Текст книги "Кольцо мечей"

Автор книги: Элинор Арнасон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

Старуха замолчала, и я перевел. Анна заметно испугалась.

– Если о случившемся станет известно, он умрет. Неизбежно, – сказала Петали. – Если мы сумеем сохранить все в тайне внутри семьи, то, думаю, нам удастся спасти Ники.

– Это правда? – спросила Анна.

– Более или менее, – ответил я. – Но не забудьте, Эттин Петали рассчитывает заключить сделку. Какого рода, я пока не знаю.

– Поосторожнее, – сказал генерал по-эттински.

– Чего вы хотите? – спросила она у старухи.

– Мы хотим, чтобы ты молчала. Не говори про это ничего другим человекам.

– Обещать я не могу, – сказала Анна. – Если меня заберет военная разведка, я расскажу все, что мне известно.

– Жаль, что она не мужчина, – заметила старуха, когда услышала перевод. – Несчастный случай, и все.

– Но не с женщиной же, матушка! – поторопилась сказать Эттин Сей.

– Я еще не впала в слабоумие и знаю правила достойного поведения.

Вмешалась Эттин Пер.

– Нам придется устроить так, чтобы вы пока остались тут. Если вы пойдете нам навстречу, это будет можно организовать. Мы будем настаивать на прямых переговорах с вами.

– И как долго? – спросила Анна.

– Мы не знаем, – ответила Пер. – Но помните, положение очень опасное. Если вы откажетесь, Ники почти наверняка умрет, Эттин Гварху оттеснят назад. Человечеству придется иметь дело с сыном Лугалы и его омерзительной матерью. Если они возьмут на себя переговоры, война неизбежна. А Ники сказал вам, что человечество в ней не победит?

Я перевел.

– Ник? – сказала Анна.

– Как вы можете меня спрашивать? Я ведь между молотом и наковальней, и мне трудно быть объективным.

Она выжидающе промолчала, и генерал сказал:

– Дело может обернуться менее скверно, чем предполагают мои тетки, но не думаю, что оно обернется хорошо, если на меня падет тень, а так и будет, стоит этой истории дойти до посторонних ушей.

Гварха всегда так четко сознает свою важность!

– Мы просим год или два, – сказала Эттин Сей по-английски. – Думаем, этого достаточно.

– И вы просите, чтобы я действовала на вашей стороне против собственной расы? – сказала Анна.

– Да, – ответила Эттин Сей.

– Ники почти наверное прав, – сказал генерал. – Если начнется война, мы будем вынуждены объявить вас нелюдьми. Если вы люди, мы не сможем отступить от правил войны. Но вы несомненно их нарушите, и тогда нас ждет уничтожение. И не только здесь на периметре, это мы еще выдержали бы, но и в самом центре. И чтобы выжить, чтобы спасти наши родные очаги, нам придется вступить с вами в борьбу, точно с… – Последнее слово он произнес по-хварски.

– Точно с вредным жучком, пожирающим посевы, – перевел я.

– Мэм, поверьте, мы вас истребим, – сказал генерал. – Если у нас не будет иного выхода.

– А какая альтернатива? – спросила Анна.

Женщины переменили позы: устроились поудобнее, словно Гварха, когда он готовится порассуждать о морали. Только они собрались обговорить условия сделки.

– Вопрос в том, что такое человеки, необходимо разрешить раз и навсегда, – сказала Эттин Пер. – И этот вопрос не для мужчин. Они еще никогда не решали, кто личность, а кто нет. Это всегда было исключительной обязанностью женщин. Мы осматриваем новорожденных и устанавливаем, станут они или не станут настоящими людьми. Мы обследуем заболевших и устанавливаем, сохранился ли в них истинный дух. Мы научились проникать за внешность. Мы владеем этими знаниями, но мужчины их лишены. И они никак не могут найти решение этого вопроса.

– Мы поставим эту проблему перед Сплетением, – заявила Эттин Пер, – вдали от сына Лугалы. А женщина Лугалы пусть поспешит за нами. Дома мы сумеем с ней сладить.

– И мы заберем с собой Ники, – добавила Эттин Сей по-английски.

– Что-о? – воскликнул я.

– Зачем? – спросил генерал.

Ответила Эттин Пер.

