Текст книги "Любовь слепа"
Автор книги: Элеонора Глин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)
ГЛАВА VIII
Выражение лица Вениамина Леви совершенно ясно показало зятю, что он очень хорошо понял все, что делалось в его душе. Лорд был уязвлен – возмутительно и абсурдно, что они так хорошо понимают друг друга. Губерт вооружился: он продолжал разговаривать с Алисой, проявляя при этом, может быть, несколько больший интерес, чем испытывал на самом деле, – он был смущен.
И вдруг что-то заставило его сказать авторитетным тоном: «Я думаю, вы устали, Ванесса, я отвезу вас домой».
Восхитительный трепет пронизал молодую женщину. Впервые ее муж употребил по отношению к ней тон властелина… Ее первым побуждением было повиноваться, но затем нечто чисто женское, присущее ее полу, заставило молодую женщину занять оборонительную позицию. Она сделала вид, что не слышит, всецело заинтересованная старым дядей. Это раздразнило Губерта – он повторил свои слова с еще более ясным оттенком приказания в голосе.
Ванесса не была актрисой – она не могла больше разыгрывать безразличие и, повернувшись, стала прощаться со своей сдержанной грациозной манерой, которая так нравилась леди Гармпшир.
Герцогиня смотрела вслед удаляющейся паре, и Ральф Донгерфилд решил про себя, что он должен, если сможет, предотвратить неприятности, которые, как он чувствовал, назревают в будущем. У парадной двери лакей расстелил перед Ванессой красный ковер до самого автомобиля: начинался дождь. Губерт помог ей сесть в машину. Когда они тронулись, Ванесса неожиданно увидела мрачные, полные страсти глаза Оскара Изаксона, который стоял среди нескольких человек, собравшихся поглазеть на входящих и выходящих гостей. Она вздрогнула и инстинктивно придвинулась к Губерту. Он обернулся и тоже заметил зловещее лицо старшего клерка.
– Это, кажется, клерк вашего отца? – спросил он. – Странная птица.
– Его вид всегда пугает меня, – робко проговорила Ванесса. – Он похож на безумного, но папа говорит, что он совершенно нормален и заслуживает полного доверия.
Губерт знал, что означает взгляд этого человека – дикое восхищение, и он с презрительной интонацией сказал ей об этом.
Ванесса встрепенулась – вся гордость Монтаньяни и классовые предрассудки восстали в ней: «слуга восхищается мною!». Затем она пришла в себя и вспомнила о христианском смирении, милосердии и об остальных хороших вещах, которым ее учили.
Губерт тихонько рассмеялся. Она была восхитительно хороша, и в ней было гораздо больше характера, чем он мог предполагать. Внезапно он почувствовал интерес к возможностям, которые хранила эта натура. Впервые близость Ванессы начинала волновать его. От нее распространялся слабый аромат красных роз, хотя ее букет был из белых роз. В нем воскресли воспоминания…
– У вас замечательные духи, – сказал он.
– Отец привез мне их из Болгарии; это натуральный запах роз, эссенция в таких причудливых металлических коробочках, наглухо запечатанных. Одной из них хватает на годы.
Губерт подумал, что аромат очень подходит к ней, как и чистота розы. Но тут же рассердился на самого себя; он понял, что начинает чувствовать интерес к этой молодой женщине, которую имеет все основания презирать, которая заставила его упрекать себя. Вся эта история была ему навязана, и он не даст никаким чувствам овладеть им. Однако прежде чем они остановились у подъезда своего дома на улице Сент-Джемс, он заметил, что борется с желанием схватить ее в свои объятия.
Ванесса не могла заснуть, очутившись в своей роскошной прохладной кровати. Что-то новое вошло в ее жизнь, что именно, она не знала. Губерт в холле сказал ей ледяное «покойной ночи», и она должна была бы чувствовать себя подавленной, но вовсе не чувствовала… Она протянула в темноту руку и сказала громко: «Я люблю тебя». Затем, застыдившись, спрятала лицо в подушки. Потому что брак ведь это только форма, и знатные люди должны сдерживать свои чувства.
Губерт же отправился в Тарф-клуб, так как не хотел оставаться наедине со своими мыслями.
