Текст книги "Повседневная жизнь англичан в эпоху Шекспира"

Автор книги: Элизабет Бартон

Она была протестанткой, а Мария – католичкой, поэтому ей следовало одеваться скромно. Елизавета была вынуждена посещать мессу для того, чтобы уберечь свою шею, а не душу, и присутствовала на службе в одеяниях, которые даже Джон Нокс не мог бы не одобрить. Контраст между протестантской принцессой, одетой в простое пуританское платье, и великолепными богатыми одеждами католических священников демонстрировал более явно – и более безопасно – чем любые слова, каковы предпочтения Елизаветы и от кого она ожидает поддержки в том случае, если Мария умрет бездетной.

Но, взойдя на трон, она смогла одеваться в большем соответствии со своим вкусом. И с самого начала ее правления это было принято во внимание ее придворными и домашними. В 1561 году большую часть даров на Новый год составляли денежные подношения, но королева также получила по крайней мере одиннадцать пар манжет, несколько сорочек и носовые платки, шесть из них были окаймлены золотым кружевом, а остальные были из черного и красного шелка. Граф Уорик преподнес ей сорочку, расшитую черным шелком. Вероятно, это была дневная сорочка или рубашка со стоячим воротником.

Рукава, которые нам могут показаться довольно странным подарком, в то время были съемными, и зеленый был любимым цветом – это подтверждает песенка «Зеленые рукава». Мистер Адамс, «воспитатель», не мог позволить себе преподнести королеве в подарок рукава, но подарил ей «узор для пары рукавов» и получил в награду 40 шиллингов, в которых, несомненно, крайне нуждался. На тот Новый год Елизавета получила еще один подарок – от сэра Джеймса Стрампа, который порадовал ее не меньше, чем деньги и одежда: «Две борзые коричневато-желтого и черного окраса».

В 1578 году, когда развитие экономики шло полным ходом, королеве стали дарить намного больше предметов туалета, богато украшенных шитьем. Среди них была «рыжевато-коричневая шляпка из тафты», подаренная Ральфом Баусом, которую украшали вышитые золотом скорпионы и жемчужная кайма. Красивый стеганый жилет из белой шелковой тафты, расшитый золотым и серебряным кружевом, – подарок Филиппа Сидни. Смит, мусорщик, неуверенный в том, что его вкуса хватит, чтобы выбрать для королевы предмет туалета, не стал рисковать и подарил ей два рулона ткани.

Графиня Шрусбери, более известная как Бэсс Хардвикская, самая богатая женщина королевства, преподнесла в дар Елизавете «мантию» из темно-желтого атласа с белой тафтой, подбитую белым атласом и окаймленную золотым и серебряным венецианским кружевом. Первый секретарь, сэр Френсис Уолсингем^[54]54
  Уолсингем Френсис (1530—1590) – государственный секретарь в 1573—1590 годах, организатор английской разведки и контрразведки.


[Закрыть], был пуританином и привык одеваться скромно, однако своей королеве подарил великолепную ночную рубашку: она тоже была из темно-желтого атласа и вся покрыта вышивкой.

На первый взгляд может показаться довольно странным, что первый секретарь дарит своей королеве ночную рубашку, но в те времена ночные рубашки предназначались вовсе не для сна – их надевали, встав поутру с постели. Женщины спали в ночных сорочках, а затем, проснувшись, надевали поверх них рубашки. Как женщины, так и мужчины носили их в качестве утреннего наряда – так сегодня женщины ходят дома в халатах. В XVI веке одежда для выхода в свет состояла из множества деталей и была такой сложной и продуманной, что для ранних подъемов крайне занятой королеве было совершенно необходимо утреннее платье.

