Текст книги "Синтия"
Автор книги: Элейн Каннингем
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)
Глава II
Помню, как в детстве я сдавал тест на интеллектуальные способности. Среди вопросов был и такой. Диаграмма изображала поле, обнесенное забором. Говорилось, что поле покрыто густой травой, в которую угодил бейсбольный мяч. Нужно было взять карандаш и показать, какой маршрут избирает тестируемый в поисках мяча.
Тогда мне было всего-навсего двенадцать-тринадцать лет, но я живо смекнул, что им от меня надо. Они хотели получить аккуратно заштрихованное решеткой пространство. Но я-то знал, что ни один нормальный человек так действовать не станет. Если бы одна машина зашвырнула мяч, а другой машине было дано задание его отыскать, может и получилась бы правильная решетка на диаграмме, но человек, даже вполне разумный, будет беспорядочно передвигаться туда-сюда, тыча ногой в траву, пытаясь припомнить, куда направлялся мяч, когда он перелетал через забор, и размышляя над тем, отскочит он от земли или нет. Диаграмма его передвижений должна была бы по справедливости представлять беспорядочные каракули, лишенные какой-либо последовательности и четкости.
Примерно так я и работаю. Линии моих перемещений представляют собой каракули идиота, лишенные смысла для всех, кроме меня самого. Меня считают хитрым, смекалистым, изворотливым детективом. Но я просто-напросто тычу ногой в траву, надеясь, что нащупаю пропавший мяч.
Иногда, правда, меня ведет интуиция, но не так уверенно, чтобы этим можно было бы хвастаться. Если начинает мерещиться какой-то проблеск надежды, я звоню Люсиль Демпси, заместителю заведующего Доннеловского филиала нью-йоркской Публичной библиотеки. Этот филиал находится на Пятьдесят третьей улице между Пятой и Шестой авеню, прямо напротив Музея современного искусства. До самого недавнего времени там можно было съесть отменный ленч за один доллар. Потом, правда, цены подскочили, но все равно за эти деньги лучше вас нигде в Нью-Йорке не покормят. Сегодня, когда я позвонил Люсиль, она ледяным тоном осведомилась, не собираюсь ли я еще раз рискнуть потратиться на подорожавший ленч. На что я сурово ответил «нет», и вместо этого предложил перекусить на Женской бирже, угол Мэдисон-авеню и Пятьдесят четвертой улицы.
– Харви, ты, наверно, шутишь, – изумленно проговорила Люсиль.
– У меня небольшой невроз, что верно, то верно.
– Ты просто прелесть. Ты последний из великих мотов. Это у тебя род недуга. Ты не пробовал обратиться к врачу?
– Нет.
– Непременно обратись.
– Чем плоха Женская биржа?
– Ничем, Харви. Это восхитительное место, и там кормят лучше, чем где бы то ни было в городе, причем потрясающе дешево. Хоть раз в жизни возьми меня в плохой ресторан, где ленч стоит дороже, чем доллар восемьдесят центов. Я сама заплачу по счету. Ну разве можно на тебя сердиться, Харви?
Я отправился в банк и по дороге думал о Люсиль. Такой же невротик, как и все остальные жители Нью-Йорка, я однажды решил, что мне полезно пройти через психоанализ. Я одиннадцать месяцев посещал доктора Фреда Бронстайна на Восточной 76-й улице. Во время одного из сеансов я заговорил о Люсиль. Я хорошо это помню – ведь этому предшествовало одиннадцать месяцев абсолютной ерунды.
– Док, – сказал я ему в то утро, – Есть такая Люсиль Демпси.
– Так, так, продолжайте, – отозвался он с присущей ему спокойной небрежностью, хотя пальцы его сомкнулись на рукоятке скальпеля, который он уже был готов вонзить в глубины моего подсознания.
– Ей двадцать девять лет, ее рост пять футов семь дюймов, у нее волосы цвета меда и карие глаза. Она совсем неглупа. Люсиль родом из западного Массачусетса и работает в Доннеловском филиале нью-йоркской Публичной библиотеки. Она выпускница Радклиффа, пресвитерианка, хотя относится к религии вполне спокойно. Она влюбилась в меня по совершенно непонятным мне причинам и хочет на мне жениться.