В течение следующих дней они встречались только за едой, затем Губерта снова вызвали в Уэльс на совещание по поводу его рудников, и он отсутствовал целую неделю.
За это время Ральф Донгерфилд познакомился ближе с его молодой женой. Ванесса тотчас же привязалась к нему. Его спокойствие и терпимость, его милые карие глаза привлекали ее. Он был единственным человеком во всем этом новом для нее мире, который казался близким, который понимал ее и с которым она не чувствовала себя настороже. Однажды после полудня они сидели в парке, вдали от толпы гуляющих, и она, сама того не сознавая, нарисовала Ральфу полную картину своей девической жизни, протекавшей за каменной стеной, вдали от всякой действительности.
– Когда вы в первый раз увидели Губерта? – спросил ее Ральф. – Он принадлежит к тем мужчинам, на которых девушки сразу обращают внимание.
Ванесса очаровательно покраснела.
– В опере на «Мадам Батерфляй», и на следующий день папа сказал мне, что он просит моей руки.
Ральф отшатнулся. Значит, его подозрения верны… Она не принимала участия в сделке. И, очевидно, испытывает к Губерту романтическое чувство, краснея так по-старомодному.
– Вероятно, это тяжело для молодой девушки повиноваться во всем своим родителям, – продолжал он, – но я не думаю, чтоб было так уж трудно быть женой Губерта, – и он сочувственно улыбнулся ей.
Ванесса не была глупа. Она быстро взглянула на него – две недели жизни в свете сильно расширили круг ее понимания. Она наконец стала подозревать, что ее брак не похож на другие. Она ловко перевела разговор на другую тему, а Ральф был слишком деликатен, чтобы настаивать. Они заговорили о музыке, о книгах и о любимой ею Флоренции. И Ральфу показалось, что он перенесся на пять столетий назад и что Ванесса была знатной флорентийской дамой, которую он обожал. Очевидно, она никогда еще не жила в настоящем… Он увидел вульгарность и пошлость людей, которые окружали его – эта дочь ростовщика была аристократичнее и благороднее всех, кого он встречал в своей жизни. В конце концов они заговорили о Монтаньяни – это были флорентинцы, переехавшие впоследствии в Рим.
– Они не признавали больше моей матери, потому что она вышла за папу. Не глупо ли с их стороны? Ведь папа такой замечательный человек, – простодушно сказала Ванесса.
Так вот откуда происходила в ней эта патрицианская гордость. Молодая девушка была чудо, а Губерт – самый слепой дурак в мире. Но Ральф слишком хорошо знал своего кузена, чтобы вообразить, что он сможет прямо говорить с ним о его жене, – все должно быть предоставлено воле Божьей, он же постарается сделать, что возможно.
Ральф не знал точно, как далеко зашла связь Губерта с Алисой Линкольнвуд, Губерт никогда не говорил о женщинах… У него было тяжелое чувство, что их отношения могли быть серьезны. В таком случае, считает ли Губерт, что навязанный ему ненавистный брак должен служить препятствием для продолжения романа? Такое положение не сулило в будущем ничего хорошего.
«Если Ванесса его любит, а он из-за Алисы заставляет ее страдать, она этого долго не вынесет, – сказал он себе решительно. – Она горда, как Люцифер, и страстна, как итальянка».
ГЛАВА IX
Любовь не нуждается во многих днях, чтобы развиться, у таких натур, как Ванесса. Прежде чем наступила середина июля, ее любовь к Губерту выросла до размеров всепоглощающей страсти, и если бы не суровая выдержка, привитая ей в юности, даже огромная прирожденная гордость не помогла бы ей сохранить самообладание. Он, со своей стороны, тоже крепко держал себя в руках с той ночи приема при дворе и намеренно никогда не разрешал себе смотреть на Ванессу и задумываться над эмоциями, которые она в нем вызывала. Он сознательно не давал развиться своему чувству к ней. Затем случилось вот что.
У Губерта был дядя епископ, женатый на сестре его матери. Леди Аделиза Карстерс не понимала того, что современные браки требуют двух спален, и не поощряла этой моды. Для Губерта и его жены, которых ожидали во дворце епископа, расположенного рядом с собором в Прансминстере, была приготовлена громадная комната для гостей, времен Елизаветы. После чая, который пили на лужайке сейчас же по приезде, тетя Аделиза со своим обычным замораживающим достоинством повела Ванессу наверх, в ее комнату, переодеться к обеду.