Модницы той поры поднимались поздно и могли проводить за туалетом по нескольку часов, ведь это и в самом деле требовало много времени. Полное облачение состояло из сорочки, за ней шла нижняя юбка, которая выглядывала из-под края следующей юбки, и ее, как правило, шили из дорогого материала. После этого надевали корсет на шнуровке с планшетками. Иногда планшетки были железными, и корсет напоминал латы или кольчугу; очень часто их покрывали гравировкой. Далее шла юбка, либо испанская с кринолином, либо французская с турнюром. Затем надевали платье, состоящее из двух частей – как женский костюм-двойка, – из корсажа и юбки. Корсаж отчасти напоминал мужской камзол, но только с длинным кружевом спереди. Потом шло полностью открытое платье, спадающее с плеч до пят. Поверх него, а часто вместо него надевали плащ или накидку, а дополняли наряд основные аксессуары – рукава и гофрированный круглый воротник, который в одно время стал таким огромным, что пришлось придумать специальные длинные ложки, чтобы человек, на котором был подобный воротник, мог есть. Кроме этого были еще шейные платки, манжеты, forepart – передние половинки лифа и stomacher – суживающийся книзу перед корсажа, который также называли placard.

В моду вошли вязаные чулки. Миссис Монтаг, королевская ткачиха, преподнесла Елизавете в 1561 году пару черных шелковых чулок, которые «так понравились королеве, что та больше никогда не надевала рейтузы»⁽³¹⁾. В 1588 году миссис Воган подарила королеве пару чулок и подвязки, а когда Харрисон начал писать свою книгу, то сообщил, что вязаные чулки распространились столь широко, что их носят даже деревенские женщины, которые красят их в черный цвет с помощью коры ольхи. Именно в то время было изобретено приспособление для вязания чулок – его автором был священник из Ноттингема. Оно стало прообразом всех будущих устройств для вязания и плетения кружев.

Дома женщины носили домашние тапочки-носки slippers и выглядели в них довольно неопрятно, так как именно этой обуви слово slipshod («неряшливый») обязано своим происхождением. Они также носили туфли-лодочки, или pump, как их и теперь называют по другую сторону Атлантики. Кроме того, тогда носили туфли на высокой пробковой подошве и галоши с гамашами, которые надевали поверх лодочек.

Шляпы поражали своей вычурностью, богатыми украшениями и вышивкой. Замужние женщины ходили в шляпах на улице и дома в отличие от незамужних. Мужчины также носили шляпы в помещении и снимали их, когда в комнату входила или выходила из нее королева. В середине века шляпы представляли собой высокие пирамидальные или конические головные уборы, популярностью пользовались и широкополые шляпы с низкой тульей, и шляпы без полей. В следующем, XVII столетии шляпы с кантом стали отличительной чертой роялистов^[55]55
  Сторонники королевской власти в Англии.


[Закрыть]. Шляпы делали из вельвета, шелка, войлока, тафты, бобрового меха и горностая. Помимо них, носили чепцы, капоры, колпаки и капюшоны.

В 1571 году был принят закон, обязывающий всех подданных старше семи лет, если только годовой доход с земли у главы семьи не превышал 20 марок, носить шапку, «связанную из шерсти и произведенную в Англии», по субботам и в другие религиозные праздники. За несоблюдение полагался штраф в 3 шиллинга и 3 пенса. Этот закон был принят, чтобы обеспечить шапочников заработком и тем самым предупредить их обнищание и «попрошайничество и бродяжничество в королевстве, а также уберечь от совершения всяческих непристойностей». Довольно разумно было подумать о сотнях бродяг, выстраивающихся в очередь за подаянием и шатающихся по всему королевству. И этот закон либо оказался столь действенным, либо в конце концов потерял исковую силу, но в 1597 году был аннулирован.

Мужчины не меньше женщин интересовались красивыми и затейливыми нарядами, и часто их одеяния стоили целое состояние. Весь смысл истории про Рэйли заключался в том, что плащ человека зачастую был самой дорогой частью его гардероба, стоившей сотни фунтов. Как утверждает каламбур по поводу галантного поступка Рэйли – «разделив свой плащ, он приобрел много хороших костюмов»^[56]56
  Автор имеет в виду историю, когда Уолтер Рэйли бросил плащ на землю перед королевой, чтобы она не запачкала грязью обувь.


[Закрыть].

Другой джентльмен, Роберт Сидни, в конце XVI века в своем письме к Джону Харрингтону описал наряд, который был на нем в день визита королевы. Королева, как сообщил он, была одета «в чудесный бархатный костюм», а его собственная жена была в пурпурном костюме с золотой бахромой. Вот и все, что было сказано о женских нарядах! Далее он с удовольствием описал собственный туалет, не упуская ни одной детали. На нем был «богатый пояс и расшитый воротник, богатое платье смелого покроя, низ которого украшали серебро и завитушки». И хотя королева так устала, что смогла подняться по лестнице только при помощи трости, и так изнурилась, прохаживаясь по дому, что смогла съесть только «два кусочка торта с засахаренными фруктами и выпила немного ликера из золотого кубка», она, тем не менее, осталась очень довольна нарядами Роберта и его жены – по словам автора – и похвалила их.

