Текст книги "Кольцо мечей"

Автор книги: Элинор Арнасон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

21

В следующие дни ничего примечательного не происходило. Она наблюдала переговоры, которые приняли плохой оборот. Лугала Цу больше не ерзал и не гримасничал, а сидел в своем кресле, откинувшись на спинку неподвижно и угрюмо. Все остальные – и земляне, и хвархаты – выглядели встревоженно – кроме генерала, сохранявшего невозмутимое спокойствие.

Как-то утром ее разбудил аппарат внутренней связи – словно зазвенели под легким ветерком храмовые колокольцы.

Ама Цей Индил предупредила ее, что назначена еще встреча с хварскими женщинами. Никлас присутствовать не будет. Так потребовала Лугала Минти.

– Заметано, – сказала Анна.

– Что-что? – спросила Индил.

– Я не возражаю.

– Возражать, Перес Анна, вам было бы трудно. Лугала Минти принадлежит к старшим членам очень влиятельного рода. У вас же, насколько мы можем судить, нет даже настоящей семьи.

– Э-эй! – воскликнула Анна, – я женщина Чикаго и Иллинойса. Это чего-нибудь да стоит! – И она отключила аппарат прежде, чем Индил успела спросить, как котируется род Чикаго, и пошла одеваться. Что касается Ника – очень жаль. Ей нравилось, чтобы завтрак ее уже ждал, а к тому же варить кофе она никогда толком не умела.

Так что она съела бутерброд с арахисовым маслом и напилась инопланетной водой из-под крана. Вторично обработанной, отфильтрованной и кристально-чистой.

А потом пошла в комнату встреч.

Женщины – в полном составе – уже ждали ее. Три сестры в малиново-золотых платьях, Цей Ама Ул – в серебряном, Лугала Минти – в черном, а Ама Цей Индил – в бледно-сером.

Они снова заговорили о положении женщин на Земле. На этот раз беседа текла медленнее – просто Ама Цей Индил справлялась с переводом хуже Никласа.

У Анны возникло то же чувство, какое она часто испытывала в разговорах с Вейхаром. Хотя они говорили на одном языке (во всяком случае, она и Ама Цей Индил) и даже обычно как будто одинаково воспринимали смысл слов, которыми пользовались, общение оставалось обрывочным, и у нее возникало ощущение, что самые важные вопросы обходятся стороной. Хвархатки как будто описывали круги, не приближаясь к по-настоящему существенной теме. Но, может быть, это лишь ее воображение, подстегнутое идеей обращения вокруг единственного светила, высказанной Чарли? Наконец она попросила:

– Я в меру моих способностей рассказала вам о Земле, а теперь мне хотелось бы узнать побольше про вашу родную планету.

Ответила Лугала Минти:

– Наше общество организовано надлежащим образом согласно с правилами, которые дала Людям Богиня.

Видимо, это был исчерпывающий ответ во всем, что касалось женщин Лугалы, и Лугала Минти откинулась на спинку кресла, сложив руки на животе. Свет ложился на ее одежду под выгодным углом, и Анна различила черный узор на черном фоне – слагающийся из множества веток, которые по-всякому перекрещивались друг с другом. В точках пересечения развертывали лепестки изящные цветы, а в остальном ветки были голыми, если не считать длинных острых шипов.

Эттин Пер нахмурилась и сказала что-то рокочущим голосом, и Ама Цей Индил перевела:

– Женщина Эттина напомнила нам, что пути Богини не просты. Нам известно, что одной теорией невозможно объяснить ее вселенную. Быть может, и правота обретается не одним способом.

Лугала Минти, видимо, рассердилась.

Цей Ама Ул наклонилась вперед и заговорила.

– Женщина Цей Амы указывает, что многого касаться нельзя. Помни, мы враги, по крайней мере пока, а какая информация имеет стратегическое значение, определяют мужчины. Она, женщина Цей Амы, говорит, что расскажет легенду о сотворении мира. Против этого даже у мужчин не отыщется возражения. Все согласны, что ее нельзя понимать буквально, это очень древнее сказание и, значит, ничего вам не откроет о нашей нынешней ситуации. Но о нашем мире вы из него можете кое-что почерпнуть. Вначале существовали только Богиня и чудовище. Едва они увидели друг друга, как стали врагами и сражались, пока Богиня не убила чудовище. А тогда она вырезала его яичники и своим семенем оплодотворила яйца в них.

