Текст книги "Ветер моих фантазий (СИ)"
Автор книги: Елена Свительская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Откровения Тени – 1
Где-то на просторах японского интернета. Давно заброшенный блог-дневник, застрявший в архиве – в разделе записей, замороженных за долгим молчанием хозяина.
Инъэй-но Кэйдзи (Откровения Тени)
15-я запись – 10 апреля 2007
Сегодня меня снова били одноклассники. Все как всегда началось из-за ерунды.
Обеденный перерыв. Кто-то ушел в столовку, кто-то – на улицу. Часть девушек сдвинули свои парты вместе, выставили в центр получившегося большого стола коробки с обэнто, булочки и пачки с йогуртом, соком и молоком. Трое парней трепались, выглядывая в окно. Обсуждали главную красавицу школы, видимо, прогуливающуюся под окнами в окружении стайки подруг. Спорили, кто в силах ее соблазнить. Двое ставили деньги, все свои сбережения, третий – свой мотоцикл. Я тихо ел, сдвинув свою парту и стул подальше, с краю, у дальнего окна. Там открывался красивый вид на старую цветущую сакуру.
Я почему-то вспомнил другой год, когда тоже был апрель.
8 апреля на очередной камбуцуэ, День рождения Будды, я тоже выступал с другими детьми. Тогда я был мелким. Тогда я еще верил всему. И буддийским легендам, что Будда родился, когда его мать намеривалась переломить стебель цветка, и синтоистским идеям, что в 8 день 4 лунного месяца Бог полей спускался с гор – и люди встречали его с цветами. В тот год я участвовал в камбуцуэ. Вместе с другими детьми ходил в местный буддийский храм, поливал сладким чаем аматя установленный в нем маленький макет храма с украшенной цветами миниатюрной статуэткой Будды-младенца. Я танцевал вместе с другими детьми, пел с ними, вместе читал ритуальные песни. На мне была яркая одежда, в руках я нес роскошный букет цветов.
Тогда я был счастлив. Тогда я верил всему. Я шел вместе с другими детьми, мы были как одна команда.
Сейчас снова апрель. Но я один. Я смотрю на старую сакуру и радуюсь, что хотя бы она цветет для всех, не разделяя людей. Она дарит свою красоту, не деля нас на плохих и хороших, бедных и богатых. От ее красоты богатыми становимся все мы. Но лишь на краткий миг, пока она цветет. Потом сакуровые лепестки облетают, покрывая землю белым и розовым снегом. Так мы теряем красоту. Ее теряем все мы. В этом мы тоже равны, как и в возможности любоваться цветением. Красота быстротечна. Неуловима…
1 апреля я поступил в 1 класс средней школы. Новая школа, в другом городе – из-за работы отца мы снова были вынуждены переехать. Новые одноклассники все незнакомы. Я надеялся, что хотя бы здесь смогу с кем-нибудь подружиться.
Я ничего не делал. Я не облил случайно томатным соком форму главного драчуна класса, как в младшей школе. Я был вежлив. Исполнителен.
Но никто не хотел дружить со мной.
– Ты слишком громко жуешь! – сказал вдруг один из одноклассников, отвернувшись от окна.
Я так засмотрелся на сакуру, что не сразу услышал его. А услышав, узнав нотки недовольства в его голосе, машинально извинился. Одноклассник медленно подошел ко мне, сгреб за ворот:
– Это мое место! – сказал, – Ты сдвинул свою парту на место моей!
– Только на время перерыва. Пока оно свободно. Пока твоя парта стоит вон там.
Он поднял меня – был сильнее – и швырнул на пол. Я ударился носом, кровь потекла из ободранного локтя. Ушел в туалет, смывать. Когда вернулся, моя парта стояла на моем месте, а на ней черным маркером было написано «Умри!».
