Текст книги "Повседневная жизнь англичан в эпоху Шекспира"

Автор книги: Элизабет Бартон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Серийное оформление

Сергея ЛЮБАЕВА

Замечания относительно ссылок в данном документе fb2

Бумажное издание книги содержит большое количество разнообразных примечаний и комментариев, часть из которых приведены внизу страниц, а часть выделена в отдельные разделы.  Подстраничные примечания оформлены стандартным образов линками в квадратных скобках. Раздел "Примечания" содержит главным образом список цитируемой литературы. В бумажном оригинале ссылки на нее отмечены цифрами. В данном fb2 документе они даны в виде линков с цифрами в круглых скобках (как, например здесь), те кто не интересуются самими литературными источниками могут спокойно пропустить эти линки, кроме, пожалуй, тех случаев, когда цифры в круглых скобках дополнительно взяты в кавычки (как, например здесь), такие примечания содержат еще и текстовый комментарий, который может оказаться интересным. Объединять их с подстраничными примечаниями не стал из-за сложности выделения многочисленных сокращенных цитат (в виде "Ibid", "там же") из общего списка, а так же потому, что при обычном чтении они, кроме дополнительно отмеченных, не несут никакой непосредственной информации и будут лишь отвлекать от чтения лишними переходами. Комментарии из раздела "Комментарии" как представляющие интерес при чтения были объединены вместе с подстраничными примечаниями и так же обозначены стандартным образом линками в квадратных скобках, без их дополнительного выделения и общего списка, чтобы не увеличивать без необходимости и без того большое количество видов ссылок), сам раздел "Комментарии" из документа .fb2 удален, так как его содержание фактически продублировано в примечаниях, а его самостоятельное чтение интерес вряд ли представляет, так как его текст, не имеет, другой привязки к тексту книги, кроме номеров страниц "бумажного оригинала", не соответствующих номерам страниц документа fb2.

«Старая добрая Англия» Элизабет Бартон

Книга Элизабет Бартон, впервые увидевшая свет в 1958 году, представляет собой своеобразный памятник исторической мысли послевоенной эпохи, на первый взгляд еще достаточно близкой современному читателю, но уже относящейся к тому, что принято называть «уходящей натурой». К началу шестидесятых годов «уходящей натурой» стала и сама Э. Бартон, принадлежавшая к поколению авторов, чье мировоззрение сформировалось в первой половине XX века под сильным влиянием традиционных викторианских ценностей и политических идеалов. К их числу относились патриотизм и неизменная гордость британцев достижениями нации, сумевшей распространить свое влияние без преувеличения на весь мир, высокая оценка «цивилизаторской» миссии Британской империи в Азии и Африке (пусть даже с либеральными оговорками относительно издержек имперской политики), представление о том, что именно Англия даровала миру принципы современного парламентаризма, понятие политических свобод личности и, будучи передовой в экономическом отношении державой, познакомила остальных с новейшими достижениями индустриальной революции. Поколение Бартон с молоком матери впитало представления об уникальности и достоинствах английской нации, прославившейся выдающимися литераторами и харизматичными политиками, оригинальными религиозными мыслителями и эксцентричными филантропами, денди и героями, морскими волками и финансовыми гениями. Давняя и весьма лестная оценка Монтескье, утверждавшего, что «англичане превосходят всех в набожности, свободе и торговле», по-прежнему была способна затронуть чувствительные струны английской души.

Вторая мировая война стала для островной нации проверкой на прочность, и англичане с блеском доказали, что они способны отстоять свою независимость, древние свободы и политические ценности. В первые послевоенные десятилетия на волне победной эйфории появилось множество исторических сочинений, как вполне профессиональных, так и дилетантских, в которых апелляция к прошлому была неразрывно связана с осмыслением недавнего триумфа. Будь то Столетняя война и битва при Азенкуре или разгром Непобедимой армады, эти события неизменно провоцировали упоминания о кампаниях прошедшей войны. Привлекательными в национальной истории оказывались периоды, порождающие ассоциации и параллели с современностью и позволяющие разглядеть некие извечные качества, присущие английскому народу.