Как же так?

– Потом она взяла тело чудовища и сотворила мир. Горы – то, что осталось от чешуйчатого зубчатого гребня на его спине. Равнины и долины созданы из его широкого морщинистого брюха. Зубы чудовища стали звездами, из глаз возникли четыре главные планеты. А солнце – это его мозг, полный необузданных пылающих мыслей.

– Когда Богиня кончила творить мир, она взяла яйца чудовища и создала из них живые существа. Яйца правого яичника стали животными, а левого – предками Людей. В то время эти предки не обладали ни рассудком, ни способностью проводить различия. Они были просто немного другими животными, только слабее и несчастнее многих других. Но Богиня знала, чем им суждено стать, и поместила их в мир с нежной осторожностью. Они тут же начали ползать и ходить по огромному телу чудовища, а Богиня смотрела на них с любовью.

Наступило молчание. Женщины слегка изменили позы, расправляя платья, разглаживая складки.

– Как же так? – спросила Анна. – Вы сказали, что Богиня оплодотворила яйца. Я представляла ее себе женщиной.

Цей Ама Ул ответила. Ама Цей Индил перевела:

– Как указала женщина Эттина, Богиня не проста для постижения. У нее есть много форм и обличий. И обычно, сражаясь, она принимает облик мужчины.

Что она почерпнула о Людях из этого мифа? Мир возник из насилия и смерти. Богиня двусмысленна. Солнце – светоч мира – это огненный мозг чудовища.

Не слишком-то милая раса.

Беседа закончилась. Анна отправилась к себе, приложила ладонь к панели и в открывшуюся дверь увидела, что на диване сидит Ник.

– Ну, как? – спросил он.

– Одну минуту! – Она пошла на кухню и налила в два бокала вино – на этот раз красное – бургундское L – 5, букет которого ей нравился.

Она вручила один бокал Нику, села напротив, отпила, а потом рассказала ему про беседу. Она устала от осторожности и недоверия. К тому же он почти наверное узнает обо всем от генерала, которому расскажут тетки.

– У меня ощущение, что меня ограбили и одурачили, – пожаловалась она. – Я им нарассказала о Земле очень много. И что получила взамен? Паршивый миф.

– Интересный миф, которого, кстати, я не знал. Впрочем, Цей Ама Ул просто кладезь всякой информации. – Он уставился на противоположную стену. – Насилие и зачатие. Интересно, кому она это адресовала? Женщинам Эттина или вам? Легенда кое-что сообщает вам о Людях. И, возможно, не так уж мало.

– Неужели?

Он кивнул.

– Хотя не знаю, сумею ли я объяснить. Очень сложная история, и многое в ней прямо противоположно тому, чем ему следовало быть.

– Злобное чудовище не должно было бы стать матерью Людей. Богиня не должна воплощать мужское начало – во всяком случае, в мифе о сотворении мира. – Он помолчал. – Люди очень склонны верить в разум и умение различать, однако они верят и в то, что есть вещи, постигнуть которые с помощью анализа невозможно. А потому мне не стоит анализировать миф. И вообще, мне пора. – Он встал.

– Вы заглянули узнать, как прошла встреча?

– Естественно. Я же говорил вам, что не умею вмешиваться. И я по-настоящему зол на Лугал. И не позволю им оттолкнуть меня вбок или назад.

Анна допила вино. Его бокал так и стоял на столике, полный до краев. Она взяла его, отнесла на кухню и перелила вино назад в бутылку.

22

Генерала в кабинете не было, и я сел ждать, разглядывая лиловые джунгли, которые завершали одну сторону комнаты. Между тенями мелькали летающие твари. Животные, напоминающие больших клопов, всползали по древесным стволам. Это место я знал: адская дыра, которую Люди в конце концов покинули, хотя им было невыносимо, абсолютно невыносимо, признать поражение. Эттин Гварха отправился туда договариваться об эвакуации – не с туземцами, с которыми Людям так и не удалось установить хотя бы подобие контакта, – но с офицерами высокого ранга, которые от бессильной горечи буквально набрасывались друг на друга.

