Текст книги "Повседневная жизнь англичан в эпоху Шекспира"

Автор книги: Элизабет Бартон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

Глава третья Покой в стране – комфорт в доме

Для англичанина XVI столетия не было ничего столь же милого его сердцу, как многочисленные спектакли, маскарады и пышные шествия, и чем больше в них присутствовало аллегорических, мифологических, исторических и библейских фигур, тем лучше. Процессия, прошедшая по всему городу в день коронации Елизаветы, предоставила ее восторженным подданным возможность превратить весь город в подмостки для этого великолепного шоу^("26").

Звездой празднества являлась сама Елизавета, которая, по-видимому, была такой же страстной поклонницей представлений, как и ее народ. Процессию открывали трубачи и облаченные в латы герольды. Королева проехала в двухколесном экипаже по преображенным улицам в окружении джентльменов, баронов и знати, а также ехавшей верхом дамской свиты. Все они были одеты в темно-красный бархат, а лошади были покрыты попоной из той же ткани. Балдахин над головой Елизаветы держали рыцари; одним из них был ее брат сэр Джон Перро^[45]45
  Джон Перро (1527—1592) считался сыном Генриха VIII и Мери Беркли, впоследствии вышедшей замуж за Томаса Перро.


[Закрыть], сын Генриха VIII.

Естественно, все дома и здания на пути процессии были роскошно украшены и увешаны шелками, бархатом, гобеленами и коврами, но самое яркое впечатление производили раскинувшиеся над несколькими улицами огромные многоярусные триумфальные арки, прославлявшие исключительные достоинства новой королевы.

Первая арка находилась в конце Грейсчерч-стрит и состояла – как и дворцовый буфет – из трех ярусов. На нижний ярус поместили две гигантские розы – красную и белую. В центре красной розы был изображен Генрих VII, а в центре белой – Елизавета Йоркская^[46]46
  Елизавета Йоркская – старшая дочь Эдуарда IV из рода Йорков, жена Генриха VII.


[Закрыть], в честь которой была названа новоиспеченная королева. Единственная ветвь отходила отсюда на второй ярус, где центр комбинированной красно-белой розы украшала фигура Генриха VIII. Рядом с ним была Анна Болейн, и в глаза бросалось ее обручальное кольцо. Дальше стебель вел к самому верхнему ярусу, где фигура в королевской мантии представляла новую королеву во всем ее блеске. Таким образом, первая арка осторожно и тактично указывала на происхождение и легитимность нового правителя, а следующая с помощью латинского и английского текста провозглашала «Основание достойного правления». Под изображением Елизаветы, занимавшим верхний ярус, семь главных добродетелей расправлялись с семью страшными грехами, среди которых были Невежество и Идолопоклонничество – их поместили сюда не столько ради них самих, сколько в отместку предыдущей правительнице Марии Тюдор.

На Соперс-лейн зрители могли полюбоваться, как дети изображают восемь блаженств, приписываемых Елизавете, и восхваляют ее в стихах.

 
Ты была восемь раз благословлена, о славная королева,
Кротостью твоего духа, когда тебя окружили заботы...
 

В значении арки, раскинувшейся над Литл-Кондуит в Чипсайде, ошибиться было невозможно. Здесь были представлены ничтожное прошлое и богатое настоящее и будущее страны. Ниже находилась темная пещера, откуда при приближении королевы появились Время и ее дочь Истина, державшая в руках Библию на английском, которую она спустила на шелковом шнуре королеве, когда та приостановилась под аркой.

Елизавета не разочаровала толпу, выстроившуюся вдоль улиц, по которым проезжала процессия, чтобы поприветствовать новую королеву. Люди непрерывно останавливали ее повозку, чтобы перекинуться с ней словом или положить букетик цветов или веточку розмарина. Она подняла Библию, подвешенную, как паук на своей паутине, поцеловала ее, подняв глаза к небу, и прижала к груди. Королева поблагодарила город «за этот дар больше, чем за оказанные почести».

