Текст книги "Ради Елены"

Автор книги: Элизабет Джордж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)

Словно для подтверждения этой мысли, раздался звук трубы. В холодном ночном воздухе он звучал чисто и нежно. Когда Линли распахнул дверь часовни в юго-восточной части здания, без удивления заметив, что средний вход был не чем иным, как архитектурным элементом, непригодным для использования, хор ответил на трубный призыв очередным «Господи, помилуй». Линли вошел в часовню.

По всей высоте сводчатых окон, поднимавшихся к гипсовому уступчатому карнизу, стены были отделаны панелями из золотистого дуба, под которыми лицом к единственному центральному проходу стояли такие же скамейки. На них сидели участники университетского хора, пристально следя за единственной девушкой-трубачом, которая стояла у подножия алтаря и заканчивала игру. Она казалась совсем маленькой на фоне позолоченного барочного алтаря с изображением Иисуса, воскрешающего Лазаря из мертвых. Девушка опустила свой инструмент, увидела Линли и улыбнулась ему. В это время хор затянул последнее «Господи, помилуй». Последовало несколько громких органных аккордов. Руководитель хора быстро делал заметки.

– Альты никуда не годятся, – сказал он, – сопрано кричат, как совы. Теноры воют, как собаки. Остальные зачет. В это же время завтра вечером, пожалуйста.

Хор дружно застонал. Руководитель не обратил на это никакого внимания, заткнул карандаш в пучок черных волос и произнес:

– Но труба превосходна. Спасибо, Миранда. На сегодня все, дамы и господа.

Когда группа начала расходиться, Линли прошел по проходу к Миранде Уэбберли, которая протирала трубу и убирала ее в футляр.

– Ты изменила джазу, Рэнди, – заметил он. Миранда резко подняла голову. Взметнулся хохолок вьющихся рыжих волос.

– Ничуть! – ответила она.

Линли отметил, что Миранда была одета, как обычно, в свободный густо-лиловый спортивный костюм, который, как она надеялась, удлинит ее полноватую коренастую фигуру и сделает темнее ее слишком светлые глаза.

– По-прежнему в обществе любителей джаза?

– Точно. У нас будет концерт в среду вечером в Тринити-Холл. Вы придете?

– Обязательно. Миранда ухмыльнулась:

– Хорошо. – Она захлопнула крышку футляра и поставила его на край скамьи. – Отец звонил. Он сказал, что сегодня вечером притащится кто-нибудь из его людей. Почему вы один?

– Сержант Хейверс улаживает личные дела. Она приедет позже. Думаю, завтра утром.

– Гмм. Ладно. Хотите кофе или что-нибудь еще? Наверное, вы захотите поговорить. Столовая еще открыта. Или мы можем пойти в мою комнату. – Несмотря на невинность последней фразы, Миранда покраснела. – Я имею в виду, если вы захотите поговорить наедине.

Линли улыбнулся:

– В твою комнату.

Миранда надела огромную куртку, бросив через плечо «Спасибо, инспектор», когда Линли помог ей, обернула вокруг шеи шарф и подняла футляр с трубой.

– Отлично. Теперь вперед. Я в Нью-корте. – И направилась к выходу.

Вместо того чтобы пересечь Чэпл-корт и пройти привычным путем между восточным и южным зданиями («Их называют „Берлоги Рэндольфа“, – сообщила Миранда. – По имени архитектора. Ужасные, не правда ли?»), она повела Линли вдоль аркады к северному проходу. Они преодолели несколько ступенек, прошли по коридору, через пожарный выход, по другому коридору, через другой пожарный выход и опять по ступенькам. Все время Миранда болтала.