С этой точки зрения эпоха Елизаветы и Шекспира была чрезвычайно притягательной: по сути, именно в этот период и сформировалась самобытная «физиономия» английской нации. Во второй половине XVI века она окончательно встала на стезю протестантизма, совершив важный шаг не только в обретении независимости от Рима в церковных делах, но и в становлении суверенного государства в современном его понимании. При Елизавете началась беспрецедентная глобальная экспансия Англии, подданных которой можно было встретить на огромных пространствах от Московии до Северной Африки, от Флориды до Персии и Ост-Индии. Это была пора авантюристов, «морских волков», которые царили в Атлантике и с легкостью огибали земной шар, но также и серьезных испытаний, когда Англии пришлось столкнуться с попыткой иностранного вторжения в 1588 году. Победа над Великой армадой была одним из тех вдохновляющих историко-политических мифов, в которых англичане находили моральную поддержку в годы Второй мировой войны. Однако достижения елизаветинской эпохи несводимы лишь к военным или коммерческим успехам, не случайно вторую половину XVI столетия именуют «золотым веком» английской ренессансной культуры, временем становления национальной литературы, в которой царили Шекспир и Марло, Спенсер и Сидни, Джонсон и Донн^[108]108
  Донн Джон (1573—1631) – поэт, принадлежавший к так называемым метафизикам, священник, настоятель собора Святого Павла.


[Закрыть], способствовавшие триумфу английского языка, покорившего мир в XX веке. Пожалуй, никакой другой период истории не был столь мил национальным чувствам англичан послевоенной поры и не позволял столь явственно разглядеть в образе Англии былых времен прообраз ее будущей и бесконечно любоваться ею как особым малым миром, меняющимся и в то же время неизменным. Не случайно одним из самых успешных и авторитетных историков послевоенного десятилетия был А. Л. Роуз, постоянно обращавшийся к мифологизированному образу елизаветинской Англии в полемике со все менее устраивавшей его политической действительностью^[1]1
  Rowse A. L. The England of Elizabeth. L., 1950; Idem. An Elizabethan Garland. L., 1953. Idem. The Expansion of Elizabethan England. L., 1955.


[Закрыть]. В той далекой эпохе он и многие его коллеги искали примеры вдохновляющего лидерства, энергии и безграничных возможностей, открывавшиеся для незаурядной личности, которых, как им казалось, не хватало в современном мире.

Э. Бартон принадлежала к числу таких историков. Она преисполнена ностальгической любви к «старой доброй Англии», на которую переносит и пристрастия, и представления своего времени. Елизаветинцы предстают у нее «фанатично приверженными свободе» и пожинающими плоды широких социальных возможностей, открывающихся перед ними. В ее Англии царят мир и социальная гармония, а королева даже не собирает налогов со своих подданных – труднообъяснимое заблуждение нашего автора. Наивные преувеличения, подчас встречающиеся в тексте ее книги, есть также плод безоглядной влюбленности Э. Бартон в темпераментных современников Шекспира. Только в ее фантазии иноземцы были способны восхищаться английской кухней и обилием потребляемых здесь продуктов. (Симптоматична при этом оговорка о том, что даже арестанты в тюрьмах XVI века ели лучше, чем англичане в эпоху немецкой блокады и продовольственных карточек.) И только ее стойкому патриотизму можно приписать утверждение о том, что елизаветинские дворцы были украшены полотнами «лучших мастеров» (следует признать, что королеве Елизавете так и не удалось заманить к своему двору кого-нибудь из действительно первоклассных европейских художников). Э. Бартон снисходительна к своим соотечественникам, даже когда они проявляют далеко не лучшие свои качества – склонность к мошенничеству и воровству, жестокость или невежество, – поскольку уверена, что все это будет переплавлено в горниле истории и ляжет в основу английского национального характера.