Может быть, так оно и было, а может быть, и нет. Из этого письма очевидно только одно: сам Роберт был чрезвычайно доволен собой и своей одеждой. Королеве же, скорее, могло понравиться посещение сэра Юлия Цезаря^[57]57
  Цезарь Юлий (1558—1636) – юрист и государственный деятель, судья Адмиралтейства, канцлер казначейства.


[Закрыть], поскольку сэр Юлий по этому случаю преподнес ей красивый наряд. Она нанесла ему визит 12 сентября 1590 года, через пять дней после своего пятьдесят седьмого дня рождения. Говоря словами самого сэра Юлия, он подарил ей «платье серебристого цвета, богато украшенное вышивкой, черную плетеную мантию с чистым золотом, шляпку из белой тафты, декорированную цветами и золотым украшением». Визит королевы, которая провела у него только одну ночь, обошелся ему в 700 фунтов, включая еду.

Граф Лейстер конечно же всегда был великолепно одет и потратил на одежду целое состояние. Но старый Берли, как и Уолсингем, придерживался скромных серых и черных расцветок.

Дети в то время одевались так же, как и взрослые. А в наши дни вернее обратное.

Вышивала ли сама королева подарки для придворных фаворитов, одаривала ли их собственноручно изготовленными накидками на подушки? Вполне возможно, что так оно и было, ведь в то время это был очень популярный подарок, Известно, что она вышила шарф для герцога Анжуйского^[58]58
  Франсуа Анжуйский (1554—1584) – младший сын Генриха II Французского и Екатерины Медичи. Просил руки Елизаветы, дважды бывал в Лондоне (1579, 1581-1582).


[Закрыть]. В Виндзоре была «подушка с необычной отделкой, которую королева выполнила собственноручно»⁽³²⁾. (см.илл.) Там же, кстати, висел и известный гобелен, который, по сообщению Хенцнера, «англичане украли или привезли из Франции во времена своего господства». На нем был изображен Хлодвиг^[59]59
  Хлодвиг I (ок. 466—511) – король салических франков из рода Меровингов, основатель Франкского государства.


[Закрыть], принимающий лилию из рук ангела; эта эмблема на голубом фоне стала гербом Франции. Появление ангела навсегда изгнало трех жаб, которые до того времени красовались на щитах французских королей.

* * *

Недостаток прочной мебели в домах елизаветинцев – и ключевое слово здесь «прочная» – с лихвой компенсировался блеском, различными новшествами и многообразием украшений. В то время, когда люди сами облачались в роскошные и пышные одеяния, они так же богато украшали свою мебель и стены. Так что во времена Елизаветы стены, кровати и окна были богато задрапированы. Ковры покрывали карнизы (этот обычай до сих пор сохранился в Нидерландах), буфеты и только много позже полы. Драпировки изменили внешний облик скамеек и сидений, и повсюду были разбросаны подушечки. На самом деле подданные Елизаветы очень похожи на викторианцев^[60]60
  Современники королевы Виктории (1819—1901), правившей Великобританией с 1837 года, последней из Ганноверской династии.


[Закрыть] в своем стремлении задрапировать все подряд, хотя, естественно, не по причине ханжества, а из-за своего стремления к удовольствиям и хвастовству. Даже глупый Антифол Эфесский, один из братьев-близнецов в шекспировской «Комедии ошибок», хранил свои дукаты в ящике, «покрытом турецким гобеленом».

В богатых домах подушки, накидки на скамьи, стол и буфет были из гобелена, шелка или бархата. Менее богатые обходились пестрой тканью и кожей, и даже в домах бедняков на столе лежали потрепанные скатерти.