– Я еще не разобралась в своем отношении к случившемуся с Еленой, – сказала она. Эти слова казались продолжением разговора, который она вела наедине с собой большую часть дня. – Я все время думаю, что должна была бы испытывать ярость, злость или горе, но пока ничего не почувствовала. Только вину за то, что я ничего этого не испытываю, и отвратительное сознание того, что этим будет заниматься папа, конечно, через вас, а это делает меня свидетелем. Как ужасно! Я ведь христианка. Разве я не должна скорбеть о ней? – Миранда не ждала ответа Линли. – Понимаете, главная проблема в том, что я до сих пор не могу поверить, что Елена мертва. Я не видела ее вчера вечером. Не слышала, как она уходила сегодня утром. В этом суть того, как мы жили, поэтому мне все кажется таким обыденным. Возможно, если бы я обнаружила ее или если бы она была убита в своей комнате и наша служительница, убирающая постели, нашла ее и с криком прибежала ко мне, – вроде как в кино, понимаете? – тогда бы я видела, знала и испытывала бы какие-нибудь чувства. Меня беспокоит, что я ничего не чувствую. Неужели я превращаюсь в камень? Неужели мне все равно?

– Вы были близки?

– В этом-то и дело. Нам следовало быть ближе. Надо было постараться. Я знала ее с прошлого года.

– Но она не была твоей подругой? Миранда приостановилась у выхода в Нью-корт. Она наморщила нос.

– Я не занималась бегом, – двусмысленно ответила Миранда и распахнула дверь.

Слева к берегу реки спускалась терраса. Вправо вела тропинка, усыпанная щебнем. Она шла между стеной здания и лужайкой, посреди которой рос огромный красивый каштан. За ним виднелось здание Нью-корта, выстроенное в форме подковы, – три этажа блестящей неоготики с фигурными окнами, тяжелыми железными косяками дверей, зубцами на крыше и остроконечной башенкой.

– Нам туда, – сказала Миранда и повела Линли по тропинке к юго-восточной части здания, из которого они вышли. По стенам вился зимний жасмин. Линли уловил его сладкий аромат за секунду до того, как Миранда открыла дверь, рядом с которой на камне была аккуратно вырезана буква «Л».

Они быстрым шагом поднялись на второй этаж. Комната Миранды была одной из двух спален, расположенных друг против друга в коротком коридоре, где находились еще душ, туалет и комната служителей.

Миранда зашла в комнату служителей, чтобы вскипятить воду в чайнике.

– Подождите секунду, – сказала она с легкой гримасой. – У меня есть немножко виски, можно добавить в чай, если желаете. Если вы только не скажете моей маме.

– Что ты пристрастилась к спиртному? Миранда закатила глаза:

– Что я пристрастилась ко всему. Кроме мужчин. Можете рассказывать ей обо мне, что хотите. Придумайте что-нибудь. Скажите, что я была в черном кружевном белье. Это вселит в нее надежду, – Девушка засмеялась и подошла к двери своей комнаты. Линли одобрительно отметил, что она благоразумно заперла ее. Недаром она была дочерью суперинтенданта полиции.

– Похоже, тебе удалось отхватить роскошные апартаменты, – заметил Линли. По кембриджским стандартам так и было. Спальня состояла не из одной комнаты, а из двух: маленькая внутренняя комнатушка, где Миранда спала, и побольше – гостиная. Последняя была достаточно просторна, чтобы вместить два небольших дивана и маленький обеденный столик из ореха, заменявший рабочий стол. В углу комнаты был кирпичный встроенный камин и окно с дубовым подоконником, выходящее на Тринити-Пэссидж-лейн. На подоконнике стояла железная клетка. Линли подошел поближе, чтобы рассмотреть крошечного пленника, который яростно крутился в скрипящем колесе.

Миранда поставила футляр с трубой у кресла, рядом швырнула куртку.

– Это Малыш, – сказала она и направилась к камину, чтобы разжечь электрический огонь.

Линли, стягивавший пальто, на мгновение замер:

– Мышь Елены?

– Когда я узнала, что случилось, то взяла его из ее комнаты. Мне казалось, я поступила правильно.

– Когда это было?

– Сегодня днем. Кажется, после двух.

– Ее комната была не заперта?

– Нет. Еще нет. Елена никогда не запиралась. – На полке в нише расположились несколько бутылок спиртного, пять стаканов, три чашки и блюдца. Миранда поставила на стол две чашки и бутылку. – Это может быть важно? – спросила она. – Что Елена не запирала комнату?