Я повернулся и вышел. Хотел подышать воздухом. Мне вдруг показалось, что стало нечем дышать, что задыхаюсь. Это было началом моего конца. Они подумали, что я дал слабину. Я только вечером понял, что в тот раз я должен был остаться. Может быть, даже наорать на него. Показать, что я злой. Быть злым, получить выговор лучше, чем быть слабым. Может, тогда бы меня не тронули?.. В тот момент, когда ушел смывать кровь, они подумали, будто я испугался. Но мне не в первый раз писали «Умри!» на парте – в младшей школе одноклассники часто так развлекались, особенно, в 4 и 5 классах. Если честно, я даже не придал этому особого значения. Ведь сдохнуть мне желали часто, но я все еще был живой, не смотря на проклятия прежних одноклассников. Тут мне стало не по себе от того, что случились мои опасения – ко мне пристали и в новой школе.
Долго выливал себе на голову холодную воду. Когда вернулся, тот парень искал ручку. Редкую, коллекционную, с каким-то супергероем из популярного сейчас анимэ. Даже учителю нажаловался. Учитель велел всем вытрясти содержимое сумок на парты.
Его ручку нашли у меня.
Я не крал ее. Меня подставили. Но я дал слабину – и мне никто не поверил. После школы тот парень и его приятели подкараулили меня за школьными воротами и избили. Мол, чтобы запомнил. Мол, знай свое место.
Почему жизнь так жестока ко мне?.. Я был убийцей в прошлых жизнях?..
Простите, что я ною. Возможно, и у вас хватает трудностей. Может быть, вам еще хуже, чем мне, но я больше не могу держать мои эмоции в себе.
Комментарии:
9:43 вечера – Кагэ: Хреново.
9:46 – Инъэй: Спасибо за сочувствие*^-^*
9:48 – Кагэ: Я тебе не сочувствую. Ты сам виноват. Тебе нельзя было тогда выходить. Надо было дать ему в морду.
9:54 – Инъэй: Просто ты никогда не был в такой ситуации. Страшно, когда неожиданно цепляются.
11:02 – Кагэ: Я был. Меня тоже травили в начальной школе. Я даже хотел спрыгнуть с крыши.
11:03 – Инъэй: И… ты попытался?
11:25 – Кагэ: Я хотел влезть на крышу школы. Но меня грубо схватили за ворот наверху лестницы. Оказывается, отец послал своего человека следить за мной. Он якобы работал учителем. Но он не вмешивался прежде.
Как назло, я единственный сын в семье. Отец тем вечером сказал: «Ты можешь развлекаться, как хочешь, пока молод, но умирать не имеешь права: когда ты станешь взрослым, фирма перейдет к тебе. Жизни тысяч сотрудников уже зависят от тебя. Если ты умрешь, сынки моих помощников перегрызутся за твое место. Пострадают обычные люди, которые верят в наше дело и идут вместе с нами несколько десятков лет. Даже если меньше. Я не позволю, чтобы из-за тебя пострадали»
11:30 – Инъэй: А как же ты?
11:45 – Кагэ: Повторяю, отец сказал: «Ты можешь развлекаться, как хочешь, пока молод, но умирать не имеешь права».
11:47 – Инъэй: Это так жестоко!
11:52 – Кагэ: Не знаю… Он – мой отец. Я родился наследником крупной фирмы. Эти люди, сотрудники, и в правду зависят от нашего руководства. Я не хочу заниматься бизнесом. Но я обязан этим заняться в будущем. Я обязан стать сильным.
В тот вечер отец дал мне денег. Сказал: «Иди – и научись драться. Ты можешь выбрать любое направление: айкидо, кунфу, каратэ, бокс… что угодно! Но ты обязан дать им сдачи, рано или поздно».
Я вначале сильно на него разозлился. Но потом драться пошел. Не ради будущего фирмы. Ради себя. Я вдруг подумал, что хочу дать в морду им всем.
11:53 – Инъэй: Странное совпадение! У меня та же история. Я тоже единственный сын. Единственный наследник. Отец сказал, что в будущем передаст свое дело мне. Что сам выберет мне вуз и специальность, где я буду учиться.