– Его нужно убрать с периметра и от человеков. Сам можешь понять, Гварха. И он наш первый впереди специалист по человечеству. Совершенно очевидно, что Сплетению понадобится проконсультироваться с ним. А потому он улетит с нами, и никто не удивится, а он будет у нас год под надзором.

– Перевести все или частично? – спросил я.

– Не надо, – сказала Эттин Петали и посмотрела на внука. – Другого выхода нет. Если будет решено, что он личность… Я ничего не обещаю, но мы постараемся найти способ отправить его сюда.

– А если нет? – жестко спросил Гварха.

– Не стоит заглядывать так далеко, – сказала Пер.

Вероятно, меня усыпят точно собаку, заведшую привычку кусаться. Завлекательная мысль.

– Что происходит? – спросила Анна.

– Семейный спор.

Генерал посмотрел на меня.

– Ники…

– Ты можешь предложить что-нибудь еще?

– Нет.

– Может быть, и к лучшему. Я уже столько лет тебе твержу, что головные все только портят. Может быть, женщины сумеют справиться.

– Конечно, сумеем, – заявила старая дама.

Пер наклонилась вперед.

– Спроси женщину Переса, согласна ли она молчать и оставаться здесь, пока мы не уладим все дома.

Я перевел.

– А ваше мнение? – спросила Анна.

– Соглашайтесь.

– Хорошо. Я обещаю. Но если все уладится, я хочу быть первым после вас человеком, кто посетит родную планету хвархатов.

Едва старая дама услышала, что соглашение достигнуто, она откинулась на спинку и словно съежилась. Внезапно она превратилась в мешок костей из седого меха. Великолепное вышитое платье теперь выглядело нелепо. Ее глаза закрылись.

Дочери тревожно переглянулись.

– Матушка? – сказала Пер.

– Не хочешь ли вздремнуть? – спросила Апци.

– Уберите этих людей – если они люди. Я сделала все, что могла.

Мы ушли.

Вейхар все еще ждал в коридоре. Генерал отослал его, и мы с Гвархой проводили Анну до ее комнат. У двери она остановилась и сказала:

– Какой, на редкость, ужасный день!

– Поблагодарите за него Никласа, – ответил генерал.

– Нет, вы, правда, прекрасно говорите по-английски, – сказала она. – Я немножко выпью и лягу вздремнуть, как и ваша бабушка, которая, думается, мелет кости, чтобы печь себе хлеб.

– Фи-фай! – вставил я.

– Фо-фам! – докончила она и скрылась за дверью.

– Что это значит? – спросил генерал.

– Словечки из детской сказки и напоминание, что мы оба с Земли.

Мы пошли по коридорам, и я рассказал ему про Джека, бобовый стебель и людоеда с его фи-фай-фо-фам.

– Ха! – сказал он, дослушав. – Интересно, до чего вы похожи на нас во всем, кроме того, в чем вы от нас отличаетесь. Это словно одна из наших историй про Умного Мальчика и Умную Девочку.

Мы остановились перед его дверью.

– Первозащитник, мне необходимо задать вам вопрос, и я бы очень не хотел, чтобы нас подслушали.

– Обязательно сейчас?

– Много ли у нас остается времени?

Синие глаза уставились на меня полосками зрачков. Он выдохнул воздух и приложил ладонь к панели.

– Входи.

Он сел на диван.

Я выбрал удобное место у стены, откуда мог следить за выражением его лица.

– Твой вопрос?

– До сих пор я не знал за вами ни единого бесчестного поступка. Вы нарушили свое обещание мне и вы нарушили одно из правил ведения войны. Мне хотелось бы знать, почему.

– Это же очевидно. Я полагал, что ты намерен предать меня. – После паузы он добавил: – И Людей.

– Почему вы это полагали?

– Не имеет значения. Я же был прав.

Я выжидающе промолчал. Он опустил глаза.

– Гварха, когда ты пристыжен или смущен, то мог бы прямо оповещать об этом.

Он поднял глаза и встретил мой взгляд.

– Я сомневался в характере твоих отношений с Анной. Она тебе не родственница. История о родстве Канзаса с Иллинойсом полная чушь.

– Тут все сразу стало на свои места.

– Дерьмо ты безмозглое!

– Я просто вспомнил, что ты землянин, – сказал он жалобно.

– Что ты хотел выяснить, когда нашпиговал жучками наши комнаты? Найти доказательства измены? Или выяснить, не залезаю ли я в постель к Анне?