Как-то во время переговоров я заскучал, пошел прогуляться по краю нашего лагеря и познакомился с поистине потрясающим биологическим оружием, которое создали туземцы – а, может, они сами им и были. Эта дрянь чуть меня не прикончила.

Почему генерал созерцал место, где его раса потерпела самую крупную свою неудачу? Впрочем, сам он там преуспел: склонил ссорящихся офицеров к сотрудничеству, и эвакуация осуществилась в идеальном порядке. Он получил повышение, а я получил урок не забывать об осторожности, когда мне захочется потрогать что-нибудь неизвестное.

Его дверь открылась. Я взглянул на него и снова на джунгли.

– Они почти наверняка не были разумными, – сказал он.

– Какие виды?

– Да все. То, что нам показалось сотрудничеством, было симбиозом.

Он обернулся к лиловым джунглям. По земле там ползло что-то многоногое и длинное – метра в два длиной, насколько я мог судить.

– Мне вот что пришло в голову, – продолжал он. – Может быть, сражаться с существами других биологических видов вообще нельзя, а уж с такими, как на этой планете, и подавно. Их можно только убивать, как животных. Но к чему лишние хлопоты? На этой планете не было ничего, в чем мы нуждались бы, кроме врагов, а они не понимали правил войны.

Он сел за свой стол, махнув на другое кресло, единственное в этой комнате кроме его собственного. Я сел и рассказал ему о беседе Анны с женщинами.

– Этого мифа я не знал, – сказал он, когда я кончил. – Вероятно, он принадлежит одной из культур, которые она изучала. Насколько мне известно, мои тетки не говорили с Цей Ама Ул. А следовало бы. Она думает о продлении рода, а значит, о союзах. Интересная легенда и раскрывается во многих разных формах. – Он поглядел мимо меня на джунгли, и глаза у него широко раскрылись. Я обернулся.

На поляне появилось нечто новое – шарообразное тело на шести ногах-ходулях. Оно встало над многоножкой, которая замерла. Шар развернул еще две конечности и принялся поглаживать многоножку сначала по голове, а потом по жутковатым челюстям.

– Добывает пищу. Помнится, в одном из докладов указывалось, что многие существа экскретируют вещество, сходное с медом. – Он взглянул на меня, проверяя, правильный ли термин употребил. – Если на него воздействовать надлежащим образом, оно срыгивает это вещество. А наше положение все усложняется. Лугала Цу не такая уж проблема. Быть головным – значит, уметь вести дело с другими головными. Но женщины! Ха!

Он умолк, видимо, дав волю мрачным мыслям, но остерегаясь сказать что-нибудь вслух. Есть хвархаты, имеющие привычку жаловаться на своих родственниц, причем вслух и подолгу. Генерал считает это верхом дурных манер, а также доказательством слабости, немужественности характера.

– Мне кажется, – сказал он наконец, тщательно взвешивая слова, – они могли бы усмирять Лугала Минти и вести переговоры с Цей Ама Ул дома, не отправляясь в такую даль.

– Ты не можешь предписывать Сплетению, что делать и чего не делать.

– Знаю, Ники. Можешь идти. Я хочу смотреть на мои джунгли и думать.

У двери я оглянулся. Длинноногий прекратил свои маневры, сложил руки и изящно удалился. Многоножка продолжала лежать неподвижно. У нее был ошеломленный вид.

– Иди же! – сказал Эттин Гварха.

23

Вечером он устроил попойку. Я оставался у себя в кабинете и прослушивал записи частных разговоров землян в комнатах, которые они считали безопасными. Не видео, только аудио – их голоса, обсуждающие все и вся. Большая часть никакого стратегического значения не имела. Хварская служба безопасности уже их прослушала. Я просто перепроверял.

Хотя мне сдается, что люди разговаривают по той же причине, по какой обезьяны приводят в порядок шерсть друг друга. Это не обмен мыслями, а просто контакт. «Я здесь. Я друг. Ты не один».

Возможно, поэтому Люди менее склонны к болтовне, чем земляне. Они тоже могут приводить в порядок свою шерсть. Им не нужно толковать о погоде, об успехах местной спортивной команды или – как в данном случае – чего им особенно не хватает тут: крикета, сада в Швеции, индийской кухни, нью-йоркских театров.

Пожалуй, я готов терпеть ностальгию, но это ближе к сожалениям.

