Текст книги "Любовь слепа"
Автор книги: Элеонора Глин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)
ГЛАВА XI
Без сомнения, что-то случилось с Губертом. Он стал ужасно неугомонным – при всяком удобном случае играл в поло. Он старался никогда не смотреть на жену, даже когда они вместе присутствовали на празднествах. С каждой минутой возрастали муки пожирающего его беспокойства. Он избегал Ванессы как только мог и никогда по своей воле ни на одну минуту не оставался с ней наедине, а если бывал принужден к этому, то все время был молчалив.
На балах, когда он видел, что Чарльз Ланглей или кто-нибудь другой из его старых друзей танцует с Ванессой, Губерт чувствовал приливы бешенства.
Ральф Донгерфилд снова отсутствовал и не мог помочь советом. Алиса Линкольнвуд, казалось, всецело занялась спасением Губерта. Он виделся с ней гораздо чаще, чем следовало, хотя и не делал ничего такого, что могло бы оскорбить Ванессу, или чего бы она не слышала и не знала. Но он танцевал с герцогиней, с Ванессой же не танцевал никогда, а взгляд его удивительных, усталых синих глаз, обращенный на одну женщину, всегда возбуждал зависть во всех остальных.
Между тем июль истекал. Ванесса была невыразимо несчастна и самообладание покидало ее. Однажды несколько слов, сказанных Мадлен, когда Ванесса почувствовала легкое недомогание, потрясли ее.
– Как странно… как удивительно… может ли это быть правдой?
В тот день она должна была произнести речь на открытии большого благотворительного базара. Новые, изумительные мысли, нахлынувшие на нее, вернули ей уверенность в себе. Она говорила так свободно и хорошо, с таким глубоким чувством, что все были покорены.
Вениамин Леви случайно встретил своего зятя, завтракавшего у Лукуллуса со своим приятелем, и пригласил его отправиться вместе послушать приветствия на открытии. Губерта не пришлось долго уговаривать: ему хотелось пойти, чтобы испытать разочарование. Он надеялся, что Ванесса будет сбиваться. Какие изящные речи произносила его мать в свое время на открытиях благотворительных базаров! Но вместо этого он почувствовал восхищение от речи Ванессы, полной здравого смысла и непринужденного достоинства.
– Блестящую графиню дал я вам, милорд, – прошептал Леви на ухо Губерту со своей циничной улыбкой.
И Губерт не мог с ним не согласиться.
Ванесса совершенно не подозревала присутствия отца и мужа, пока при выходе не увидела их издали в толпе. Но она заметила и зловещее лицо Оскара Изаксона, смотревшего на нее горящим взглядом своих сумасшедших глаз.
Одобрил ли Губерт то, что она говорила? Как бы ей хотелось знать это! Губерт же отправился прямо в свою библиотеку, выходящую окнами в парк. Он был в смятении от переполнявших его чувств. Ни один представитель его семьи не мог бы овладеть аудиторией лучше, чем это сделала Ванесса. И как прекрасна она была в белом креповом платье с лилиями у пояса. Он сожалел о данном им Алисе обещании поехать с ней на обед к Гарлингам.
Когда Вениамин Леви на следующее утро пришел в свою контору, он нашел там ящик редких восточных товаров, заказанных им еще в прошлом году. Оскар Изаксон уже раскрыл его, и содержимое было разложено кругом на стульях. Среди розового фарфора и китайских тканей самой замечательной вещью была исключительной красоты шаль из белого кашемира, на которой все существующие оттенки розового, пунцового и малинового сливались в одно пылающее целое.
Леви сказал старшему клерку, как распорядиться всеми вещами, и велел немедленно доставить шаль его дочери.
– Позаботьтесь, Оскар, чтобы ее светлость сегодня же получила ее, – сказал он.
Каждый раз, когда он говорил о Ванессе, употребляя этот титул, ярость охватывала почтительного клерка, и он тогда из осторожности опускал глаза.
– Пламя, любовь и кровь, – прошептал Оскар, касаясь изумительно вышитых цветов, и, почти благоговейно сложив шаль, он отдал ее подчиненному для упаковки. Но когда, надписывая пакет своим прекрасным каллиграфическим почерком, клерк выводил слово «графиня», глаза его свирепо сверкали. Затем, двигаясь еще более бесшумно, чем всегда, он с почтительной предупредительностью осведомился о приказаниях шефа на этот день и попросил в конце, чтобы его месячный отпуск начался с пятнадцатого сентября, а не в августе, как он его получал обычно, из года в год.