Он уставился на ковер.

– Дурень. Никто из землян не возбуждает во мне сексуального интереса. Я сижу в зале совещаний, глядя на человечьих мужчин напротив, и думаю: «Они же должны казаться мне привлекательными». Но не кажутся. Я помню, что прежде земляне казались мне красивыми, но теперь я их такими не нахожу. Не только в сравнении с тобой и Вейхаром, но даже с беднягой Матсехаром. Но они мои люди, а Анна – мой друг, и я так зол, что не хочу продолжать этот разговор.

Я направился к двери. Он сгорбился, опустив глаза, и молчал.

Самое время прогуляться.

Я выбрал свой обычный маршрут подальше от обитаемых секторов. Я объяснил Анне, что станция в значительной своей части пуста, всего лишь оболочка. Возможно, это и так, но от всей внутренней поверхности цилиндра тянутся коридоры. Некоторые – во всю его длину, и я предпочитаю их, когда чувствую себя в ловушке: можно смотреть вперед на уходящую вдаль цепь плафонов.

Другие опоясывают теоретически пустое центральное пространство. Они мне нравятся меньше. Слишком заметен изгиб пола и потолка, и нет длинной перспективы.

Возможно, они требовались при постройке. Обычно в них пусто и всегда холодно. Но почему в них поддерживается давление? И почему на стольких дверях там служба безопасности поставила свои печати?

Я знаю, Гварха, ты не ответишь на эти вопросы. Да и скорее всего меня уже не будет на станции, когда ты их прочтешь. Вот моя теория.

Двери ведут в тамбуры, а за тамбурами скрыт еще один мрачный сюрприз наступающего Шена Валхи. Какой, собственно, я не уверен. Возможно, межзвездный военный корабль класса «луат» со всеми его косморазведчиками и мусорщиками. В воображении я вижу, как он висит в середине дипломатической станции – огромный, тупорылый, страшный, и косморазведчики облепили его, точно сосущие детеныши.

Мусорщики (почти наверное) помещены сверху. Плоские, в форме наконечника копья, как чешуи на широкой спине луата.

Вот каким он рисуется мне, Гвар. Бронированное чудовище из легенды для эвакуации женщин – или для уничтожения земного космолета.

Может быть, я ошибаюсь. Может быть, за этими дверями ничего нет. Ты часто говорил мне, что воображение у меня чересчур сильное.

Я шел и злился. Не стану пересказывать рожденные злобой мысли – мелочные, выгораживающие меня. Потом началась секция, где плафоны не горели, и светились только лампочки у пола. На пересечении двух коридоров я остановился. Один уходил направо и налево совершенно прямо, другой – слегка изгибался. Воздух был холоднее обычного и пахнул химикалиями, с помощью которых настилают ковры.

Я начал проделывать серии упражнений для ханацина. Медленные, следя, чтобы каждое движение было абсолютно точным. Это помогло. Я начал следующую, еще более медленную, а затем перешел с третьей – сохранению определенных поз. Обычно к этому моменту мое дыхание успокаивается.

Третья серия уносит все следы раздражения. Во время четвертой уже не осознаешь себя. К концу пятой обретаешь истинный покой. Уже не двигаешься. Ты пуст, распахнут, готов, безмятежен и чулмар. Перевода для последнего слова я так и не подобрал. В обычной речи оно означает «благочестивый», «с юмором». Но в контексте ханацина? Не знаю. Я завершил пятую серию, некоторое время пробыл в трансе, затем очнулся. Коридоры не изменились, а я совсем замерз. Взглядом я поискал камеры, наблюдающие за пересечением коридоров. Их было две – под самым потолком, скрытые тенями. Наверное, на каком-то наблюдательном посту дежурные смотрели на свои экраны и гадали, что затеял Сандерс Никлас на этот раз? Если ему вздумалось тренироваться для ханацина, то почему здесь, а не в ханацин-зале?

Место для всего, и все на своем месте, наставлял меня отец, имея в виду свою библиотеку и сарай, где хранились инструменты.

Когда я вернулся к себе, лампочка над дверью в комнаты Гвархи янтарно светилась. Дверь была отперта. Я больше не злился, но очень устал, и настроение, рожденное сериями упражнений, еще отчасти сохранялось. Мне не хотелось его терять, слушая обвинения или оправдания Гвархи.