Наконец я выключил аппаратуру, вернулся к себе, принял душ, соорудил бутерброд и расположился почитать.

В конце восьмого икуна позвонил Эттин Гварха.

– Ники, иди сюда.

Приказным голосом. Я оделся и пошел.

Едва я открыл дверь, в нос мне ударил смрад: горько-сладкий запах халина в смеси с кислым запахом хварских тел, избавляющихся от токсинов. Видимо, еще недавно там было много людей. Столики были заставлены чашами и кувшинами.

Но задержались только трое. Хей Атала Вейхар посмотрел на меня трезво и с тревогой. Шен Валха сидел с ним в кресле напротив генерала. Он горбился, опустив голову над чашей с халином.

– Ники, сюда! – Гварха похлопал по дивану рядом с собой.

Я сел, покосившись на него, и встретил его взгляд. Зрачки у него сузились, но были еще различимы.

– Мы разговаривали о человечестве. – Гварха говорил со старательной отчетливостью. – Я подумал, что тебе может быть интересно. Ватка…

Шеи Валха поднял голову. Его желтые глаза смотрели слепо. Беззрачково пьян. Я уставился в пол.

– Первозащитник поставил вопрос. – Он натоксичился куда сильнее Гвархи, но говорил прекрасно. – Как нам сражаться с людьми, которые не понимают правил войны? Как мы можем заключить мир, если не можем получать детей друг от друга? Я сказал – никак. Я сказал, мы должны убивать человеков, как убиваем животных.

– А я позвал тебя, – сказал Гварха. Его низкий голос был очень мягким.

– Возможно, это не разговор под конец веселого вечера, – сказал я.

Ватка одним глотком допил свою чащу и поставил на столик перед собой. Потом наклонился вперед, упершись локтями в широкие мохнатые бедра.

– Ты прав, Ники. Но трезвым я не скажу то, что думаю, а если не скажу этого, то нарушу свой долг перед первозащитником и Людьми. Я обращаюсь прямо к Эттин Гвархе и к тебе. Человеки – не настоящие люди, а если мы будем считать их такими, то обманем себя и попадем в опасную ловушку.

– Но кто такой Ники, если не личность? – спросил Гварха.

Я взглянул на Вейхара. Он сидел, выпрямившись, неподвижно, опустив глаза – классическая поза младшего офицера, присутствующего при стычке старших чином. Старайся ничем не привлечь к себе внимания и не делай ничего, что могло бы навлечь на тебя выговор.

– Ты знаешь ответ, первозащитник. Он – животное, очень умное, способное подражать поведению личности. Знай я только его, то решил бы, что он – личность. Но подумай о прочих одного с ним вида! – Он наполнил свою чашу из кубического черного кувшина, великолепного изделия гончарной станции Азут. Какого черта Гварха поставил его на милость пьяниц?

– Они все смешивают вместе. В этом мы согласны. И согласны в том, что делает нас людьми. Разум и способность проводить… – В первый раз он запнулся, словно не находя слова. – Различия. Вот что выделяет нас в сравнении с животными и красным народцем. А эти существа не отличают мужчин от женщин, детей от взрослых. Разве мужчина может убить женщину? Или заниматься сексом с женщиной?

– Мужчины проделывали и то, и другое, – заметил Гварха.

– Для продления рода! А человеки и в этом путаются. Они словно не различают секс и зачатие детей. Девять миллиардов их! Это ли не безумие?!

Он замолчал, выпил и поставил чашу на столик твердой рукой.

– Они словно бы даже не понимают разницы между подлинными людьми и людьми только по внешности. Я читал доклады. Они тратят много усилий, чтобы поддержать жизнь тех, кто не является личностью – ребенка, родившегося уродом, неизлечимой жертвы болезни или увечья. Они объясняют это тем, что жизни человеков священны. Ха! Но позволяют другим человекам умирать от голода и болезней, поддающихся излечению – причем не только мужчинам, что, конечно, достаточно скверно. Но позволить здоровой женщине умереть от голода или ребенку от обычной болезни… – Он умолк, словно оцепенев от ужаса, и, по-моему, он действительно испытывал ужас. Ватка большой почитатель традиций. От мысли об убийстве женщин и детей, о том, чтобы допустить по небрежности их гибель, у него наверное, шерсть могла стать дыбом, хотя я этого как будто не заметил. Или он все-таки выглядел пушистее обычного?

