценил иронии.

Они сели в машину. Линли поехал по Грейндж-роуд, чтобы в объезд добраться до центра города. В конце улицы, пока они ждали у светофора, чтобы свернуть направо на Мэдингли-роуд, мимо них проехал одинокий велосипедист, направлявшийся из города. Через минуту Линли узнал его: зять Хелен, пропавший Гарри Роджер. Он спешил домой, его пальто, словно огромные шерстяные крылья, хлопало по ногам. Линли проводил его взглядом, задаваясь вопросом, провел ли он всю ночь в Эмманьюэл-Колледже. На покрытом нездоровой бледностью лице Роджера выделялся красный нос, который цветом гармонировал с ушами. Он выглядел чрезвычайно жалким. При виде его Линли ощутил легкий прилив сочувствия, который только косвенно имел отношение к Гарри Роджеру. Ему было жаль Хелен, и он подумал, что необходимо увезти ее из дома сестры в Лондон. Линли отмел эту мысль и заставил себя сосредоточиться на разговоре Хейверс и Леннарта Торсона.

– Его произведения говорят о стремлении писателя провести в жизнь свои утопические воззрения, сержант. Воззрения, поднимающиеся над феодальным обществом и относящиеся ко всему человечеству, а не просто избранной группе индивидов, родившихся под счастливой звездой. Таким образом, его произведения удивительно, небывало революционны. Однако многие критики не желают этого видеть. Их безумно пугает мысль, что драматург шестнадцатого века мыслил более широкими социальными категориями, чем они, вообще не умеющие мыслить.

– Значит, Шекспир был скрытым марксистом? Торсон презрительно хмыкнул.

– Примитивный снобизм, – ответил он. – Не ожидал этого от…

Хейверс повернулась к нему:

– Да?

Торсон не закончил свою мысль. Ему и не нужно было этого делать. «От представителя вашего класса» повисло между ними, словно эхо, лишая всякого смысла якобы бунтарский литературный критицизм Торсона.

Остаток пути они проехали в молчании, объезжая грузовики и такси на Сент-Джонс-стрит, чтобы добраться до узкого въезда на Тринити-лейн. Линли припарковал машину неподалеку от конца Тринити-Пэссидж, у северного входа Сент-Стивенз-Колледжа. Тринити-Пессидж, открытый в течение всего дня, открывал доступ в Нью-корт.

– Мои комнаты там, – сказал Торсон, направляясь к западной части Нью-корта, примыкающего к реке. Он отодвинул деревянную планку, под которой белым по черному было написано его имя, и, распахнув дверь, вошел в башенку с окнами-бойницами и с густо поросшими жимолостью гладкими каменными стенами. Линли и Хейверс последовали за ним, успев указать друг другу взглядами на Г-образную лестницу в противоположной стороне Нью-корта.

Впереди Торсон громыхал каблуками по деревянным ступеням. Когда Линли и Хейверс догнали его, он уже отпирал дверь комнаты, из окон которой открывался вид на реку, поля и лужайки в огненном осеннем наряде и Тринити-Пэссидж-бридж, где в это время фотографировалась группа туристов. Торсон подошел к окнам и бросил рюкзак на стол. Рядом друг против друга стояли два стула с решетчатыми спинками. Он повесил свое пальто на один из них, а сам подошел к большой нише в углу комнаты, где стояла одинокая кровать.

– Я устал, – произнес Торсон и лег на клетчатое покрывало. Он поморщился, словно ему было неудобно лежать. – Садитесь, если хотите. – Он указал на мягкое кресло и диван в изножье кровати, обитые тканью цвета сырой глины. Намерение Торсона было ясно. Разговор, который по его желанию проходил в его родных стенах, должен был также вестись на его условиях.

За почти тринадцать лет службы Линли привык сталкиваться с явной и скрытой бравадой. Он пропустил мимо ушей предложение сесть и неторопливо осмотрел собрание томов в книжном шкафу со сломанной передней стенкой. Поэзия, классика, критика на английском, французском и шведском и несколько томов эротической литературы, один из которых лежал открытым на главе под названием «Ее оргазм». Линли иронически усмехнулся.