Харрисон отмечает: «Стены наших домов с внутренней стороны... завешаны гобеленами или шпалерами, или пестрой тканью, на которых изображены различные истории или травы, или животные, или узоры и тому подобное; еще они отделаны панелями из нашего дуба или из древесины, привезенной из восточных стран, благодаря чему комнаты... стали теплыми и намного более заполненными, чем они были бы в противном случае».

Покрытые штукатуркой стены часто раскрашивали переплетающимися узорами или грубо выполненными символическими сюжетами. Хороший образец такой росписи можно увидеть в Стратфорде-на-Эйвоне в гостинице «Белый Лебедь». Здесь отображена история Товита^[61]61
  Товит и Товия – герои ветхозаветного предания, изложенного в Книге Товита, которая протестантской традицией причисляется к апокрифам.


[Закрыть], дополненная пояснительными знаками, а в промежутках нарисованы причудливые фрукты, цветы и листья. Все персонажи этой апокрифической ветхозаветной истории облачены в наряды периода начала правления Елизаветы, а сцены, в которых перспективы не больше, чем в китайской живописи, разделяют рифленые итальянские пилястры.

Росписью покрывали и обшитые деревом стены, и оттеняли детали украшений. Решетку деревянных панелей, как правило, раскрашивали ярко-красным с добавлениями голубого и золотого цветов, тогда как сами панели либо украшали различными рисунками и даже пейзажами, либо вклеивали в них картины, которые затем раскрашивали. В то время предпочитали такие цвета, что нас просто поражает яркость отреставрированных образцов.

Огромные окна в новых домах допускали вставки из разноцветного стекла: фамильные гербы, вымпелы, гротески, неизменные переплетающиеся орнаменты, цветы, травы и, как выражение преданности, королевский герб. Стекло также покрывали эмалью. Вентиляцию помещений обеспечивали вентиляционные квадраты из свинца довольно сдержанного геометрического дизайна, впрочем, некоторые узоры из прозрачного стекла также были весьма скромными.

Ратгеб был совершенно оглушен великолепием и богатством драпировок во дворце Хэмптон Корт. От имени своего господина герцога Вюртембергского – довольно нудного человека, в амбиции которого входило получение ордена Подвязки, – он написал в своем дневнике: «Все помещения и комнаты в этом необъятном сооружении завешаны гобеленами из золота и шелка, столь невероятно прекрасными и по-царски украшенными, что вряд ли возможно где-либо еще найти более великолепные вещи. В частности, здесь есть одна невероятно роскошная комната, отведенная королеве, в которой она восседает, занимаясь государственными делами; гобелены здесь украшены золотом, жемчугом и драгоценными камнями, и только одна скатерть стоит больше 50 тысяч крон, не говоря уже о королевском троне, усыпанном огромными брильянтами, рубинами, сапфирами и другими камнями, сверкающими среди жемчуга и других драгоценностей, как солнце среди звезд».

Хенцнер отреагировал на все это великолепие более сдержанно. Он определенно был менее подвержен эмоциональным всплескам, но даже он признал, что в одной из комнат было «несколько исключительно богатых гобеленов, которые вывешивали во время приема иностранных послов». Там было также множество подушек, расшитых золотыми и серебряными нитями, много стеганых покрывал и одеял для кроватей, застеленных мехом горностая, а все стены во дворце «переливались золотом и серебром».

И Ратгеб, и Хенцнер посетили Англию в конце правления Елизаветы, когда знать меблировала свои дома, нарочито выставляя напоказ свое богатство. К тому времени и сама королева разными путями обзавелась большим количеством мебели и аксессуаров. Ее привлекали величие и роскошь, как и всех ренессансных правителей. Ее дворцы были увешаны полотнами лучших мастеров. Она собирала украшения, жемчуга и все виды драгоценных камней, посуду из золота и серебра, богатые постели, диваны и прогулочные коляски, персидские и индийские ковры, статуи и медали, «которые обошлись бы ей в огромную сумму». Стены она покрыла роскошными гобеленами, а в Хэмптон Корте среди ценнейших предметов в ее гардеробе хранились гобелены, на которых были изображены ее морские победы.