Я принял душ и лег спать.

Утром в моем компьютере была весть от Гвархи на главном хварском языке, очень официальная и очень вежливая.

Он предпочел бы, чтобы я не вступал ни в какой контакт с человеками.

Он предпочел бы, чтобы я не подключался ни к каким кодированным записям, кроме, естественно, лично моих.

Он предпочел бы, чтобы я не ходил к себе в кабинет.

В моем статусе, позаботился он объяснить, никаких изменений не произошло. Мой доступ к секретным материалам сохраняется. Он никаких распоряжений не отдавал. (Еще бы! Тогда уже ничего нельзя было бы сохранить в тайне.) Но в виде одолжения ему, не могу ли я провести день в каких-либо безобидных занятиях?

– Безусловно! – сообщил я компьютеру.

Он знает, что я люблю гулять по пустым секторам, и знает, как важны для меня такие прогулки. Но не буду ли я так добр ограничиться теми секторами станции, которые используются в настоящее время?

И он будет очень благодарен, если я вечером навещу его.

Опять-таки, безусловно.

День я работал над своим журналом, стараясь записать все, пока не начал забывать и пока информация не начала меняться, как обычно это бывает. Человеческий мозг как запоминающее устройство оставляет желать лучшего.

Подредактировать можно будет потом: подобрать другие, более точные слова, сделать описание живее. Хотя есть опасность: реальность превращается в искусство.

Свет лампочки у двери Гвархи стал янтарным. Он дома и ждет меня. Наверное, достал кувшин халина и сидит с чашей в руке на диване перед кувшином, обиженный, полный жалости к себе. Говнюшка, как он смел шпионить за мной?

Почему предал его и его Людей? Сейчас я вижу только, что был глуп.

И кто из нас больший предатель? Кто причинил вред серьезнее?

Впрочем, неважно. Наверное, женщины Эттина заберут меня отсюда очень скоро. Помириться мы с Гвархой можем только сейчас. Может быть. Богиня будет милостива к нам, и у нас еще будет время спорить и винить друг друга – время для сотен предположений и контрпредположений. А пока я хочу только мира и покоя.

Почему-то мне вспоминаются животные Анны – гигантские медузы, разрывающиеся между страхом и сладострастием, отчаянно сигналящие о своих добрых намерениях, а вокруг колышутся их стрекательные щупальца.

«Я это я. Я не нападу. Дай мне приблизиться. Дай мне прикоснуться к тебе. Обменяемся тем, что зовется любовью.»

Когда я закончу эту фразу, я отключу компьютер, встану и пойду к двери.

Из журнала Сандерс Никласа и т.д.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ВОЗВРАЩЕНИЕ

1

Несколько дней все шло по-прежнему – во всяком случае, насколько было известно Анне. Она наблюдала мужские переговоры, продолжавшиеся без изменений, и проводила все остальное время с землянами. Никто из хвархатов к ней не заглядывал. О Нике она не знала ничего, и в зале переговоров он не появлялся.

«Сохраняй спокойствие», – твердила она себе.

По коридорам ее провожал Вейхар или новый молодой человек – Чейчик – с прелестным дымчато-серым мехом. По-английски он говорил с резким акцентом и обычной хварской любезностью. Его глаза, которые она видела редко, так как он благопристойно их все время отводил, были бледно-серыми, почти бесцветными.

– Что с Матсехаром? – спросила она у Вейхара.

– Вам не нравится Чейчик Ан?

– Он, видимо, прелесть, но мне не хватает подробнейших, удар за ударом, описаний очередной сцены матсехаровской пьесы.

Вейхар засмеялся.

– Пьесу он почти закончил, но в финале столкнулся с трудностями и попросил отпуск, чтобы заняться исключительно пьесой.

– И он его получил? Его освободили от служебных обязанностей ради пьесы?

– Пьеса и есть его главная обязанность. Он же служит в художественном корпусе, не забудьте. А сюда откомандирован временно.

Два дня спустя Вейхар встретил ее у дверей секции землян.

– Нам придется… как это? – пойти в обход по пути к вашим комнатам.

– Почему?

– Первозащитник выразил желание увидеть вас.

Какой первозащитник – можно было не спрашивать. Вейхар называл так только Эттин Гварху.