ГЛАВА XII
Со времени медового месяца Губерт и его молодая жена не возвращались в Сент-Остель. Ванесса ненавидела теперь выезды, потому что всюду ее муж был рядом с герцогиней Линкольнвуд. Что за отношения существуют между ними? Каковы они сейчас? Она чувствовала себя все более и более несчастной… Жизнь была ужасным обманом. Зачем Губерт женился на ней? Что заставило его это сделать? Иногда она решала, что прямо спросит его об этом, но затем мужество покидало ее. И с каждым днем, казалось, ее личико приобретало все более утонченную, трагическую красоту. Выражение его сделалось бесконечно печальным.
Безупречный очерк иссиня-черных бровей на чистом лбу Ванессы придавал ей сходство с так редко встречающимися теперь типами раннего викторианского периода. Ее руки были такими же белыми и маленькими, игра на открытом воздухе не сделала их более грубыми и жесткими. У нее была царственная посадка головы, и, когда она по вечерам надевала свою роскошную диадему из бриллиантов и рубинов, казалось, что более прекрасного создания не найти во всем Лондоне. Все признавали это. В ней не было ничего вульгарного или легкомысленного, и, несмотря на ее юность, величественная осанка очень шла ей.
Ванесса совсем не походила на других молодых женщин. Некоторые находили ее слишком холодной, другие – высокомерной. Что же касается родственников Губерта, то они были даже несколько раздосадованы тем, что она так совершенна и нельзя найти в ней недостатков.
Дни и ночи проходили в бесконечных развлечениях. Несколько раз в воскресные дни они гостили то в одном, то в другом поместье, но там были хорошо знакомы с обычаями современного света, и с ними не случалось больше таких приключений, как у злополучного дяди-епископа. На два воскресенья Губерт уезжал в Уэльс, а одно они провели в Лондоне. Теперь они снова отправились в Сент-Остель и на следующей неделе, ко времени выставки лошадей, у них должен был состояться большой прием, на который пригласили и герцогиню Линкольнвуд.
Губерт часто ревнивым взглядом следил за своей женой незаметно для нее, а в этот вечер, на балу в Кинсборо, последнем в сезоне, Чарльз Ланглей танцевал с ней уан-степ, окружая ее верноподданническим вниманием. Губерт спрашивал себя, одобряет ли он модные танцы – в них так тесно прижимаются друг к другу. Конечно, это были только танцы. Все это делали, и это ничего не означало, но все же… Не потанцевать ли ему с Ванессой? Он почти поддался искушению и уже был готов пойти пригласить ее, когда герцогиня Линкольнвуд оставила своего кавалера и подошла к нему. Она тоже в эти дни чувствовала себя несчастной. Больше прежнего была она влюблена в Губерта. С тем безошибочным инстинктом, который рождается любовью, даже у недалеких женщин, Алиса начала опасаться, что Губерт увлечется своей женой. В первый раз, когда они встретились, в тот вечер приема при дворе, она расцвела от удовольствия. Она угадала, что Губерт искренне равнодушен к жене, и прибегла ко всем средствам искусства (а их у нее было достаточно), чтобы снова привязать его к себе. Кое-чего она добилась – он снова бывал с нею, но не могла похвалиться тем, что Губерт проявляет по отношению к ней хотя бы малейшее чувство. Но даже видеть его часто возле себя уже значило для нее много. Однако теперь, в последние дни, герцогиня замечала в нем перемену, а сегодня на балу подметила бешеный огонек в его глазах, когда он смотрел на Ванессу.
Успех на этом самом балу не оградил Ванессу от ее доли неприятностей. Она услышала, как ее назвали «дочь еврея-ростовщика». Это было для нее как пощечина – она оглянулась и кинула говорящему взгляд, полный царственного гнева. Пунцовые пятна выступили на ее щеках, в глазах вспыхнуло негодование.
Может быть, по этой причине она не одернула Чарльза Ланглея за его дерзость, как сделала бы это в другом случае. Его преклонение доставляло ей удовлетворение, хотя она была выше того, чтобы с умыслом использовать его для возбуждения ревности Губерта.
– Ваша жена выглядит сегодня удивительно, Губерт, – прошептала ему Алиса, – она так не похожа на англичанку, ее отец должен чувствовать себя ужасно довольным всем этим.