Собственно поиски истоков «английскости»^[2]2
  В 1534 году Генрих VIII разорвал отношения с Римом, провозгласив себя главой англиканской церкви. В 1536 и 1539 годах им была проведена секуляризация монастырских земель.


[Закрыть] и являются основной задачей работы Элизабет Бартон, по мнению которой, национальная самобытность выкристаллизовалась из смеси «ревностного патриотизма, крайнего индивидуализма и благородной, а порой и надменной сдержанности». Как и ее более маститые современники – Дж. Нил и А. Л. Роуз.

Э. Бартон стремилась создать на страницах своей книги целостный образ ушедшей эпохи, обращаясь при этом к «молчаливому большинству» англичан, которые не оставили после себя пространных мемуаров, дневников или иных письменных свидетельств. Она пыталась проникнуть в их внутренний мир, анализируя детали внешнего быта. Пристрастия и предрассудки елизаветинцев, их почти научные или совершенно фантастические представления, формы времяпрепровождения, еда, гигиена, болезни и смерть, облик поселений и интерьеры жилищ, архитектура, прикладные искусства – все это попадает в поле зрения автора. Однако и по своему замыслу, и по структуре работа Бартон – это не столько история повседневности в ее современном понимании, сколько традиционная для историко-культурной школы XIX – первой половины XX века попытка воссоздать трудноуловимый «национальный дух», через изучение «народного быта». Такая постановка задачи позволяет автору говорить о самых разных сторонах жизни елизаветинцев, не слишком заботясь об отборе тем и иерархии значимости сюжетов – чем больше красок, тем ярче общая палитра. Поэтому на страницах книги рассуждения о роли королевы Елизаветы в национальной истории соседствуют с рассказами о лондонских развлечениях и изобретателе ватерклозета, а глава об устройстве частных домов изобилует сведениями о любви англичан к публичному театру.

Так писали в конце пятидесятых годов, однако уже вскоре появление книг, написанных в подобной манере, стало практически невозможным. В 60—70-х годах весь ландшафт британской исторической науки изменился до неузнаваемости. Университетские реформы и появление множества новых научных центров, где стали углубленно заниматься локальной историей и историей труда, технологиями и тендерными отношениями, широкие дискуссии о социально-экономических проблемах XVI века, переоценка идеологических ценностей и, в частности, отказ от наивного патриотизма и мифологизации национальной истории – все это делало повествование в стиле Э. Бартон устаревшими.

Теперь, вслед за своими французскими коллегами англичане обратились к изучению извечных «структур» повседневной жизни, существующих вне хронологических рамок искусственно выделенных исторических эпох. С подчеркнутым вниманием стали относиться к климату, историческому ландшафту, среде обитания людей, к таким важным параметрам развития цивилизации, как ее техническая вооруженность, источники энергии и двигатели, системы коммуникации. Объектом современного исследования повседневности сделались демографические процессы и ролевые взаимоотношения полов, структура питания и шире – потребления вообще, феномен моды как показатель динамичности общества и его способности к обновлению. Материал подобного рода перестал играть роль лишь вспомогательного, иллюстративного при создании «портрета» той или иной эпохи. Напротив, формы повседневности стали тем стержнем, который помогал скрепить разные типы истории – экономической, социальной, культурной, политической.