Наступила пауза. Выждав приличествующее количество секунд, я спросил:
– Ну так как?
– В каком смысле?
– Черт побери! Вы не собираетесь ничего сказать на этот счет?
– А что тут скажешь, Харви. Это вы псих. А моя задача – слушать, а не комментировать.
– Огорчительно слышать такое от доктора, который считает, что он не лишен чувства ответственности.
– Это точно, Харви. Не лишен.
Я заплатил ему наличными. Он хотел прислать мне счет, но я расплатился наличными, ушел и никогда больше не возвращался. Теперь я вспоминал об этом эпизоде, идучи в банк. Временами мне сильно не хватало доктора Бронстайна.
Когда в банке у меня находятся дела поважней, чем оформление чека на покрытие алиментов, я имею дело с одним из молодых сотрудников, которого зовут Френк Маклефлин. Он на два года меня моложе и относится ко мне с уважением. Он сидит за перегородкой в углу большого зала с мраморными стойками и изразцовым полом и приятно мне улыбается. Когда в этот раз я положил оба чека, он исполнился соответствующего почтения.
– Это большие деньги, мистер Крим, – одобрительно пробормотал он.
– Причем те, что в маленьком чеке, занесите на мой счет.
– Очень интересно иметь дело с такими людьми, мистер Крим, – заметил он, – которые называют чек в пятнадцать тысяч долларов маленьким. Но я вполне понимаю, что, поскольку вы частный детектив, такие случаи нередко происходят…
– Я не частный детектив, мистер Маклефлин. Я работаю в отделе расследований страховой компании.
– Я говорил моим детям, что вы частный детектив. Вы, надеюсь, не имеете ничего против.
– Нет, нет, на здоровье.
– И еще я им рассказывал, что у вас есть при себе пистолет.
– Чего нет, того нет.
– Правда?
– Пистолета нет, – извиняющимся тоном повторил я. – Видите ли, я знаю многих полицейских, и они очень огорчились бы, если бы у меня при себе оказалось оружие. Даже если бы мне удалось получить на него разрешение, они бы сделали все, чтобы лишить меня его.
– Потому что вы могли бы застрелить кого-то из важных особ?
– Потому, что я мог бы застрелить себя самого.
– Себя самого?
– Так точно.
– Ну разве я могу рассказывать об этом моим малышам? Вы, наверное, разыгрываете меня.
– Разве что самую малость.
– А я могу рассказать детям о большом чеке – о том, который на восемьдесят пять тысяч.
– Почему бы нет?
– Вы хотите получить всю сумму дорожными чеками? – удивился Маклефлин.
– Да, пять чеков по десять тысяч, пять по пять и десять по тысяче.
– Неплохая получится пачечка, мистер Крим.
– Пожалуй, что так.
– Что ж, я во всяком случае лишь служащий банка…
В этот день я опоздал на несколько минут на свидание с Люсиль Демпси. Мне пришлось ждать, пока ребята из банка свяжутся по телефону с фирмой и удостоверятся, что выражение моего лица было столь же честным и чистым, что и мои руки. Люсиль оккупировала последний свободный столик на Женской бирже и, когда я плюхнулся на стул напротив нее, сказала:
– Господи, Харви, ты сияешь, как чеширский кот. У тебя часом не день рождения?
– Нет, но я только что положил на имя Харви Л. Крима пятнадцать тысяч долларов.
– Они все твои, Харви?
– Целиком и полностью – за вычетом налогов и того, что я хочу выделить женщине, на которой когда-то был женат. Хочу предложить ей семь тысяч, чтобы она отпустила меня на свободу. По слухам, у нее сейчас роман с одним типом, так что скорее всего она их возьмет. Это означает, что у меня остается две тысячи долларов. Хватит на то, чтобы нам с тобой пожениться, провести медовый месяц на Канарских островах, а потом въехать в одну из этих квартирок на Третьей авеню.
– Ты сошел с ума, Харви! Давай лучше закажем чего-нибудь поесть.
Пока мы ждали, когда нам принесут еду, и во время еды я поведал Люсиль историю о Синтии Брендон и о ста тысячах долларов.
– Я не верю, – сказал она, выслушав меня. – Не верю, и все тут.
Я показал ей чеки на восемьдесят пять тысяч – аккуратную тугую пачечку.