Герцогиня в первый раз осмелилась на враждебную вылазку, но она задыхалась от ревности, и потом – этот огонек в глазах Губерта!
Он посмотрел на Алису с циничной усмешкой. Ему было вполне ясно, чем вызвано ее замечание. Все, что только может мужчина знать о женщинах, – все было Губерту хорошо известно!
В свете уже давно носились неопределенные слухи, что в этом браке обе стороны очень далеки друг от друга, – источником их служила болтовня домашних, – а для скольких женщин отношения между мужем и женой представляют особый интерес!
Герцогиня Линкольнвуд знала об этих слухах и до сих пор черпала в них мужество. Но что значат все сплетни теперь, когда она видит этот огонек в глазах лорда?..
Между тем музыка остановилась, Чарльз Ланглей и Ванесса оказались как раз рядом с ними, и Губерт потерял власть над собой. Не обращая внимания на герцогиню, он сделал шаг по направлению к Ванессе и почти грубо сказал ей:
– Я хочу следующий тур!
Чарльз Ланглей насмешливо приподнял брови, откланялся, повернулся к Алисе, которая встретила его блеском своих светло-ореховых глаз, и они ушли, оставив супругов вдвоем.
Ванесса почувствовала страстное волнение, хотя в то же время нагло-повелительный тон Губерта оскорбил ее. Они стояли, глядя друг на друга. Музыка заиграла снова. Губерт обхватил рукой ее талию, и они закружились в танце. Впервые после брачной ночи он прикасался к своей жене. Ее гибкое, поразительно стройное тело, казалось, растворялось в его объятиях. Она прекрасно танцевала, с таким чувством ритма, которым обладают немногие. Упоение охватило обоих. Они забыли обо всем на свете, ощущая только близость друг друга. Ванессе казалось, что она не существует больше сама по себе, все ее существо сливалось с Губертом. Мысль об удивительном чуде, которой прежде, как слишком священной, она боялась отдаться, теперь овладела ею. Что бы он сказал, если бы узнал об этом? Будет ли он обрадован? Вот они здесь, на балу в Лондоне, совершенно чужие друг другу, проделывают условные па, а сердце ее хранит эту тайну и в памяти их живет то странное воспоминание… Его руки почти неистово обнимали ее, его сердце мятежно билось у самой ее груди. Губерт горел от страсти. Он сжимал ее с такой силой, что она еле могла дышать. И когда раздались последние звуки оркестра и они оторвались друг от друга, его синие глаза сверкали, а ее лицо было мертвенно-бледным.
– Что с вами, вы устали? – спросил он. – Может быть, я танцевал слишком быстро?
– Да, вероятно, – сказала она, стараясь сохранить спокойствие.
Губерт подвел ее к месту. Он уже пришел в себя. Бедное дитя! Каждый раз, когда он давал волю своему чувству к ней, он раскаивался в этом и сердился на нее, как будто она была виновата.
– Вы выглядите ужасно бледной, – продолжал он недовольно, когда она села, – но у вас ведь вообще белый цвет лица, не правда ли?
– Да, кажется.
– Не принести ли вам чего-нибудь?
– Нет, я хотела бы, если можно, уехать – уже так поздно.
– Я усажу вас в автомобиль, он ведь вас ждет.
Они спустились по широкой лестнице, и пока ей подавали манто, Губерт совсем овладел собой. Что за сумасшествие было танцевать с нею! Он пришел в ярость от мысли, что так легко попадает во власть ощущений.
Он усадил Ванессу в автомобиль и, сказав ей холодно «покойной ночи», возвратился в бальный зал.
В сердце Ванессы бушевала ревность. Он вернулся к Алисе! Они, вероятно, будут вместе смеяться над дочерью «еврея-ростовщика». Называют ли они ее так, как другие в этом ненавистном ей свете?
Мадлен не дождалась ее, и когда она вошла в свою роскошную комнату, расположенную двумя этажами выше библиотеки, окна которой также выходили в парк, начало светать. Уже видна была густая листва деревьев, появились прохожие – одни отправлялись на раннюю работу, другие возвращались домой после праздничных развлечений.