Сержант Хейверс уже открывала свой блокнот на столе. Из сумки на плече она достала карандаш и выжидательно взглянула на Линли. На кровати зевнул Торсон.

Линли обернулся от шкафа.

– Елена Уивер часто виделась с вами, – сказал он.

Торсон моргнул:

– Едва ли это повод для подозрений, инспектор. Я был одним из ее руководителей.

– Но вы встречались с ней не только как руководитель.

– Неужели?

– Вы бывали в ее комнате. И не один раз, насколько я знаю. – Задумчиво и как можно обыденнее Линли перевел взгляд на кровать. – Она занималась с вами здесь, мистер Торсон?

– Да. Но за столом. Мне кажется, юные леди лучше думают сидя, а не лежа на спине. – Торсон усмехнулся, – Я знаю, куда вы клоните, инспектор. Позвольте мне вас разочаровать. Я не соблазняю школьниц, даже когда они на это напрашиваются.

– А Елена напрашивалась?

– Они приходят сюда и садятся, раздвинув свои симпатичные ножки, и я понимаю, что у них на уме. Это случается постоянно. Но я не принимаю их предложений. – Торсон снова зевнул. – Признаюсь, у меня были три или четыре выпускницы, но к этому времени они уже взрослые и знают, на что идут. Просто примитивный грубый секс по выходным, вот и все. А потом они уходят, тепленькие и трепещущие, не задавая никаких вопросов и не получая никаких обещаний. Мы хорошо проводим время, – вероятно, они даже получают большее удовольствие, чем я, откровенно говоря, – и на этом все заканчивается.

От Линли не ускользнуло, что Торсон не ответил на его вопрос. Тот тем временем продолжал:

– Старшие научные сотрудники Кембриджа, которые связываются со студентками, отличаются одними и теми же личностными характеристиками. Если вы ищете того, кто мог бы обмануть Елену, вам нужен некто среднего возраста, женатый, непривлекательный. Ищите неудачников и невероятно глупых.

– Совсем не похожих на вас, – заметила от стола Хейверс.

Торсон не обратил на нее внимания.

– Я не сумасшедший. Я не хочу погубить себя. А именно это и ждет любого искусителя, который связывается со студенткой или студентом. Скандальная репутация – смерть для преподавателя.

– А почему у меня такое впечатление, что для вас скандальная репутация – это жизнь, мистер Торсон? – спросил Линли.

Хейверс добавила:

– И все-таки вы домогались ее, мистер Торсон? Торсон повернулся на бок и в упор уставился на Хейверс. В уголках его губ появилась презрительная усмешка.

– Вы приходили к ней в четверг вечером, – продолжала Хейверс. – Зачем? Чтобы помешать ей выполнить угрозу? Не думаю, что вам хотелось, чтобы о вас донесли мастеру колледжа. Итак, что она вам сказала? Она уже написала заявление о сексуальных домогательствах? Или вы надеялись отговорить?

– Тупая полицейская телка, – процедил сквозь зубы Торсон.

Тело Линли напряглось от гнева. Но сержант Хейверс на грубость никак не отреагировала. Вместо этого она медленно повертела в пальцах пепельницу, изучая ее содержимое. Выражение ее лица было мягким.

– Где вы живете, мистер Торсон? – спросил Линли.

– У Фулборн-роуд.

– Вы женаты?

– Слава богу нет. Англичанки не вызывают во мне страсти.

– Вы живете с кем-нибудь?

– Нет.

– Кто-нибудь был с вами в воскресенье вечером? В понедельник утром?

Взгляд Торсона забегал.

– Нет, – произнес он. Но, как и большинство людей, он лгал неумело.

– Елена Уивер была в команде бегунов, – продолжал Линли. – Вы это знали?

– Мог знать. Не помню.

– Она бегала по утрам. Это вы знали?

– Нет.

– Она называла вас «Ленни Развратник». Вам это было известно?

– Нет.

– Зачем вы приходили к ней в четверг вечером?

– Я думал, мы сможем все выяснить, если поговорим как взрослые. Но я ошибся.

– Значит, вы знали, что она собиралась сообщить о ваших домогательствах. Именно это она сказала вам в четверг вечером?

Торсон разразился оглушительным смехом. Он свесил ноги с кровати.