Мышонок прекратил крутиться, выбрался из колеса и отправился в угол клетки. Его усы подрагивали, нос нюхал воздух. Схватившись лапками за тонкие металлические прутья, он поднялся и принялся исследовать пальцы Линли.

– Возможно, – отозвался инспектор. – Ты утром не слышала движения в ее комнате? Часов в семь или в половине восьмого.

Миранда покачала головой. На ее лице отразилось сожаление.

– Наушники.

– Ты спишь в наушниках?

– Да, с тех пор как… – Миранда запнулась, но поборола смущение и продолжила: – Только так я могу заснуть, инспектор. Уже привыкла. Чертовски неэстетично, но что поделаешь?

Линли удовлетворился неловким оправданием Миранды, восхищаясь ее отважной попыткой говорить весело. Для тех, кто хорошо знал суперинтенданта Уэбберли, не был тайной его неудавшийся брак. Вероятно, его дочь начала спать в наушниках еще дома, чтобы не слышать безобразных ссор родителей по ночам.

– Во сколько ты встала утром, Рэнди?

– В восемь. Плюс-минус десять минут. – Миранда криво усмехнулась. – Пожалуй, прибавьте десять минут. В девять у меня лекция.

– А что ты делала, когда проснулась? Душ? Ванна?

– Гмм. Да. Выпила чашку чаю. Съела немного хлопьев. Сделала тост.

– Комната Елены была закрыта?

– Да.

– Все было, как обычно? Никаких признаков того, что кто-то побывал внутри?

– Нет. Только… – В соседней комнате засвистел чайник. Миранда подцепила пальцами две чашки и маленький кувшинчик и, подойдя к двери, остановилась. – Не думаю, что я бы заметила. Я хочу сказать, что к ней приходили чаще, чем ко мне, понимаете?

– Она пользовалась успехом?

Миранда взглянула на трещинку на одной из чашек. Свист чайника стал еще пронзительнее. Девушка замялась.

– Успехом у мужчин? – спросил Линли.

– Давайте я сделаю кофе, – сказала Миранда. Она вынырнула из комнаты, оставив дверь открытой. Линли слышал, как Миранда возится в комнате служителей. Ему была видна через коридор запертая дверь. Он взял у сторожа ключ от этой двери, но не испытывал желания им воспользоваться, удивляясь, что не испытывал того, что ему полагалось испытывать.

Линли прокручивал события в обратном направлении. По службе ему предписывалось, невзирая на время приезда, прежде всего побеседовать с кембриджскими полицейскими, затем с родителями и, наконец, с тем, кто нашел тело. После этого ему следовало осмотреть вещи жертвы в поисках возможного ключа к личности убийцы. Таков был «порядок процедуры», как, несомненно, напомнила бы ему сержант Хейверс. Линли не мог объяснить, почему он отступил от этого самого порядка. Он просто чувствовал, что мотив преступления – сугубо личный, возможно сведение счетов. А понять, что это за личный мотив и кто с кем сводил счеты, можно было лишь разобравшись с главными действующими лицами.

Возвратилась Миранда с чашками и кувшином на крошечном розовом подносе.

– Молоко прокисло, – объявила она, поставив чашки на блюдца. – Извините. Придется довольствоваться виски. У меня есть немного сахара. Хотите?

Линли отказался.

– Гости Елены? – спросил он. – Полагаю, это были мужчины.

По лицу Миранды было видно, что она надеялась, что Линли забудет свой вопрос, пока она готовила кофе. Он присоединился к ней за столом. Она плеснула немного виски в чашки, перемешала одной ложкой, облизала ее и, рассказывая, непрестанно похлопывала ей по ладони.

– Не все. Она дружила с девчонками из клуба любителей бега. Они часто приходили. Иногда она уходила с ними на вечеринку. Елена обожала вечеринки. Она любила танцевать. Она говорила, что может чувствовать вибрации от музыки, если она громкая.

– А мужчины? – настаивал Линли. Ложечка с силой хлопнула по ладони. Миранда скорчила гримасу.