Итак, процессия продолжала свой путь. Дебора^[47]47
  Ю.Дебора (Девора) – ветхозаветная пророчица, восстановившая дом Израилев, ниспровергнувшая языческие идолы (IV и V Книги Судей). Елизавету I, восстановившую в Англии протестантскую веру, нередко сравнивали с Деборой.


[Закрыть] – судья Израиля, выглядевшая немного странно в парламентском облачении, со скипетром в руке появилась с одной стороны, а с другой – компании Сити. Они внесли разнообразие в представленную на арках суровую мораль, вручив королеве кошель с тысячью золотых марок^[48]48
  Старинная английская монета XVI века.


[Закрыть], и сопроводили свое подношение речью. Королева благосклонно приняла его и ответила на речь «удивительно метко».

Наконец процессия достигла ворот Темпл-Бар, у которых ее встретили два хранителя Сити – Гог и Магог (или, как считают некоторые, Гогмаг Альбиона и Кориней Британии), которые покинули свои места в ратуше и встали по обе стороны Темпл-Бара. В стихах, составленных на латыни, они еще раз объяснили королеве значение и смысл всех сцен, которые ей пришлось увидеть.

И дело было вовсе не в опасении, что Ее Величество могла их неправильно понять, ведь представления были прозрачными и ясными, к тому же на каждой арке был прикреплен текст, разъясняющий ее значение, и сидел ребенок, чьей обязанностью было раскрывать смысл действа при помощи занудных латинских стихов. Причина была в том, что представления и шоу, которые организовывали елизаветинцы, нельзя было назвать изысканными. Совсем наоборот, англичане были склонны к скучным бесконечным повторениям, а погоня за выразительностью приводила к вульгарным, грубым и уродливым искажениям. Это было простодушие, доведенное до абсурда.

* * *

Непомерная любовь англичан к маскарадам и шоу, спектаклям и всякого рода представлениям сильно повлияла на декоративный стиль и интерьеры той эпохи. Не только каминные полки, но и многие другие предметы обстановки большинства богатых и известных особняков того времени выразили в своем декоре то, что было умно названо «представлениями в дереве, камне и гипсе»⁽²⁷⁾. Некогда простую мебель стали покрывать бесконечным количеством повторяющихся пышных украшений, а чрезмерное выделение функциональных частей в конце концов привело к тому, что стремление к красоте выродилось в чудовищный перекос. Если бы елизаветинские дома были так же забиты мебелью, как позднее викторианские, мы бы без колебания назвали этот период самым ужасным в истории мебели. До нашего времени дошли, как обычно, самые ценимые в ту эпоху экземпляры. К сожалению, то, что сохранилось, иначе как разукрашенным слоном не назовешь.

Несмотря на все свои добродетели и положительные качества, утонченную музыку и восхитительную поэзию, елизаветинцы имели больше денег, чем вкуса. Строгая готика, изысканные лестницы, сдержанные украшения и предметы туалета были признаны demode^[49]49
  Вышедшими из моды (фр.).


[Закрыть]. Сила и красота резных работ XIII—XV столетий, столь восхищающие нас сейчас, выродились и огрубели. Новому богатому, штампующему деньги поколению формальная красота тканевых отделок, резьба и украшения в виде цветов и традиционный мотив с виноградной лозой, должно быть, показались устаревшими. Так что простые плоские очертания и формы стали заполнять листья, завитки, розетки, грубо выполненные фигуры греческих богов и мифологических персонажей и вычурные колонны.

Елизаветинцы так и не смогли понять и усвоить пять ордеров – ионический, дорический, коринфский, тосканский и композитный – как архитектурную систему. Возможно, это их просто не интересовало или они не хотели об этом задумываться. А может быть, они слишком спешили приняться за дело или жаждали удивить и ошеломить всех с помощью диковинок и гротескных орнаментов, но в любом случае результат оказался плачевным. Раздутые и искаженные вариации этих пяти ордеров изуродовали практически все – от ножек стульев до изголовья кроватей. И тем не менее итальянский стиль, огрубленный фламандским духом и воплощенный в прочном – не английском, а датском – дубе, вызывал восхищение модных и богатых елизаветинцев.