Он посмотрел на меня и сказал:

– Так или не так?

– Человеки очень редко умирают от голода, – сообщил я ему. – Кроме как во время стихийных катастроф вроде наводнения или землетрясения. Но, учитывая численность населения Земли, трудно обеспечить всем адекватное питание. Думаю, следует признать, что некоторая часть населения недоедает, а недоеданию сопутствуют болезни.

А сверх этого, загрязнение среды обитания, скученность, система здравоохранения, дышащая на ладан даже в самых преуспевающих странах. Медицинское обслуживание, которое описывал Ватка, существует и на Земле, и его показывают в телевизионных новостях, но подавляющему большинству землян оно не доступно. Ни о чем таком я упоминать на стал.

А Ватка продолжал:

– Если жизнь священна, то почему Богиня дала нам смерть? Или человеки смеют спорить с ней, утверждать, что она ошиблась?

– Священны они обе, – сказал Гварха. – И жизнь, и смерть – великие дары.

– Так почему человеки не относятся к ним с почтением? И разумно, как наставляла Богиня праотцов всех нас? Они убивают, когда убивать нельзя. Они не убивают, когда убить надо. Нет способа вести пристойную войну с такими существами.

Гварха наклонился вперед и взял чашу со столика – свою любимую, круглую и гладкую. Покрытую белоснежной глазурью.

– Скажи мне еще раз, кто такой Ники.

– Для тебя это не секрет, – ответил Ватка. – Все знают про браслет, который ты ему подарил.

Я точно не помнил, куда положил его, когда снял. Где-то в моих комнатах. Но вспомнить, как он выглядит, мне не требовалось.

Каждое звено имело форму свернутой в кольцо лозы. В середине каждого звена среди золотых листочков кусочек нефрита, вырезанный в форме тлая. Гварха подарил его мне много лет назад после поездки домой, в которую меня не взял. Тогда я еще ни разу не видел тлая, но знал, что он такое, – маленький хитрец в звериных пьесах.

– Лжец, – сказал Ватка. – Обманщик, животное, которое изготовляет орудия для больших и благородных животных.

– Ха! – сказал Гварха. Голос у него стал сердитым. Пора было кончать застольную беседу.

Я наклонился и начал массировать мышцы у основания его шеи.

– Что? – спросил он.

«Что, по-твоему, ты делаешь, Ники?» Так должен был бы прозвучать этот вопрос. Я нажал ногтем большого пальца. Он посмотрел на меня и замолчал.

Умница! Он все еще был способен уловить сигнал. Я продолжал массировать его шею. Мышцы были как каменные.

Некоторое время царило молчание. Ватка завершил свою речь о том, чем плохи человеки и, в особенности, Ники Сандерс. Он сидел как груда меха, глядя в никуда.

Вейхар поднял голову, то ли ободренный тишиной, то ли заинтригованный ее причиной. Наши взгляды встретились. Я покосился на дверь. Этот прелестный чуткий мальчик зевнул и сказал, что совсем засыпает, что ему пора. Он встал, как всегда с неподражаемым изяществом, и поблагодарил первозащитника за интереснейший вечер. И даже не солгал: уж, наверное, он был интересным!

Потом он обернулся к Ватке. Не пойдет ли наступающий с ним? Он был бы так рад его обществу!

Словно возвращение в свои комнаты было эпохальным путешествием, а не коротенькой прогулкой (правда, на неверных ногах, если говорить о Ватке) по отлично освещенным коридорам.

Ватка поднял голову. Наконец-то халин одолел его. Это было очевидно. Причем сразу, как удар грома. Не знаю, разглядел ли он улыбку Вейхара, расслышал ли его интонацию – почтительность и дружелюбность с легким обещанием. Вейхар делает правильно. Зазывности было ровно столько, чтобы придать интереса его просьбе составить ему компанию, но не столько, чтобы его к чему-то обязать.

Не знаю, воспринял ли Ватка хоть что-нибудь. Он почти впал в забытье, но все же сумел вытащить себя из кресла и промямлить слова благодарности за приятный вечер. Вейхар обвил его косматую тушу и направился с ним к двери. Я пошел за ними. Когда дверь открылась, Вейхар сказал по-английски:

– С тебя причитается, Ники.

