Текст книги "Гибель Иудеи"

Автор книги: Элиза Ожешко

Соавторы: Генрих Шумахер,Семен Кончилович,Мария Ратацци
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 36 страниц)

– Пустите меня, друзья, молил он. – Я уже давно чувствую, что слишком слаб, чтобы управлять Иерусалимом. Преступно пролитая кровь гнетет меня, а коварный враг внутри, – он указал на грудь, из которой исходили хрипящие звуки, – застилает мне взор. Я разучился быть вождем. Молодая сила должна вытеснить немощную старость. Малодушие и раскаяние пригодны в келье грешника, но им не место управлять отчизной, и потому…

Он вытянул исхудалую дрожащую руку по направлению к палатке Симона бар Гиона. На его возбужденном лице видно было непоколебимое решение сдаться.

– Это будет гибелью для всех нас, – проговорили все, опустив головы.

– Лучше погибнуть нам, чем Иерусалиму, – сказал Иоанн и сделал знак слугам нести вперед носилки.

Симон бар Гиора принял его, окруженный войском. Он поднялся навстречу больному Иоанну, и тот с огромными усилиями встал из носилок и приблизился к нему с опущенной головой.

– Я пришел к тебе, – сказал тихо Иоанн и поднял свой взгляд на мрачное лицо Симона. – Старость пришла к юности, прошлое к будущему. Я хочу, чтобы ты понял, что отечество гибнет из-за нашей распри.

Симон бар Гиора рассмеялся.

– Из-за нашей распри? – повторил он резко. – Кто же виновник несчастья, кто навлек на Иерусалим гнев Божий? Я не был сторонником знатных родов, но я враг лжи, выдуманной твоим безграничным честолюбием. Не думай, что ты можешь меня обмануть, как ты обманул своих сторонников. В моих руках доказательства твоей измены, и потому, несмотря на перемирие, я воспользуюсь возможностью расправиться с тобой.

Он схватил за руку стоявшего перед ним Иоанна и заставил его встать на колени.

– Смотри, народ иерусалимский, смотри на Иоанна из Гишалы, изменника своей родине! – крикнул Симон.

Возгласы негодования послышались из группы сторонников Иоанна, пришедших с ним. Они столпились вокруг него, защищая его своими телами, впереди всех был Регуэль, который спешил поднять отца с земли. Но Иоанн не позволил этого.

– Оставь, – сказал он. – Это справедливая кара. Я давно хочу искупить свою вину пред Богом. Ты не знаешь, как я страдаю. Для меня отрада лежать здесь в пыли и чувствовать карающую руку Господа.

Регуэль приходил в отчаяние. Смятение увеличивалось, галилеяне уже хватались за мечи, чтобы обороняться, а под предводительством Хлодомара из храма спешил отряд зелотов. Битва казалась неизбежной. Но вдруг среди воинов показалась женская фигура. Она опустилась на землю рядом с Иоанном из Гишалы, все еще стоявшим на коленях, и обняла голову старика.

– Тамара, – вскрикнул он. – Тамара, это ты?

– Да, – ответила она, рыдая и целуя его руки. – Это я, твоя Тамара, твое дитя. Но…

Она обернулась к бар Гиоре. Он обнажил меч и встал во главе своих людей, чтобы вести их против галилеян и зелотов. Она быстро вскочила и откинула назад волосы, опустившиеся ей на лицо от резкого движения. Глаза ее сверкнули, и, встав между воинами, она сказала громко:

– Слушайте, воины, это я, Тамара, дочь того, который здесь унижен. Перед всеми теми, которые любят отечество не менее тебя, перед лицом святого города и вечного храма, перед лицом Всевышнего спрашиваю я тебя, Симон бар Гиора, почему ты обвинил Иоанна из Гишалы в предательстве?

Повисла глубокая тишина. Даже самые возбужденные поняли, что девушка спрашивает справедливо. Симон бар Гиора облегченно вздохнул. Он видел, что и среди его приверженцев многие не одобряют его поведения относительно Иоанна из Гишалы.

– Ты спрашиваешь, девушка, – сказал он, – о вещах, которые нам всем известны. Отец твой стремился к власти и поэтому хотел удалить представителей знатных родов. Он нашел средство лишить их доверия народа. Он подделал письма, по которым будто бы видно было, что противники его заключили союз с Вероникой, Агриппой и римлянами. Эти ложные письма он распространял в народе. Так он обманывал и проливал невинную кровь.