Ванесса отдалась своим грустным мыслям. Вся ее жизнь – насмешка, и она не будет больше это выносить. Когда окончатся ненавистные празднества по поводу выставки, она отправится к отцу и заявит ему, что хочет возвратиться домой. Она не станет больше жить под одной крышей с Губертом. Какая-то тайна скрыта здесь. А ее прямой натуре претило все тайное. Гордость Ванессы была глубоко уязвлена. Губерт, конечно, не мог жениться на ней ради денег – ведь он очень богат. Из того, что она слышала в свете, она знала, что он всегда был богат. Горький яд добытого в свете знания продолжал и сейчас жечь ее. Она поняла теперь, что Губерту незачем было домогаться родства с семьей ее отца. Значит, это считалось позором – быть дочерью банкира? Отчего же он женился на ней? Ей хотелось умереть.
Затем она вспомнила, что готовит ей будущее. Странный трепет охватил ее.
Было ли это правдой? Осмелится ли она спросить Губерта? Посоветоваться ли с кем-нибудь?
Что означает все это и вся жизнь? И если она должна произвести на свет божий новое маленькое существо – как это произойдет? Всюду опять ненавистные, страшные тайны, а ее муж, долг которого в эту минуту быть возле нее, находится в обществе другой женщины, женщины его круга, и она здесь одна, нелюбимая и чужая, незаконно ворвавшаяся сюда. Ванесса упала на колени возле открытого окна, и слезы одна за другой медленно потекли по ее бледным щекам.
ГЛАВА XIII
Ральф Донгерфилд первый прибыл в Сент-Остель в это сентябрьское утро; остальные гости должны были днем приехать на автомобилях. Был понедельник, а выставка назначена на четверг. Вечером должен был состояться бал по поводу совершеннолетия богатого сироты-баронета, живущего по соседству, а в среду Губерт и Ванесса устраивали танцы для избранных. Они обсуждали вместе план своих приемов. Губерт снова надел на себя панцирь отчужденности. Он избегал смотреть на нее, был чрезвычайно суров и холодно говорил с ней. Ванесса буквально обратилась в ледышку. Ее ответы были односложны.
– Я надеюсь, вы проявите интерес к вашим гостям, – сказал он, наконец, взбешенный. – Они привыкли, приезжая в Сент-Остель, чтобы все здесь было вполне прилично.
– Конечно, я буду вежлива с ними, – ее тон был высокомерен, – но я едва знаю их имена. Будет лучше, если вы сообщите мне об их личных особенностях.
Говорила ли она саркастически? Он был еще более раздосадован.
– У них нет никаких особенностей. Это просто милые люди, которые должны чувствовать себя здесь, как дома.
– Значит, только хозяйка дома будет здесь чужая, – глаза Ванессы вспыхнули.
Губерт взглянул на нее, пораженный. Таким тоном она с ним еще никогда не говорила! Он чувствовал себя смущенным – он хорошо помнил, что сам во время медового месяца определил ей такую роль. Хотел ли он и теперь, чтобы она оставалась чужой, теперь, когда, посмей он только взглянуть в лицо своим настоящим чувствам, он держал бы ее в объятиях, прижав к своей груди…
Он отвернулся к окну в ту минуту, когда Ральф Донгерфилд входил в комнату. Его приход был с облегчением встречен обоими. При виде его лицо Ванессы просветлело. Он будет ее союзником, ему станет она задавать вопросы о гостях – она была слишком оскорблена, чтобы спрашивать еще что-либо у мужа.
Ральф понял, что здесь пронеслась буря, и благодаря его такту и разговорчивости завтрак прошел благополучно. Сейчас же Губерт оставил их одних.
Печальные глаза Ванессы тронули Ральфа. Она безусловно изменилась за те две недели, что он отсутствовал. Красота ее стала более утонченной – вероятно, она была очень несчастна.
– Дорогая маленькая кузина, расскажите мне все, – сказал он, когда они уселись в греческой ротонде под тенью группы буков.
– Что значит «все»? – спросила она просто.
– Все – это вы. Я вижу перемену в вашем лице. Вы очень изменились – ваши глаза стали трагическими и под ними легли тени, и вы так страшно бледны… Я хотел бы, чтобы вы были счастливы.
– Кузен Ральф! Бывает ли кто-нибудь счастлив на этом свете? Когда я была еще девочкой и жила за границей, я познакомилась с различными религиями. Папа не желал, чтобы я присоединялась к одной определенной, и я знала обо всех. И мне кажется, все они учат, что здесь, на земле, нет такой вещи, как счастье, а только страдания и жертвы.