На самом же деле их вкусы отражали настроения и дух той эпохи. В политике королева сама сочетала английские цели с итальянскими идеями и методами, и популярный в то время стишок «An Englishman Italianate is a Devil incarnate» («Итальянизированный англичанин – воплощение дьявола»), хотя и подразумевает политический курс, может быть с равным успехом отнесен и к мебели. К счастью для нас, сельские районы, в большей или меньшей степени, не были испорчены этими модными веяниями. Сельский плотник или столяр, ремесленник или плавильщик продолжали производить красивые товары с правильными пропорциями. «Простую мебель», как называл ее Харрисон, по-прежнему можно было найти «в Бердфоршире и далее повсюду от наших южных частей».

Харрисон явно приветствовал вычурность в мебели, хотя и осуждал ее в одежде. Он говорил: «Убранство наших домов превзошло и в некотором роде переросло мимолетную утонченность; и здесь я имею в виду не только дворянство и джентри, но также и более низкие сословия – меня охватывает ликование при виде того, как Бог благословил нас своими дарами, и пока я наблюдаю это, цена на все вещи выросла до самой высокой отметки – и в то же время мы находим средства, чтобы приобрести и заполучить такую мебель, какая раньше была просто невозможна».

Но до последней четверти XVI столетия было немного домов, если не считать крупные особняки, целиком меблированных в этом «невозможном» стиле. Даже комнаты, убранство которых относилось только к одному периоду, встречались довольно редко. Мебель, которой всегда не хватало и которую строили основательно, передавалась из поколения в поколение. Так, например, Шекспир завещал свою «вторую лучшую кровать» вместе с убранством своей жене. Совершенно очевидно, что Шекспир столь же интересовался мебелью и одеждой, как и любой другой житель того времени. Его пьесы изобилуют удачно подмеченными деталями как в мебели, так и в одежде, а его завещание сообщает нам о принадлежавшей ему недвижимости и о личных вещах. Но его завещание было подписано 25 марта 1б1б года, через тринадцать лет после смерти Елизаветы, и к тому моменту мебель была уже не такой скудной, но выглядела еще ужаснее.

Всего за тридцать пять лет до этого, в 1580 году, в замке Эрандел, который считался очень богато обставленным, в «королевских покоях» были только кровать, стол и стул. А в 1585 году заезжий торговец Сэмюэль Кайшел сообщал, что «королевские богатства и гобелены находятся только в одном месте – там, где в данный момент проживает королева; когда же она переезжает в другое место, все забирают с собой, оставляя только голые стены». Поэтому нет ничего удивительного в том, что Елизавета путешествовала с 400 повозками и 2400 лошадями.

Как позднее елизаветинский стиль постепенно перешел в якобитский, так и в обстановке начала ее правления были видны следы предшествовавших периодов. По-прежнему был в ходу типичный тюдоровский ящик – кресло, похожее на сундук. Его было довольно сложно передвинуть на другое место из-за огромной тяжести – такое кресло могли поднять только двое или несколько мужчин. Это массивное сиденье, как правило, размещали в Большом холле или там, что впоследствии стало вестибюлем, прихожей. Но такие огромные кресла превратились в обузу, особенно когда главным помещением в доме стала галерея на втором этаже, и это значительно повлияло на мебель. Тяжеловесные подставки для рук исчезли, на смену ящику под сиденьем пришли ножки, и только спинка осталась прямой и ее нещадно покрывали резьбой. Этот «изящный» стул, который стало под силу перенести из одной комнаты в другую одному человеку и даже поднять по лестнице с помощью веревки или нескольких слуг, стал праотцем современного рамочного стула.