Однако новые методологические подходы и прогрессирующая научная специализация имели и определенные негативные последствия, с точки зрения интересов широкой читающей публики. Теперь едва ли кто бы то ни было решился написать обобщающую историю повседневной жизни Англии в XVI веке, не избежав упреков в непрофессионализме и поверхностности. Отдельные ее стороны стали предметом тщательного изучения. Дорожная инфраструктура и почтовая служба, развитие транспорта и картографирование страны, техника и технологии, строительство и архитектура, текстиль, печатная продукция и круг чтения, система образования и воспитания, грамотность среди мужчин и среди женщин, индивидуальное благочестие и народные развлечения, символический язык в быту, семейных отношениях, играх – попытка на новом витке знания свести все эти сюжеты воедино выглядела бы по меньшей мере самонадеянно. Но читатель, не слишком озабоченный методологическими увлечениями профессионалов, и планками, которые они ставят перед собой, по-прежнему хочет знать, «как жили люди в эпоху Шекспира и Елизаветы I». И для него некогда вышедшая из моды книга Э. Бартон может неожиданно вновь оказаться увлекательным и полезным чтением. При ближайшем рассмотрении оказывается, что она дает ответы на целый ряд вопросов, сформулированных современной наукой о повседневности. Бартон инстинктивно уделяет много места роли королевского двора, который активно вторгался в повседневную жизнь подданных английской короны, по-новому организуя ее (привлекая их к участию в официальных церемониях в столице или водворяясь на постой в их домах во время летних поездок королевы по стране). Она дает представление о разнообразии и богатстве форм народной культуры, в которой, выражаясь современным языком, «соучаствовали» представители всех слоев общества, вне зависимости от их социального статуса (ибо и аристократ, и простолюдин с одинаковым энтузиазмом воспринимали театральные спектакли и медвежьи бои, собачьи травли и игру в мяч, предавались азартным играм, курению табака, играли в теннис или футбол). Автор подмечает важные сдвиги в рационе англичан, порожденные Великими географическими открытиями и заимствованием новых культур из Америки, и многие другие явления, отражающие глубинные экономические сдвиги, происходившие в XVI веке.

Но главным достоинством этой книги, безусловно, остается богатство фактического материала, почерпнутого из разнообразных источников: голос современника, пытающегося осмыслить перемены в окружающей жизни, колоритные детали и эпизоды, фантастические рецепты (подобные знаменитому маслу из собаки с рыжей шерстью, позволяющему сохранить вечную молодость), несгибаемые характеры (чего стоит только неутомимая строительница Бэсс Хардвикская, верившая в то, что она будет жить, пока в ее поместьях работают каменщики, и умершая в период их вынужденного простоя в холода). Современный читатель, без сомнения, сможет простить Э. Бартон некоторую хаотичность ее повествования за одно лишь удовольствие узнать, что македонские драконы, по мнению елизаветинцев, были самыми доброжелательными и любили играть с детьми. И, быть может, прочитав эту книгу, он согласится с английским алхимиком в том, что душа хорошего автора (а значит, и ностальгирующей по славному прошлому елизаветинской Англии Элизабет Бартон) должна непременно источать приятный аромат.

О.В.Дмитриева

Глава первая. Елизаветинская Англия

Однажды она уже побывала в Тауэре. Четыре с половиной года назад, утром в Вербное воскресенье баркас высадил ее у ворот. Рябая от дождя вода Темзы, казавшаяся еще более мрачной под свинцовым небом, поднялась высоко и затопила нижнюю часть пристани. Может быть, она поскользнулась на влажном камне или самообладание на мгновение оставило ее, как бы то ни было, она упала на колени и заплакала. Одной только мысли, что тебе могут отрубить голову, было достаточно, чтобы умереть от ужаса. Но ее мать умерла вовсе не от страха. Облаченная в парчу, Анна Болейн подставила свою шею с родимым пятном в форме клубники – знак ведьмы – под топор палача. Королевский титул не спас ей жизнь, а титул принцессы не помешал юной Елизавете разрыдаться и намочить свое платье в грязной воде Темзы.