– Теперь я понимаю, к чему вы клоните. Вы пытаетесь раскопать здесь мотив убийства. Ничего не выйдет. Эта дрянь успела донести на меня.

– У него все-таки есть мотив, – сказала Хейверс. – Что будет с сотрудником университета, если его застукают, когда он сунет руки в трусики какой-нибудь красотки?

– Торсон выразился вполне ясно. Думаю, в лучшем случае ему объявят бойкот. В худшем – уволят. Этически университет весьма консервативен. Академики не потерпят связи своего коллеги с младшей студенткой. Особенно если он ее научный руководитель.

– Но с чего бы Торсону принимать во внимание их мнение? Вы полагаете, он много общается со своими учеными коллегами?

– Он может и не общаться с ними, Хейверс. Он может даже к этому и не стремиться. Но ему постоянно приходится встречаться с ними по работе, и если коллеги отвернутся от него, у него не будет шансов сделать карьеру. Это, конечно, касается любого преподавателя, но я считаю, что Торсону нужно быть осторожнее, если он хочет добиться повышения по службе.

– Почему?

– Специалист по Шекспиру и даже не англичанин? Здесь? В Кембридже? Смею думать, он здорово расстарался, чтобы попасть сюда.

– И может расстараться еще больше, чтобы остаться на месте.

– Справедливо. Несмотря на презрение Торсона к Кембриджу, не думаю, что он захочет подставить себя под удар. Он достаточно молод, чтобы помышлять о звании профессора, возможно, даже о кафедре. Но этот путь для него отрезан, если его уличат в том, что он волочится за студенткой.

Хейверс подсыпала в кофе сахар. Принялась задумчиво жевать булочку. За тремя другими столиками на стальных ножках в просторной столовой сидели семеро студентов младших курсов, занятых поглощением своего полуденного ланча, а сквозь широкие окна во всю стену на их спины падали солнечные лучи. По-видимому, их совсем не занимало присутствие Линли и Хейверс.

– Так что у него была и причина, и возможность, – заметила Хейверс.

– Если пренебречь его заявлением о том, что он не знал об утренних пробежках Елены.

– Я думаю, мы спокойно можем им пренебречь, инспектор. Вспомним, сколько раз в ее ежедневнике отмечены встречи с Торсоном. Неужели мы должны поверить, что она ни разу не упоминала о своем предстоящем участии в забеге? Что никогда не говорила о своих пробежках? Полная чушь.

Линли поморщился, отхлебнув горький кофе. Вкус был такой, словно его долго варили – как суп. Он положил сахару и взял ложку сержанта.

– Если разбирательство было неминуемо, он мог захотеть скорее положить ему конец, не так ли? – продолжала Хейверс. – Раз уж Елена Уивер проявила такую инициативу, то где гарантия, что за ней не последовала бы дюжина других прелестных юных леди?

– Если эти прелестные юные леди вообще существуют. Если он действительно виновен. Елена могла обвинить его в сексуальных домогательствах, сержант, но давайте не будем забывать, что это еще надо доказать.

– А сейчас этого доказать нельзя, так? – Хейверс многозначительно указала на Линли пальцем. Скривила верхнюю губу. – Никак в вас заговорила мужская солидарность? Бедного Ленни Торсона ложно обвинили в том, что он ласкал некую девушку, потому что он отверг ее, когда она пыталась снять с него штаны? Или хотя бы расстегнуть их.

– Ничто во мне не заговорило, Хейверс. Я просто собираю факты. И самый убедительный – это то, что Елена Уивер уже нажаловалась на Торсона и в результате предстояло разбирательство. Взгляните на все рационально. Над его головой неоновыми буквами написан мотив. Он может вести себя по-идиотски, но дураком не кажется. Он бы понял, что станет первым в списке подозреваемых, как только мы узнаем про него. Поэтому если он и убил ее, то, полагаю, обеспечил бы себя непробиваемым алиби, так ведь?

– Я так не считаю. – Хейверс помахала булочкой. От нее оторвалась изюминка и плюхнулась в кофе. Сержант не обратила внимания и продолжала: – Я думаю, что он достаточно умен, чтобы предугадать наш с вами теперешний разговор. Он знал, что мы будем говорить: преподаватель Кембриджа, он не такой идиот, чтобы убить Елену Уивер в тот момент, когда все против него. Посмотрите на нас. Играем ему на руку. – Хейверс вонзила зубы в булочку и принялась яростно ее жевать.