– Мама сошла бы с ума от счастья, если бы у меня была хоть десятая часть Елениных кавалеров. Она нравилась мужчинам, инспектор.

– Тебе было это нелегко понять?

– Нет. Я знала, почему она им нравилась. Она была жизнерадостной, веселой, любила говорить и слушать, что ужасно странно, принимая во внимание, что на самом деле она ничего этого не умела, правда? Но каким-то образом создавалось впечатление, что когда она с вами, то полностью растворяется в вас. Поэтому я понимаю, почему мужчинам… Ну вы знаете. – Миранда закончила речь взмахом ложечки.

– Где уж нам, эгоистам, не знать?

– Мужчинам нравится считать себя центром вселенной, не так ли? Елена давала им возможность это почувствовать.

– Кому именно?

– Например, Гарету Рэндольфу, – ответила Миранда. – Он часто заходил к ней. Два или три раза каждую неделю. Я всегда знала, когда заходил Гарет, потому что в воздухе стоял сильный запах его одеколона. Елена говорила, что кожей чувствует его приближение, стоит ему только открыть дверь на наш этаж. «Грядет нечистая сила», – говорила она, если мы были, допустим, в комнате служителей. И через тридцать секунд он тут как тут. – Миранда рассмеялась. – Честно говоря, я думаю, она чуяла запах его одеколона.

– Они были парой?

– Они повсюду ходили вместе. Окружающие считали их парой.

– Елене это нравилось?

– Она говорила, что он просто друг.

– У нее был кто-то еще?

Миранда отхлебнула кофе и добавила туда еще виски, после чего пододвинула бутылку Линли.

– Не знаю, значил ли он что-нибудь для Елены, но она часто встречалась с Адамом Дженном. Выпускником ее отца. Они много времени проводили вместе. И ее отец часто заглядывал. В прошлом году у нее были проблемы, – вам уже говорили? – и он хотел убедиться, что она не взялась за старое. По крайней мере, так объясняла Елена. «Идет мой надзиратель», – говорила она, увидев его в окно. Один или два раза она пряталась в моей спальне, чтобы подразнить его, и выбегала со смехом, когда он начинал сердиться, потому что не находил Елену в ее комнате, хотя она обещала его ждать.

– Похоже, ей не слишком нравились уловки, с помощью которых ее хотели удержать в университете.

– Она говорила, что лучшей из этих уловок была мышь. Она называла ее Малыш, «мой сокамерник». Она была такой, инспектор. Все могла превратить в шутку.

По-видимому, Миранда закончила свой рассказ, потому что устроилась на стуле в позе «лотоса» и стала самозабвенно прихлебывать из чашки. Но ее смущенный взгляд говорил о том, что рассказано далеко не все.

– У нее был еще кто-то, Рэнди?

Миранда поежилась. Она принялась рассматривать маленькую корзинку с яблоками и апельсинами на столе, а потом перевела взгляд на плакаты на стене. Диззи Гиллеспи, Луи Армстронг, Уинтон Марсалис на концерте, Дейв Брабек у пианино, Элла Фицджеральд у микрофона. Миранда продолжала увлекаться джазом. Она вновь глянула на Линли, сунув ручку ложечки в копну своих волос.

– Кто-то еще? – повторил Линли. – Рэнди, если ты еще что-нибудь знаешь…

– Я ничего не знаю точно, инспектор. И я не могу рассказать вам абсолютно все, потому что какие-нибудь мелкие подробности могут совершенно ничего не значить. Но если вы за них зацепитесь, у кого-то могут возникнуть неприятности, не так ли? Папа говорит, что это самая большая опасность в полицейской работе.

Линли про себя решил убедить Уэбберли воздержаться в будущем от философских разговоров с дочерью.

– Такое может случиться, – согласился он, – но я не собираюсь никого арестовывать только потому, что ты назовешь его имя. – Когда Миранда промолчала, он наклонился к ней и постучал пальцем по ее чашке. – Слово чести, Рэнди. Договорились? Ты что-нибудь знаешь?