– Уборная Губерта находится здесь, дорогая, – сказала она, указывая на маленькую дверь в дубовой панели, и, покидая комнату, добавила: – Ванная комната расположена в другой нише на противоположной стороне.
Ванесса обомлела. Ей бросилось в глаза лицо Мадлен, которое она могла видеть в зеркале туалета, где расставляла какие-то вещи. Его выражение, которое трудно было бы описать, возбудило в ее госпоже какие-то подозрения и заставило ее резко открыть маленькую дубовую дверь.
В небольшой, в шесть футов, квадратной комнате стоял великолепный комод работы Чипанделя, туалетный стол, умывальник и один жесткий стул той же эпохи. И это было все!
Неожиданное ощущение пронзило Ванессу. Где же будет спать Губерт? Дикий порыв различных чувств заставил ее на мгновенье растеряться. Она так сильно дрожала, что едва могла стоять. Все подавленные эмоции последних шести недель, казалось, разом воскресли. Она почувствовала, как все завертелось перед ней, и опустилась на жесткий стул.
Все в доме епископа делалось со строжайшим соблюдением приличий, и обед начинался ровно в восемь часов. Летом в восемь часов! При ярком свете солнца!
– Вам приготовлена большая комната для гостей, Губерт, – позвала его тетка, когда он поднимался по лестнице. Думая о другом, он кивнул и открыл дверь, не постучав, – и сделал шаг назад: на него смотрели испуганные глаза Ванессы, удивленной его вторжением. Она сидела здесь в легком прозрачном капоте, а Мадлен застегивала завязки ее серебряных туфель.
– Прошу извинить меня!
В одну секунду он понял все… Конечно! Эти восхитительные старомодные родственники устроили все самым глупым и неудобным образом. Он хорошо знал расположение дома. И, стараясь не смотреть на Ванессу, немедленно спасся бегством в маленькую уборную, где его уже ждал Гардинг, поднявшийся туда снизу по крутой каменной винтовой лестнице. Лукавое лицо лакея, подобно лицу Мадлен, выражало смущение хорошо воспитанного человека. Губерт почувствовал странное возбуждение и беспокойство, но усилием воли справился с ними. Одевшись и спускаясь из каморки по крутой лестнице, он громко рассмеялся. Где же, черт возьми, он проведет эту ночь?
Два розовых пятна горели во время обеда на щеках Ванессы. Губерт мог видеть ее между стоящими на столе высокими цветами. Кровь стремительно текла по его жилам, но чем возбужденнее он себя чувствовал, тем крепче становилась его воля. Он не поддастся больше слабости! Достаточно с него одного позорного воспоминания.
Чопорная благочестивая атмосфера дома действовала на Ванессу. Внешне ее манеры стали такими же сдержанными и холодными, как манеры окружающих, но под наружным спокойствием скрывалось сильнейшее волнение.
Так проходил этот вечер, и ровно в одиннадцать часов – почтенный и приличный час для отхода ко сну – Ванесса, вся трепеща, лежала в огромной пуховой четырехместной кровати.
Губерт посреди разговора со своим дядей и другими достойными гостями неожиданно рассмеялся вслух от весьма легкой благочестивой остроты. Его положение становилось чересчур забавным. Выдержит ли он характер? Или…
Он подумал о том, какой неожиданностью явились бы для этих мирных людей его мысли, если бы они их узнали, и снова рассмеялся, епископ тоже расхохотался с довольным видом.
Конечно, Ванесса не спала, когда услышала, что кто-то вошел в уборную. Если ее сердце сильно билось в ночь свадьбы, то теперь оно буквально готово было выскочить из груди.
Губерт сел на жесткий стул и опять рассмеялся, затем выругался почти вслух. Можно терпеть неудобства ради спорта или на войне, но в мирное время он был избалованным человеком, а чипанделевский стул был очень жестким. Около часа он вертелся сюда и туда, выкуривая несметное количество папирос, затем часы пробили час.