Линли вынужден был признать, что в рассуждениях Хейверс есть пусть и перевернутая, но все же логика. Однако ему не нравился напор, с которым она отстаивала свою точку зрения. Бурные эмоции всегда влекли за собой потерю объективности. Он слишком часто испытывал это сам, чтобы не заметить в партнере.

Линли знал причину злости Хейверс. Но прямо высказать ее – все равно что придать значение незаслуженным словам Торсона. Он попытался найти другой способ.

– О текстофоне в ее комнате он, безусловно, знал. Это так. И по словам Миранды, Елена вышла из комнаты до того, как Джастин получила сообщение. Если он бывал в ее комнате прежде, – а он этого не отрицает, – тогда он, вероятно, знал, как пользоваться аппаратом. Следовательно, мог позвонить Уиверам.

– Теперь вы говорите дело, – заметила Хейверс.

– Но пока команда экспертов Шихана не предоставит нам свидетельства, которое мы сможем связать с Торсоном, пока мы не отыщем орудия, которым ударили девушку, прежде чем задушить, и пока мы не свяжем это орудие с Торсоном, у нас нет ничего, кроме естественной неприязни к нему.

– А этого у нас предостаточно.

– Более чем. – Линли отодвинул кофе в сторону. – Нам нужен свидетель, Хейверс.

–Убийства?

– Чего-нибудь. – Линли встал. – Давайте поговорим с той женщиной, которая нашла тело. Если ничего не выясним, то, по крайней мере, узнаем, что она собиралась рисовать в тумане.

Хейверс допила кофе и стерла бумажной салфеткой жирные крошки с пальцев. Она направилась к двери, натягивая пальто, а два шарфа волочились за ней по полу. Линли молчал, пока они не оказались на террасе над Норт-кортом. Там он заговорил, осторожно выбирая слова:

– Хейверс, эта глупость, которую вам сказал Торсон…

Она озадаченно взглянула на него:

– Какая глупость, сэр?

Линли почувствовал, что у него вспотела шея. Почти никогда он не задумывался о том, что работает с женщиной. Однако сейчас этого нельзя было забывать.

– Ну это дурацкое сравнение, Хейверс. – Он поискал эвфемизм. – С обитательницей хлева.

Хейверс удивленно подняла брови под густой челкой:

– Обитательницей хлева? Вы имеете в виду, когда он назвал меня телкой?

– Да… – Линли не приходило в голову, как он может утешить ее. Но ему не следовало беспокоиться.

Хейверс тихонько усмехнулась:

– Не берите в голову, инспектор. Когда меня называет телкой осел, я всегда принимаю это как комлимент.

Глава 7

– А это что, Кристиан? – спросила леди Хелен. Она взяла фрагмент большой деревянной мозаики, которая лежала перед ними на полу. Это была карта Соединенных Штатов приглушенных оттенков из кусочков красного дерева, дуба, ели и березы – подарок близнецам на их четвертый день рождения, который прислала из Америки тетя Айрис, старшая сестра леди Хелен. В этой игрушке скорее отражался вкус леди Айрис, нежели ее привязанность к племянникам. «Качество и прочность, Хелен. Именно к этому все стремятся», – уверенно говорила она, словно думая, что Кристиан и Пердита будут играть со своими игрушками до старости.

Яркие цвета больше бы привлекли детей. И они конечно же дольше бы удерживали их внимание. Но после нескольких неудачных попыток леди Хелен удалось превратить мозаику в увлекательную игру для Кристиана, в то время как его сестра просто наблюдала за ними. Пердита уютно устроилась под боком у леди Хелен, широко раскинув тонкие ноги в потертых туфлях, носки которых смотрели на северо-восток и северо-запад.

– Кафилорния! – победно объявил Кристиан после изучения фрагмента в руках у тети. Он ударил ногами по полу и радостно закричал. Ему по душе были штаты причудливой формы. Оклахома, Техас, Флорида, Юта. Они легко запоминались. Но Вайоминг, Колорадо и Северная Дакота доводили его до исступления.