– О Гарете, Адаме и ее отце я знаю от Елены, – ответила она. – Поэтому я и рассказала вам. Все остальное не больше чем сплетни. Или может быть, я что-то видела и не так поняла. Но это вам не поможет. Это только усложнит дело.

– Мы не сплетничаем, Рэнди. Мы пытаемся докопаться до истинной причины гибели Елены. Нужны факты, а не предположения.

Миранда не сразу ответила. Она долго глядела на бутылку виски на столе. На ярлыке был жирный отпечаток пальца. Наконец она сказала:

– Факты – это еще не заключения. Папа так всегда говорит.

– Верно. Согласен.

Миранда помедлила, потом оглянулась, словно для того, чтобы убедиться, что они действительно одни.

– Я просто видела и ничего больше, – сказала она.

– Понял.

– Ладно. – Миранда расправила плечи, словно готовясь, но по-прежнему не желая делиться информацией. – Мне кажется, Елена и Гарет поссорились в воскресенье вечером. Только, – поспешно добавила она, – я не уверена, потому что я их не слышала: они разговаривали жестами. Я только мельком увидела их в комнате Елены, прежде чем она закрыла дверь, а Гарет ушел раздраженный. Он выбежал вон. Только это может вовсе ничего не значить, потому что он такой вспыльчивый, что повел бы себя так же, обсуждай они хоть подушные налоги.

– Ясно. А после их ссоры?

– Елена тоже ушла.

– Во сколько это было?

– Примерно без двадцати восемь. Я не слышала, когда она вернулась. – По-видимому, Миранда прочла в глазах Линли напряженный интерес, потому что поспешно добавила: – Не думаю, что Гарет имеет отношение к произошедшему, инспектор. Он вспыльчив, это правда, и нервы у него всегда взвинчены, но он был не единственный… – Миранда принялась кусать губы.

– Значит, был кто-то еще?

– Не-е-ет, не совсем.

– Рэнди…

Миранда тяжело опустилась на стул:

– Еще мистер Торсон.

– Он тоже был в комнате? – Миранда кивнула. – Кто это?

– Один из руководителей Елены. Он читает лекции по английскому.

– Когда это было?

– Я видела его два раза. Но не в воскресенье.

– Днем или вечером?

– Вечером. Один раз, кажется, на третью неделю после начала триместра. А еще в прошлый четверг.

– Он мог приходить чаще?

Миранда не хотела отвечать, но все-таки сказала:

– Думаю, да. Но я видела его только дважды. Только два раза, инспектор. – «Ничего, кроме голых фактов», – прочел Линли в ее глазах.

– Елена говорила, зачем он приходил? Миранда медленно покачала головой:

– Мне кажется, ей он не очень нравился, потому что она называла его Ленни Развратник. Леннарт. Он швед. И это все, что я знаю. Честное слово.

– Факт есть факт. – Произнеся это, Линли был уверен, что Миранда Уэбберли, дочь своего, отца, могла бы приплюсовать к сему факту еще полдюжины предположений.

Линли вышел через ворота на Тринити-лейн. Теренс Кафф благоразумно позаботился о том, чтобы комнаты, предназначенные для посетителей, располагались в Сент-Стивенз-корте, который вместе с Айви-кортом был отделен от остального колледжа узкой аллеей. Там не было ни смотрителя, ни сторожки, поэтому он не запирался по ночам, предоставляя гостям большую свободу передвижения, чем младшим студентам колледжа.

Эта часть колледжа отделялась от улицы простой кованой железной оградой, разбегавшейся в две стороны от церкви Сент-Стивенз. Эта громада из булыжника была одной из первых приходских Церквей в Кембридже, и ее угловые камни, опоры и норманнская башня странно не вязались с аккуратным полукружием стоявшего за ней эдвардианского строения.

Линли распахнул железные ворота. Внутренняя ограда определяла границы церковного двора.

Могилы были тускло освещены светом из окон подвального помещения, в полосах которого трепетали слабыми, промокшими от тумана крылышками мотыльки. Туман еще более сгустился за то время, что Линли провел у Миранды, и странным образом преобразил саркофаги, надгробные плиты, могилы, кусты и деревья и бесцветные силуэты на медленно колышущемся мглистом фоне. У железной ограды, отделяющей Сент-Стивенз-корт от церкви, стояла сотня или больше велосипедов с блестящими, скользкими от влаги рулями.