Но сегодня, 28 ноября 1558 года, в одеянии из пурпурного бархата, Елизавета прибыла в Тауэр с триумфом. Она проехала по районам Криплгейт и Барбикан: по грязным узким улочкам, заполненным людьми, мимо домов с развевающимися флагами и знаменами, украшенных пестрыми тканями, шелками и гобеленами, которые колыхались на ветру подобно шатрам выступившей в поход армии. Во главе процессии ехали лорд-мэр и герольдмейстер ордена Подвязки со скипетром в руках. За ними следовали лейб-гвардейцы – в роскошных камзолах из красной парчи и со сверкающими позолоченными секирами. Затем шли глашатаи, жизнерадостные и веселые, как фигуры на картах, и лакеи, одетые в малиновые с серебром костюмы. Прямо перед ней лорд Пемброк нес государственный меч, а сразу за ней следовал новый королевский конюший и бывший собрат по тюрьме, Роберт Дадли, остававшийся ее верным спутником до конца своих дней. Как только она прибыла в Тауэр, некогда бывший ее тюрьмой, а теперь на несколько недель до переезда в дворец Уайтхолл ставший королевской резиденцией, в ее честь раздался артиллерийский залп и «все люди в Сити возликовали».

Нам неизвестно, о чем думала Елизавета, вступая во второй раз в крепость. Но, обернувшись к окружавшим ее спутникам, она произнесла: «Некоторым пришлось низринуться от правителей этой земли до заключенных этого места, я же поднялась от пленницы этого места до правителя этой земли. Первое было следствием божественной справедливости, второе – Божьей милости...»

Возможно, она действительно была в этом убеждена, хотя ей часто приходилось говорить то, во что сама не верила. Однако, умышленно или бессознательно, она сказала правду: ее восшествие на трон оказалось Божьей милостью и для нее, и для исчерпавшего свои запасы государства, в котором, откровенно говоря, в то время царила полная неразбериха. В наследство от своей сводной сестры^[4]4
  Автор имеет в виду Марию Тюдор (1516—1558), которую также называли Марией Католичкой и Марией Кровавой. В 1554 году она вступила в брак с будущим королем Испании Филиппом II. (Здесь и далее прим. пер.)


[Закрыть] новая королева получила страну, которая за двенадцать лет, прошедших со дня смерти ее отца, превратилась в третьесортную державу, придаток Испании. Пережившая унижения и в мире и на войне, Англия, которой управляли «дураки и авантюристы, чужеземцы и фанатики»⁽¹⁾, испытывала недостаток во всем – в деньгах, оружии, людях и правителях.

Испанский король Филипп II, лишившись несчастной и нежеланной жены и страстно желаемого королевства, поспешил заверить в своей любви новую королеву. Однако до него дошли слухи, что в Англии приобретает все больший вес хитрый политик сэр Уильям Сесил – представитель набирающего силу среднего класса, состоящего из мелкопоместного дворянства. Во Франции Генрих II бестактно провозгласил жену своего сына, Марию Стюарт, королевой Англии и призвал на ее защиту королевскую армию. Но на родине люди в надежде, близкой к отчаянию, повернулись в поисках спасения к третьему и последнему потомку Генриха VIII – Елизавете.

И если в королевстве еще были те, кто, подобно Марии Тюдор, верил – или притворялся, что верил, – в то, что Елизавета не принадлежала к династии Тюдоров, а была незаконным отпрыском королевского музыканта Марка Смитона, то молодая женщина двадцати пяти лет, в пурпурном бархатном одеянии с горностаевой пелериной, вскоре заставила их забыть об этих нелепых слухах. Хотя ее мать и получила прозвище «потаскухи», Елизавета слишком напоминала своего отца и деда, чтобы быть внебрачным ребенком от придворного музыканта.

От Генриха VIII она унаследовала рыжие волосы, властный характер, любовь к роскоши, музыкальный талант, удивительный подход к людям и большую часть той энергии и ловкости, которыми отличался ее отец до того, как болезнь поразила его блестящий ум и отменное тело. От матери, о которой она ни разу в своей жизни ни с кем не говорила, ей достались темные глаза и, возможно, часть того темперамента, что сделал Анну Болейн самой известной кокеткой королевства. А от своего деда, скупого и жадного Генриха VII (столь прочно заложившего фундамент династии Тюдоров, что ни расточительное сумасбродство его сына, ни фанатизм внучки-полуиспанки – хотя они и разрушили само здание – не смогли его поколебать), она унаследовала осторожность, расчетливость, целеустремленность, тонкое искусство лицемерия и нос с горбинкой.