– Замечательно. А ее столица…

– Нью-Йорк!

Леди Хелен рассмеялась:

– Сакраменто, глупышка.

– Сэкраменно!

–Почти. А теперь положи на место. Знаешь куда?

После тщетной попытки поместить фрагмент мозаики на место Флориды Кристиан пульнул его через всю карту к противоположному берегу.

– Еще, тетя Лин, – потребовал он. – Я хочу еще попробовать.

Хелен выбрала самый маленький фрагмент и показала его мальчику. Он с умным видом уставился на карту. Затем ткнул пальцем в пустое место к востоку от Коннектикута.

– Здесь, – объявил он.

– Да. Ты можешь назвать?

– Здесь! Здесь!

– У тебя не получается, милый?

– Тетя Лин! Здесь! Пердита зашевелилась.

– Роз Айла, – прошептала она.

– Родс-Айленд! – взвизгнул Кристиан. С радостным воплем он кинулся к фрагменту, который держала Хелен.

– А столица? – Леди Хелен отвела в сторону руку. – Подумай. Вчера ты знал.

– Лантический океан! – завопил Кристиан. Леди Хелен улыбнулась:

– Уже близко.

Кристиан вырвал фрагмент из ее рук и хлопнул его на мозаику лицом вниз. Увидев, что он не встает на место, Кристиан перевернул его. Когда сестра потянулась помочь ему, он оттолкнул ее со словами «Я сам, Перди!» и сумел уложить фрагмент потными пальцами с третьей неуклюжей попытки.

– Еще, – потребовал он.

Не успела леди Хелен ответить ему, как передняя дверь открылась, и вошел Гарри Роджер. Он заглянул в гостиную, задержавшись взглядом на малышке, которая дрыгала ножками и лопотала на тяжелом лоскутном одеяле, расстеленном на полу рядом с Пердитой.

– Всем привет, – сказал Гарри, снимая пальто. – Поцелуете папу?

Кристиан с визгом бросился к отцу и повис на его ногах. Пердита не шевельнулась.

Роджер поднял сына на руки, шумно поцеловал его в щеку и поставил на пол. Притворяясь, что собирается его наказать, спросил:

– Ты плохо вел себя, Крис? Ты был плохим мальчиком?

Кристиан завизжал от восторга.

Леди Хелен почувствовала, как Пердита прильнула к ней, и, опустив глаза, увидела, что та сосет палец, пристально глядя на младшую сестренку, которая лежала сжимая кулачки.

– Мы отгадываем загадки, – сообщил отцу Кристиан. – Тетя Лин и я.

– А Пердита? Она вам помогает?

– Нет. Пердита не будет играть. Но тетя Лин и я играем. Посмотри. – Кристиан уцепился за руку отца и потащил его в гостиную.

Леди Хелен попыталась унять гнев и отвращение при виде зятя. Он не пришел домой прошлой ночью. Даже не соизволил позвонить. И эти два факта затмили сочувствие, которое она могла бы испытывать, глядя на него и понимая, что он был явно нездоров душевно или телесно. Белки глаз Гарри пожелтели. Лицо было небритым. Губы потрескались. Если он не спал дома, то при взгляде на него можно было подумать, что он вообще нигде не спал.

– Кафилорния. – Кристиан ткнул пальцем в мозаику. – Видишь, папа? Невада, Пута.

– Юта, – механически поправил Гарри Роджер и, обращаясь к леди Хелен, спросил: – Ну, как вы здесь?

Леди Хелен остро ощущала присутствие детей, особенно дрожащей Пердиты. Она также ощущала потребность наброситься на своего зятя. Но вслух произнесла:

– Отлично, Гарри. Рада тебя видеть. Он ответил тусклой улыбкой:

– Хорошо. Тогда я вас оставлю. – Погладив Кристиана по голове, он вышел из комнаты и скрылся на кухне.

Кристиан немедленно начал плакать. Леди Хелен почувствовала приступ гнева. Она произнесла:

– Все в порядке, Кристиан. Пойду приготовлю вам покушать. Побудешь немного с Пердитой и младшей сестренкой? Покажи Пердите, как складывать мозаику.