Пройдя мимо, Линли направился к Айви-корту, где сторож еще раньше показал ему комнату на лестничной клетке верхнего этажа. В самом здании царила тишина. Эти комнаты, говорил сторож, использовались только старшими сотрудниками колледжа. Здесь были кабинеты и конференц-залы, где проходили встречи со студентами, комнаты смотрителей и комнаты с кроватями для ночлега. Поскольку бульшая часть сотрудников жила вне колледжа, ночами здание почти пустовало.

Комната Линли располагалась в одном из голландских фронтонов и окнами выходила на Айви-корт и кладбище Сент-Стивенз. Коричневые ковровые квадраты на полу, грязноватые желтые стены и выцветшие занавески не способствовали хорошему настроению. Похоже, в Сент-Стивензе не заботились о том, чтобы у кого-то возникло желание подольше у них погостить.

Когда провожавший его сюда сторож ушел, Линли внимательно изучил комнату, провел рукой по пропахшему затхлостью креслу, открыл комод, пробежал пальцами по пустым книжным полкам на стене. Он пустил воду в раковину. Проверил на прочность единственный стальной крючок для одежды в шкафу. Подумал об Оксфорде.

Комната была другой, но ощущение тем же самым, как будто перед ним лежал целый мир, раскрывая свои тайны, но еще не обещая исполнения всех желаний. Счастье относительной анонимности наполняло Линли таким чувством, словно он заново родился. Пустые полки, голые стены, ящики, в которых ничего не лежало. Здесь, думал Линли, он оставит свой след. Никому нет дела до его титула и происхождения, до его тоски. В Оксфорде чужие родители никого не интересовали. Там он надеялся, что освободится от прошлого.

Линли усмехнулся, вспомнив, как ревностно он цеплялся за эту последнюю юношескую веру. Он представлял свое радужное будущее, в котором не будет места ничему тому, что привело его туда. «Как нам хочется избавиться от оскомины, которую набили наши отцы, поедавшие кислый виноград», – подумал он.

Чемодан Линли по-прежнему стоял на столе в угловом выступе. Ему понадобилось менее пяти минут, чтобы разобрать вещи, после чего он сел, ощущая прохладу, царящую в комнате, и безудержное желание оказаться в другом месте. Он попытался отвлечься написанием отчета о первом дне работы, который будет, как обычно, закончен сержантом Хейверс, но за который он сейчас автоматически взялся, благодарный за возможность избавиться от мыслей о Хелен хотя бы на час.

– Вам звонили, – сказал сторож, проходя по зданию.

«Она позвонила, – подумал Линли. – Гарри вернулся домой». И его настроение резко поднялось, но через минуту вновь упало, когда сторож передал ему сообщение. «Суперинтендант Дэниел Шихан из кембриджской полиции встретится с ним в половине девятого утра».

От Хелен ничего не было.

Линли упорно писал, заполняя страницу за страницей подробностями своей встречи с Теренсом Каффом, впечатлениями от беседы с Энтони и Джастин Уиверами, описанием текстофона и его возможностей, фактами, которые ему удалось вытянуть из Миранды Уэбберли. Так он пытался уйти от мыслей о Хелен. Однако в конце концов эта попытка окончилась неудачей. После почти часа беспрерывного писания Линли отложил ручку, снял очки, протер глаза и тут же снова вспомнил.

Он почувствовал, как быстро приближается граница, за которой закончится его дружба с ней. Ей нужно было время. Он предоставлял его ей, месяц за месяцем, уверенный, что любое неосторожное движение с его стороны приведет к тому, что он потеряет ее навсегда. Насколько это возможно, Линли старался превратиться в мужчину, который когда-то смеялся вместе с ней, обычного друга, готового на любую безумную авантюру, которая ей придет в голову, от полета на воздушном шаре над Луарой до похода в пещеру в Баррене, – ему море было по колено, если она находилась рядом. Но с каждым днем Линли становилось все труднее притворяться, что он испытывает к ней исключительно братские чувства. Слова «я тебя люблю» быстро превращались в своего рода перчатку, которую он все время бросал к ее ногам, требуя вознаграждения, с которым она не торопилась.