– Все равно не верю, – твердила Люсиль. – Но скажи на милость, почему у тебя деньги в дорожных чеках?
– Чтобы можно было спокойно носить с собой. Как еще обеспечить такое количество долларов в кармане? Как еще иметь при себе восемьдесят пять тысяч?
– Но зачем?
Подали десерт – лучший во всем Нью-Йорке. Я заказал мороженое и ел его изящно и аккуратно, а Люсиль смотрела на меня с ужасом.
– Знаешь, мне кажется, мир летит в тартарары, – сказала она наконец. – Ничего общего по сравнению с тем, что было в моем детстве. Но наша цивилизация не может докатиться до того, чтобы третья в мире страховая компания давала тебе вот так, за здорово живешь, восемьдесят пять тысяч, а ты бы понятия не имел, как собираешься ими распорядиться. Может, я ошибаюсь?
– Нет, я и правда понятия не имею.
– Тогда какая-то ерунда получается.
– Наверное. Но разве ты забыла – я сделал тебе предложение.
– Помню, помню. И еще я помню, как ты уже просил выйти за тебя ту самую девицу Коттер. Неужели, по-твоему, у меня меньше ума, чем у нее?
– Ума у тебя больше, чем у любой девушки из всех, что я когда-либо встречал. Именно поэтому я очень надеюсь, что ты отыщешь ответ.
– Что ты несешь, Харви? Какой ответ? На какой вопрос?
– Что случилось с Синтией?
Я оплатил счет, мы вышли, и я проводил Люсиль до библиотеки. По пути она упомянула ряд свойств моего характера. Люсиль никогда не делает мне комплиментов, хотя уверена в обратном. На этот раз она заметила, что вместо того, чтобы заниматься чем-то полезным и творческим, я работаю ищейкой у большого дяди-букмекера, заключающего страховые пари. Мне это определение кажется слишком уж смелым и даже бестактным, но Люсиль не испытывает пиетета перед страховым бизнесом. Она считает, что он отрицательно воздействует на меня.
– Ты и правда хочешь вот так взять и распутать это дело? – удивленно осведомилась она.
– Отчасти да.
– И хочешь, чтобы я сказала, где Синтия?
– Ну хотя бы дала наметки.
– Ты серьезно?
– Абсолютно.
– Значит, ты сошел с ума, – подытожила Люсиль.
– Нет, и ты это скоро поймешь.
– Значит, ты полагаешь, я вдруг возьму позвоню тебе и с бухты-барахты скажу, что эта самая Синтия там-то и там-то?
– Может, не совсем так, но принцип верный.
– Ха! – фыркнула Люсиль.
Глава III
Дом 626 на Парк-авеню занимает добрую половину квартала. В нем двадцать девять этажей и сорок три квартиры. Согласно статистическим данным, каковые наша компания обожает, полагая вместе с Марком Твеном, что существует ложь, наглая ложь и статистика, что общее состояние обитателей дома 626 приближается к сумме в миллиард долларов. Именно по этой причине в этот дом попасть не легче, чем в Форт-Нокс. Однако поскольку наша компания застраховала частную собственность жильцов этого дома на пять-шесть миллионов долларов, швейцара я знаю неплохо. Это большой толстый человек по имени Гомер Клапп. Его интеллектуальная оснастка, необходимая для этой должности, выражается в зверином подозрении всех и каждого, у кого за душой нет миллиона.
Он машинально протянул мне руку, в каковую я автоматически вложил пятьдесят центов и объявил, что иду на свидание с Э. К. Брендоном.
– Ты зря разрываешь свое сердце, Харви, – сказал он, созерцая монету на ладони. – Я сам готов ссудить тебе эту сумму, причем без процентов. Можешь купить жетон на метро.
– Умри!
– А главное, мистера Брендона нет дома. Зато его супруга есть.
Я вложил ему в ладонь доллар и спросил:
– Ты не видел в эти дни его дочку?
– Нет.
– Когда ты созерцал ее в последний раз?
– Примерно на прошлой неделе. С тобой-то все в порядке? – осведомился он, складывая доллар и пряча его в карман.
– Ничего такого в ней не приметил?
– Видел ее и точка. А что собственно?
– Ну, например, я хотел бы знать, что на ней было.