Он проводил ее в кабинет Эттин Гвархи, который выглядел точно так же, как в последний раз, когда она была тут, но перед столом стояло только одно кресло. Эттин Гварха сидел за столом. На нем была военная космическая форма. Он сказал:

– Вам не нужно ждать, держатель. Я распоряжусь, чтобы мэм Перес проводили в ее комнаты.

Вейхар ушел. Дверь за ним закрылась, и Эттин Гварха кивнул на пустое кресло.

– Прошу вас, садитесь.

Анна села.

Он сложил ладони и посмотрел на нее. Комната была ярко освещена, и его зрачки сузились в две черные черточки поперек синего фона. Глаза хвархатов ее особенно смущали, если, пожалуй, не считать их кистей.

– Я оставлял вас без внимания, мэм. Прошу извинения. Произошло много всего.

Анна выжидательно молчала.

– Прибыл корабль. Он увез моих родственниц домой. Лугала Минти решила отбыть с ними. Цей Ама Ул и ее переводчица останутся. Никакой женщине не следует оставаться единственной на периметре. – Он промолчал, все еще не отводя от нее глаз. – Ники полетит с моими тетками. Мы с вами останемся тут… как это говорится?.. держать оборону. – Он разнял руки и взял что-то вроде металлического карандаша. – От такого положения мне очень не по себе. Женщина не должна участвовать в борьбе на периметре.

– Но я уже в нее втянута.

– Да, а потому нам необходимо обсудить, что предпринять. Вашу роль и мою. Мне кажется, все основное мы уже обсудили в предыдущей беседе. В той, в которой участвовали мои родственницы. Но я хочу быть абсолютно уверен, что мы достигли взаимного понимания и согласия.

Он говорил с особой тщательностью, медленнее обычного, с педантичностью, а его длинные узкие мохнатые руки вертели и вертели металлическое стило.

– Мои тетки устроят так, чтобы сюда прислали других женщин побеседовать с вами. Скорее всего Сплетение поручит им расспросить вас о человечестве. Если Сплетению придется решать, что такое человеки, ему потребуется информация. Эти женщины обеспечат причину для вашего пребывания в хварском космическом пространстве. Говорите с ними так честно, как сможете. Если почувствуете, что честь не позволит вам отвечать, так прямо им и скажите. Люди понимают требования чести. Но, пожалуйста, будьте осторожны. Я не уверен, что способен дать вам полностью понять, насколько эта ситуация опасна для Ники, для меня и для моих теток. Если у вас возникнут проблемы, обращайтесь прямо ко мне. Хей Атала Вейхар абсолютно надежен, а Эйх Матсехар – хороший друг Ники, и никто еще не ставил под сомнение порядочность женщины Цей Ама. Но я не хочу, чтобы кто-нибудь из них узнал о том, что случилось.

– Вот и весь мой план, мэм Перес, – продолжал он после паузы. – Вы будете беседовать с прилетающими женщинами. Я буду продолжать переговоры. Мы будем надеяться, что в центре дела пойдут хорошо, и никто не узнает о том, что произошло.

Он бросил стило и снова, сложив ладони, встретил ее взгляд. Нет, он ее не обманывал. Этому хвархату было очень и очень не по себе.

– У меня ощущение, будто я подвергался испытанию, как герой старинной пьесы, и не выдержал его. Я не смог допустить, чтобы Ники погиб.

– А что следовало бы сделать? – спросила Анна.

– Предложить ему убить себя или же сообщить о его измене. И то, и другое было бы вполне приемлемо, хотя первое нанесло бы моей карьере меньше вреда. При условии, что никто не узнал бы, почему он себя убил.

Анна мотнула головой.

– Вовсе нет. Вам пришлось бы что-то сделать со мной. Я ведь обещала молчать, только чтобы спасти Ники. Первозащитник, вы попали в переплет просто потрясающей сложности. И я не вижу выхода, позволяющего сохранить честь.

– Вас это словно бы забавляет. Так? Или я слышу гнев?

– Я не очень высоко ставлю понятие личной чести. По-моему, когда люди начинают ссылаться на свою несгибаемую верность принципам, они пытаются замаскировать, что лишены сострадания и простой человеческой порядочности. – Она задумчиво промолчала. – А также не верят ни в нравственные, ни в политические системы, которые утверждают важность общины и прав других людей. Это только мое мнение, ограниченное моими личными сведениями и представлениями. Там, откуда я, те, кто ссылаются на честь, обычно оказываются задницами с реакционным уклоном.

