Текст книги "Северные волки (СИ)"

Автор книги: Елена Гуйда

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

И все же не смогли они сдвинуться с места, пока море не скрыло маленькую лодку. Пока не проглотило остатки славы великого воина Ивара Дана.

ГЛАВА 18. Режущий волны

Море. Величественное и прекрасное. Бескрайнее и опасное. Оно может отдать свои дары, спасти от голодной смерти. А может разгневаться. Забрать в свое холодное чрево, высосать жизнь и выбросить, как мелкую щепку на берег. Бертрада знала море разным. Жестоким. Забравшим у нее отца. И щедрым. Всегда готовым поделиться с ней своим богатством. Она знала его злым. Ревущим, как голодный зверь. Когда казалось, что морские чудовища, описанные Гессой, вот-вот выйдут на берег. И ласковым, как домашняя кошка, что ластится к ногам. Но всегда оно заставляло ее чувствовать себя маленькой, слабой. Щепкой, что качается на его волнах.

Но сегодня все было иначе.

Гесса рассказывала, что корабли северян подобны морским чудовищам, живущим на дне и служащим старику Ньерду.

Берта усмехнулась, проведя пальцами по резной оскаленной голове дракона. Если морские чудовища столь же прекрасны, то она не против с ними встретиться. Никогда в жизни не приходилось видеть подобного.

Режущий Волны. Так его звали северяне. Он и правда разрезал их, как раскаленный нож – масло. И даже скрип снастей и гул ветра, натягивающего полосатый сине-красный парус, казался дивной музыкой.

Берту восхищало все. От низких бортов с множеством обитых кожей щитов, до черного ворона, раскинувшего крылья на флаге. От соленого ветра, бросающего холодные брызги в лицо. До яркого солнца. Хотелось распустить волосы, сплетенные по совету Снорри на норэжский лад, раскинуть руки. Взлететь навстречу ветру, подобно чайке. Она хотела смеяться и в то же время забывала дышать.

– Нравится? – вернул ее к реальности Хальвдан.

Берта смутилась, не зная, куда деть глаза. Эти два дня она не представляла чего ожидать от хмурого, как грозовая туча, Хальвдана. Боялась, как бы в смерти воина не обвинили ее. И в то же время не отходила от Снорри, взявшегося ее опекать с еще большим рвением. Хоть это была хрупкая защита. Вряд ли он бы осмелился сказать хоть слово, если бы было решено, что Берта должна разделить судьбу Мари. Она не видела, как проходят похороны у северных волков. Слишком слаба была вчера. Но слышала, как молилась за упокой души несчастной Мари тетушка Маргрэта.

Бертраде было жаль красивую молодую девушку. Но думалось о другом. О том, как жесток, оказывается, Господь, если позволил ей пережить подобное...

– Ты злишься на меня из-за той рабыни? – снова заговорил Хальвдан, как оказалось все еще ждавший ее ответа.

– Расскажи о нем, – попросила Берта, снова касаясь головы дракона и пропуская мимо ушей неприятный вопрос.

Хевдинг улыбнулся и обвел корабль и команду таким взглядом...

Так, наверное, ее отец смотрел на мать. Взгляд, будто в мире нет ничего ценней. Теплый, ласковый. Казалось, что он любил Режущего Волны. Не как корабль, а как живое существо.

– Можно сказать, что мне его подарили сами боги. Давно, еще в первом моем походе. У меня тогда не было ни корабля, ни своей команды. Только место у весла. Да и то в середине. Ульрик до последнего не верил, что я вообще отправлюсь в тот поход. Но боги рассудили иначе. В том походе я не только выжил, но и получил его, – сказал Хальвдан, погладив резную голову на носу, и Берта быстро убрала руку. -С тех пор я и ношу прозвище Любимец Богов. А он несет меня по владениям Ньерда и оберегает от сетей великанши Ран. Он дал мне хирд, богатства и... -Хальвдан умолк, словно прикусил чуть было не сорвавшиеся с языка слова. Те, что Берте говорить не хотелось. Хоть все равно рано или поздно она узнает, но не сейчас. И, гладя куда-то, где небо смешивалось с морем, продолжил. – На его палубу до сего дня не ступала нога женщины.