– Одежда, – спокойно пояснил он, после чего я стал убеждать его позвонить миссис Брендон и попросить ее оказать любезность и уделить немного времени мистеру Харви Криму из страховой компании. Похоже, миссис Брендон умирала от скуки, потому как сообщила, что будет счастлива это сделать.
Мне нередко случалось бывать в шикарных квартирах нью-йоркской Ист-сайд, и потому удивить меня непросто. Но квартира Брендонов сумела это сделать. Дверь мне открыл дворецкий, и я увидел огромный, с мраморным полом, холл. Для тенниса, быть может, площадка и была маловата, но вот для бадминтона в самый раз. Это впечатление подчеркивалось двумя винтовыми лестницами, справа и слева, что вели на балкон второго этажа, отчего потолок холла делался шестиметровой высоты. Все это напоминало декорации особняка из «Унесенных ветром», только перенесенные из Джорджии в угол Парк-авеню и Шестьдесят пятой улицы. Дворецкий принял мое пальто, после чего на балконе возникла женщина – похоже это была сама миссис Брендон. Немного постояв, она стала спускаться по левой лестнице. Она была одета в сиреневое – в тон обоям. Стулья в холле были обиты красной кожей, а дворецкий был в лиловом.
– Дорогой мистер Крим! – воскликнула хозяйка, наклоняясь ко мне так, словно желая расцеловать. Но вовремя спохватившись, что мы видимся впервые, она ограничилась восклицанием: – Дорогой мистер Крим, как я рада вас видеть!
От нее сильно попахивало спиртным. Она пила не водку, это точно, но, похоже, очень многое другое. Я исполнился к ней уважения: несмотря на изрядное количество выпитого, она вполне твердо держалась на ногах.
– Прошу вас, проходите, – сказала она, тщательно выговаривая слова. – Вам нравятся интерьеры Малиетти? Его называли Фиолетовой королевкой. Правда, свинство? Мне кажется, сексуальная жизнь декоратора не должна иметь никакого отношения к оценке его работы. Малиетти – один из лучших мастеров своего дела. Вы со мной не согласны?
– Вы правы, – отозвался я.
Дворецкий распахнул перед нами дверь в гостиную, а когда мы вошли, затворил ее за нами. Гостиная, площадью девять на девять ярдов, была обклеена фиолетовыми обоями, на которых изображались французские парки. Мебель была в основном белой, на полу лежал обюсонский ковер, который, похоже, стоил сотню акций Ай-Би-Эм.
Миссис Брендон прошествовала к столику в конце гостиной, на котором лежала китайская фарфоровая лошадка, к несчастью, расколотая пополам. Лошадка была тоже фиолетовой.
– Ужас не столько в том, что бедняжка разбилась, – прокомментировала миссис Брендон. – Увы, она существует в единственном экземпляре. Нельзя починить, нельзя заменить. Это эпоха Тан, шестой век.
Она подала мне половинки, и я с неподдельным интересом осмотрел их.
– Это не шестой век, – наконец изрек я. – Династия Тан, если верить историкам, правила с шестьсот восемнадцатого по девятьсот шестой год, но эта фиолетовая красавица, похоже, из девятого столетия. Это лошадь бактрийской породы. На таких монголы совершали набеги в Китай. Лошади отбивались от табуна, их крали, брали в виде трофея, и потом они прижились и стали китайскими. В музее «Метрополитен» есть одна такая же лошадка – с красным седлом.
– Какая прелесть! – миссис Брендон захлопала в ладоши. – Какой вы умный, мистер Крим. По этому поводу надо выпить. Знаете, Малиетти взял с меня за эту лошадку одиннадцать тысяч долларов, хотя она стоит по-настоящему в десять раз дороже. Вы со мной не согласны?
– Она бы и впрямь стоила так много, миссис Брендон, если бы, конечно, была настоящей, – отозвался я. – Но эта фиолетовая штучка – подделка, и причем не самая искусная. Я, похоже, даже знаю, где в Италии делают такие. Красная цена ей – шестьдесят долларов в «Блумингсдейле», но не больше.
Она замерла, потом дала волю чувствам.
– Да как вы смеете, нахал?! – воскликнула она. – Как вы смеете заявляться ко мне и разговаривать в таком тоне? Да я сейчас велю вышвырнуть вас вон.