– Я хочу к папе! – вопил Кристиан.

Леди Хелен вздохнула. Как хорошо она это понимала. Она перевернула мозаику и разбросала ее по полу, обращаясь к Кристиану:

– Смотри, Крис. – Но он тут же начал швырять фрагменты в камин. Они били по углям за решеткой, и на ковер сыпался пепел. Кристиан кричал все громче.

Роджер просунул голову в комнату:

– Ради бога, Хелен. Неужели ты не можешь его унять?

Леди Хелен не выдержала. Она вскочила на ноги, прошла через комнату и втолкнула зятя на кухню. Захлопнула дверь, чтобы не было слышно рева Кристиана.

Если Гарри и удивил внезапный порыв Хелен, то он не подал виду. Он просто вернулся к столику, где просматривал двухдневную почту. Поднес письмо к свету, прищурился, вытащил его из конверта, взял другое.

– Что происходит, Гарри? – требовательно спросила Хелен.

Он бегло взглянул на нее, прежде чем вернуться к почте:

– О чем ты говоришь?

– Я говорю о тебе. Говорю о своей сестре. Кстати, она наверху. Может, зайдешь к ней, прежде чем вернуться в колледж? Я так понимаю, ты собираешься туда? Непохоже, чтобы ты пришел надолго.

– У меня лекция в два.

– А потом?

– Сегодня вечером я иду на официальный ужин. В самом деле, Хелен, ты начинаешь говорить прямо как Пен.

Леди Хелен шагнула к нему, вырвала из его руки пачку писем и бросила их на стол.

– Как ты смеешь! Себялюбивый ничтожный червяк! Думаешь, мы все здесь для твоего удобства?

– Как ты проницательна, Хелен, – раздался от двери голос Пенелопы. – Ни за что бы не подумала. – Она остановилась перед входом в комнату, оперевшись одной рукой о стену, а другой придерживая у горла халат. Трещины на груди кровоточили, и на розовом халате появились малиновые пятна. Взгляд Гарри на мгновение задержался на них. – Не нравится картинка? – спросила Пенелопа. – Слишком грубая реальность для тебя, Гарри? Не совсем то, чего ты хотел?

Роджер вернулся к письмам:

– Не начинай, Пен.

Она неуверенно рассмеялась:

– Я этого не начинала. Поправь меня, если я ошибаюсь, но это был именно ты. Разве не так? Дни и ночи. Говорил и настаивал. «Они как дар, Пен, наш дар миру. Но если один из них умрет…» Это ведь говорил ты, не так ли?

– А ты не дашь мне забыть об этом? Последние полгода ты мстила мне. Ладно. Продолжай. Не могу тебе помешать. Но я могу уйти, чтобы не выслушивать оскорблений.

Пенелопа снова засмеялась, на этот раз слабее. Она прислонилась к дверце холодильника. Одной рукой коснулась волос, которые мягкой маслянистой массой лежали на шее.

– Как забавно, Гарри. Если ты желаешь ответить на оскорбления, то проникни в это тело. Ах да, ты ведь уже делал это. Сколько тебе хотелось.

– Мы не будем…

– Говорить об этом? Почему? Потому что здесь моя сестра и ты не хочешь, чтобы она узнала? Потому что в соседней комнате играют дети? Потому что соседи могут услышать, если я буду громко кричать?

Гарри швырнул письма на стол. Конверты разлетелись в разные стороны.

– Не обвиняй меня! Ты сама решила.

– Потому что ты не оставлял меня в покое. Я даже не чувствовала себя женщиной. Ты не прикасался ко мне, пока я не соглашалась…

– Нет! – крикнул Гарри. – Черт возьми, Пен. Ты могла сказать «нет».

– Я была просто свиньей, не так ли? Объектом похоти.

– Это не совсем так. Свиньи купаются в грязи, а не в жалости к себе.

– Хватит! – сказала леди Хелен.

В гостиной завизжал Кристиан. Ему начал вторить слабый плач младенца. Что-то с ужасающим треском ударилось в стену, по-видимому в ярости брошенная мозаика.

– Посмотри, что ты делаешь с ними, – сказал Гарри Роджер. – Хорошенько посмотри. – Он направился к двери.