Гобелены, как и мебель, передавали из поколения в поколение, но стремительное строительство привело к тому, что множество ковровых изделий начали ввозить из-за границы. В действительности большая часть материалов, мебели, украшений и аксессуаров для английских домов прибывала прямо с крупной ярмарки в Антверпене. Все сырье и стройматериалы для нового «Кошеля» – Королевской биржи, построенной сэром Томасом Грешемом, – были привезены на корабле из Антверпена по его распоряжению или в соответствии с указом самой королевы. И благодаря удачным и крепким деловым связям между Лондоном и Нидерландами крупные и мелкие торговцы имели возможность обставлять свои городские и деревенские дома ввозимыми из-за границы предметами. Часть ковров производилась в Англии, но этого было недостаточно, чтобы удовлетворить постоянно растущий спрос. Уильям Шелдон открыл ткацкую фабрику в Уорике примерно лет за пятьдесят до того, как Елизавета взошла на трон. На этой фабрике производили гобелены и, возможно, даже ковры, как правило, с восточными узорами, иногда нелепо сочетая их с геральдическими эмблемами. Ковры в Англию тоже пришли с континента – из Турции и Леванта.

Портрет королевы кисти неизвестного художника, который носит название «Портрет Дичли» (сейчас находится в Лондонской национальной галерее), изображает ее стоящей на карте Оксфордшира, которая была выткана на фабрике Шелдона. В Дичли-хаузе, принадлежащем сэру Генри Ли, королева останавливалась во время своего визита в Оксфордшир в 1592 году. По этому поводу был составлен такой джингл:

 
В счастливый час, в счастливый день
Элиза выбрала этот путь.
 

После огромного количества стихов, как хороших, так и невероятно плохих, написанных в ее честь, эти вирши могут показаться слишком простоватыми и прямыми. Но для умной, проницательной и молчаливой женщины в красном парике это, должно быть, была благодарственная форма «Mere English^[62]62
  Простой англичанке (англ.).


[Закрыть]».

Но хоть ради королевы и расстилали ковры, гобелены и даже мантии, напольные ковры были не в ходу. Полы в фермерских домах и коттеджах были устланы тростником, камышом и соломой, смешанной со стеблями лаванды и розмарина. В богатых домах дело обстояло точно так же, разве что доля ароматических трав была больше. В Гринвичском дворце полы устилали лавровые листья.

Зато потолки с лихвой компенсировали отсутствие убранства пола. Теобальдс мог похвастаться знаменитым потолком, на котором были изображены знаки зодиака. Ночью на потолке были видны звезды, соответствующие каждому знаку. Неизвестно, был ли там астролог, чтобы толковать эти светящиеся знаки для развлечения гостей, но очевидно, что днем звезды исчезали, так как Ратгеб сообщает, что «солнце проникало сквозь небеса»⁽³³⁾.

Изделия из гипса, большую часть которых производили в Англии, должно быть, были совершенно удивительными, хотя время уничтожило многие из них. Но в Большой гостиной в Хардвик-холле все еще сохранился фриз, где изображена Диана со спутниками и собаками, охотящаяся в лесу на оленей, слонов и львов. А на гипсовой панели в Мантекьют-хауз можно увидеть грубоватое изображение так называемой процессии Скиммингтона^[63]63
  Это выражение обозначает английскую традицию высмеивания мужей, которые во всем слушаются жен. Мужчину сажают на лошадь позади женщины задом наперед, дают в руки прялку, а за ними следуют соседи, распевающие издевательские песенки.


[Закрыть].

Потолки поскромнее украшали рельефами и висячими орнаментами. Англичане стали использовать итальянскую наружную штукатурку с тем же рвением, что и переплетающийся орнамент. Но яркие цвета, типичные для того времени, были, скорее, заимствованы из Америки, чем из Европы.

Шекспир, писавший для людей своей эпохи, вложил в уста Гремио из «Укрощения строптивой» описание интерьера, когда тот перечислял свои владения, прося руки Бианки. Дом Гремио находился в Падуе, но его описание могло бы подойти любому богатому дому в Англии:

 
...у меня
Дом в Падуе; там много дорогих
Кувшинов и тазов для омовенья.
Все занавески – из восточных тканей,
Казна лежит в ларцах слоновой кости,
А в кипарисных сундуках – наряды.
Тончайшее белье, покровы, шали,
Турецкое жемчужное шитье
И золото венецианских кружев.
Посуда есть из олова и меди
Со всем прибором^[64]64
  Шекспир В. Укрощение строптивой. Акт II. Сцена 1. Пер. Н. Гнедича.