Находившаяся на грани полного банкротства, Англия достигла одного из тех поворотных пунктов истории, когда кризис, как и при некоторых болезнях, не может длиться долго – пациент либо пойдет на поправку, либо умрет. В тот момент, казавшийся отчаянным, уже произошли три важных и существенных изменения. Наконец-то утихло сжигавшее страну в течение пяти веков желание завоевать Францию. Ужасные муки антиклерикального мятежа почти закончились, и Генрих VIII не только разогнал епископов, преданных папе, но и разграбил монастыри. Таким образом, впервые после завоевания Англии норманнами она была полностью свободна от Европы. Возможно, она была и без гроша, но зато принадлежала только самой себе.

Елизавета либо сумела это понять, либо почувствовала интуитивно, но была решительно настроена следовать этому курсу и остаться на троне. Для этого ей были необходимы две вещи: мир и время. И в соответствии с этим она тщательно выбирала министров – самым дальновидным ее выбором оказался У. Сесил. Принимая корону, она назвала себя «абсолютной англичанкой». И это была правда. В ее венах текло больше английской крови, чем в любом другом правителе со времен Гарольда^[5]5
  Гарольд II (ок. 1020—1066), прозванный Годвинсоном, – последний саксонский король Англии, второй сын Годвина, эрла Уэссекского. Погиб в битве с нормандскими войсками при Гастингсе.


[Закрыть]. Как и ее страна, Елизавета была свободна от чужеземной крови и иностранного влияния. В этом великом высказывании было одновременно и самовосхваление и обещание.

К счастью для нее и для Англии, две великие римско-католические державы, Франция и Испания, были беспощадными соперницами, и Елизавета много лет использовала это противоборство с истинно женским коварством, постоянно натравливая их друг на друга. Когда Мария Стюарт и Франция становились слишком опасными, она внушала надежду на брак с одним из кузенов Филиппа II из австрийских Габсбургов. Когда Филипп, однажды уже предлагавший ей вступить в брак, наконец разгадал ее хитрость, она немедленно стала поощрять французских поклонников. Ни один мужчина-монарх не смог бы выбраться из подобной ситуации, не вступив в войну, но так уж сложилось, что женщине удалось выиграть время, в котором она и ее страна так отчаянно нуждались, пока наконец маленький остров не стал достаточно сильным для того, чтобы ни один проклятый иностранец не мог его завоевать.

Конечно, все это было сделано не за одну ночь, хотя начало было положено практически сразу – Актом, доказавшим, что королева унаследовала от своего деда уважение к деньгам. Сторонники Генриха VII называли его осторожным, а недруги – скупердяем, но как бы то ни было, после своей смерти он оставил большое состояние. Крайне расточительный сын промотал его за рекордный срок и не колеблясь девальвировал монету. Мария Тюдор безуспешно пыталась совладать с неразберихой в экономике с помощью новой денежной системы, но поскольку собственная бедность мешала ей изъять из обращения обесценившуюся монету, ей удалось только доказать правильность закона Грешема^[6]6
  Грешем Томас (1518—1579) – английский купец, финансовый агент Елизаветы I в Нидерландах, основатель Лондонской биржи.( его портрет).


[Закрыть]: «Плохие деньги вытесняют хорошие».

Елизавета не повторила этих ошибок. Несмотря на постоянную нехватку средств, она знала, что отчаянная ситуация требует отчаянных мер. Она изъяла из обращения все девальвированные деньги, выпустила новые согласно старому безукоризненному стандарту содержания серебра и стабилизировала по их текущей стоимости. Доверие было восстановлено, и – нам это может показаться маловероятным – правительство заработало на этом 14 тысяч фунтов стерлингов.