– Ты ни разу не брал рабынь в походах?

– Рабыни это другое. Я говорю о вольных женщинах, Берта.

– Не значит ли это, что я вольная женщина? Хальвдан кивнул.

– Ты моя гостья. Я бы не посмел осквернить богов, назвав тебя рабыней.

– И это значит, что я могу уйти? – растерянно спросила Берта. – Могла и раньше? Мужчина задумчиво побарабанил пальцами по борту.

– Можешь, если захочешь. Но сначала поможешь мне, в этом походе.

Берта стиснула борт корабля так, словно палуба вот-вот грозилась уйти из-под ее ног

– Если и мне достанется часть добычи, – сказала она, едва сдерживая волнение и кусая губы, страшась собственной наглости.

Она не решилась посмотреть на Хальвдана. Иначе увидела бы, как удивленно изогнулась его бровь, прежде чем он расхохотался. Да так, что все команда, что сейчас занималась – кто чем, доверившись попутному ветру, повернула к ним головы.

– Наверное, слова Бьерна о том, что в тебе течет кровь Норэгр, не такая уж бессмыслица, – сказал он отсмеявшись. – Я подумаю над твоими словами.

Берта едва смогла сдержать улыбку. Но не возможная часть добычи ее обрадовала. Теперь, наконец, она понимала свое место на этом драконе. И оно было не рядом со связанными по рукам и ногам рабынями.

– А теперь ты... Скажи мне, Берта, что так напугало тебя тогда, когда убили Ивара? Вся радость развеялась, как пепел по ветру, стоило снова вспомнить о той, что ходила в тумане. Бертрада с радостью бы промолчала. Но стоило только увидеть, как блеснули сталью глаза, цвета хорошо промерзшего льда – стало ясно, что ей это не удастся.

– Сложно сказать. Гесса звала ее той, что ходит в тумане. Женщина. Страшная женщина. Одна половина ее лица синяя, вторая – белая...

– Ты видела Хель? – спросил Хальвдан, схватив ее за плечи так, что Берта вскрикнула от боли. – Ты якшаешься с великаншей?

Лицо хевдинга было так близко, что можно было разглядеть каждую морщинку исказившую его. Ярость полыхающую в его глазах. Гневно раздутые ноздри...

– Я не якшаюсь с Хель, – ответила Берта, чувствуя, как по щеке скользнула слеза незаслуженной обиды. – Я боюсь ее.

Понять, поверил ли Хальвдан ей, было невозможно. Но хватка его ослабла. А после он и вовсе отпустил ее, отвернувшись.

– Не стой на носу, Берта. Это не лучшее место для тебя.

Ей не нужно было повторять дважды. Девушка резко развернулась и пошла в самый хвост. Туда, где стоял у руля кормчий Бьерн и сидели связанные Маргрэта и Лиз.

Но, уже подойдя к ним, она замешкалась, не совсем понимая, куда ей деваться.

– Берта, – тихо позвала ее Лиз, разрешив тем самым ее сомнения.

Девушка подошла к двум, сжавшимся женщинам и села, скрестив перед собой ноги.

– Берта, – заговорила Лиз. – Я хочу тебя попросить... Ты знаешь речь северян...

– И ты хочешь, чтобы я научила и тебя, – закончила за нее Берта, радуясь, что может занять голову чем-то более стоящим. И когда Лиз кивнула, добавила. – С радостью.

Она не видела, как в это время хитро улыбнулся кормчий. Ни как настороженно поглядывал Эрик, заявивший единственное право на рабыню. Ни злорадное выражение лица Ульва. Или обеспокоенное Снорри. Ни улетевшего к золотому престолу Хельги. И уж тем более ей не удалось бы увидеть, задумчивое и даже чуть виноватое лицо Хальвдана. Да и никто не видел.

И только не замеченный никем ворон, севший на верхушку мачты, видел все. Сегодня он принесет веселые вести отцу богов.

ГЛАВА 19. Улыбка Фрейи

Как бы ласково ни было море, и как бы ни был добр Эгир к морякам, все же к вечеру они ступили на берег.