Интересно, что во время этой тирады она по-прежнему сохраняла выражение томной утонченности. Гнев был только в голосе, но затем, побушевав, она устало сказала:
– Ладно, черт с вами, приятель. Давайте лучше выпьем. – Она взяла половинки лошадки и бросила в корзину, – Что будете пить? Все правильно. Водись с педами и получишь, что заслужила. Ну так, не стойте столбом, что будете пить.
– Я не пью на работе, – пояснил я.
– Да? Какая жалость! Неужели вы не хотите выпить в честь того, что сэкономили вашей фирме десять тысяч? Если вы не против, я выпью глоток джина с содовой. У меня, видите ли, газы. Я понимаю – это признание дамы в сиреневом, что она рыгает, как не знаю кто, – чудовищно, но что делать, если это так? Вы не возражаете, если я немножко выпью? Газы – ужасный недуг для дамы.
– Прошу вас, не стесняйтесь.
Она набухала полстакана джина, добавила столько же содовой и осведомилась, откуда я так хорошо разбираюсь в лошадях эпохи Тан.
– Когда работаешь в страховой компании, делаешься большим эрудитом, – отвечал я, – но я пришел сюда не рассуждать о китайских лошадках, миссис Брендон. Если эта ваша лошадка застрахована на десятку, наша компания без разговоров оплатит вашу потерю и не станет присылать человека, чтобы выяснить, что к чему. Если вам угодно, я постараюсь не забыть написать бумагу о том, что вышеуказанный предмет старины раскололся пополам. Мне даже не потребуется отмечать, что статуэтка поддельная, потому что, учитывая общую сумму страховки Брендона, им это все равно.
– Вы хотите сказать, что Э. К. Брендон – сущая находка для страховой фирмы?
– Вне всякого сомнения, миссис Брендон.
– Раскройте тайну, сколько он стоит? Я никому не скажу.
– Тут можно только гадать, миссис Брендон, но похоже, денег у него больше, чем в Форт-Ноксе. Разве вам это неизвестно?
– Мне? День ото дня я знаю Э. К. все меньше и меньше.
– Так что, мне сообщить о лошадке?
– Десять тысяч! Господи, ну зачем они мне? Пропить их что ли? К тому же, мне никогда до них не добраться. Если Э. К. узнает, что я прикарманила его десятку, он растерзает меня в клочья. Он спит и видит во сне деньги так, как проститутке снятся дни ее девственности. Нет, тут уж ничего не попишешь. Перед вами увядший цветок лаванды сорока двух лет от роду. А, черт, мне на самом деле сорок семь. Что ж, я добилась своего. Вышла замуж за богача! Ну а вы, стало быть, явились сюда из-за девицы, больше ведь не из-за чего.
– Я думал, вы сами поднимете тему.
– Какую тему?
– Тему Синтии.
– Синтии? А что с ней, спаси се Господь?
– Говорят, она ушла из дома.
Миссис Брендон подошла ко мне и легонько поцеловала в щеку. Если не считать алкогольных паров, это было даже приятно. Впрочем, в вопросе женщин меня нельзя считать объективным. Они мне нравятся все – независимо от роста, возраста и комплекции.
– Господь с вами, старина, – сказала она, – сами посудите, разве вы не ушли бы, если бы были дочерью Э. К.?
– Мне непросто вообразить себя дочерью мистера Брендона, миссис Брендон, – сказал я, – но, возможно, я и впрямь так поступил бы.
– Зовите меня Алисой. Мы ведь по сути дела собутыльники, и я начинаю кое-что видеть через прелестную пьяную дымку. Э. К. вызвал вас, считая, что его дочку похитили. Ему все время мерещится похищение. Но причем тут страховая компания?
– Он застраховал дочь от киднеппинга, – пояснил я.
– Не может этого быть!
– Тем не менее это так. Кроме того, он неплохо застраховал жизнь девушки.
– Да? И кому выплачивается сумма?
– Ему. Он владеет полисами.
– Знаете, – задумчиво проговорила она, – оказывается, он еще больший мерзавец, чем я предполагала.
– Не знаю, не знаю. Но деньги он любит.
– А кто их не любит? Но вы считаете, старина, что Синтию умыкнули?
– А вы другого мнения?