11:56 – Кагэ: Забавное совпадение. Сочувствую.
11:57 – Инъэй: Слушай… мы могли бы быть друзьями? Раз мы похожи?.. Тебя когда-то тоже травили. Ты тоже обязан однажды стать во главе фирмы отца. Ты понимаешь меня так, как никто другой.
11:59 – Инъэй: Кагэ, ответь! Мы… мы могли бы когда-нибудь встретиться вживую?
16-я запись – 12 апреля 2007
Мне грустно. Впервые нашелся человек, который был готов выслушать мое нытье. В первый раз кто-то сказал, что понимает меня. Да, это была просто переписка в интернете. Нет никакой информации обо мне. Нет никакой информации о нем. Я даже не знаю, как он выглядит. Если мой собеседник – парень – он свой пол в профиле не проставил.
Кагэ, мне плевать, парень ты или девушка! Плевать, юноша, ребенок ты или старик!
Почему ты молчишь?! Почему не отвечаешь?..
Ты первый, кто не прошел мимо меня. Первый, кто выслушал меня. Первый, кто попытался меня понять. Первый, кто меня понял.
Ты… ты – мой первый друг, Кагэ! И пока единственный из моих друзей.
Я бы все отдал, только бы смог еще хотя бы немного с тобой поговорить!
Умоляю тебя, вернись, Кагэ!
К этой записи нет комментариев.
Глава 2
Китаец поднялся, отряхнул ободранные с моей помощью черные джинсы. Вздрогнув, обернулся. Увидел выроненную серую папку. Кинулся к ней, наклонился. Выдохнул:
– Ксо! – выпрямился, сжимая свое сокровище, бережно отряхнул, сжал под мышкой, мрачно покосился на меня.
Вернула ему мрачный взгляд. И пошла мимо. Вообще, по честному если, надо бы извиниться, но я не знала китайского языка, да и английский у меня хромал. На обе ноги. Короче, надлежало уйти и не позориться.
Но, пройдя пару шагов, почему-то остановилась. И, поколебавшись сколько-то секунд, все же обернулась. Он стоял, смотря на меня. Взгляд черных глаз, непривычно черных, казалось, зрачки перетекли и заполнили всю радужку, был задумчивым. Потом иностранец повернулся и пошел в другую сторону. На его толстовке сзади была изображена какая-то хищная птица. Эта сильная ядовито смотрящая птица казалась неестественно живой, рельефной… и слишком мощной для его хрупкой фигуры. Парень вдруг остановился, обернулся. И, заметив, что я все еще смотрю на него, как-то ядовито усмехнулся – и ушел. Зубы, кстати, у него были кривые. Два резца как-то выпирали. Короче, не симпатичный. Да и вообще нафиг он мне сдался?
Тем более, что среди наших преподов добрые есть.
А потому пристроившись дальше всех, в последнем ряду за спинами однокурсников и людей с других потоков – лекция была общая, по истории – я открыла тетрадь с конспектами с противоположной стороны и улетела в свою историю.
***
– И что… ты так просто уйдешь?
– А разве меня что-то удерживает? – он все-таки улыбнулся, хотя улыбка его смотрелась как-то странно.
Вроде хамил ей, да грань четкую меж ними проводил, но улыбался как будто печально.
«Нет, наверное, мне просто показалось» – подумала она отчаянно.
Но, впрочем, надежда почти сразу ожила.
– Но ты хранил мой подарок! – проворчала, – Тридцать девять лет!
– Сорок лет, – возразил он невозмутимо.
Девушка нахмурилась, прикусила губу, подсчитывая, потом вдруг просияла:
– Точно! Уже сорок! А ты до сих пор обо мне помнишь! И даже точно помнишь, когда мы встретились! Еще лучше, чем я. И… и ты еще смеешь говорить, что я тебе никто? Что я тебе совсем не нужна?!