Стулья и кресла, обтянутые кожей или обитые тканью, тоже уже перестали быть чем-то неслыханным. На портрете кисти Антонио Моро⁽²⁸⁾ Мария Тюдор восседает именно на таком стуле, как и изображенные на его замечательных портретах сэр Томас и леди Грешем⁽²⁹⁾. Но эти стулья были еще довольно редки и встречались только в домах богатых людей. Кроме этого, в ходу были также курульные, складные стулья, резные кресла и уже давно известные иксообразные, или глас-тонберские, стулья, а также скамьи и лавки.

Кресла обычно предназначались для важных персон и первоначально являлись элементами церковной обстановки. На них всегда восседали епископы. Так что когда кресла переместились из соборов в богатые дома, они все еще сохраняли свою особенную ауру и изготавливались для главы дома или очень высокого гостя. Так, королева, где бы она ни находилась, всегда сидела в кресле, а ее придворным приходилось занимать табуреты и скамейки. Последние, как сетовал сэр Джон Харрингтон, были чрезвычайно тяжелыми и неудобными. Он даже предложил обзавестись тканевыми или стегаными накидками на скамьи, чтобы придворные лорды и дамы могли класть их на сиденье, – эту идею уже давно использовали богатые торговцы. Большие сколоченные из досок скамьи и деревянные табуреты, угрюмо сообщал он, были такими жесткими, что, «с тех пор как отказались от объемных бриджей, редко кто из мужчин был в состоянии на них сидеть».

Когда семья собиралась на обед в холле или в недавно появившихся столовых и усаживалась вокруг стола (чаще его называли словом board, чем table), глава дома или его хозяин занимал кресло. Остальные члены семьи, гости и слуги усаживались на скамьях, сундуках или табуретах. Хозяин дома был действительно председателем стола, и важность этого места и сегодня подчеркивается различными употреблениями этого выражения.

Что касается кресел, набитых и обтянутых тканью, которые появились во второй половине правления Елизаветы, то они были улучшенным вариантом рамочных кресел, сиденье и спинки которых обивались кожей. В обиход такой тип кресел вошел только в следующем веке, поэтому образцы, относящиеся к XVI столетию, встречаются очень редко. К рамке над кожаным сиденьем прикреплялись подушки или «мешочки». Затем на смену коже пришли ткань и мешковина, а еще позже стали обивать и спинку. Сохранилось всего несколько экземпляров таких кресел, так как обивку поела моль, а рамку, сделанную, как правило, из бука, разрушили черви.

Вполне возможно, что еще в XVI веке изобрели или ввели в обиход кресла с подвижной спинкой, которую можно было опускать и поднимать по желанию. Совершенно точно известно, что у Елизаветы было такое кресло, причем еще в самом начале ее правления. В 1560—1561 годах Джон Грин получил вознаграждение за «один замечательный стул из орехового дерева с огромной подушкой, покрытой расшитой золотом тканью, и отделанный шелком и золотом, с подпоркой для спины, украшенной золотым шитьем, снабженной пружинами и железными скобами, чтобы поднимать или опускать ее вместе с подушкой».

Это довольно беспорядочное описание очень напоминает кушетку или шезлонг с регулируемой спинкой, или нечто, похожее на диван. При этом стоит напомнить, что Шекспир в «Ричарде III» упоминает «lewd day-bed (непристойное дневное ложе), что, очевидно, представляет собой тот же предмет. Добрый Ричард, по словам Бирмингема, в отличие от своего злого и сладострастного брата Эдуарда IV не имел привычки валяться на кровати днем.

Стулья и ящики того времени и предыдущих эпох по-прежнему были незаменимы (предшественником кресла в форме ящика был сундук) и являлись главными предметами обстановки в более скромных домах. В течение многих столетий ящик был универсальным предметом. Его использовали как хранилище, как скамью, на нем обедали и даже спали, положив сверху соломенный тюфяк. В то время его также использовали как дорожный сундук (хотя уже тогда стали появляться сундуки, обтянутые кожей), что частично объясняло, почему багаж Елизаветы был таким неподъемным и громоздким. Но даже этот простой предмет меблировки оказался жертвой всеобщей страсти к украшательству. Сундуки стали покрывать столь любимыми тогда разнообразными резными узорами в виде клеток и ромбов, с бороздками и мозаиками, так что он в итоге утратил свой скромный вид.