Иоанн из Гишалы вздрогнул как от удара бича и гордо поднял голову.

– Ты лжешь, Гиора, – крикнул он, – я никогда…

Он не закончил. Тамара мягко взяла его за руку.

– Погоди, отец, – сказала она. – Я знаю Симона бар Гиора. Он вспыльчив и нетерпелив, но он добр и честен. – Обращаясь затем к Симону, она продолжала: – Ты говоришь о письмах, но где же они? Принеси мне доказательства, покажи их нам, и клянусь Всемогущим Богом, если твое обвинение справедливо, сам отец отдастся тебе на суд и никто из его людей не поднимет меча против тебя…

– Клянусь в этом, – подтвердил Иоанн и выступил вперед, поддерживаемый своими детьми.

Симон бар Гиора был изумлен твердостью человека, вина которого была так очевидна. Он обернулся в ту сторону, где до прибытия Иоанна стоял доверенный его невинных жертв.

– Оний! – позвал он.

Но никто не отвечал. Никто не шел на его зов. Он позвал еще раз.

Иоанн из Гишалы вздрогнул, и глаза его широко раскрылись.

– Оний? – переспросил он. – Это он дал тебе эти письма?

Симон бар Гиора кивнул: страшное подозрение закралось в его душу.

– Оний! – крикнул он в третий раз.

Из толпы воинов вышел один человек.

– Я встретил его на улице, ведущей к складам, – сказал он.

– Если это тот же Оний, – сказал Иоанн, – то читай…

Он подал ему свиток, который Базилид оставил в своей комнате перед бегством.

Симон бар Гиора взял свиток и стал его читать. Потом он вдруг упал к ногам Иоанна, к ногам того, который только что лежал перед ним в пыли…

– Прости! – крикнул он. – Прости…

Иоанн наклонился к охваченному отчаянием Симону и обнял его. Воины безмолвно окружили их.

Вдруг крик ужаса раздался на площади. С треском поднялось над крышами складов Иерусалима страшное пламя. Перебегая от склада с складу, оно охватило в одну минуту все кладовые. Онию удалось уничтожить запасы священного города.

В то время, как первые языки пламени поднялись к небу над иерусалимскими кладовыми, в дороге из Габат-Саула показался отряд в блестящем вооружении и со сверкающими копьями. Впереди мчался на быстром коне римский легат и победным движением простирал руку над городом, видневшимся вдали. Это был Тит.

Глава XVIII

Наступило восьмое аба 1013 года со времени построения первого храма Соломонам. Что стало с Иерусалимом? Исчезла зелень садов и рощ, всегда расстилающихся вокруг города. Деревья пошли на постройку укреплений, кустарники сожжены были римскими сторожевыми постами, а холмы, окружавшие город, сровнены были с землей под копытами легионов, мчащихся на поле битвы.

Пали все стены, защищавшие город, и битва велась теперь вокруг самого храма. Обе стороны сражались с одинаковой храбростью. Повсюду таилась смерть, безжалостно косившая и воина, и многих граждан, мужчин и женщин, старцев и детей. Бесчисленное число иудеев пало, защищая город. Одни погибли от камней и стрел, другие бросались в пропасти, ища добровольной смерти. В городе царили голод, мор и глубокое отчаяние. Иерусалим стал походить на гнездо диких зверей, раздиравших друг друга. Женщины отнимали последне куски у мужей, матери у детей. Трупы погибших от голода лежали на улицах, распространяя заразу. То, что щадил голод, гибнул от меча. Шайки одичалых людей ходили по улицам, врывались в жилища, грабя всех, не останавливаясь ни перед чем в своей безумной жажде разрушения. Уничтожен был всякий стыд, всякая брезгливость, голод заставлял есть самых отвратительных животных, а потом кожу обуви и ремни щитов, испорченную солому и сено. Одна знатная женщина, приехавшая в Иерусалим на праздник Пасхи и попавшая в осаду, задушила в безумии собственного ребенка съела его.

И все-таки смерть, голод, отчаяние и ужасы не сокрушили мужества иудеев. Римлянам приходилось ценой крови отвоевывать каждый метр города. Падение городской стены и осада храма не уничтожили надежд иудеев. Пока не сокрушен священный храм, Бог не оставит своего народа.