– Здесь не место, – сухо сказал он, – Ни к чему нам много говорить. Не время.
– А где будет место… то самое? Когда будет то самое время?
Он усмехнулся, головой качнул:
– Времени того… никогда не будет.
Спиной к ней развернулся, да пошел в другую сторону.
Она за волосы его схватила, цепко. Да пригрозила:
– Не отпущу!
Взглянув на нее сердито, он ноготь указательного пальца правой руки в лезвие преобразовал, толстое, длинное – и срезал прядь, что она держала. И все-таки ушел.
Но наблюдательность была на высоте – из той четверки никто даже крикнуть не успел, никто еще не заметил тот луч, выскользнувший из-за угла, а он приметил.
Метнулся назад, да рванул глупую девку на себя, прижимая к себе, крепко, да уклоняясь от смертельного луча, тускло фиолетового.
– Палят издалека, – прокомментировал сухо, напряженно озираясь.
Но она его не слушала, да и не слышала. Сейчас, прижатая его крепкой рукой к его теплому телу, не слишком мускулистому, но все же сильному, ощущая, как спокойно и размеренно бьется его сердце, эта неудачница вслушивалась в свои ощущения и новые какие-то, и почему-то… почему-то чувствовала себя счастливой…
Мужчина огляделся. Но вроде больше не палили. Уже далеко отлетел тот шебутной соперник, оттуда сложно их достать. Да и у него был шанс его подбить, какой-никакой, а все-таки шанс. И тот хвостатый змееголовый это прекрасно понимал. И предпочел смыться к своим.
Он посмотрел на четверых воинов другого отряда – те внимательно смотрели на них, болтливый даже с завистью – не переставая ее к себе прижимать.
– Значит, из Рамари76 выжили только четверо, – заметил невозмутимо.
– А ты из чьих? – девушка подняла голову, чуть отогнулась сверху, пытаясь заглянуть ему в лицо.
– Спецотряд.
– Один из спецотряда? – голос ее погрустнел, – Все настолько плохо?
Воин-одиночка внимательно посмотрел на нее, их взгляды встретились. Она как-то подозрительно застыла. Вроде волновалась. Вот, он вдруг заметил ее учащенное дыхание и нарушенное, слишком быстрое сердцебиение под мягкой грудью в теле, которое прижимал к себе. И выпустил ее, вспомнив, что это уже лишнее, так как опасность миновала. Но, впрочем, на время.
– Терпимо, – сказал мужчина сухо.
Вновь посмотрел на тех четверых.
– Хорошо, я провожу вас до укрепления, – сказал громко и, повернувшись, ей приказал, – Пошли.
И она радостно пошла за ним. Кажется, ей было все равно куда идти, лишь бы возле нее. И еще эта неудачница умудрилась забыть, что из двух отрядов послов уцелело только пятеро воинов. Нет, в чем-то ей повезло. Выжила. Одна из немногих, выживших в той заварухе.
– Ты из какого отряда? – седеющий мужчина спросил незнакомца, когда эти двое приблизились.
– Спецотряд, – бросил тот сухо.
– Единственный выжил? Или напарники ушли на разведку, проверять другие отряды?
– Спецотряд из дарина, – ответил лишь он, – Много информации просили вам не сообщать. Только поддержать. Да проследить, чтобы ваша экспедиция благополучно вернулась домой.
– Из дарина, значит, – задумчиво сказал командир уцелевших, задумчиво теребя бороду. Единственный из пятерых, кто ее носил, – Из какого-то дарина, значит…
И подумал вдруг растерянно:
«А может, все-таки, и кианин. Из боевых. Но если решили выслать боевых кианинов, то дело плохо. Хотя… уж они-то этим гадам хвосты поотрывают! За всех павших у нас!»
– Как вас звать? – дружелюбно осведомился самый болтливый из воинов чужого отряда, – Она называла вас Кри, но это же неполное ваше имя, верно?