– Чего? – спросил Ватка.

– Я пожелал Ники доброй ночи.

– Не личность, – заявил Ватка и, спотыкаясь, вышел.

Дверь закрылась, позади меня что-то разбилось вдребезги. Я обернулся. Гварха поднялся из кресла. Руки у него были пустыми, а по стене напротив стекал халин. На ковре валялись осколки его любимой чаши.

– Зачем ты?

– Я был сердит. И сейчас я сердит. Что там между Вейхаром и Ваткой?

– Ты из-за этого сердишься?

– Конечно, нет.

– Вейхар увел Ватку, пока он еще не потерял своего места, а ты не лишился лучшего начальника штаба на всем периметре.

– Я его лишился, – сказал Гварха. – Я не потерплю у себя в штабе таких, кто говорит о тебе подобные вещи.

– Обсудим это утром.

– Решать не тебе.

– Да, первозащитник.

Он посмотрел на меня. Его зрачки заметно сузились, хотя он не выпил ни глотка с того момента, как я вошел в комнату.

– Как ты терпишь? Почему не пришел в ярость?

– Я не хочу разговаривать.

– Тогда уходи.

– Прежде я присмотрю, чтобы ты лег, если только ты не хочешь провести ночь возле установки для утилизации органических отходов.

– Меня не вывернет. Я пил мало.

– И хорошо делал.

На секунду мне показалось, что он заупрямится или опять возьмет начальственный тон. Но тут он приглушенно кашлянул, что означало смешок.

– Я не желаю больше спорить. То есть с тобой. То есть по такому поводу. Спокойной ночи. – И он направился к своей спальне, почти твердо держась на ногах.

Я решил, что он сам справится, и оглядел комнату. Следовало бы все оставить именно в таком виде: кольца и лужицы халина на столиках, широкое пятно на стене и липкая дрянь на ковре. Пусть Гварха выйдет сюда утром и увидит, какая он свинья.

Но чистоплотность и аккуратность всегда были проклятием моей семьи, и мне было мучительно оставлять комнату в подобном беспорядке. А потому я прибрал ее, составил чаши и кувшины на его кухне и все перемыл, даже осколки чаши, которую он разбил. Потом заглянул в спальню, проверить, как он. И услышал храп, который он всегда издает, когда засыпает пьяный.

Ну и вечер! Я налил вина в стакан и сел в гостиной напротив отмытой стены, поставив вентиляционную систему на отсос и освежение. Смрадные запахи заметно ослабевали. Я прислушался к гудению вентиляторов и размышлял о тлаях.

Всякий раз, когда я бывал на хварской планете, то обязательно хотя бы раз видел этого зверька, обычно за городом в сумерках или очень рано утром. Он копался в компостной куче или, посапывая, кружил по саду в поисках пищи – круглое пушистое создание, нечто среднее между крысой и поссумом. Мордочка заостренная, уши с кисточками и длинный, тонкий, пушистый, цепкий хвост.

А однажды я увидел очень крупную особь посреди проулка в центре хварской столицы.

Они живут повсюду, едят все. Избавиться от них невозможно. Люди относятся к ним с досадой и уважением.

Когда Гварха дарил мне браслет, он сказал, что нефрит – цвет моих глаз. Свой выбор он объяснил только этим, хотя я несколько раз его спрашивал, почему тлай? И какой тлай?

В звериных пьесах для детей, всегда нравоучительных, тлай – обманщик, вор, коварный интриган. Его замыслы всегда терпят неудачу, и в конце пьесы он всегда наказывается.

Звериные пьесы для взрослых непристойны и высмеивают все главные ценности хварского общества – иногда даже гомосексуальность, хотя и очень осторожно. Во взрослых пьесах тлай напоминает Братца Кролика – находчивый малыш, который надувает и выставляет на посмешище больших зверей, буянов или лицемеров, и никаких не героев.

Так кто же я? Реальный тлай, жрущий мусор и обитающий в подполье? Трус и негодяй из детских пьес? Или Братец Кролик? И нравится ли мне хоть какая-то из этих ролей?

Гварха спросил, почему я не пришел в ярость. А потому что я не могу себе этого позволить. Тлай не дерется, если только его не загнали в угол, или он не обезумел от болезни.