– Интересно, – сказал он после короткого молчания. – И кое-что объясняет в особенностях человечества.

– Задниц с реакционным уклоном у нас хоть отбавляй, – продолжала Анна. – Но есть и люди, которые бы поняли ваше отношение к чести. Не думайте, что я так уж типична.

Он молча посмотрел мимо нее на дальнюю стену, на гобелен с огнем в кольце мечей.

– Меня тревожит еще кое-что, – сказала она наконец.

– Да?

– Мне не нравится, что человечество будут судить заочно.

– Не понял.

– Сплетение возьмется решать, люди мы или не люди. Но мы об этом не знаем. У нас не будет возможности выступить в свою защиту. Это несправедливо.

– Ха! Теперь вы заговорили о справедливости, заявив, что не верите в честь.

– В справедливость я верю… по большей части. И, безусловно, верю, что люди имеют право голоса, когда их обвиняют.

– Вы хотите, чтобы Сплетение сообщило вашему правительству о происходящем, с тем, чтобы Конфедерация могла выдвинуть доводы в пользу человечества?

– Да.

– Я спрошу моих теток, – сказал Эттин Гварха со вздохом. – Но я не уверен, мэм, что это осуществимо. Чтобы объяснить вашим сопланетникам, в чем заключается проблема, нам пришлось бы коснуться того, что мы хотим сохранить в тайне. Но вспомните, что Ники будет находиться на нашей планете, что Сплетение будет присылать людей сюда, чтобы они беседовали с вами, и что у нас есть пленные человеки. Иными словами, человечество все-таки будет представлено.

– Такого рода ответственность мне не по плечу, – сказала Анна.

– Вы полагаете, что группа человечьих политиков сможет добиться лучших результатов, чем вы и Ники?

– Это я не говорила. Я сказала, что не могу взять на себя такую ответственность.

– Но, возможно, у вас не будет другого выхода. – Он встал, но поднял ладонь, когда она хотела последовать его примеру. – Пожалуйста, подождите тут.

Он вышел в открытую дверь, откуда навстречу ему прошел Никлас. Дверь закрылась. Ник неторопливо подошел к столу генерала и прислонился к нему. Он был в своем обычном коричневом костюме и засунул руки в карманы новой куртки, точно такой же, как та, которую он изрезал. Его лицо выглядело бледнее обычного, немного отчужденным и серьезным. Секунду спустя он вытащил руки из карманов, оглянулся, проверяя, что стол позади него свободен, а затем подтянулся и сел на стол. Он болтал ногами, упираясь ладонями в край стола.

– Вы так никогда взрослым и не станете? – спросила Анна.

Он ухмыльнулся, и отчуждение исчезло с его лица.

– А зачем, собственно? Чтобы превратиться в столп общества? Но только вот какого общества? Нет и нет. Эттин Гварха решил, что до моего отъезда нам следует дать возможность поговорить.

– Зачем?

– Я его не спрашивал. Я не потребую родословной сула, которого получил в подарок.

– Чью родословную?

– Это домашнее животное, которым пользуются для охоты, высотой с шотландского пони. Но верхом на них не ездят, а посылают их по следу дичи. Зубы у них вот такие! – Он развел ладони сантиметров на пятнадцать. – Очень острые зубы. – Ну и правда, существует пословица, что невежливо спрашивать о родословной дареного сула.

– А-а-а! – протянула Анна.

Он снова уперся ладонями в стол.

– Собственно, мне следует поблагодарить вас. Если бы вы не согласились помочь Эттину выпутаться, у Гвархи не было бы выбора. Ему пришлось бы бросить меня на съедение волкам. Что это меня потянуло на фигуральные выражения с животными? Возможно, потому, что я не слишком уверен в своем статусе.

– С генералом вы помирились?

Ник мимолетно улыбнулся.

– Заключили перемирие и начали переговоры. Предстоит многое простить. Я по-настоящему зол, что он прослушивал мои комнаты и ваши, ну, и он не в таком уж восторге, что я опять перешел на другую сторону. Проклятое слово на «п», оно меня снова преследует.

Анна промолчала, ожидая, что он будет продолжать, но он тоже молчал.

– Моя мать была психологом. Я вам рассказывала?

– Это есть в вашем досье, – ответил Ник.