Одинокий боец, из элитного отряда, ответил не сразу, долго думал. Наконец назвался:
– Кри Та Ран.
Вздрогнул уже седеющий.
– Оо, младший брат того самого ученого Кристанрана?
– Младший сводный брат, – неохотно признался тот, – Но, надеюсь, вы не станете любопытствовать о моей матери?
– Нет, конечно, нет, – улыбнулся командир, – Да и не время. Вы посоветуете нам укрыться или возвращаться до нашего корабля?
– Ваш разбит, – невозмутимо сообщил Кри Та Ран, – Но места достаточно на моем.
– А вдруг и его найдут? – ввернулась девушка.
– Помолчи, Лерьерра, пожалуйста.
Вот вроде просто сказал, без угроз. Но она сразу заткнулась. И весь путь до корабля молчала. Болтливый воин с завистью смотрел на статного Кри Та Рана. Нашел, зараза, себе бабу прямо на войне! А у других нет! Но он из спецотряда, с таким лучше не связываться, тем более, из-за баб. Да и дура эта с гонором, к такой так просто не зайдешь, не пригрозишь, не уболтаешь, не купишь. И, вдобавок, она от этого парня без ума. Хреновая выдалась неделька, в общем.
А командир, вроде и смотревший по сторонам, как полагается, однако же приметил и блеск довольный в бабьих глазах и равнодушие со стороны ее знакомого, которого она другом назвала, хотя он ее никем не звал, да произносил полное ее имя.
«Женщина, подавшаяся на войну. Отчаянная. Упрямая. Единственная в этом походе. Ладно, она ему не мила, но мог бы и отдохнуть хоть чуток. Тем более, что она явно не прочь. Но нет же, невозмутимость, поглощенность делом» – думал седеть начавший.
А чуть погодя растерянно призадумался:
«А человек ли брат Кристанрана или все же кианин?..»
Но, впрочем, своих предположений ни с кем не обсуждал, да виду не показал, что что-то подозревает.
В конце-то концов, никто не говорил, что тот Кристанран – чей-то аини. Особого интереса у того не было к кианинам. Да, впрочем, кое-кто поговаривал, что у него есть брат, не полностью родной, по отцу или по дяде, дерзкий и смелый. И братья уже чем-то в годы молодые успели отличиться, оба.
«Тем более, – вздохнув, подумал командир, смотря на останки своего отряда, – Что от одного лишь подозрения, что в дарина кто-то выдал кианина за своего родственника, поднимется жуткий шум. Разборки будут опасные. И сплетников найдут, прикопаются. Лучше мне заткнуться и не вылезать»
Кри Та Ран взгляд этого мужчины на себя внимательный приметил, но виду не подал.
***
Уже засыпая на следующей паре, скользнула рукой по карману безрукавки. И от ужаса даже проснулась.
Блокнота не было! Мой блокнот исчез!
Я и в туалете искала, куда заходила, и в столовой, куда заскочила за Леркой. И, запоздало додумавшись, кинулась на улицу. Но там блокнота не нашла.
Сообщала Лере, добровольно вызвавшейся побыть моей жилеткой, то смс сообщениями, то звонками, все свои срочные животрепещущие новости. Больше они никого не волновали. Ну, может, Лия. Но тот пока куда-то запропастился, на связь не выходил. Странно, он же ж не ярый прогульщик. И вроде работает в другое время. Он-то куда провалился?..
Подруга, глядя на мои мучения, сжалилась. Достала из сумки красивую пухлую тетрадь, мне протянула:
– На, отвлекись. Вкуси новой дозы.
Я робко пошуршала страницами, цветными, с узором из веток и листьев по краям. А их цвет! Мм… такой редкий оттенок, семь тускло зеленого, сероватого даже и желтого… А обложка под старинную книгу, хотя и заметно, что там фото книги старой, обтрепанной, а обложка целая, блестящей пленкой покрыта, нежной, новая… гладкая такая… нежная…
– Вот и слезки пообсохли! – радостно сказала подруга, на меня глядя.