Однако Елизавета походила и на своего отца, и не только рыжими волосами и упрямством. Несмотря на все свои промахи – по крайней мере в отношении его матримониальных планов, – Генрих VIII был выдающимся человеком. Возможно, он был слишком невоздержан, но одним из его безусловных достижений стало создание и поддержание королевского флота. Он возвел королевские верфи в Вулидже и Дептфорде, построил военные корабли, а также основал корпорацию лоцманов «Тринити Хауз». Под управлением больного и жалкого мальчика Эдуарда VI^[7]7
  Эдуард VI (1537—1553) – король Англии и Ирландии, единственный законный сын Генриха VIII.


[Закрыть] и его неблагоразумной сестры Марии флот Генриха VIII оказался под угрозой разорения и краха. Филипп II не был заинтересован в поддержании сильного английского флота. По его замыслу владычицей морей должна была быть Испания. Елизавета думала иначе и принялась за восстановление флота, насчитывавшего в начале ее правления только двадцать два корабля, большинство из которых были непригодны для плавания. В молодости Генрих VIII сам вставал к штурвалу спускаемого на воду судна, одетый в парадные дублет и штаны, с золотой цепью с надписью «Dieu et Mon Droit»^[8]8
  Бог и мое право (фр.).


[Закрыть] и свистком, в который дул, как в трубу. И хотя у нас нет свидетельств, что Елизавета следовала в этом примеру отца, она любила свой флот и осознавала, как и Генрих, его значение для Англии.

На создание королевского флота – торговых и военных кораблей – Елизавете потребовалось намного больше времени, чем на восстановление валюты, но она этого добилась. Терпеливо, шаг за шагом, она строила один-два корабля в год, и наконец через двадцать четыре года ее правления, за шесть лет до Армады^[9]9
  Непобедимая армада – название испанского флота, разбитого англичанами в 1588 году.


[Закрыть], летописец того времени сказал: «У нее есть также три замечательные галеры: "Спидвел", "Трай Райт" и "Черная галера", и невозможно передать, какое удовольствие Ее Светлость испытывает при взгляде на них и на остальной королевский флот, и не без причины, скажу я, поскольку благодаря им покой ее берегов никто не нарушает и чужестранные враги обходят нас стороной, в других же обстоятельствах они не преминули бы завоевать нас»⁽²⁾.

Один из кораблей королевского флота был назван «Елизавета Иона». Это имя придумала сама королева «в память о своем собственном избавлении от яростных врагов, которое было не менее чудесным, чем спасение пророка Ионы из чрева кита». В этих словах есть некая загадка. Хотелось бы знать, что было на уме у королевы, когда она называла величественный королевский корабль именем «Елизавета Иона». Но мы никогда не узнаем, кого или что она подразумевала под китом, впрочем, как и многое другое об этой великолепной и в то же время необычной и таинственной женщине.

Реконструкция затронула еще одну сферу: в 1559 году Елизавета восстановила Реформацию в ее англиканском варианте с помощью «Акта о супрематии» и «Акта о единообразии». Первый документ отменял власть папы римского, опереться на которую так рассчитывала в свое время Мария Тюдор. Второй вновь ввел в употребление единый служебник – «Книгу общих молитв». Примечательно то, что Елизавета сумела обуздать рвение палаты общин, отказавшись принять титул верховного главы церкви, хотя она и стала ее верховным правителем, и, среди прочих постановлений, наложила штраф в двенадцать пенсов на тех, кто не посещал церковь по воскресеньям. Это предписание касалось каждого независимо от его убеждений – будь это приверженец римской католической церкви, пуританин, кальвинист или анабаптист. Некий житель Корнуолла, католик, предпочитавший посещать церковь, нежели платить штраф, мог стойко переносить чтение отрывков из Священного Писания и «женевскую джигу» (так пренебрежительно называли пение псалмов, переведенных на английский язык Стернхолдом и Хопкинсом). Но когда дело доходило до проповеди, его терпение иссякало, и он неизменно выходил из церкви, громко выкрикивая проповеднику: «Когда ты скажешь, что собирался сказать, приходи ко мне обедать!»⁽³⁾ Тем не менее англиканская реформа уже начала выполнять свою задачу. К концу правления Елизаветы «новая религия» стала старой, семейной религией, и впереди уже замаячили скучные пуританские воскресенья следующего столетия.