– Конечно, счастье существует, вы не должны говорить таким образом, иногда даже страдание дает нам счастье.
Она смотрела на голубой простор перед ними, и Ральф подумал, что никогда не видел ничего более прекрасного, чем ее профиль, совершенные классические линии ее головы и высокой стройной шеи. И снова он удивился Губерту. Пришло время, когда он должен внушить ему некоторые мысли.
– Ванесса, простите меня, если я дерзок… Чувствуете ли вы действительно неприязнь к Губерту? Когда я вошел, вы оба выглядели такими рассерженными. Он самый близкий из оставшихся у меня людей, и я чувствую, что вы не разглядели в нем настоящего человека…
Инстинкт подсказал Ванессе, что она не должна ни с кем, даже с Ральфом, рассуждать о своем муже, поэтому она сказала только:
– Я полагаю, наш брак – обычный брак по расчету, мне кажется, мы делаем то, что можем, – ведь мы совершенно не знаем друг друга.
– Вы способны на большую любовь.
– Любовь? Она пугает меня. Не будем больше говорить об этом. Расскажите мне о гостях, которые будут, чтобы я не наделала ошибок.
Ральф понял, что она больше ничего о себе не скажет, и помогал ей, как только мог, в течение всего дня, пока стали прибывать первые партии гостей. Между ними была и Алиса Линкольнвуд – свежая и прекрасно одетая.
Она была слишком хорошо воспитана, чтобы не быть вполне приветливой с Ванессой. Ральф наблюдал вооруженный нейтралитет, установившийся между обеими женщинами. Это развлекло бы его, если бы он не заботился о счастье Ванессы. Губерт также наблюдал за ними. Как мог он выносить Алису или какую бы то ни было другую женщину? Никто из всех, кого он знал прежде, не выдерживал сравнения с этим обворожительным созданием – его женой. Но он еще не изжил свою злобу на всю эту историю, а Ванесса не проявляла в отношении его и тени симпатии. Если он даже сделает первый шаг – вполне вероятно, что она обрежет его и унизит, а он не хотел подвергнуть себя такой опасности. Все устроится само собой – так он полагал и не принимал никакого решения. Но вид и у него был очень печальный.
За обедом Губерт сидел по правую руку Алисы и казался таким далеким, что она почувствовала себя страшно раздраженной.
Ванесса изо всех сил старалась не следить за ними. Цветы мешали ей видеть Губерта, но она могла наблюдать за выражением заинтересованности на лице герцогини; раз или два она поймала ее взгляд, полный значения, и яростная ревность с новой силой разгорелась в ней. Ее выручала только привычка владеть собой, привитая строгим воспитанием. Мало женщин ее возраста могли бы вынести такое напряжение с таким внешним спокойствием, как это удавалось Ванессе.
Один только Ральф видел, что она страдает.
– Она даже слишком хороша, – сказала его соседка за столом, – но у нее очень таинственный вид. Так и кажется, что какая-то трагедия должна произойти у нее в жизни, иначе она не была бы полна такого драматического интереса, ведь такая редкость – искреннее чувство в нашей обыденной жизни.
Во время обеда середину зала освободили от мебели. Музыканты, игравшие в продолжение обеда нежные мелодии, теперь начали волнующий степ, и Губерт с герцогиней открыли бал. Алиса, сохраняя полное достоинство, старалась быть особенно увлекательной. Она в совершенстве владела искусством одеваться, а честолюбивое желание превосходить всех окружающих было очень сильно у этой богатой вдовы-герцогини! В течение всей своей жизни она привыкла к поклонению.
Щеки Ванессы стали пунцовыми, страсть и ревность почти лишили ее самообладания. Чарльз Ланглей подошел к ней, и первый раз в жизни она улыбнулась с расчетом. С полным безразличием принимала она прежде выражение его горячего восхищения. И сейчас он почувствовал себя на седьмом небе от счастья и стал нашептывать ей слова восхищения, когда они поравнялись с другой парой.
Губерт заметил это и бессознательно так дернул свою партнершу, что она удивленно вскрикнула:
– Губерт!
Он спросил:
– Это я плохо танцую или вы?
– Конечно, не я! Вы даже толкнули меня!
– С вашего разрешения, сядем, пожалуйста.
Они вышли на террасу через большую стеклянную дверь.
Ванесса почувствовала, что не может больше сделать ни шагу. Чарльз Ланглей говорил ей теперь, что она слишком прекрасна, чтобы ею пренебрегали, что он просто обожает ее.