– Просто… такая бумага! Такая красивая! И обложка такая интересная… – я заворожено разглядывала это восхитительное нечто, а лапки уже тянулись покрыть эти странички, хотя бы пару… десятков… лучшим моим почерком, для парадных надписей, медленно выводимых и изящных, да гелевой ручкой… Черной гелевой – она по цвету сюда пойдет, в отличие от синей. Да, гелька тратится до жути быстро, но ею линии получаются в разы изящнее, даже если наспех записываемые. А еще и по такой бумаге! Ммм… ради такой бумаги не грех разориться на коробку запасных стержней от гелевой ручки! Нет, грех ради такой бумаги их не раздобыть! Хотя я в своих черновиках и пишу обычно аки кура лапой, так что их кроме меня никто не расшифрует. И в конспектах – те только Виталик да Валерия научились толковать, за столько-то лет рядом…
– Я тебе купила на Новый год, – призналась подруга, ласково на меня глядя.
– Правда?.. – я подняла на нее глаза, кажется, сиявшие будто солнце, судя по тому, как просветлело ее лицо, лицо милой доброй девушки, которой было дело до всех моих тревог и волнений.
– Но раз уж такое дело… ты можешь забрать этот блокнот сейчас.
– Лерка!!! – радостно взвизгнула я, кидаясь душить ее в объятиях, – Ты моя прелесть!!! – расцеловала ее в обе щеки и снова по кругу, – Любовь моя!!!
На нас, разумеется, косились. И даже однокурсники наши в толпе собравшейся были. И, хоть и шептались они тихо-тихо, клоунов нежданных добровольных от выступления не отвлекая, я примерно предполагала направление их мыслей.
На последней паре я была. Хотя… сложный вопрос, была ли я там или меня там не было? Ибо лапки мои с черной гелькой – Лерунчик, знавшая меня и мои обострения, сваливавшиеся нам на голову нежданными и в неподходящее время, таскала для меня пару ручек… Короче, лапки мои порхали над новенькой, шикарнейшей тетрадью. Вот вроде важнее то, что мы рождаем, но до чего приятно рождать свои истории на красивейшем материале! И с бумагой такое разнообразие! С вордом будет как-то поскучнее…
***
Поблескивали листья деревьев, когда на еще не упавших, еще не высохших каплях дождя играли солнечные лучи. Поблескивали края кристаллов и камней, тонких, разной формы, и разных цветов – кажется, здесь были все существующие – прозрачных, полупрозрачных или совсем матовых, чистых или с вкраплениями разных форм и составом.
Худенькая девочка, сидевшая на земле, обсыпанной разноцветными осколками, прямо голыми коленями к ней, медленно собирала разноцветные камни, складывая их в каком-то беспорядке, и на разном расстоянии друг от друга. Поблескивали крохотные камни и нити, которыми густо была расшита ее светло-зеленая одежда из тусклой материи. Да будто огненными нитями падали на ее плечи и чуть трепетали от прикосновения легкого весеннего ветра ее рыжие волосы, спадавшие чуть ниже лопаток.
Мальчик, проходящий на расстоянии от нее, да равнодушно осматривающийся, замер, недоуменно вглядываясь на полянку, только-только начавшую освобождаться от снега, на деревья, пока еще стоявшие без листьев, темные и светлые, да на рыжую девочку в зеленой одежде, между кучек мелких разноцветных камней, ярким пятном выделявшуюся на фоне черной земли и снега.
Девочка подняла синий, полупрозрачный камень с вкраплениями какого-то вещества, наподобие волос, коротких, золотистых. И положила рядом с бордовым и сочно-зеленым. Потом еще добавила блекло-розовый с другой стороны.