Голова Ванессы горела, а руки и ноги стали холодными как лед… В широко открытое окно врывались смутные шорохи жаркой летней ночи; затем ей показалось, что она слышит шум дождя.
У Губерта ныло все тело. Из-за мебели не стоило даже пытаться улечься на полу – незанятого места оставалось слишком мало – его рост равнялся шести футам. Он опять чуть не выругался вслух, затем накинул халат и спустился вниз по винтовой лестнице. Он знал, что отсюда был выход прямо в сад, но когда он подошел к низенькой двери и, открыв старый тугой запор, выглянул наружу, его лицо стало мокрым от дождя. Его охватило бешенство. Положение было и смешным, и отвратительно беспокойным. Почему должен он покоряться всему этому?
На цыпочках, словно вор, крался Губерт по каменному коридору. Он решил достать книгу для чтения из шкафа, стоящего в верхнем холле. Это было старое издание по вопросу о ловле форели. Ему пришла мысль устроиться в гостиной на одном из диванов – он чувствовал себя совершенно измученным, но понимал, что когда рано утром девушка войдет сюда, чтобы поднять шторы, и увидит его спящим здесь, пойдут бесконечные разговоры… Поистине ужасны эти старомодные обычаи, и как некультурно со стороны его тетки ставить его в такое идиотское положение!
Губерт не знал, где находятся электрические выключатели, и, идя ощупью через темный холл и вверх по лестнице, он представлял, где найти книгу, – на полке, возле комнаты для гостей.
Однако шум, который он произвел, разбудил епископа, и тот, с ночным колпаком на голове и со свечой в руке, храбро вышел из своей спальни посмотреть, не собирается ли ночной вор нарушить покой его дома!
Губерт как раз добрался до книжной полки, когда дядя наскочил на него.
– Господь с тобою! – воскликнул старик. – Ничего не случилось с Ванессой, я надеюсь? – его ласковое лицо сделалось озабоченным.
– Нет, дядя, я искал здесь э… книгу.
Изумление на лице дяди еще больше взбесило племянника. Очевидно было, что он не может вернуться в свою уборную по черной лестнице. Конечно, от него ждут, чтобы он обычным образом, через дверь, вошел в комнату своей жены. Старый джентльмен ждал, пока Губерт найдет книгу: он не любил, чтобы нарушали их порядок, и злился, что его разбудили из-за такого пустяка. Что за идея читать среди ночи? Да, все сильно изменилось со времен его молодости.
Губерт был в отчаянии. Может быть, если он тихонько откроет дверь, Ванесса не услышит, и он сможет незаметно пробраться в свою уборную.
– Покойной ночи, дядя! Мне жаль, что я вас разбудил.
Затем он осторожно открыл дверь и скрылся за нею. Здесь пахло жимолостью от большой мокрой ветки, смотревшей прямо в окно. Губерт чувствовал сильную усталость. Как хорошо было бы лечь сейчас в большую удобную кровать, которую он заметил, когда проходил здесь перед обедом, и вытянуться на просторе хотя бы часок… Уборная была тесной и душной. Он двинулся вперед, но не видел ничего в темноте.
Ванесса лежала, дрожа, как пойманный дрозд. Очевидно, это ночной вор! Она слышала шепот в холле. Он, наверно, хочет здесь спрятаться. Но какое-то чувство подсказало ей, что это Губерт. Зачем он пришел сюда?..
Ванессе казалось, что он должен слышать, как колотится ее сердце.
Тут Губерт споткнулся о рабочий столик – гордость тетушки – и Ванесса вскочила в испуге.
– Я ужасно сожалею, что разбудил вас, – проговорил он. – Зажгите, пожалуйста, свет…
Несмотря на дождь, здесь было очень тепло и самый воздух, казалось, затаился в ожидании…
Губерт замер в восхищении от представившейся ему картины. Прекрасные глаза Ванессы, испуганные и темные, обведенные легкими голубыми тенями, ее лицо цвета гардении, прелестный рот, напоминающий по форме лук амура и алый, как покрытая росой гвоздика… Он мог разглядеть ее изящный молодой стан сквозь облегавшую его прозрачную одежду…
Губерт почувствовал прилив неистовой страсти – ведь она была его женой! Но бессмысленная, жестокая гордость победила. Он молча повернулся и прошел в свою уборную, плотно закрыв за собою дверь…
Ванесса упала на подушки, обливаясь горючими слезами.