[Закрыть].
 

Глава четвертая Расцвет ювелирного искусства

«Золотой» век Елизаветы оказался также и веком серебра, которое в XVI веке вдруг хлынуло в Европу из Нового Света. По крайней мере, предназначалось оно для Европы, но часто не достигало пункта своего назначения и в огромных количествах оседало в Англии. Впрочем, подобное происходило также с кошенилью, специями, золотом, церковной утварью, кожей и жемчугом. Одним из главных виновников изменения маршрута всех этих ценностей был El cosario Ingles Francisco Draques, – как его называли испанцы, – более известный на родине под именем сэра Френсиса Дрейка, адмирала, совершившего кругосветное плавание.

Томас Кавендиш, третий человек, которому удалось обогнуть Землю, сделал даже больше, хотя на его долю выпала единственная авантюра. Он «привез домой самый ценный приз из всех, что достались в то время Англии»⁽³⁴⁾. Часть его трофея составляли богатства галеона «Санта Анна», который он захватил в числе прочих у самой южной оконечности Калифорнии. Кавендиш, в соответствии с театральным духом времени, после своего возвращения поставил для своих земляков потрясающее шоу. Весь Лондон был в восторге, когда его корабль «Желание» проплыл по Темзе и все увидели, что «все его моряки и матросы были одеты в одежду из шелка, паруса его корабля сделаны из дамаста, а его стеньги покрыты золотой тканью»⁽³⁵⁾. Таким образом, часть податей, которые король Испании взыскал с Перу, оказались в Англии, к огромному удовольствию всех тех, кто вложил деньги в финансирование этого предприятия и получил невероятную прибыль.

Огромная добыча обрадовала и мастеров золотых и серебряных дел, и ювелиров. Они были загружены работой по переплавке захваченных слитков в различные изделия, простые и замысловатые, которые украшали драгоценными и полудрагоценными камнями, гравировкой и эмалью. Они копировали пышный немецкий дизайн, переделывали старые и привычные модели, создавали новые, иногда довольно нелепые. Свои изделия они продавали придворным, чтобы те потом преподнесли их в дар королеве, а также аристократам, крупным торговцам, купцам и зажиточным фермерам.

Приходский священник из Редвинтера, который вел переписку со многими людьми из разных городов и графств по всей стране, со смешанным чувством гордости и удивления отметил внезапное увеличение богатых аксессуаров и серебряной утвари. По его словам, в дворянских домах (его покровитель был аристократом) «серебряные сосуды и другая посуда, украшающая различные буфеты, цена которой в совокупности достигала тысячи или двух тысяч фунтов», никогда не были редкостью. Однако теперь даже рыцари, джентльмены, купцы и другие богатые горожане могли позволить себе «купить шикарную посуду стоимостью пять, шесть сотен, а то и тысячу фунтов».

Что касается фермеров, то даже в родной деревне пастора были старики – по нашим меркам они были не такими уж и старыми, – которым довелось увидеть огромные изменения, произошедшие за время их жизни. Во времена их юности в бережливом и добропорядочном фермерском доме никогда не было более четырех предметов посуды, и одним из них была солонка. Теперь же дела у многих фермеров шли так хорошо, что они «используют посуду в качестве украшения для своих буфетов».

По всему королевству серебряные подносы и оловянная посуда быстро заменили толстые куски хлеба и деревянные доски, которые использовали до этого, хотя последние все еще можно было встретить в коттеджах. Счета Анкастера показывают, что в начале 60-х годов XVI столетия дюжина новых посеребренных подносов стоила 26 фунтов стерлингов (на починку шпиля собора Святого Павла, разрушенного молнией и огнем в 1560 году, пожертвовали 6 шиллингов и 8 пенсов). В новых модных домах кожаные кувшины и кубышки были сосланы на кухню, а на их месте появилась серебряная и оловянная посуда. Серебряные ложки, которыми ранее могли похвастаться совсем немногие, теперь стали широко распространены, и вместе с оловянными ложками из Корнуолла вытеснили деревянные и роговые.