Мальчик перевел взгляд на запястье, сжал и разжал пальцы, да вгляделся в картину маленькой голограммы, появившейся над его ладонью. Нахмурился. Потом, снова став невозмутимым, сжал пальцы. Пошел было дальше. Но вдруг остановился, оглянулся.
Она осторожно выбрала еще один блекло-розовый камень, маленький совсем, да положила рядом с большим. Но, если совсем уж рядом их сложить, то камни по краям друг с другом вообще не совпадали. Уж точно не осколки от единой, но разбившейся какой-то штуковины.
Он бесшумно обошел поляну, по еще сохранившемуся меж деревьев снегу, не оставляя за собой следов. Как, впрочем, и на всем его пути, где под его ногами попадался снег. Шел медленно, вглядываясь в ее движения, да в то, как она тихо выбирает камни: цветов разных, состава разного, степени прозрачности неоднородной, да еще и друг к другу вообще не прилегающие, если раскладывать их в таком порядке.
Девочка продолжала перебирать горки камней, иногда выбирая из них какие-то, подносившая поближе к глазам, рассматривавшая их, положив на ладонь или на свет. И многие возвращала туда, где лежали прежде, а то и вовсе сердито отбрасывала, а складывала рядом с собой немногие. Но по каким принципам она их отбирала, неожиданному зрителю было непонятно.
Так он и ходил вокруг поляны, точнее, почти у самой ее границы – сама-то она была неправильной формы – не приминая ногами снега, изредка лишь придерживающийся стволов. Ходил, ходил… вглядывался в ее движения, кусочки разных пород, которые она по непонятным каким-то критериям или отбирала, или выкидывала. Смотрел, смотрел…
Потом уже, не выдержав, ступил бесшумно на поляну, не оставляя следов ни на редких сгустках снега, подтаявшего на солнце, ни на влажных местах на земле, ни на сухих. Прошел к ней – она и этого не заметила – и встал за ее спиной. Беззвучно принюхался. Долго принюхивался к лежавшим камням и кристаллам. Разной формы, но примерно одинаковой толщины вырезанным, пластинками. И снова ничего не понял. Что, впрочем, на его лице не отобразилось: ни гневом, ни растерянностью.
Когда она, вздохнув тяжко, загребла в ладони пригоршню камней и поднесла их к глазам, пристально разглядывая, он подался к ней, наклонился почти вплотную, принюхиваясь. Куски разных видов веществ почти не пахли. Но, кажется, не в этом было дело.
Его волосы, длинные, черные, отливавшие синим – упали вокруг ее лица. Скоси она немного взгляд – и заметила бы их, таких непохожих на ее, темных, да еще и взявшихся неведомо откуда.
***
И дома свое сокровище не нашла. Нигде не нашла. А там были наброски моих идей для двух новых книг! Обидно! Но блокнот исчез также внезапно, как и тот подросток-художник семь лет назад…
Самое обидное, когда теряешь тексты. То, во что столько сил, чувств и ночей бессонных вложено, столько просыпано своих выходных. Почти так же обидно, как когда ты их обрезаешь, скажем, потому что дернуло участвовать в сетевых конкурсах рассказов, а там ограниченный объем.
Кто знает, каково это, уместить целую историю в 12 кб текста? На три-четыре вордовских листа, даже если 12 шрифтом. И чтоб она еще и была яркая, вызывающая какие-то эмоции у читающих ее! И как будто с каждым предложением ножом срезаешь со своего тела кусок себя. Больно, страшно, не хочется. Нет, со временем чуть спокойнее уже начинаешь относиться к моменту редакции – поначалу будто от себя самого отрезаешь, с мукой.
Но терять свои тексты, файлы, записки, черновики – еще больнее. Словно друга потерял. Словно у тебя умер кто-то. А повторить точно также, как оно родилось на вдохновении – безумно сложно. До слез обидно.