Дворец Грантов в нижней части горда уцелел, защищенный гигантским зданием храма. Утром девятого аба глубокая тишина царила в его длинных переходах; изредка только человеческая тень скользила по залитым солнечным светом галереям. В покое, где жил Иооанн из Гишалы, собралось несколько человек. Симон бар Гиора только что оставил смертельно больного Иоанна. Габба стоял с Мероэ в стороне, стараясь заслонить от девушки больного, чтобы не вызвать снова тяжелых видений в ее больном мозгу. Тамара сидела у постели отца и с ужасом следила за переменами в его лице. Врачи уже давно осудили его на смерть, но дух его все еще был жив.

– Боже, – молился Иоанн, – если воля Твоя такова, что Иерусалим и храм Твой должны исчезнуть с лица земли, то пусть последний камень разрушенной святыни раздробит мою голову, чтобы я не попал в руки римлян.

– Отец, – сказала Тамара, наклонясь к нему, положив ему руку на горячий лоб. – Опомнись, храм не тронут. Римлянин не осмелится напасть на святыню, он сам преклоняется перед ней…

Иоанн грустно покачал головой.

– И все-таки он разрушит его, – проговорил он с горечью. – Новый дух овладел землей, дух отрицания. И он сметет с лица земли нас, детей Израиля, которые долго противились ему. Потом наступит второй потоп, более губительный и страшный, чем первый. Вчера было решено на римском военном совете, что храм будет сожжен…

Тамара вскрикнула от ужаса.

– Это невозможно, отец, на это бы не решился и сам Нерон, а Тит…

– Тит был против этого, но Вероника доказала ему, что все силы Израиля сосредоточены теперь вокруг храма, и разрушение его навсегда сломит могущество иудеев. Но, – перебил он себя, – ты слышишь шаги? Это Хлодомар, я послал его за Регуэлем и Сабинием. Я многого не исполнил в своей жизни, но не мог умереть, не устроив своих домашних дел.

Он с трудом поднялся и позвал всех. Хлодомар остановился почтительно у двери, Регуэль бросился на колени у постели отца, Флавий Сабиний стоял в нерешимости посреди комнаты, опасаясь быть нескромным. Но Иоанн ласково подозвал его.

– Подойди ближе, Сабиний, – сказал он. – Ведь ты теперь наш. Римляне не могут сказать, что иудеи неумело сражались, – их учил Сабиний. Ты честно сдержал обет верности, который дал нашему народу, – честнее, чем многие иудеи… Теперь же нужно тебя освободить от данного обета, тем более что скоро рухнет понятие родины. Ее не станет для иудеев.

– Иоанн, – сказал Флавий Сабиний взволнованно, – неужели ты считаешь меня способным бросить в несчастии тех, которые приютили меня?

Иоанн грустно улыбнулся.

– Мне кажется, что ты немного счастья видел у нас. Но, – прибавил он, – я хотел освободить тебя от одних уз с тем, чтобы связать тебя другими. Тебя привела к нам рука Божия, но посредством другой человеческой руки и – ведь я прав, Тамара?

Тамара покраснела и опустила глаза.

Флавий Сабиний радостно посмотрел на Иоанна и опустился на колени около девушки. Тамара еще более покраснела, потом, рыдая, бросилась к отцу и прижала к губам его руки.

Иоанн нежно обнял ее.

– Помнишь, ты мне рассказывала о невзрачном стыдливом цветке, который распускается только под влагой земной печали.

– Иерихонская роза, – прошептала она.

– Да, иерихонская роза, – задумчиво повторил он. Она есть у тебя, Тамара? Принеси ее сюда. Это все, что я имею, – сказал он Сабинию, когда девушка вышла из комнаты, – и что могу тебе дать в награду за твою верность, Сабиний. Больше у меня ничего не осталось Ведь родина моя… – Голос его стал глубоко печальным. – О что они сделали с моей родиной!

– Ты мне дал самое лучшее, – мягко сказал Сабиний. – И я буду беречь это величайшее из твоих сокровищ…

Тамара вернулась и поставила перед Иоанном иерихонскую розу и кувшин. Потом она опустилась на колени рядом с Сабинием и робко дала ему один из стеблей степного цветка, а сама взяла другой. Иоанн из Гишалы открыл крышку кувшина и вылил воду на розу.