– Зачем вы говорите мне это? – спросила она, почти не сознавая, что говорит, так как все ее внимание было занято Губертом.
Безразличие ее тона укололо его.
– Потому что я люблю вас, а ваш муж, подобно всем другим, просто слепец.
– Мистер Ланглей, как вы смеете так говорить со мной?
Значит, все замечают, как Губерт обращается с нею!
Чарльз Ланглей только крепче прижал ее к себе, и она почувствовала себя униженной.
Теперь, продолжая танцевать, она сохраняла высокомерное молчание. Ее взгляд не отрывался от стеклянной двери, ведущей на террасу, через которую ей был виден клочок платья герцогини.
Они, должно быть, стояли как раз за дверью. Губерт, вероятно, шептал ей на ухо те же слова, которые только что выслушала она сама, но ведь какая огромная разница – говорить самому или только слушать!
У самого ее уха прозвучал голос Чарльза Ланглея, шепчущего ей:
– Но если дружище Губерт такой олух, почему вы не хотите разрешить мне сделать вас счастливой?
Наверное, будет умнее обратить это в шутку вместо того, чтобы подымать историю, поэтому она презрительно рассмеялась и высокомерно оборвала его:
– Что за смешные вещи вы говорите, как можете вы сделать меня счастливой!
– Очень легко, если вы не будете всегда так одергивать меня!
Ванесса снова засмеялась, но в ее чудесных глазах было страдание.
– И что же вы для этого сделаете?
Чарльз смотрел на нее взглядом, полным страсти. Губерт сделал шаг к двери и видел все это. Слепая ярость охватила его.
– Мне кажется, ваша жена не чувствует огорчения от вашего отсутствия, – с легкой насмешкой промолвила Алиса.
Она тоже подвинулась. Он с яростью посмотрел на герцогиню и, проводив ее обратно в зал, оставил возле Ральфа, а сам направился к той паре и остановил их, когда они проходили мимо.
– Я полагаю, в этой комнате слишком жарко для вас, Ванесса: вы выглядите уставшей, пойдемте.
Чарльз Ланглей потрепал его по спине с циничной фамильярностью.
– Мой старый, добрый Губерт, как вы заботливы! – и присоединился к группе возле герцогини и Ральфа.
Ванесса захватила с собой в зал китайскую шаль, подаренную отцом. Она лежала на диване, и Ванесса, взяв ее, накинула на плечи. Затем Губерт почти насильно повел жену на террасу.
Несколько других пар прогуливалось здесь, поэтому он потащил ее дальше, к ротонде, за группу лавровых кустов. Здесь он остановился и гневно взглянул ей в лицо.
– Как смеете вы так смотреть на Чарльза и позволять ему так смотреть на вас? Ваше поведение самого дурного тона!
Его голос был полон убийственного презрения – так часто звучит голос ревности. И это пробудило в Ванессе дух Монтаньяни.
– И вы смеете осуждать меня?
– Потому что, к несчастью, вы являетесь для света моей женой.
Она издала какой-то невнятный звук – не то вздох, не то рыдание. Это был голос глубокого страдания.
Этот стон поразил Губерта, но он был слишком рассержен, чтобы сознавать, как сильно заставляет ее страдать, – напротив, ему доставляло почти удовольствие, что он может это сделать.
Человек, притаившийся в кустах, услышал этот звук, хотя и находился недостаточно близко, чтобы расслышать слова. Его безумные глаза блеснули в темноте. Губерт и Ванесса стояли в лунном свете, и он мог различить яркие цвета шали Ванессы.
– Что говорил вам Чарльз? – продолжал свирепо Губерт. – Я должен знать, я настаиваю на этом!
– А если я отказываюсь отвечать вам?
– Вы обязаны меня слушаться, – он грубо схватил ее за кисти рук, – я вправе знать!
Ванесса презрительно рассмеялась. Значит, права принадлежат только одной стороне?
– Я с таким же правом могу спросить у вас, что вы говорили герцогине!
Он почувствовал себя уязвленным – в нем закипело негодование ко всякому, кто вмешивается в его дела, и он не мог согласиться с участием в них Ванессы.
– В моей семье не привыкли, чтобы графини Сент-Остель через два месяца после свадьбы позволяли посторонним мужчинам на глазах у всех ухаживать за собой!