Изменился также и дизайн посуды. Появились чаши в форме фиговых листьев, ножки бокалов стали более широкими и плоскими и их стали украшать флероном. Декоративные узоры стали более разнообразными. Простая печать с выколотой на ней монограммой или датой; окруженные нимбом апостолы; «сидящий вполоборота лев», снежный человек – дикарь с дубиной; «голова девушки» (как правило, это было трудноузнаваемое изображение Девы Марии) – все эти изображения стали невероятно популярны.

Однако ложки, хотя и перестали быть редкостью, ценились по-прежнему так высоко, что их хранили в специальных кожаных футлярах. Они были распространенным подарком на крещение (отсюда пошло выражение «родиться с серебряной ложкой во рту») и их передавали по наследству. Среди вещей, завещанных сыну Эдварду «той великодушной леди, вдовой великого герцога Сомерсета»⁽³⁶⁾ была одна золотая ложка и три или четыре позолоченных «причудливой формы». Она также оставила ему чашу, кувшин и два горшка из позолоченного серебра, а также два графина и две позолоченные чаши с крышками.

Вилки появились у англичан только к концу правления Елизаветы, когда эти изящные приспособления привезли на родину путешественники, вернувшиеся из Италии. Графиня Линкольнская преподнесла в дар королеве вилку, нож и ложку из хрусталя, украшенного золотом и «вкраплениями граната», но это было не ранее 1581 года. Семь лет спустя графиня Уорик тоже подарила Елизавете вилку и ложку: оба предмета были из золота, но рукоятка ложки была сделана из коралла, а рукоятку вилки украшали два рубина и две жемчужины.

Ножи с остроконечными или клинообразными лезвиями, с черенками из агата или красного и желтого янтаря встречались достаточно часто, более редкими были ножи с серебряными рукоятками. Мужчины больше не резали мясо кинжалами, висевшими у них за поясом, и старая традиция, согласно которой гости должны были приходить со своими ножами, постепенно отмерла.

Во время бала-маскарада – должно быть, он был чрезвычайно нудным, – который организовали в честь приезда королевы в Норидж, люди, изображавшие античных богов и богинь, выходили вперед и предлагали ей свои дары, указывавшие на природу дарителя, сопровождая это чтением бесконечно длинных и, надо признаться, весьма плохих стихов. Венера, естественно, преподнесла белого голубя, который, как только его отпустили, прилетел прямо к королеве и уселся рядом с ней на стол, «так тихо и бесшумно, словно был привязан». А Марс, как и подобает богу войны, подготовил для нее пару прекрасных ножей с гравировкой, на которых были вырезаны следующие поразительные вирши:

 
Для встречи с врагом и для помощи другу
Были сделаны эти ножи.
Они будут и тупыми, и острыми
По велению Вашего Высочества.
 

У графа Лейстера был прекрасный ящик для ножей в виде святого Георгия, сидящего верхом на лошади и убивающего дракона. Фигура была вырезана из дерева, покрыта росписью и позолотой и, должно быть, имела значительные размеры, поскольку ящик для ножей располагался на хвосте лошади, тогда как на груди извивающегося дракона помещался еще один ящичек – с ножами для устриц.

На специальных сервантах с раздутыми ножками разными ножами резали говядину, нарезали ломтиками баранину, разделывали кроншнепов и вальдшнепов, резали лососину и осетра, разделывали кролика или доставали мясо краба, прежде чем выложить их на серебряные или оловянные тарелки или блюда, которые со временем становились все глубже.

В богатых домах кожаные и оловянные приборы были вытеснены серебряными и золотыми бокалами, крышками, которые часто использовали для того, чтобы снять пробу. Крышки для чашек теперь обильно украшали цветочными орнаментами, появились ручки в форме буквы «S». Кроме этого, попадались совершенно фантастические чашки в виде птиц, животных и человеческих фигур. Некоторые из них были оснащены часовым механизмом и могли передвигаться по столу. Скорее всего, такие чашки привозили из Германии, уже тогда славящейся своими техническими новшествами.

Чашка с крышкой была очень распространенным подарком, который преподносили королеве мэры и члены городского правления в различных городах, где она останавливалась во время своих путешествий по стране. Внутрь такой чашки, как правило, клали столь ценимые королевой деньги. Среди подарков часто встречались экземпляры причудливой формы с необычными украшениями. Например, хрустальная чаша в форме туфли – довольно любопытный образец, вызывающий ассоциацию с викторианской эпохой, – крышку которой украшала фигурка сокола, покрытая белой эмалью. Или золотая чаша с необычной резьбой и жемчугом – подарок Елизавете на крещение от герцога Норфолка.