– Подобно розе иерихонской, ваша любовь выросла на знойной, сухой почве, среди горя и несчастья. Пусть святая вода Иордана, ставшая теперь водой печали, напоит ее, чтобы она распустилась и после долгой ночи открыла свою душу солнечному лучу. Смотрите!

Иерихонская роза, цветок тайны, распустилась и сияла в солнечном свете. Флавий Сабиний смотрел на нее восхищенным взором, как на чудо.

– Флавий Сабиний, я тебя вопрошаю: хочешь ли ты взять эту девушку в жены? – спросил торжественно Иоанн.

Ликующее «да!» вырвалось из его уст, и, обняв Тамару, он наклонился вместе с ней к отцу, прося его благословения.

– Боже, Боже! – проговорил Иоанн, и взор его устремился на солнечный луч, освещавший комнату. – Будет ли солнечный свет сиять в жизни этих детей?

Когда Тамара и Сабиний ушли, нежно попрощавшись с отцом, Иоанн долго еще глядел на солнечный луч, ворвавшийся в комнату, и лицо его озарялось внутренним светом.

– Пришло время вернуть в руки Создателя его дар, – сказал он сильным и ясным голосом. – Регуэль, помнишь ли ты свой обет служить делу родины каждой своей мыслью, каждым движением?

– Помню, отец, – твердо ответил Регуэль, – и в час гибели я буду около тебя.

– Нет, – ответил Иоанн. – Только слабым должно умирать. Ты же силен: твой святой долг – месть!

Глаза Регуэля вспыхнули, он схватился за меч.

– Месть?

Из груди Иоанна послышался глухой стон.

– Да, месть, – шептал он. – И разве ты не знаешь, кому нужно отомстить? Кто предал Бога и отечество врагу? Вероника. Кто попрал стыдливость иудейки и отдался язычнику? Вероника. Кто поселил раздор в Иерусалиме и вселил в римлян дух разрушения? Вероника. В тот день, когда иерусалимская святыня будет сожжена, пламя это сделает Веронику владычицей мира. Но ей грозит месть, и она в твоей руке, Регуэль. Когда Вероника будет на вершине власти и будет упиваться радостью разрушения, ты должен будешь наполнить кубок ее торжества кровью ее собственного сердца. Месть должна быть столь же великой, как и преступление… Вероника должна умереть на пороге к торжеству.

Он наклонился к сыну и вынул у него меч из ножен. Светлая сталь засверкала в солнечном свете.

– Поклянись мне, Регуэль, чистотой этого меча, поклянись умирающей душой отца, поклянись именем Всевышнего, что ты исполнишь долг мести…

Регуэль трижды поднял руку и трижды поклялся мечом, отцом и Богом. Потом отец и сын обнялись долгим прощальным поцелуем.

– На твою долю выпадает самое тяжелое, – сказал Иоанн после короткого молчания. – Тебе придется смотреть, как умирают братья, и ты не сможешь помочь им. Ты должен быть свидетелем гибели Иерусалима, и взор твой не посмеет дрогнуть. Вот что ты должен сделать. Из западной части дворца старый подземный ход ведет далеко за крепостной вал римлян к масленичной горе. Когда пламя покажется над храмом, спустись в него, выйди из города и тогда будь римлянином для римлянина, сирийцем для сирийца, арабом для араба, пока ты не исполнишь своего обета.

– А ты, отец?

Иоанн из Гишалы ничего не ответил. Послышался страшный, пронзительный крик. Казалось, земля разверзлась и собирается поглотить человечество.

Регуэль подбежал к окну. Он отшатнулся, бледный и дрожащий.

Горел храм.

На лице Иоанна показалась чуть заметная улыбка.

– Он зовет, – прошептал он, широко раскрыв глаза, и руки его вытянулись. – Всевышний зовет меня!..

Несмотря на требование Вероники и военачальников, Тит не решался приступить к уничтожению храма. Он благоговел перед великим произведением искусства, равного которому не было даже в самом Риме. Он сам еще утром отдал приказ потушить пожар, начавшийся в храме по чьей-то вине.

Вероника гневно топнула ногой, когда Оний передал ей о нерешительности молодого цезаря, и на губах ее показалась презрительная улыбка. Но вдруг лицо ее вспыхнуло, потом стало смертельно бледным.