ГЛАВА X
Предполагалось, что все гости будут присутствовать в церкви на воскресной службе. Вся компания отправилась через зеленую лужайку в монастырь к собору и заняла здесь скамью у алтаря. Неуместившимся на скамье пришлось занять места за правым углом. Поэтому случилось так, что Губерт, несколько запоздавший, имел перед глазами свою жену в продолжение всей службы.
В первый раз за все время он был поставлен в необходимость смотреть на нее в течение полутора часов. На ней было легкое летнее платье бледно-лимонного цвета и шляпа, бросавшая тень на ее глаза, но так, что по временам Губерт мог их видеть, и, когда она подняла голову, он заметил, что на ее веках залегли лиловые тени. Не плакала ли она? Он сам не был спокоен…
Он не заснул ни на минуту и чувствовал себя ослабевшим и совершенно выбитым из колеи. Видение этой ночи и воспоминания об уже пережитом преследовали его. Губерт не хотел признаться самому себе, что чувствовал на себе обаяние Ванессы. Он так решительно выкинул из головы все, что касалось ее, что не задумывался больше над тем, причастна ли она к планам своего отца и истории этого брака. Он убедил себя в том, что она все понимала – вот и все! Поэтому он так упорно боролся с собой, со все возрастающим интересом к ней.
Служба продолжалась, и у Губерта появилось желание встретиться с ней глазами. Она, конечно, была дивно хороша. Что за удивительная белая кожа!
Он вспомнил замечание Чарльза Ланглея у дворца, и чувство гнева вновь поднялось в нем.
Какого же, в самом деле, цвета ее глаза? Черные как чернила, казалось ему, и в то же время они имели темно-синий оттенок. А ее ресницы, наверно, были в полдюйма длиной. И тени под ними производят впечатление почти зеленоватых. Они появились совсем недавно, чуть ли не в последнюю неделю. Чем это объяснить? Разве она не счастлива? Но из-за чего? У нее, кажется, нет причины… Ее везде принимают с распростертыми объятиями. Ее, дочь еврея-ростовщика! Да, но и графиню Сент-Остель, его жену!
Чувство печали охватило его в этом месте его размышлений. Да, конечно, она его жена.
Здесь понадобилось употребить усилие, чтобы не поддаться воспоминаниям о некоторых минутах. Затем ему пришла в голову другая мысль. Что, если предположить, что по своей молодости она действовала более или менее под влиянием отца и не была вовсе виновата. Что тогда?
Без сомнения, весь ее облик дышал благородством, этого нельзя отрицать, а выражение маленького лица патрицианки было чистым и невинным… И какие возможности, какие источники страсти скрываются в ее полных, ярких, изящно очерченных губах? На этом месте нить его мыслей еще раз прервалась.
Почему она не взглянет на него? Ванесса, казалось, искренне не подозревала о его присутствии. Она, по-видимому, действительно была верующей и всей душой отдавалась своим молитвам. Что за фарс! Еврейка, молящаяся в соборе!
Существовала в семье Кюрверделей легенда о предке-крестоносце, который привез с собой в Сент-Остель раба-сарацина, и о том, что тот приобрел безграничную власть над своим господином и сохранял ее в течение всей его дальнейшей жизни.
Не является ли Ванесса перевоплощением этого раба? И не подпал ли Губерт, последний в роде, под ее чары, чтобы заплатить какой-то роковой долг?
Неожиданно его синие глаза встретились с глазами Ванессы, похожими на клочки бездонного ночного неба, и новый порыв страсти охватил его. Он чувствовал, что ему все равно, где они находятся, что для него больше не имеет значения, участвовала ли она в составлении против него коварных планов, что ему безразлично, к какому народу она принадлежит и чья она дочь. Он понял, что способен убить каждого, кто осмелился бы только взглянуть на нее.