Я допил вино, вымыл стакан и поставил его рядом с осколками любимой чаши Гвархи. А потом пошел к себе и лег спать.

Дверь я не запер. Он пришел в середине первого икуна. Я сидел в своей большой комнате и пил кофе. Гварха вошел в халате из простой тусклой бурой ткани. Деревенская одежда. От него пахло влажным мехом, и выглядел он не то чтобы чудесно.

– Поглядите, что мне принес в подарок маленький домашний истребитель грызунов.

Он сел, потер лицо, помассировал лоб и за ушами.

– Ты остришь, – сказал он по-английски. – Воздержись.

– Хочешь знать, что произошло вчера вечером? Или ты помнишь?

Он потер шею.

– Я спорил с Шеном Валхой.

– В яблочко.

– Перестань, Ники!

– Что?

– Употреблять слова, которых я не знаю. Богиня свидетель, сейчас я еле понимаю язык Эйха и Ахары.

Я перешел на его родной язык и описал все, чему был свидетелем накануне. Когда я кончил, он сказал:

– Почти все я помню. Мне придется найти замену Ватке.

– Пожалуй, да, хотя, возможно, во мне говорит предубеждение. Но тебе надо найти для него новые обязанности. Он ведь очень хороший специалист. Ты же не хочешь превратить его во врага, и нельзя его карать за то, что он говорил прямодушно.

– Не учи меня, как быть головным.

– Слушаюсь, первозащитник.

– Черт, ну и дела, – сказал по-английски.

– И это широко распространено?

Он посмотрел на меня с недоумением.

– Сколько людей утверждают, что человеки – животные?

Он помолчал, а потом заговорил, подбирая слова:

– Ватка не один такой. По-моему, такие разговоры идут, и я знаю далеко не обо всем. Я же любитель человеков. И еще вещи, о которых в моем присутствии не говорят. Мои родичи сообщали мне о том, что происходит, но, думаю, даже они о многом умалчивают. И, видимо, эти настроения усиливаются. Все больше таких, кто считает, что переговоры ни к чему не приведут, и нам придется воевать с человеками, а если они не будут сражаться как люди, нам придется их истребить.

Истребить. Зарубить. Зарезать. Возможны все три перевода. Это мерзкое слово, полное злобы, и его не употребляют, когда речь идет о сражениях людей.

– Почему ты мне про это не рассказывал?

– Я не обязан говорить тебе все, что знаю.

– Это моя раса, Эттин Гварха. Если они животные, то и я тоже.

Он снова умолк, уставясь на ковер. Потом поднял голову.

– А что это дало бы? Ты бы смотрел на своих товарищей офицеров, на людей, среди которых живешь, и спрашивал бы себя: который? Кто из них считает, что я не личность?

– Ха!..

Он посидел еще немного в угрюмом молчании, потом встал и ушел к себе.

Я налил себе кофе и начал медленно пить, вспоминая, как я был на хварской планете последний раз после прошлых наших катастрофических переговоров с землянами. И одно утро – особенно. Я был в садах, спускавшихся от величественного дома Эттин Пер к реке, вдыхал прохладный воздух, ступал по росе, промачивая ноги, любовался яркими листьями декоративных растений Пер и столь же ярким оперением халп. Она разводит их ради яиц и украшения садов. Они расхаживали повсюду, слишком отяжелевшие, слишком прирученные, чтобы взлетать. Я обогнул зелено-багряный куст и увидел тлая, кругленького, толстого, темно-рыжего с белыми кольцами на хвосте. Он грабил гнездо халпы. С его мордочки капал желток, и ловкие передние лапки тоже были вымазаны в желтке. Я остановился. Он посмотрел на меня. На секунду-другую мы оба замерли. Потом он убежал вперевалку, а я остался стоять и смотреть на яичную скорлупу.

Да, пора снова побывать там. Пора подышать воздухом под открытым небом вдали от вечной борьбы за власть на периметре.

Вечная борьба за власть в центре – дело женщин. Тетки иногда приглашают Гварху присутствовать на их совещаниях. Изредка зовут меня, как специалиста по врагам-землянам. Я докладываю, и меня отсылают – и больше никаких забот. Богиня, как заманчиво! Но пока еще нельзя. Некоторые проблемы необходимо решить тут!

Из журнала Сандерс Никласа и т.д.