– Где Тит? – спросила она отрывисто.

– Он уже вернулся к себе в палатку.

– А у храма еще продолжается бой?

– Да, продолжается, но без огня римляне не победят.

– Я знаю…

Как долго продолжится это невыносимое положение?

Уже прошли многие месяцы, а жалкий народ все еще не покорен. Вероника жаждала власти над Римом, как изнемогающий от жажды человек хочет капли воды. Здесь, в лагере грубых, не понимающих ее красоту воинов, она была только сестрой Агриппы, слабого, ничтожного царя. А в Риме – о, когда удастся ей поднести к губам опьяняющий кубок власти и выпить этот освежающий напиток?…

– Ты умеешь быть отважным, Оний? – спросила она вдруг.

– Испытай меня.

– Я хочу… бросить горящий факел в храм… Иди, возьми у кого-нибудь из моих телохранителей вооружение для себя и пришли мне сюда моего эфиопа.

Глаза Ония вспыхнули, он понял ее и быстро вышел из палатки.

На лице эфиопа еще видны были следы бед-эденских ожогов. В глазах его все еще горело мрачное пламя страстной любви к царице. Он все еще ждал.

Он покорно остановился у порога. Вероника рукой подозвала его к себе и подала условный знак. Он направился в угол палатки, вынул из ящика богатое вооружение и бросился к царице, чтобы помочь ей надеть его.

Когда Оний вошел снова в ее палатку, он был поражен видом царицы.

– В этом виде ты всегда будешь иметь толпу телохранителей, – сказал он. – Всякий примет тебя за Тита.

– Я заказала себе такое же вооружение. Если работа удалась, то тем лучше. Римляне будут храбрее в присутствии полководца…

По дороге к храму они увидели Агриппу.

– Осажденные сделали новую вылазку, Тит, – крикнул он еще издали взволнованно. – Боюсь, солдаты твои не устоят. Иудеи сражаются, как…

– Вероника, это ты? – проговорил он, когда подошел ближе. – Что ты задумала?

Вероника насмешливо взглянула на него.

– Вот все, что может сказать царь иудейский? Он убегает, потому что бой опасен. Какое несчастье для римлян, что все иудеи не такие, как их царь. Спеши домой, добрый Агриппа, там, куда мы идем, будет опасно…

Она повернулась и пошла дальше с Онием и эфиопом. Агриппа задрожал от гнева.

– Ты увидишь, что я…

– Что ты не трус? В таком случае иди с нами. Завтра уж будет поздно показывать храбрость. Завтра Иерусалима не будет…

Агриппа побледнел.

– Что ты задумала?

– Иди с нами и увидишь.

Она пошла вперед, Агриппа последовал за ней.

Бой продолжался у северной стены храма. Иудеи воспользовались тем, что часть осаждавших была занята тушением огня, и сделали вылазку. Римляне уже отступали, когда на месте сражения появилась Вероника. Ее появление подействовало, как чудо.

– Тит пришел нам на помощь, – закричали римляне и с новой силой бросились на врагов.

Вероника шла вперед, высоко держа меч; рядом с ней шли эфиоп и Оний с горящими факелами в руках.

– Тит и легионы! – крикнул Оний, а эфиоп вторил ему страшными криками, возбуждая ужас у иудеев своим почти голым черепом, налитыми кровью глазами и вздутыми мускулами на руках.

Иудеи готовы были уже обратиться в бегство, но их предводитель, сильный и храбрый воин, выступил вперед.

– Я уже давно жажду чести, – воскликнул он, – пасть от руки цезаря. Исполни же, Тит, мое желание, если слава твоей храбрости справедлива.

Он бросился на царицу, обнажив меч. На минуту его воины остановились и римляне тоже опустили мечи, наблюдая за завязавшимся поединком. Эфиоп хотел броситься на иудея, но Вероника удержала его властным взглядом. Лицо ее было бледным, но не от страха за жизнь. В ней что-то дрожало, быть может, это был ужас женщины перед кровопролитием. Она знала, что убьет этого великана – она, Вероника. Это ее и страшило, и влекло, но желание превозмогло отвращение.

Когда иудей бросился на нее, она стояла неподвижно, разглядывая его. Было что-то мягкое в его возбужденных гневом глазах. Он, наверное, не создан был воином, а был в мирное время одним из учеников в храме и сидел у ног своих учителей, впитывая с жадностью истины Божественного учения. Только война, разрушающая все великое, благородное и человечное, пробудила в нем зверя.