Впереди были также преследования католиков, которые развернулись в смутные 1580-е годы. Но, по правде говоря, от них пострадало намного меньше людей, чем во время гонений на протестантов при Марии Тюдор. С помощью «Акта о супрематии» и «Акта о единообразии» Елизавета сумела найти via media^[10]10
  Срединный путь (лат.).


[Закрыть] для своего народа. Не Риму, не Женеве, а Кентербери суждено было стать английским путем. Джон Нокс^[11]11
  Джон Нокс (1505 или ок. 1514—1572) – проповедник и историк шотландской Реформации, основатель шотландской пресвитерианской церкви.


[Закрыть], ненавидевший женщин вообще и Елизавету в частности, говорил, что ее нельзя назвать «ни добрым протестантом, ни непоколебимым папистом». Но сама Елизавета высказалась так: «Я не хочу открывать окна в человеческие души» – необычайно снисходительное высказывание для правителя того времени.

Действия Елизаветы были продиктованы необходимостью, а не религиозными или личными мотивами, ею двигали только национальные и политические нужды. За сорок пять лет ее правления на папском троне побывало девять понтификов, и все они, – исключая, пожалуй, Сикста V и трех живших совсем недолго Урбана VII, Григория XIV и Иннокентия IX, – выступали против нее. Даже Сикст V, который ею восторгался, поддерживал Армаду. Это он однажды заявил: «Как жаль, что мы с Елизаветой не можем пожениться, – наши дети владели бы всем миром»⁽⁴⁾.

Павел IV, занимавший папский престол, когда Елизавета взошла на трон, рассматривал Англию как вассальное государство и, когда права королевы были поставлены под сомнение, потребовал, чтобы она предъявила ему свои притязания на корону. Едва ли можно было найти лучший способ, чтобы навсегда отвратить Англию от лона Рима. Пий IV смотрел на вещи более реально и понимал, что Англия и Германия потеряны для папства, а Франция находится на грани гражданской войны. В этой ситуации он делал то, что и должен был: поддерживал Испанию.

Однако Пий V издал знаменитую буллу от 1570 года, в которой отлучил Елизавету от церкви и объявил узурпатором.

Это поставило английских католиков в безвыходное положение – верность своей королеве означала предательство собственной веры и наоборот. Таким образом, их запросто могли обвинить в измене. Папская булла, что не удивительно, дала пуританам в руки кнут, ведь когда сталкиваются столь явные противоположности, конфликт неизбежен. Григорий XIII не улучшил положения, строя козни против Елизаветы и подстрекая Испанию к нападению на Англию через Ирландию. И хотя Климент VIII, великий миротворец, надеялся – используя Якова I – вновь вернуть Англию под свою опеку после смерти Елизаветы (он пережил ее на два года), он, тем не менее, опоздал на полвека.

Не стоит забывать, что и кальвинисты были настроены против англиканского компромисса и полагали, что новый молитвенник был «выброшен и подобран в куче папистского дерьма»⁽⁵⁾. (Большинство выражений, которые они употребляли в этой связи, слишком оскорбительны, чтобы их можно было здесь повторить.) Они отрицали возможность спасения через веру или благодать и верили, что Бог предопределил всем человеческим существам или вечное спасение, или вечные муки. Кальвинисты считали себя хранителями истины и, убежденные в собственной «избранности», пытались уговорить или заставить других встать на их путь. Так что католиков обвиняли в измене, а кальвинистов – в ереси. И те и другие подверглись гонениям. Но именно отсюда берет свое начало сегодняшнее разделение английских христиан на три главных течения: англиканство, нонконформизм и католицизм.