– А что делаешь ты? – завизжала Пенелопа. – Образцовый отец, образцовый муж, образцовый лектор, образцовый святоша. Сбегаешь, как всегда? Мстишь? Она не позволяла мне делать это последние полгода, поэтому я заставлю ее заплатить теперь, когда она слабая и больная? Как раз тот самый момент, когда лучше всего дать ей понять, какое она ничтожество?

Гарри резко обернулся к ней:

– Я все сказал. Пора тебе решить, чего ты хочешь, вместо того чтобы постоянно попрекать меня за то, что есть.

Прежде чем Пенелопа успела ответить, он ушел. Через минуту хлопнула дверь. Кристиан завопил. Малышка заплакала. На халате Пенелопы появились свежие кровяные пятна. Она зарыдала:

– Я не хочу так жить!

Леди Хелен ощутила прилив жалости. Ее глаза застлали слезы. Она никогда не испытывала такой растерянности, не находя утешения.

Впервые она поняла причину продолжительного молчания своей сестры, ее долгих сидений у окна и беззвучных рыданий. Но она не могла понять того поступка Пенелопы, с которого все это началось. Такое пораженчество было ей настолько чуждо, что она содрогнулась.

Она подошла к сестре и обняла ее.

Тело Пенелопы напряглось.

– Нет! Не трогай меня. Я вся кровоточу. Это из-за младенца…

Леди Хелен продолжала обнимать ее. Она пыталась сформулировать вопрос и не знала, как начать и что спросить, чтобы не выдать растущей злости. А сдерживать ее было непросто, потому что злилась она на всех сразу.

Ее возмущал Гарри с его эгоизмом, толкающим мужчину на создание себе подобного ради удовлетворения собственного тщеславия. Не меньше ее возмущала и сестра, поддавшаяся чувству долга, заложенному в женщинах с древнейших времен.

Конечное решение завести детей, которое, несомненно, было принято Пенелопой и ее мужем сообща и с радостью, оказалось гибельным для сестры Хелен. Отказавшись от карьеры ради воспитания близнецов, она со временем превратилась в зависимого человека, в женщину, которая верила, что должна держаться за мужа. Поэтому когда он захотел еще ребенка, она пошла ему навстречу. Она исполнила свой долг.

То, что всему причиной была неспособность или нежелание ее сестры бросить вызов примитивному представлению о миссии женщины, только сделало ситуацию еще более невыносимой. Пенелопа была достаточно умна, чтобы с самого начала понимать, что соглашается на жизнь, в которую не верит, и это, вне всякого сомнения, лежало в основе испытываемых ею страданий. Уходя, муж обратился к Пенелопе с просьбой принять решение. Но пока она не сумеет изменить себя, ее судьбу будут решать обстоятельства.

Пенелопа рыдала на плече у сестры. Леди Хелен обнимала ее и шептала слова утешения.

– Я не могу этого выносить, – плакала Пенелопа. – Я задыхаюсь. Я ничтожество. У меня нет характера. Я просто автомат.

Ты мать, подумала леди Хелен, а в соседней комнате продолжал визжать Кристиан.

Был полдень, когда Линли и Хейверс остановились на извилистой главной улице деревни Гранчестер, состоящей из домов, пабов, церкви и дома священника и отделенной от Кембриджа университетскими футбольными полями и узкой полосой фермерской земли, вспаханной на зиму под пар и огороженной живой изгородью из побуревшего боярышника. Адрес в полицейском отчете выглядел совершенно невнятно: Сара Гордон, школа, Гранчестер. Но когда они добрались до деревни, Линли понял, что другие сведения и не понадобятся. Между рядами крытых соломой коттеджей и пабом «Красный лев» стояло кирпичное здание светло-коричневого цвета с ярко-красной деревянной отделкой и множеством окошек в черепичной крыше. На одном из столбов в начале подъездной аллеи висела табличка, на которой бронзовыми буквами было написано одно слово «Школа».

– Неплохая берлога, – заметила Хейверс, плечом открывая дверцу автомобиля—Любовное обновление исторической собственности. Всегда терпеть не могла людей, у которых есть терпение что-нибудь сохранять. И все-таки, кто она?

– Какая-то художница. Остальное мы узнаем.