Два дня проревела. Так, уже по дороге домой и дома. Что в вузе-то к людям приставать – им пофиг. Они сами не пишут, да и редко кто что делает своими руками. Они не знают, каково это – потерять то, что сам сделал. Не ценят. Вот просто вещи рвутся, ломаются – и их выкидывают. Но как больно, если это было то, во что ты вложил свою душу, над чем часами сидел, заботливо подгоняя деталь к детали, да забывая обо всем, сорвавшись на полете вдохновения… Ведь каждый творец в свое творение, словно в своего ребенка, вкладывает какую-то частичку себя или даже кусочек своей души!
Там такой красивый отрывок был, в моем блокноте! Мальчик и девочка в каком-то странном городе у витража. Как они смотрели на свет, который проходил сквозь витраж, красивый… смотрели на разноцветные лучи… И как-то эдак все тогда в жизни того мальчишки раскрасилось. Вся жизнь раскрасилась новыми цветами… И этот миг, когда он увидел тот витраж, он не забудет никогда. Жизнь, когда кто-то вдруг показал ему новую грань мира, очень-очень красивую. Когда он не ждал. Какую он больше нигде никогда не видел. Ту, которая врезалась в его память, четко и ярко… тайное, драгоценное его воспоминание…
Когда пишу, то почти не думаю, какими словами передать то и это. Я вижу картину внутри меня, яркую или смутную, не перед глазами, а то ли где-то в голове, то ли просто где-то внутри меня – и пытаюсь дать ей вытечь наружу, на бумагу, записывая ручкой, или через стук по клавиатуре, на экран. Я чувствую эмоции персонажей, будто мои. Я помню основную линию, идею сюжета. Я знаю главную идею книги – и из нее вытекает основная линия сюжета. Хотя порою импровизирую, от нее отступая – и уже в процессе рождаются новые линии и герои, незапланированные, да и основная линия может вдруг изогнуться.
Напишу – и выдохну радостно. Пересчитаю, сколько страниц прибавилось. В следующий заход я просто вычитываю текст. И тогда у меня волосы дыбом встают. Потому что когда я его только пишу, мне не до грамотности. Там опечаток много. Но отдохнув, отключившись отчасти от переживаний героев, я уже вижу текст.
Я не запоминаю почти, какими словами пересказываю мои картины. Только лишь отдельные фразы, которые изредка заранее записываю, так как придумались вдруг не вовремя, когда в другом месте и чем-то другим вроде занята, но подходят к текущей книге, нравятся. Записываю, чтоб не забыть. Но в целом фраз не запоминаю.
Особенно гладко они складываются, когда меня сносит на потоке вдохновения. Вот когда вдохновения немного или нет вообще, как-то с трудом все эти буквы в слова и фразы складываются. И не так красиво.
И текст потерять – это потерять эти фразы, эти кружева слов, эту музыку мыслей, это уже сложившееся гармоничное нечто, целую картину. Это больно. Это очень грустно.
Хотя, конечно, со мной еще остается та картина, которая родилась внутри меня или пришла ко мне откуда-то извне. Осколок от целой картины. Набросок, что ли. Силуэт. Мечта… но это только частичка истории. Основа. Да, у меня есть идея, есть карандаши… Но картина цельная готовая уже потеряна. И это больно. Хотя со мной и остается какой-то ее осколок…
И то, что рождается потом, то, что я пытаюсь восстанавливать – уже не то, другое, как будто даже чужое местами.
Как… как скажем полюбить фиалку, конкретную. А она в твое отсутствие высохла или вымерзла, если, скажем, дело было зимой, ты приходишь – и почти ничего нет. Может, успеешь лист спасти или взять ее родственнику, дождаться, покуда из сохранившихся в земле корней – если они сохранились – вырастет новый росток. И это тоже будет фиалка, но уже не та. Не та самая любимая. Другая…
Спасибо любимому миру, тому, в который я убегала в последние месяцы – он снова раскрыл мне свои уютные и дружелюбные объятия, помогая раствориться в нем и забыть о моем горе…