Богатая знать часто привозила из Италии великолепные сундуки, как, например, «прекрасный плоский венецианский» сундук из орехового дерева с резьбой и позолотой, снабженный замками и ключами, который стал частью убранства особняка Лейстера в Кенилворте. Также из-за границы ввозили сундуки из деревьев хвойных пород. Ящики из кипариса и кедра использовались для хранения зимней одежды из шерсти и меха и защищали ее от моли^[50]50
  Этот обычай сохранялся по другую сторону Атлантики до тех пор, пока не изобрели аэрозоль от моли. (Прим. авт.)


[Закрыть].

Затем, ближе к концу века, неизвестный гений добавил внизу сундука ряд выдвижных ящиков. Со временем этот сундук с ящиками превратится в комод.

Тяжелый стол в виде скамьи, наследие прошлых времен, был по-прежнему в ходу, но вскоре после начала правления Елизаветы крышку стола стали крепить к козлам или к выточенным ножкам. Часто из старого стола делали новый, плотно приколачивая съемную крышку к ножкам. Такие столы сильно различались по размеру и количеству ножек, но делали их в основном из дуба, ясеня и вяза.

Высоко ценились и были очень редки столы из орехового дерева. Интересно отметить, что хвойное дерево, к которому мы теперь относимся с презрением, тогда считали очень необычным и дорогим. В сказочном дворце Генриха VIII в Нонсаче была целая комната, обшитая панелями из хвойного дерева, которую он «чрезвычайно ценил».

Еще одно изобретение того времени – раздвижной стол – представляло собой усовершенствованный вариант стола на ножках. Две доски, помещавшиеся на сдвинутых опорах под центральной доской, выдвигались в стороны, так что центр опускался вниз под собственным весом, и они образовывали сплошную плоскую поверхность.

В Хардвик-холле хранится невероятный раздвижной стол, крышку которого поддерживают четыре «морских пса». По крайней мере, их морды похожи скорее на собачьи, а висящие уши напоминают спаниелей, но тела совершенно сбивают с толку. У этих странных созданий были крылья, женская грудь, лапы, заканчивающиеся листьями (или морскими водорослями), и рыбьи хвосты. На шее каждого из этих фантастических существ висела гирлянда из фруктов и цветов, а опору, на которой они сидели, в свою очередь, поддерживали четыре черепахи. Этот немыслимый стол, который мог привидеться только в страшном сне, не лишен был при этом своеобразной красоты. Хардвик-холл также может похвастаться одним из самых красивых рамочных столов в мире – результат искусной работы поместных плотников. Крышку стола украшает мозаика из различных музыкальных инструментов и нот, выполненных из разных пород дерева. Она состоит из трех частей, и чтобы скрыть места соединения, мастер вставил дерево так, что создается впечатление, будто эти три части стянуты полосками кожи.

Такие тяжелые столы нуждались в прочных ножках, но с течением времени плоские опоры заменили ножки в форме луковиц, в виде «чашки с крышкой». Их украшали резьбой и инкрустацией и часто увенчивали крайне сомнительной ионической капителью. Основания ножек, соединенных распорками, пострадали от отделки меньше, а возможно, они были не так заметны, поэтому им удалось сохранить свою квадратную форму.

Все чаще встречались небольшие столики, включая стол с раздвижными ножками и откидной крышкой. Они были результатом эволюции складных стульев, которые часто использовали в качестве столов. В королевской спальне в Виндзоре стоял стол из розового мрамора с белыми прожилками, а Яков Ратгеб, секретарь герцога Вюртембергского, отметил, что в Теобальдсе было несколько столов из мрамора различных оттенков, включая один базальтовый «длиной в 14 пядей, шириной в 7 падей и толщиной в 1 пядь»⁽³⁰⁾. Этот стол из черного базальта или яшмы стоял в садовой беседке.