– Она мне говорила, что при любых отношениях, если они продолжаются достаточно долго, обязательно происходит что-то, совершаются какие-то поступки, которые невозможно простить. И возникает проблема: как простить то, чего нельзя простить? Постарайся найти способ, говорила она, либо останешься в полном одиночестве.

– А! – Ник посмотрел мимо нее на гобелен, завораживавший Эттин Гварху. – Почему вы не вышли замуж? Конечно, меня это не касается…

Анна пожала плечами.

– Не везло. Или, возможно, склонность к одиночеству. Или же я так и не смирилась с несовершенством людей.

После некоторого молчания он сказал:

– Думаю, мы с генералом найдем выход. Очень помогают тетушки. Они не дают Гвархе передохнуть. Как он может требовать, чтобы мужчина, пусть даже из человеков, оставил родственницу на произвол судьбы? Ситуацию они видят именно в этом свете: мужчина старался защитить родственницу, а с их точки зрения это достойное поведение. Жаль, вы не слышали Эттин Пер: «Да не допустит Богиня, чтобы какой-нибудь сын Эттина совершил то, чего ты ждал от Сандерса Никласа».

Анна засмеялась.

– А Матсехар? Вы с ним говорили?

Он кивнул.

– Сказал ему, что кое-что происходит, и чтобы он держался от меня как можно дальше. Всего важнее его искусство. Говнюшка начал талдычить о верности и чести, словно не он последние десять лет поносил их в своих пьесах. «Ты мой друг, Ники. Я не могу позволить, чтобы ты в одиночестве пытался справиться с тем, что тебе угрожает!» Мы поспорили, и теперь он дуется. Когда он поостынет, скажите ему… черт! Скажите ему, что я его люблю, и он должен заниматься тем, что у него получается лучше всего, а мои проблемы предоставит распутывать мне.

– Вы правда хотите, чтобы я ему это передала?

– Он вам нравится, Анна, а Гвархе – нет. И я не могу прибегнуть к его посредничеству. Гварха передаст все, что я попрошу с самой добросовестной тщательностью и явным неодобрением. – Ники соскользнул со стола. – Думаю, нам пора. Гварха ждет, чтобы проводить вас.

Она встала. Он на секунду обнял ее, поцеловал и попятился.

– Courage, ma brave22
  Мужайся, моя смелая (фр.)


[Закрыть]. Я думаю… я надеюсь, все уладится.

Анна не знала, что ответить. Она схватила его за обе руки, крепко их сжала, потом выпустила и пошла к двери, которая сразу открылась. В прихожей стоял Гварха в непринужденной, но собранной позе, словно спокойно прождал бы весь день.

– Мэм?

Она вернулась с ним на женскую половину. Он проводил ее до двери. Анна открыла дверь, замялась, а потом спросила:

– Вы не зайдете?

– Да.

Он вошел.

Голограмма была включена – холм над научно-исследовательской станцией на Риде – 1935Ц. Почти вечер. Косые полосы дождя. Между зданиями кое-где фонари. Брачную бухту окутывала темнота – в серо-стальной воде не вспыхивали вести.

Анна выждала, чтобы дверь закрылась, а тогда сказала:

– Ник думает, что все может уладиться.

Эттин Гварха раскашлялся – звуки аналогичные человеческому хохоту.

– Оттеснить Ники назад невозможно. Он отступает в сторону и уже готов снова устремиться вперед. Он всегда убежден, что видит перед собой новую тропу. – Он помолчал минуту-другую, глядя на дождь, хлещущий пейзаж Рида – 1935Ц. – Не знаю, мэм Перес. Если мы будем осмотрительны и нам улыбнется удача, если мои тетки искусно поведут дело, если моя бабушка взыщет по обязательствам, которыми заручилась шестьдесят лет назад и более того, если Богиня воздержится от своих излюбленных ехидных шуток, – вот тогда, быть может, все уладится. Пока нам остается одно – идти вперед.

После новой паузы он сказал:

– Мне надо вернуться к себе в кабинет. Если вы захотите побеседовать, если у вас возникнет какая-либо проблема, скажите Хей Атала Вейхару, чтобы он связался со мной. Я откликнусь сразу.

Анна поблагодарила его.

Он направился к двери и оглянулся.

– И я обязательно подыщу для вас другие голограммы. Вряд ли вам хочется весь следующий год созерцать такую картину.