Он уже поднял меч, чтобы опустить его ей на голову. На минуту все исчезло перед глазами Вероники. Она отскочила в сторону, уклоняясь от его удара, и одним прыжком бросилась к нему, ударив его коротким кинжалом в шею.

Иудей зашатался и упал, из зияющей раны полилась кровь. Перед смертью у иудея появилось в глазах прежнее выражение кротости, и доброты; черты его осветились мягкой, почти детской улыбкой.

В первый раз она убила, в первый раз почувствовала опьяняющую радость торжества над врагом. Вероника бросилась вперед, и с ужасом иудеи отступали перед ней, бежали обратно в храм.

И теперь она вспомнила, для чего она пришла сюда.

Она пристально посмотрела на стены храма. Вот окно, за ним множество дерева, драгоценная резная работа – самая лучшая пища для пламени. Она быстро поднялась, встав на плечи эфиопа, солдаты подавали ей горящие факелы. Она бросала их через окно в дом бессильно умолкнувшего иудейского бога. Огонь вспыхивал внутри, зажигая то деревянную обшивку, то тяжелые завесы… Наконец Вероника не могла больше вынести удушливого дыма, который повалил из окна, и спустилась со спины эфиопа к нему на руки. Вероника не обратила внимания на страстные возгласы эфиопа, державшего ее в объятиях, и поспешила к дверям храма, за которыми скрылись осажденные. За ней двинулись легионеры с факелами. Огромные двери поддались, погребая под собой иудейскую стражу.

Храм горел.

Флавий Сабиний подбежал к окну.

– Храм горит! – крикнул он. – Эти варвары подожгли его.

В эту минуту он не думал о том, что сам был римлянином. Он быстро одевал оружие.

Тамара побледнела от ужаса.

– Ты идешь? – крикнула она.

Он кивнул головой.

– Муж твой не может не идти, когда его зовет долг. Ты бы этого не позволила, – глухо сказал он.

Она медленно поднялась.

– Иди!

Она помогла ему вооружиться и, подавая щит, горячо молилась:

– О Боже, защити, защити моего возлюбленного!

– Я скоро вернусь, – сказал Сабиний, обняв Тамару, целуя ее бледный лоб.

Она покачала головой.

– Нет, ты не вернешься, – проговорила она. – Я знаю: ты останешься там, как и все другие. Оттуда никто не вернется.

Сердце его было измучено. Слеза упала на ее бледное лицо, склонившееся к его плечу. Но он высвободился из обвивавших его рук.

Тамара осталась одна. Он ушел. Погибло счастье иерихонской розы.

Она не помнила, как долго она сидела и ждала. Ее пронзила ясная мысль. Флавий Сабиний не должен погибнуть вместе с племенем израилевым. Невинный не должен разделять ту же судьбу, что и виновные. Она поднялась, обвязала голову платком и вышла на улицу. Ее подхватила людская волна, которая неслась к храму, чтобы разбиться об его стены. Ведь, когда погибнет храм, и народ израильский не сможет больше жить.

Вблизи храма еще сражались. Римляне хотели окружить храм, чтобы отрезать его от города.

Тамара оказалась у стены, в ней была маленькая дверца и несколько ступеней вели наверх. Она поднялась по ним. Может быть, Флавий Сабиний сражается наверху. Но там происходил не бой, а резня. Римляне стояли неподвижной железной стеной с вытянутыми вперед мечами и на эти мечи бросались люди с безумными криками боли и блаженства. Отхлынувшая толпа заставила ее спуститься вниз. Она увидела, что иудеи уже не бросались слепо на римские мечи, а сражались. Из узкой улицы устремился вперед мощный поток воинов, стараясь опрокинуть римлян. Впереди шел, нанося страшные удары мечом, Симон бар Гиора и рядом с ним – Флавий Сабиний.

Тамара вскрикнула и протянула к нему руки. Но толпа разделяла ее от возлюбленного. Она должна была стоять недвижимо у стены и смотреть.

Вдруг она крикнула от ужаса. Брошенный врагами камень сбил шлем с его головы. Крик сотни голосов показал что его узнали. Предводитель римского отряда указал на него рукой. Тамара слышала его слова: «Захватите живым предателя».