В ходу были также овальные и круглые столы – как тот, за которым сидел Фальстаф в дельфиновой комнате в трактире госпожи Куикли^[51]51
  Автор имеет в виду драму У. Шекспира «Король Генрих IV».


[Закрыть]. Встречались столы с откидывающейся крышкой и очень редкие восьмиугольные столы, а также столы с крышкой в виде шахматной доски, покоящейся на постаменте. К счастью, тучные, похожие на тыкву ножки этих небольших столов ближе к концу столетия стали уменьшаться в обхвате и вытягиваться. В конечном счете этот процесс привел к появлению намного более грациозных и красивых ножек в форме колонн.

В числе других нововведений – или почти нововведений – были большой сервант и шкаф для посуды или невысокий буфет. Последний, вероятно, использовали для хранения посуды и для сервировки, поскольку он был открытым и состоял из трех ярусов или полок. Серванты закрывались и были шире и больше, чем буфеты. Они зачастую состояли из двух или трех уровней, верхняя часть, как правило, несколько отодвигалась назад, так что резной карниз необходимо было поддерживать колоннами, по виду обычно напоминавшими луковицы. Нижнюю часть закрывали навесные дверцы, которые, как и верхнюю часть, обшивали панелями и украшали резьбой.

Конечно же в то время были и массивные серванты, покрытые резьбой, и похожие на сундуки на ножках комоды с дверцей спереди. Если такие комоды использовали для хранения продуктов, то в их дверцах просверливали отверстия для воздуха.

И естественно, тогда уже появились гардеробы. Первоначально они занимали целую комнату, в которой стояли сундуки с одеждой и драгоценностями. Гардероб королевы, например, был чем-то вроде сокровищницы, и за ним следили специальные служащие. Но именно тогда появился гардероб как предмет мебели. По правде сказать, это было непростительным «преступлением» елизаветинской эпохи. Именно оттуда берет начало ужасный массивный платяной шкаф, в течение нескольких веков уродовавший спальню каждого англичанина.

Особого внимания заслуживают кровати. На протяжении полувека правления Елизаветы кровать быстро эволюционировала. Обычная незанавешенная деревянная кровать, напоминавшая обрубок, была по-прежнему в ходу в сельских домах, коттеджах и больницах. Это была кровать без столбов и балдахина, со сколоченным из досок изголовьем, предоставлявшим достаточно пространства, которое можно было украсить резьбой. Но пастор Харрисон сообщает, что даже в фермерских домиках вместо соломенных тюфяков стали использовать перины, и уже никто больше не клал вместо подушки деревянный чурбан. Были также кровати, связанные из сена, но ни одна из них не сохранилась. Так как такая кровать сопровождала хозяина в его путешествиях, то она не должна была быть слишком тяжелой и, возможно, состояла из нескольких частей, а в «Ромео и Джульетте» упоминается полевая кровать (имеется в виду походная). Кроме этого, были еще лежанки для слуг – совсем низенькие кровати на колесиках, которые днем задвигали под более высокую кровать.

Знатные дома того времени могли похвастаться кроватями невероятных размеров и тяжести, которые выглядели весьма внушительно. Зачастую изголовье такого ложа искусно и обильно покрывали резьбой, так что оно напоминало хоры в соборе, и часто его дополняли арки или специальные ниши для свечей. Ножки кровати с тяжелыми утолщениями в виде луковицы поддерживали массивные опоры или постаменты, иногда их крепили прямо к кровати, иногда отделяли от нее, но при этом всегда соединяли с балдахином, который теперь уже перестали свешивать с потолка. Каждая деревянная деталь от навеса до опоры была покрыта резьбой.

Тогда еще не появились кровати с пружинными матрасами, и шерстяные матрасы клали прямо на доски или на переплетенные полоски кожи. Сверху помещалась перина, которую, как правило, привозили с континента. После этого наступал черед огромных простыней, которые было так трудно стирать в плохую погоду, что они зачастую оставались нестиранными несколько месяцев, и, наконец, сверху клали шерстяные или фланелевые одеяла, пуховые подушки и покрывало. Покрывала поражали своим разнообразием: от совершенно простых до богато украшенных – все зависело от состоятельности владельца.