– Да. Синтия объелась папашей и решила уйти. Ей бы следовало сделать это давным-давно. Но у нее, видите ли, принципы. Я бы лично ограбила его до нитки.
– Вам нравится Синтия?
– У нас общий враг.
– А где он?
– Кто?
– Общий враг.
– У себя в офисе. Потом, если окажется в настроении, он вернется сюда, посмотрит на меня с презрением, и начнется еще один прелестный вечерок.
Пока она говорила, дверь открылась, и на пороге оказался сам, глядя на нас с нескрываемым презрением. Для своих лет он выглядел неплохо. Он был в форме. У него был квадратный подбородок, жесткий взгляд. Если бы он красил свои седые волосы, то стал бы очень похож на Рональда Рейгана. У него были бледно-голубые глаза, которые он вперил в меня, пытаясь понять, кто я такой и что здесь делаю. Я назвал свое имя, которое, как обычно, не произвело никакого впечатления, и сообщил, что работаю в страховой компании, которая ведет его дела.
– В таком случае вам надо иметь дело со мной, а не с моей женой, – ровным голосом сообщил он.
– Последний из джентльменов, – обронила Алиса. – Ну что ж, идите, старина, и заходите, когда мы потеряем бриллиантовое кольцо или нефтяную скважину.
– Достаточно, Алиса, – перебил ее муж.
Она замолчала. Лед в его голосе был сигналом, который она сочла за благо принять к сведению. Я понял, что в трезвом состоянии она сильно побаивалась мужа.
Мы вошли в его кабинет, все стены которого от пола до потолка были уставлены книгами в кожаных переплетах, которые, судя по всему, никто не читал. В полках были сделаны отверстия для портретной галереи предков. Брендон жестом предложил мне садиться. Затем осчастливил меня следующей репликой:
– В компании мне сказали, что выделили для этого дела лучшего сотрудника. Вы не производите такого впечатления. Как вы сказали, вас зовут?
– Харви Крим, – сладким голосом подсказал я.
– Ну и что же вы собираетесь делать?
– В каком смысле?
– Как собираетесь искать мою дочь?
– Мне сказали, что вы уверены в похищении. Почему?
– Ее нет с понедельника. Сейчас четверг.
– Почему вы думаете, что ее похитили. Она не могла просто уйти из дома?
– Она уже однажды пыталась так поступить. Тогда я ей сказал, что если подобное случится еще раз и я в течение двадцати четырех часов не получу сведений о ее местопребывании, я оставлю ее без гроша.
– Ясно. Она дочь вашей бывшей жены?
– Да, но это не имеет никакого значения.
– Но если имел место киднеппинг, тогда должно было бы появиться письмо с требованием денег – как это обычно бывает в таких случаях.
– Они выжидают. – Но…
– Черт побери, Крим. Вам говорят, ее похитили. Вы понимаете, что означает для меня необходимость выплатить три-четыре миллиона наличными?
– Но вы же застрахованы.
– Не валяйте дурака, Крим. Это будет слишком крупная операция…
– Если ее похитили…
В таком духе мы и толковали. Он был убежден, что ее умыкнули и потребуют выкуп – от пяти до десяти миллионов долларов. Он вбил это себе в голову, и его невозможно было переубедить. Мне правда, удалось, добиться от него кое-каких фактов насчет дочери, но с темы киднеппинга сбить его оказалось нельзя.
Наконец я сказал:
– Мистер Брендон, предположим, что вашу дочь и вправду похитили. Предположим, за нее потребуют выкуп в пять миллионов долларов. Вы готовы платить?
Он помолчал и сказал:
– Смедли просил показать вам фотографии, – с этими словами он взял со стола тоненькую пачку фотографий и протянул мне. Одна из них была цветной. На ней была изображена девушка с рыжими волосами. Похоже, цвет волос она унаследовала от матери. Это была высокая, длинноногая, худощавая девица, и если она не поражала неземной красотой, то было видно, что у нее есть характер.
– Ну так вы бы заплатили такой выкуп? – повторил я.
– Сколько вы зарабатываете в неделю, мистер Крим? – в свою очередь спросил он, и в его интонациях почувствовалось презрение.
– Чистыми выходит двести шестьдесят.
– В таком случае вы не имеете никакого отношения к суммам вроде пяти миллионов. Для вас это пустой звук. Для меня – реальность.