Ванесса ощутила какую-то напряженность, разлитую в воздухе. Она не могла должным образом произносить свои молитвы. Губерт непреодолимо притягивал ее к себе. Почему он такой странный? Каким он был в их брачную ночь и каким холодным стал с тех пор… Очевидно, он почувствовал к ней отвращение. Но почему?
Что она сделала? Было только одно объяснение – герцогиня Линкольнвуд. Он любит ее! Эту соперницу, женщину с пушистыми светлыми волосами и высокой фигурой. Почему она, Ванесса, была только пяти футов и пяти дюймов росту?..
Конечно, они прежде были любовниками. Теперь в свете Ванесса узнала о таких вещах. Сохраняли ли они и сейчас свою связь? Да, бесспорно, это так. Ее муж – любовник другой женщины!
Губерт снова посмотрел на нее и был изумлен свирепым блеском ее глаз.
«Она женщина с характером, я уверен в этом», – сказал он себе и твердо решил, что не проведет больше такой ночи, полной искушения. Он скажет, что получил важную телеграмму и до обеда уедет в Лондон. Ванесса может приехать на следующий день.
Служба окончилась наконец, и они возвратились обратно во дворец. Вопреки всем принятым решениям Губерт оказался рядом со своей молодой женой.
Она была молчаливой и какой-то далекой, отдавая все свое внимание рассказам декана, который шел по другую сторону от нее. Губерт заметил, что в замечаниях о флорентийской живописи Ванесса обнаруживала глубокое знание предмета. Эти еврейские девушки хорошо образованны!
Какой у нее приятный голос и какая прекрасная речь, без модного сленга, – это так освежающе действует на слух. Холостяк-декан, казалось, был совершенно покорен ею. Старый дурак!
Когда они сели завтракать, Губерт решил, что должен сейчас же объявить о своем отъезде в Лондон, потому что если он проведет здесь, в саду, полном роз, весь этот теплый дремотный день, у него не хватит сил уехать, и он даст событиям поглотить его самого и его волю.
И в то время как тетка говорила с ним на религиозные темы, перемешивая их с житейскими советами, он размышлял о том, что будет, если он останется, – окажет ли Ванесса ему сопротивление? Она должна была набраться мудрости за этот месяц светской жизни в Лондоне, в разгар сезона… Она уже не будет той покорной девочкой, воспоминание о которой хранила его память. Конечно, она его не любит… За что может она его любить? Это прекрасное, уравновешенное, сдержанное создание!
Когда Ванесса услышала его невероятную ложь о вынужденном раннем отъезде, ее тонкие ноздри затрепетали. Губерт это увидел и удивился – какие чувства волновали ее? Была ли она недовольна? Нет, она попросту обрадовалась. Он предпочел бы, чтобы она выразила неудовольствие.
Отправляясь в окруженный высокими буковыми деревьями сад, гости задержались в дверях, чтобы пожелать Губерту счастливого пути. Он подошел к Ванессе, стоявшей среди группы других гостей.
– Завтра утром я отошлю вам обратно машину – вам нужно успеть вовремя на завтрак в итальянское посольство.
Что-то от Монтаньяни заставило ее ответить:
– Благодарю вас, не беспокойтесь, пожалуйста. Мадлен уже телеграфировала, чтобы к девяти часам сюда прибыл мой собственный автомобиль.
Он насмешливо приподнял шляпу и уехал.
Теперь вся храбрость Ванессы разлетелась в прах. Как она выдержит весь день среди совершенно чуждых ей новых родственников? Какое все это тяжелое испытание. Губерт, конечно, будет сегодня обедать вдвоем с Алисой… Как она ее ненавидела! Если бы она могла разорвать в клочки ее светлость, она с удовольствием сделала бы это! Но вместо того она провела невыносимые часы, пока опять ровно в одиннадцать вечера легла в пуховую четырехместную кровать, до конца сохранив внешнее спокойствие и заслужив наилучшее мнение о себе.
После того как утром Ванесса уехала в Лондон, тетя Аделиза объявила снисходительно своему супругу-епископу:
– Жена Губерта очаровательна. В ней нет решительно ничего модного.
А холостяк-декан, чудак и циник, заметил:
– Это Монтаньяни победили в ней Леви, дорогая леди! Но я лично чувствую глубокое уважение к сынам Израиля!