Но все эти предметы постельного убранства стоили очень дорого, и позволить их себе могли далеко не все. Женщины довольно часто одалживали друг другу родильные простыни, извиняясь за их неопрятный вид. Эндрю Бурд, тот самый «похотливый и испорченный священник», как его незаслуженно называл Харрисон, умер приблизительно за девять лет до того, как Елизавета стала королевой. Отдавая Богу душу, он завещал свою перину, подушку для сидения, пару простыней и покрывало своему другу Эдварду Хадсону.

Балдахины и покровы, которыми занавешивали огромные кровати, становились все богаче, роскошнее и разнообразнее и стоили порой сотни, а то и тысячи фунтов стерлингов. Эти кровати, стоявшие в новых просторных особняках, были массивными, некрасивыми на вид и очень неудобными, но при этом, в отличие от спален, были отгорожены от посторонних глаз и сохраняли тепло. Пауль Хенцнер, посетивший в сентябре 1558 года Виндзорский замок, был изумлен разнообразием королевских кроватей. Площадь кроватей Генриха VII и его королевы, Эдварда VI, Генриха VIII и Анны Болейн была 11 квадратных футов. Их закрывала драпировка, переливающаяся золотом и серебром. Кровать королевы Елизаветы была не такой огромной, но зато ее украшали «любопытные вышитые покрывала».

Как и следовало ожидать, вышивкой покрывали все, что можно было украсить, и многое из того, что украшать ею явно не следовало. Перед корсажа, платья, чепцы, ночные колпаки, наволочки для подушек (они представляли собой чехлы в 35 дюймов длиной и 20 шириной), перчатки, жесткие гофрированные воротники, плащи, накидки, шарфы, галстуки, футляры и шкатулки были разукрашены вышивкой разных видов. Вышивку черной нитью на белом фоне часто сочетали с золотой нитью; объемная вышивка, придающая трехмерный эффект, так же, как и стул, покинула пределы церкви и вошла в частные дома. Точечная вышивка, аппликация, в особенности на покрывалах и балдахинах, и турецкое плетение – все они были чрезвычайно популярны. В интерьере стали использовать намного больше тканей, чем прежде, и их покрывали вышивкой с не меньшим энтузиазмом и щедростью, чем мебель – резьбой.

Даже книжные обложки делали из бархата и декорировали вышивкой. Книги из елизаветинской библиотеки в Уайтхолле имели бархатные переплеты различных цветов, среди которых преобладал красный. Они были украшены ее монограммой и замочком из золота и серебра, а некоторые переливались жемчугом и драгоценными камнями.

Но существовала одна книга, которой не нашлось места в королевской библиотеке в Уайтхолле, впрочем, как и в другом дворце, по одной простой причине: она была украдена раньше, чем королева успела ее прочитать. И этим вором был сэр Уильям Сесил, лорд Берли.

Видный государственный деятель превратился в мелкого воришку в ходе следующего инцидента. Некий мистер Фуллер, пуританин, попросил передать королеве в подарок через ее фрейлину написанную им книгу. Королева, привыкшая к тому, что в ее честь писали хвалебные песни, милостиво приняла подношение. Скорее всего, она не открыла книгу, получив ее из рук фрейлины. В ней мистер Фуллер прямо заявил, что Бог осуждал клятвы, и развил свой тезис в следующих словах: «...и тем не менее Ваше Величество в гневе иногда клялись оскорблением мессы^[52]52
  Имеются в виду церковные таинства, против которых выступали пуритане.


[Закрыть], очень часто Богом, Христом и многими частями Его превозносимого тела, а также святыми, верой, истиной и прочими запрещенными вещами; и следуя вредному примеру Вашего Величества и с Вашего позволения, большая часть Ваших подданных и людей всех сословий имеют обыкновение клясться и богохульствовать... и не несут за это никакого наказания».