– Но вы не ответили на мой вопрос.
– На рынке, мистер Крим, за вас не дадут пять миллионов. За эти деньги можно приобрести сотню специалистов получше, чем вы. Почему нельзя сказать то же самое о моей дочери?
– В самом деле, почему? – я не мог сдержать улыбку. – Но тогда это было бы дурной рекламой, верно?
– Верно. Но прежде чем вы еще раз позволите себе такую улыбочку, мистер Крим, я бы хотел вам напомнить, что, во-первых, я обладаю всеми связями, какие только можно купить за деньги, а во-вторых, я физически покрепче вас и могу без особого труда разломить вас на две части.
– Я это запомню, – пообещал я. – Ведь мало кому захочется, чтобы его разломили пополам.
– Сущая правда, мистер Крим.
– Так или иначе я обогатил свои знания: мне известно, что вы человек опасный, мистер Брендон. Может, хотите услышать и обо мне?
– Милости прошу, мистер Крим. Для меня будет приятной неожиданностью узнать, что и вы человек опасный.
– Нет, мистер Брендон, ничего опасного во мне нет. Но я очень даже смекалист, что может доставить порой куда больше хлопот.
– Если это так, мистер Крим, то, пожалуй, вы без особого труда найдете мою дочь.
– Может и найду, – улыбнулся я и поспешил добавить: – Я не ухмыляюсь, мистер Брендон, поэтому не торопитесь применять свою силу. Я просто тихо улыбаюсь в знак удовлетворения.
С этими словами я встал и вышел из кабинета, и не думайте, что мне для этого не потребовалось определенного мужества. Я опасался, что Э. К. Брендон выстрелит мне в спину – и дело с концом, но он позволил мне удалиться с миром. Смешно, как многие из нас представляют себя здоровяками, готовыми чуть что пустить в ход кулаки. Это даже неприлично. Я только надеялся, что никак не уронил престиж компании. После того как Смедли проявил ко мне такую снисходительность, было бы обидно лишать его обильных страховых взносов от мистера Брендона.
Дворецкий проводил меня до выхода. По сведениям, предоставленным мне компанией, его звали Джонас Биддл. Я-то не сомневался, что это, так сказать, псевдоним, ведь от рождения он был известен как Станислав Брунски. Не успел он затворить за мной дверь, как я спросил:
– А скажи-ка, старина, горячий ли нрав у твоего хозяина? Он и правда стреляет в тех, кто ему не нравится? И как часто это происходит?
– Информация стоит денег, – невозмутимо отозвался дворецкий.
– Опомнись, друг, – сказал я. – Ты начитался о похождениях Майка Хаммера [1]1
Герой-сыщик крутых детективов американского писателя Микки Спиллейна. (Здесь и далее прим. пер.).
[Закрыть].
– Я не читаю, – возразил он. – Я смотрю телевизор.
– Тогда застрелись, – дружески посоветовал я ему.
В ответ он захлопнул дверь перед моим носом. Я же спустился на лифте с двадцать девятого этажа и прошел через вестибюль. У подъезда стояла полицейская маши на из девятнадцатого участка, а возле нее маячила крупная моложавая, облаченная в твидовый костюм фигура сержанта Келли. Он поджидал меня.
– Где ты покупаешь костюмы? – спросил я.
– У «Братьев Брукс», – ответил он.
– По тебе все равно видно, что ты полицейский.
– Черта с два! Ты лучше вот что скажи мне, Харви, почему ты вечно осложняешь себе жизнь?
– Я не прилагаю особых усилий. Получается как-то само собой.
– Лейтенант хочет с тобой потолковать. Можешь подъехать в моей машине, можешь взять такси, а можешь прогуляться пешочком.
– А что, если я не хочу толковать с лейтенантом?
– Харви, ты хочешь с ним потолковать.
– О'кей. Я жажду. Пройдусь пешочком.
Снова пошел снег. Такой уж выдался денек – то пойдет снег, то перестанет, то снова зарядит. Март – паршивый месяц.
Келли потащился со мной, бурча, что очень хотел бы хорошо ко мне относиться.
– Все хотят хорошо относиться к Харви Криму, – сообщил я. – Но как ты узнал, что я там побывал?
– Где?