Хелен продолжала встречаться с другими мужчинами. Она никогда прямо не говорила об этом Линли, но он интуитивно это чувствовал. Он читал это в ее глазах, когда она рассказывала о недавно виденной пьесе, вечеринке или выставке, на которой побывала. И в то время, как он искал общества других женщин, чтобы хоть на минуту забыть о Хелен, он не мог изгнать ее образ из сердца и оборвать нить, привязывавшую его к ней. Обнимая любовниц, он закрывал глаза, представляя на их месте Хелен, слыша ее голос, чувствуя прикосновения ее рук, ощущая ее чудесные поцелуи. И не один раз он вскрикивал от счастья, испытывая небывалое чувство свободы, чтобы в следующее мгновение вернуться к реальности. Теперь он жаждал не удовольствий, а любви. Любви Хелен.

Нервы Линли были на пределе. Ноги и руки ныли. Он отодвинулся от стола и подошел к раковине, плеснул в лицо горсть воды и неприязненно посмотрел на себя в зеркало.

Кембридж будет их полем битвы, решил он. Не важно, победит он или проиграет, но это случится здесь.

Вернувшись к столу, Линли пробежал взглядом страницы, но слова не доходили до его сознания. Он закрыл блокнот и отодвинул его в сторону.

Внезапно воздух в комнате стал тяжелым от смешанных запахов свежего дезинфицирующего средства и застарелого табачного дыма. Он словно давил. Линли перегнулся через стол, настежь распахнул окно, чтобы сырой ночной воздух повеял ему в лицо. С кладбища, наполовину скрытого туманом, доносился слабый, свежий аромат сосновой хвои. Земля была усыпана опавшими иглами, и, вдохнув их запах, Линли почти ощутил их под ногами.

Его внимание привлекло какое-то движение у ограды. Сначала он подумал, что это колышется уносимый ветром туман. Но потом Линли увидел, как из тени хвойных деревьев выступила фигура и стала осторожно пробираться между стоявшими у церковной ограды велосипедами, подняв голову и рассматривая окна с восточной стороны здания. Линли не мог рассмотреть, кто это: мужчина или женщина, и когда он выключил настольную лампу, человек застыл на месте, словно на расстоянии двадцати ярдов интуитивно почувствовав, что за ним наблюдают. Потом Линли услышал на Тринити-лейн звук заводимого автомобильного двигателя. Чьи-то голоса со смехом желали друг другу спокойной ночи. В ответ радостно прозвучал автомобильный гудок. Визжа тормозами, машина с ревом умчалась прочь. Голоса постепенно затихли вдали, и фигура внизу снова пришла в движение.

Кто бы ни был этот незнакомец, велосипед он, по-видимому, воровать не собирался. Путь его лежал к входу в восточной стороне двора. Обвитый плющом фонарь отбрасывал слабый свет, и Линли ждал, когда незнакомец вступит в молочный полумрак перед самой дверью, надеясь, что он бросит быстрый взгляд через плечо и покажет свое лицо. Но этого не произошло. К двери протянулась бледная рука, и фигура скрылась в здании. Но за одно мгновение, когда она была на свету, Линли заметил волосы, густые, темные и пышные.

Появление женщины говорило о тайном свидании с кем-то, нетерпеливо ожидающим за одним из неподвижных, темных окон. Линли ждал, когда там зажжется свет. Этого не случилось. Не прошло и двух минут после исчезновения женщины в здании, как отворилась дверь и она вновь появилась. На этот раз женщина на мгновение задержалась под фонарем, чтобы плотно закрыть за собой дверь. Слабый свет позволил выхватить из темноты овал щеки, нос и подбородок. Но только на секунду. Затем женщина исчезла, направляясь через двор и растворившись в темноте кладбища. Она двигалась так же бесшумно, как и туман.