Мистер Фуллер также пожаловался, что королева была слишком нерешительна в вопросах казни убийц (имелась в виду Мария Стюарт) и наказаний за прелюбодеяние и внебрачные связи.

К счастью для мистера Фуллера, королева оставила книгу на стуле, и лорд Берли, который либо был осведомлен о ее содержании, либо праздно заглянул в нее, осторожно ее похитил. Мистер Фуллер, естественно, не мог подарить книгу королеве лично, поскольку своими выражениями и нерешительностью, которую она продемонстрировала в борьбе с грехами своих подданных, она перешла дозволенные Богом границы, и ревностный пуританин не хотел подвергать себя риску заразиться через общение с ней. А лорд Берли не собирался затевать ссору с пуританами, что непременно случилось бы, если бы королева прочитала эту книгу. Он сумел выкрутиться, когда королева спросила его, что случилось с книгой, понадеявшись, что Елизавета о ней забудет, – это, к счастью, и произошло. Но она наверняка грубо обругала Берли за потерю, хотя книга Фуллера вряд ли могла похвастаться красивой вышитой обложкой.

К рукоделию в ту эпоху относились с большим уважением, и большинство женщин могли гордиться своим умением разукрасить и без того замысловатую одежду разноцветным, серебряным или золотым шитьем. Королева сама в юности была неплохой рукодельницей. (см.илл.) В шесть лет она подарила своему сводному брату принцу Эдуарду на Новый год батистовую рубашку. Вполне возможно, что тот подарок она сделала своими руками, поскольку на следующий год преподнесла ему другой предмет, совершенно точно выполненный ею собственноручно.

Королевские фрейлины обладали большим мастерством. Они занимались рукоделием в специально отведенные для этого часы или в свое свободное время. У нас достаточно оснований считать, что Елизавета лично проверяла их работу, хвалила хорошую и отпускала саркастические замечания по поводу неудачной. Легко представить, как она с ругательствами (увы, мистер Фуллер был прав: королева действительно страшно сквернословила) отшвыривала в сторону плохо выполненную работу какой-нибудь фрейлины-неумехи и демонстрировала ей, как именно та должна справляться с заданием. Ведь Елизавета не только знала, как следует делать эту работу, но и прекрасно могла выполнить ее сама.

Мария Шотландская^[53]53
  Мария Стюарт (1542—1587) – королева Шотландии.


[Закрыть] тоже была замечательной рукодельницей, и в честь нового, 1575 года преподнесла своей кузине Елизавете в качестве «оливковой ветви» элегантный головной убор вместе с воротником, манжетами и другими деталями, выполненными собственноручно. Этот дар примирения был передан через французского посла ла Мотта Фенелона. Елизавета благосклонно приняла его и пришла в восхищение от великолепной работы. Весной того же года ла Мотт, добиваясь укрепления мира, преподнес Елизавете еще три чепца, выполненных Марией. На этот раз Елизавета запротестовала. «Беспокойство и зависть обуяли Тайный совет», – сказала она ла Мотту, а все потому, что она приняла подарок от шотландской королевы!

Но как бы то ни было, несмотря на Тайный совет, Елизавета не могла долго отказываться от подарка, особенно если дело касалось предметов одежды, да еще так красиво вышитых. В конце концов она сдалась и приняла подношения, сказав при этом послу: «Передайте королеве Шотландской, что я старше ее и когда люди достигают моего возраста, они берут то, что могут, обеими руками, а отдают мизинцем». В то время ей было сорок два года, но если бы кто-то другой отпустил замечание насчет ее возраста, она вряд ли бы это ему простила.

* * *

Королева всегда чрезвычайно любила получать в подарок предметы туалета и была, наверно, самой искушенной в вопросах одежды женщиной в ту эпоху. Однако в то время, когда на троне была ее сводная сестра (Мария Тюдор тоже была в восторге от пышных нарядов), Елизавета в основном предпочитала простые скромные «пуританские» платья, напоминавшие покроем крестьянские платья. Скорее всего, это было продиктовано политическими, нежели религиозными соображениями.