Когда крестили Генри Фредерика, первого сына Якова VI Шотландского (позднее Якова I Английского), королева подарила ему «прекрасный прибор из позолоченного серебра с искусной отделкой и несколько кубков из литого золота». Остальные бокалы из чистого золота монаршему ребенку привезли иностранные послы – два из них были такими тяжелыми, что сэр Джеймс Мелвил, который там присутствовал и составил отчет об этом событии, с трудом смог их поднять. Однако вес этих подарков недолго создавал затруднения: королю Якову золото было нужнее, чем бокалы маленькому принцу, так что вскорости их разломали и переплавили.

Широко распространены были пивные кружки из серебра: цилиндрические и суживающиеся к основанию, подобно старым сосудам для питья, сделанным из рога. Их часто украшали гравировкой и неизменным переплетающимся орнаментом. Сосуды из рога были по-прежнему в ходу, но теперь их окаймляли серебряными ободками. Большинство кружек были высотой в 6 или 7 дюймов и вмещали в себя пинту. Ближе к концу столетия они стали более высокими и узкими в подражание датским кружкам. Все чаще стали попадаться кружки причудливой формы и из различных материалов. Однажды леди Кобэм подарила королеве необычную кружку, вырезанную из алебастра: она была покрыта золотом и серебром, а крышка имела форму женской головы.

Специальные емкости для снятия пробы использовали, скорее, для того, чтобы определять качество вина, чем для обнаружения яда. Это были неглубокие чаши, плоские или с выемками, с ручкой в виде кольца и достаточно маленькие, чтобы их можно было носить с собой в кармане. Помимо этого были чаши и кувшины для отходов пищи, а также тазы и кувшины с розовой водой, к которым относились очень благоговейно. В инвентарных ведомостях богатых домов того времени встречается множество тазов и кувшинов, предназначенных для мытья рук до и после еды, и тоже из серебра, позолоченных и даже хрустальных.

Любезный и обходительный сэр Джон Харрингтон, который никогда не был богачом, однажды преподнес своей язвительной крестной – Елизавете – хрустальную чашу. Надпись на ней была довольно патетичной: «хрустальная чаша, не круглая, без крышки, слегка украшенная золотом и... разбитая».

С другой стороны, сэр Джон мог предложить королеве кое-что помимо разбитой вазы. Когда королевская немилость или назойливые кредиторы заставили его искать убежища в своем доме в провинции, возле Бата, он записал в своем дневнике: «Я должен посылать много новостей из глубинки, чтобы развлечь Ее Величество... Ее Величество любит забавные истории».

Одна из историй была, пожалуй, чересчур забавной. Харрингтон, как и все джентльмены и придворные эпохи Ренессанса, знал несколько языков и переводил иностранные произведения на английский с такой же легкостью, как мы теперь разгадываем кроссворды. Ему нравилось шокировать своих современников, и поскольку их мало чем можно было удивить, то это действительно требовало мастерства. Кудрявый сэр Джон полностью достиг своей цели, переведя историю Джакомо из «Неистового Роланда» Лудовико Ариосто и распространив рукопись среди придворных^[65]65
  Этот эпизод в переводе на русский язык Ариосто Л. Неистовый Роланд / Пер. свободным стихом М. Л. Гаспарова. М.: Наука, 1993. Т. 2. Песня XXVIII. С. 55-73.


[Закрыть]. Сомнительно, чтобы Елизавета была шокирована, но она была очень требовательна и строга к поведению, манерам и нравам своих фрейлин, а этот отрывок был вовсе не тем произведением, которое стоило бы читать юным девушкам. Оно вряд ли могло способствовать развитию их ума, – скорее, заставило бы хихикать по углам. Королева была крайне сердита на этого «бесстыдного поэта»^("37") и удалила его от двора. Она не отправила его в Тауэр, как он того опасался, а вместо этого выслала в деревню. Королева наказала ему не возвращаться в Лондон до тех пор... пока он не переведет всю поэму целиком.