Несколько солдат бросилось к Флавию Сабинию. Он защищал щитом голову, Симон бар Гиора сражался рядом Тамара бросилась к Флавию Сабинию, чтобы умереть вместе с ним.

Горящий факел упал перед ней в толпу на минуту ее откинул поток спасавшихся бегством, но она проскользнула, задыхаясь от дыма, и наконец очутилась совсем близко от того места, где они сражались. Флавий Сабиний еще отражал удары, Гиору уже повалили на землю.

Огромный легионер подскочил к Флавию Сабинию, но тот нанес разящий удар, солдат пошатнулся и упал всей тяжестью своего тела на Флавия Сабиния, придавив его. Тамара увидела, как рука римлянина схватила камень и подняла его, чтобы опустить на голову Сабиния.

– Фотин! – вдруг крикнул Флавий Сабиний, увидев его лицо.

– Да, Фотин, почтеннейший префект, – с усмешкой сказал солдат. – Теперь уже поздно наказывать меня за непослушание. Теперь ты сам, благородный Флавий Сабиний…

Из уст Тамары вырвался крик и она бросилась вперед, но ее схватили руки легионеров.

– Славная добыча, – с хохотом сказал римлянин. – Хорошенькая иудейка! Я уже давно хотел иметь такую. Да ты не отбивайся, голубушка, а то испортишь мне платье, и Рим будет смеяться надо мной на триумфальном шествии нашего великого цезаря Тита…

Он прижал Тамару к груди, и она едва могла дышать. Она увидела, что чья то рука остановила Фотина. И раздался голос Этерния Фронтона:

– Что это тебе вздумалось, Фотин? Разве это смерть, достойная предателя?

Тяжелое черное облако застлало глаза Тамары. Она все еще тщетно отбивалась от державших ее цепких рук. Испустив дикий крик, она впилась зубами в руку легионера. Он, вскрикнув от боли, выпустил ее.

– Проклятая кошка! – кричал солдат.

Разъяренный насмешками товарищей, он бросился за ней. Ее длинные волнистые волосы распустились по плечам и спине; легионер догнал ее, схватил за волосы и ударил. Тамара упала.

Жадное пламя проникало все дальше и дальше. Треск падающих балок, шипение расплавленного металла, звон разбитого стекла, рев озверевших римлян наполняли воздух, пропитанный дымом.

Вероника была как в чаду. Запах крови, смрад горевших тел, дикие хриплые предсмертные стоны опьяняли ее, как тяжелое вино. Она мчалась вперед; ее свита тоже была опьянена кровью. Позади всех шел Агриппа. Лицо его было смертельно бледно от ужаса. Он весь дрожал, как будто его опустили в ледяную воду. Они прошли северную и среднюю часть храма, и повсюду вслед за Вероникой вспыхивало пламя. Шлем упал с ее головы; длинные, золотистые, освещенные пламенем волосы окружали ее пламенным ореолом. У южной части храма ее остановило неожиданное препятствие. Небольшая группа галилеян окружала безоружного старика, обороняя его своими телами.

– Иоанн из Гишалы! – воскликнула Вероника и бросила в него широкий меч. Один из галилеян заслонил вождя, меч попал ему прямо в грудь. Начался бой. Эфиоп бился с Хлодомаром, Оний с Габбой. Карлик укрыл обезумевшую от вида крови Мероэ за колонной, и поспешил к Хлодомару, как только увидел Ония в числе нападавших.

Новый отряд римлян положил конец неравному бою. Хлодомара связали. Габбу держали за руки, в судорожно сжатых кулаках карлика был зажат клок волос, вырванных у Ония. Он смотрел на пророка с невыразимой ненавистью. Оний усмехнулся, потом опрокинул движением ноги легкое тело своего сына на землю. Габба перевернулся на спину и глаза его ясно говорили: «Убей же меня скорее, убей меня, как я бы убил тебя».

Но Оний не убил Габбу. Адская мысль возникла в нем при виде сына. Габба должен умереть от другой руки.