– В доме шестьсот двадцать шесть на Парк-авеню.
– Маленькая птичка прилетела и прочирикала.
– Мерзкая птичка с крысиным хвостом по имени Гомер Клапп.
– Зачем так отчаиваться, Харви? – удивился Келли. – Это его святая обязанность – ставить нас в известность. У нас не так много людей, чтобы вести наблюдение за домом. Ты и сам это знаешь.
– Я ему плачу, а он стучит вам. Хорошо устроился!
В таком духе мы и беседовали, пока шли к участку. Девятнадцатый участок находится на 67-й улице между Третьей и Лексингтон-авеню. Старое грязное здание из красного кирпича, затесавшееся в самую сердцевину роскошного квартала Силк-Стокинг в Манхаттане. Лейтенант Ротшильд занимает маленький кабинетик на втором этаже. Он сидит за обшарпанным столом, попивает молоко по причине язвы и относится с нарастающим изо дня в день недоверием к роду человеческому.
Когда я вошел, он неприязненно буркнул мне:
– Садитесь, Харви, – а когда я опустился на шаткий и пыльный стул, продолжил: – Видите ли, Харви, у полицейского в наши дни забот полон рот. Он хочет к себе хорошего отношения. Мы все этого хотим. Но никто полицейского не любит. А знаете, Харви, что может быть хуже того, что тебя не любят?
– Ну, наверное…
– Не гадайте, Харви. Плохо, когда тебя не любят, но куда хуже, когда тебя держат за идиота.
– Я вас понимаю, лейтенант, – покивал я головой. – Чего уж тут приятного, если вас держат за идиота.
– Отлично. Я рад, Харви, что мы понимаем друг друга. Наша задача – ловить жуликов и сажать их в тюрьму. Вы же оберегаете их добро, позволяете им выбраться сухими из воды. Вы выставляете нас идиотами каждый божий день. Вы представляете, как это отражается на моей язве?
– Очень сожалею, – отозвался я.
– Черта с два вы сожалеете. Что вы делали в доме 626 по Парк-авеню?
– Я что, попал в гестапо? Почему я должен отчитываться перед вами в своих передвижениях? Я арестован?
– Нет, зачем же. Но я так подогрею почву под вашими ногами, что у вас на подошвах появятся волдыри.
– Лейтенант, – сказал я с теплотой в голосе, – почему бы нам не быть друзьями?
– Потому что я не хочу быть вашим другом, Харви. Я хочу знать, что вы делали в доме шестьсот двадцать шесть?
– Ходил в гости. Наносил дружеский визит.
– Нет, Харви, у Э. К. Брендона нет друзей.
– Вот так устроены все полицейские. Ну ни за что не признаются, что им что-то известно. Им непременно надо выколотить это из тебя.
– Зачем вы посещали Э. К. Брендона, Харви?
– Он ведет дела с нашей страховой компанией.
– Послушайте, Харви, – глаза Ротшильда превратились в щелочки, а язва, похоже, взыграла. – Слушайте внимательно: будете валять дурака, я вам устрою веселую жизнь. Зачем, по-вашему, мы сидим в этом участке? Тут у нас под самым носом денег больше, чем на всем остальном земном шаре. Думаете, это большая радость? А теперь отвечайте прямо, где девица?
– Какая девица?
– Синтия Брендон, черт бы вас побрал! И, пожалуйста, не спрашивайте, откуда мне известно о том, что она пропала. Может, полицейские и глупы, но не настолько, как вам кажется. Так где же девица?
– Я не знаю.
– Это правда?
– Это правда.
– Ну ладно, попробую вам поверить на некоторое время – минут на десять, не больше. Так что вы делали у Брендона?
– Я уже вам сказал, что он ведет с нами свои страховые дела.
– Вы мне не сказали ровным счетом ничего. От какого-то болвана швейцара я получаю сведений больше, чем от вас. – Ротшильд скорчил гримасу и залпом допил свое молоко. – Значит, он у вас застрахован? Так что же пропало? Что у него украли? Почему на сцену выходите вы?
– У миссис Брендон есть фарфоровая статуэтка лошади эпохи Тан – так она, по крайней мере, считает. На самом деле это итальянская подделка. Лошадка раскололась пополам. Я заходил взглянуть на нее.