То место, где первоначально находилась входная дверь, теперь занимали четыре стеклянные панели, через которые были видны высокие белые стены, край дивана и голубой стеклянный абажур медного торшера. Когда полицейские захлопнули дверцы машины и направились по аллее к дому, к окну подбежала собака и принялась оглушительно лаять.

Новая входная дверь была расположена в задней части дома, в тени низкого крытого перехода, который соединял дом с гаражом. Когда они подошли, ее открыла изящная женщина в потертых джинсах, просторной рабочей шерстяной рубашке цвета слоновой кости и с розовым полотенцем на голове, закрученным в виде тюрбана. Одной рукой она придерживала полотенце, а другой собаку – лохматую дворняжку с несимметричными ушами, одно стояло торчком, а другое свисало, и бурой челкой, закрывающей глаза.

– Не бойтесь. Он не кусается, – сказала женщина, когда собака попыталась освободиться от ошейника. – Он просто любит гостей. – И, обращаясь к собаке, произнесла: – Флэйм, сидеть! – мягкое приказание, которое та проигнорировала. Собака неистово виляла хвостом.

Линли предъявил удостоверение и представил себя и Хейверс.

– Вы Сара Гордон? Мы бы хотели поговорить с вами о том, что случилось вчера утром.

При этих словах ее темные глаза, казалось, на мгновение стали еще темнее, хотя это могло произойти потому, что она шагнула в тень.

–Мне вроде бы нечего добавить, инспектор. Я все рассказала полиции.

– Да, я знаю. Я читал отчет. Но иногда бывает необходимо выслушать все из первых уст. Если вы не возражаете.

– Конечно нет. Пожалуйста. Проходите. – Сара отступила от двери. Флэйм радостно рванулся к Линли, положив ему на бедра похожие на рукавицы лапы. Сара Гордон приказала: «Нельзя! Флэйм, прекрати немедленно!» – и оттащила собаку. Затем она подхватила на руки беснующийся, извивающийся, бешено бьющий хвостом комок и отнесла его в комнату, которую они видели с улицы, посадила собаку в корзину у камина, сказала: «Лежать!» – и погладила ее по голове. Взволнованный взгляд животного метнулся от Линли и Хейверс к хозяйке. Когда собака увидела, что все останутся с ней в комнате, то еще раз радостно тявкнула и положила морду на лапы.

Сара подошла к камину, где горела бесформенная груда дров. Они трещали и плевались искрами, когда языки пламени добирались до капель смолы. Сара подбросила в камин еще дров, прежде чем повернуться лицом к полицейским.

– Это действительно была школа? – спросил Линли.

На лице Сары отразилось удивление. Очевидно, она ожидала, что он сразу же перейдет к тому моменту, когда она обнаружила тело Елены Уивер утром прошлого дня. Однако она улыбнулась, огляделась вокруг и ответила:

– Да, деревенская школа. Здесь все было запущено, когда я ее купила.

– Вы сами перестроили ее?

– Да, постепенно, по комнате, когда могла себе это позволить и когда у меня было время. Все почти готово, кроме заднего двора. Эта, – Сара рукой обвела комнату, в которой они находились, – последняя. Немного отличается от того, что ожидаешь увидеть в таком старом здании. Но именно поэтому она мне нравится.

Пока Хейверс разматывала первый шарф, Линли огляделся по сторонам. Комната и в самом деле выглядела на удивление привлекательно, украшенная множеством литографий и картин, написанных маслом. На них были изображены люди: дети, взрослые, старики, играющие в карты, старуха, смотрящая в окно. Композиции были образными, цвета чистыми и яркими.

Такое большое количество предметов искусства придавало бы этой комнате с крашеным дубовым полом вид музея, если бы Сара Гордон не накинула на спинку оливкового дивана красное мохеровое одеяло и не покрыла пол пестрым плетеным ковром. В доказательство того, что комната обитаема, перед камином лежал открытый «Гардиан», у двери – мольберт и этюдник, и в воздухе вовсе не пахло музеем, а чувствовался неповторимый густой аромат шоколада. По-видимому, он исходил из толстого зеленого кувшина в углу комнаты. Рядом с ним стояла кружка. И над тем, и над другим подымались клубы пара.