Ванесса вся загорелась.
– Почему же вы женились на мне, если я вам так не подхожу?
Он горько рассмеялся.
– Как будто вы не знаете, почему я женился на вас!
– Нет, я часто задумывалась над этим.
Он пристально посмотрел на нее, удивление на мгновение охладило его ярость, затем образ Чарльза Ланглея, склонившегося к ней, вытеснил из его сознания все остальное, и в нем снова закипел гнев.
– Я приказываю вам сказать мне, что говорил вам Чарльз Ланглей! Конечно, что он в вас влюблен?
Ванесса молчала. Губерт все еще держал ее за руки, он сжал их – она вскрикнула.
– Вы мне делаете больно!..
Он бросил ее руки.
– Говорил ли он, что любит вас?
Она безразлично пожала плечами.
– И вы позволили говорить вам это… Как вы смели!
Ванесса невесело рассмеялась.
– Он сказал мне также, что я прекрасна, а мною так пренебрегают.
Ее голос звучал вызывающе…
Гнев Губерта еще более возрос. Она одержала над ним верх.
Значит, посторонние замечают, что он пренебрегает ею: он сам навлек это на себя.
– Я не стерплю, чтобы мужчина говорил вам, что он вас любит – слышите вы это! Но Чарльз не посмел бы так вести себя, если бы вы не подали ему надежды. Вы единственно виновны в этом!
– Конечно.
– И что вы мне ответите – сочувствуете вы мне?
Она посмотрела на него гневно, и при лунном свете он мог видеть, что лицо ее стало совсем белым.
– Едва ли все ваше поведение, унижающее меня, нуждается в моем сочувствии.
Они пристально смотрели друг другу в лицо, и вспыхнувшая злоба делала все шире пропасть, разделяющую их. Ванесса продолжала:
– Ваши друзья вчера назвали меня дочерью ростовщика. Вы пренебрегли мною и унижаете меня, а теперь еще делаете унизительные сравнения между мной и вашей семьей… Я не желаю больше переносить все это!
Она повернулась, с высоко поднятой головой быстро пошла к дому и, пройдя столовую, вбежала по лестнице в свою комнату. Здесь она бросилась в кресло и сжала руки.
Как он ее презирает, если считает даже, что она не умеет поддержать честь его семьи!
Отчего она не прогнала Чарльза Ланглея вместо того, чтобы просто не отвечать ему, – какой-то демон несчастий преследует ее и ставит в ложное положение.
Но почему все-таки Губерт женился на ней? Знает ли это ее отец? Что-то некрасивое связано с ее браком, и она – несчастная марионетка во всем этом. Ее волнение усилилось, ей стало плохо, она почти лишилась чувств.
После ухода Ванессы Губерт остался стоять, как будто остолбенев. Водоворот мыслей и чувств переполнял его, но главным из них было то, что она не знает причины, заставившей его жениться на ней. Ванесса не покупала себе графского титула! Она ни в чем не виновата – она орудие в руках своего отца. Он был страшно несправедлив по отношению к ней. Неудивительно, что она его ненавидит и прислушивается к словам Чарльза! Он пошел по направлению к дому, его гнев остыл, оставалось только смешанное чувство беспокойства и запутанности. Губерт старался установить свою точку зрения. Войдя в зал, он наткнулся на Ральфа.
– Где Ванесса? Вы не видели ее, Ральф?
– Нет, я удивляюсь, что с ней – она сегодня выглядит ужасно бледной, Губерт; надеюсь, она не больна…
Дружище Ральф был просто глупцом – она бледна потому, что ненавидит его, Губерта, и это тем ужаснее, что он наконец знает, что любит ее. Он гнусно обращался с ней, если она невинная жертва, а не соучастница планов своего отца.
Губерт посмотрел на Ральфа как на пустое место и отошел.
Они связаны друг с другом, и, может быть, со временем он заставит ее думать иначе. Явившаяся вдруг мысль утешила его – ведь она принадлежит ему и не может уйти от него.
В это время герцогиня обратилась к нему:
– Губерт, отчего вы так уставились в пространство? Говорят, что бывают лунные удары – теперь я думаю, что это действительно верно. Очнитесь и пойдемте танцевать.
Он машинально обнял ее за талию, и они закружились. В это время Ванесса, придя в себя и приняв спокойный вид, спускалась по большой лестнице, чтобы продолжать играть свою роль хозяйки дома.