Мероэ притаилась за колонной. Она шептала непонятные слова, и глаза ее широко раскрылись, глядя на происходящее вокруг нее. Разве она не видела однажды уже нечто подобное, почти то же самое. Только тогда горело не это огромное, поднимающееся к небу здание: горела хижина, построенная из бревен, и над соломенной кровлей высились северные дубы и вязы. Все остальное было как теперь. Такие же люди, закованные в железо, с холодными жестокими лицами, та же резня, и тот же человек лежал, как и тогда, связанный на земле. Он смотрел на нее большими синими добрыми глазами. Завеса, окутывавшая душу Мероэ, вдруг порвалась, память осветила ее ярким светом. Она выскочила из-за колонны и бросилась к лежащему на земле Хлодомару.

– Отец! – крикнула она, прижимаясь к его груди.

Хлодомар нежно целовал светлые серебристые волосы дочери и прошептал с горькой радостью.

– Вунегильда, Вунегильда!

Оний оттащил девушку от отца.

На огромном возвышении посредине здания стояло несколько тысяч человек Они собрались здесь с твердой надеждой, что в последнюю минуту небесный огонь уничтожит римлян и спасет святыню от полного разрушения. Но пламя поднималось теперь к ним, отрезая всякую возможность спасения. Мертвая тишина последовала за первым криком, и, широко раскрыв глаза, несчастные смотрели завороженно на надвигавшееся на них все ближе и ближе пламя.

Иоанн из Гишалы тоже был взят в плен. Падающие балки и камни храма миновали голову старика. Его привязали к колонне и насильно подняли его лицо, окруженное длинными белыми волосами. Каждый раз, когда Вероника придумывала новую пытку для его друзей, она искала в его воспаленных обезумевших глазах слез вызванных страданием.

– Израиль погибает из-за женщины, – кричала она ему. Женщина победила Иоанна из Гишалы, героя иудеев и женщина заставит плакать героя.

Но глаза Иоанна утратили способность проливать слезы.

– Неужели ты и в самом деле не можешь плакать, собака? – крикнула она, бросаясь к нему и ударяя его по лицу. – Так заплачь, хоть от боли.

Она остановилась. Люди, стоявшие на возвышении видели, как Вероника глумилась над седовласым старцем. Из тысячи уст раздался один общий крик, заглушивший бушевание стихии. Потом снова повисла тишина. И вдруг раздался вопль отчаяния.

– Горе, горе Иерусалиму!

Это послужило словно сигналом. Поодиночке, по двое по трое, целыми группами люди бросались с высоты в бушующее пламя. Сквозь облака дыма и пламени виднелись извивающиеся тела, дико сплетенные в трепещущие безобразные узлы. Удушливый смрад горящих тел наполнял воздух.

Это было последнее, что видел Агриппа. Он смог наконец произнести звуки, похожие на вой истерзанного зверя. Потом все закружилось вокруг него и он уже ничего не мог видеть. Он бежал через трупы и камни, сквозь дым и пламя. За ним неслись стенания человечества, и он вторил им все тем же животным трусливым воем. Минуя римские укрепления он побежал дальше, через поля, и наконец, споткнувшись о камень, упал на землю. Но крики все еще раздавались в его ушах. Земля и небо, казалось, кричали ему: «Это ты, ты во всем виноват».

Чтобы больше ничего не слышать, Агриппа, последний царь иудейский, зарывался головой в комья земли все глубже и глубже. Но земля дрожала под ним и шептала ему: «Ты, ты во всем виноват!!»

Глава XIX

По улицам Рима, сияющим золотом и пестрыми красками, среди тысячной толпы крика и ликований, двигалось триумфальное шествие цезаря, возвращающегося после покорения Иудеи.

Регуэлю все было хорошо видно. Перед ним проходили победоносные легионы с орлами и знаменами. За ними следовали в огромных клетках дикие звери, которых Тит привез для травли в амфитеатре. Пышно одетые рабы несли трофеи покоренных галилейских и иудейских городов – остатки уничтоженных национальных святынь. Канделябры и алтарные украшения из золота, изображения битв яркими грубыми красками. Следом за рабами двигались, едва держась на ногах, раненые, полумертвые от голода люди, с бледными изможденными лицами, потухшими или горящими ненавистью глазами. Они шли длинными молчаливыми вереницами, скованные по двое. Это был остаток от девяноста тысяч военнопленных. Остальные были казнены по приговору римских военных судов, тысячи погибли в египетских рудниках, тысячи рассеяны были рабами по всей земле и еще тысячи погибли на праздничных играх в Берите и Цезарее в когтях и зубах диких зверей.