Ночевать лучше на твердой земле. У костра, черпая из казана горячее варево. Тем более если день грядущий обещает быть не из легких.

Застыли, глядя в ночь, часовые. Уснули уставшие воины, что день ворочали веслом. Затихли даже вечные духи, прячущиеся в лесных чащах, скалистых берегах и морских волнах.

И только Берта, словно неупокоенная душа, сидела на берегу, вглядываясь в темное небо, по которому, словно жемчуг, рассыпались яркие звезды. Шум прибоя, казалось должен был убаюкивать утомленную непривычно долгим плаваньем и изучением языка с Лиз Бертраду. Ан нет.

– Не спится? – села рядом Лиз. И дождавшись едва заметного кивка, добавила: – И мне.

– Думаю, как бы сложилась моя жизнь, не приди в деревню северные волки. Чтобы стало со мной? Вальдом и Грэтой...

Лиз тяжело вздохнула.

– Не лучше моей. Ты знаешь, я ненавидела Мартина. За то, что он сделал с моим мужем. Со мной... – она помолчала, поджав губы, силясь совладать со слезами, что всегда появлялись на глазах, стоило ей вспомнить о погибшем. – И ты знаешь, мне ни капельки его не жаль.

– А других?

– Других... Берта, я натерпелась за свой короткий век больше, чем каждому из них было отмеряно на всю жизнь. И что? Единственной, кто был ко мне добр, оказалась старуха Гесса. Ведьма, которой приписывали связь с самим дьяволом. Так что теперь я должна чувствовать по-твоему?

Берта не ответила. Наверное, сейчас Лиз говорила о том, о чем она задумывалась и сама. Стоят ли те, кому было плевать на их судьбу, чтобы их жалели? Отец Оливер сказал бы, что несомненно – да. Жрец Хельги – только посмеялся бы. Старуха Гесса, будь жива, велела бы выбросить из головы всякие глупости. А мама... сложно сказать, что бы сказала она. Но наверное, что-то подобное тому, что и святой отец.

– И ты не боишься северян?

– Было бы глупо – не бояться. Они совсем не такие, как мы. Но мужчины не очень отличаются. Хоть фракийцы, хоть норэжцы. И порой руки, что всю жизнь держали оружие, гораздо нежнее тех, что знали только рыбацкую сеть или лопату, – она помолчала немного и продолжила. – Мне хоть как не уйти от своей судьбы. Так почему бы не сделать ее терпимей. Эрик не делит меня с другими воинами. Так что моя участь позавидней той, что постигла бедняжку Мари. А сам он...

Берта кивнула.

В словах Лиз была изрядная доля истины. Во всех.

– Спой Берта, – попросила Лиз. – Как тогда в лесу.

– Я думала, меня никто не слышал, – смутилась Берта. – Иначе бы... Это не лучшая затея.

– Брось. Даже лесные нимфы завидуют твоему голосу, – улыбнулась она. – Спой! Бертрада никогда не пела, если были слушатели. Только Гесса порой просила ее петь, и учила песен, что переняла у сынов Норэгр. Да знала она их всего две, может три. И вряд ли они бы понравились Лиз. И все же...

– Позволь тишине говорить... В безмолвии я нашёл дорогу вглубь...

...к тому, что прорастает и тропу покрывает.

Язык молчания раскрывает старые дорожки, для тех, кто ищет мощь Альгиза.

У Берты и правда был красивый голос. Сильный, низкий, глубокий, словно он поднимался с самого дна ее души. Таким голосом не споешь Рождественский гимн. Скорее – древнее заклятие. Слова легко вплетались в чуждый мотив, растекались над морем, смешивались шумом ветра в ветвях. И песня, и та, кто ее пел, становилась словно продолжением, полноправной частью мира. Наделенной силой и властью, которой покорялись даже боги.

Северяне всегда чтили тех, кому удалось испить из чаши меда, который сам Один, что обернувшись орлом, бежав от соскучившейся по мужской ласке Гуннлед, вынес из скалы, где его прятал Суттунг.

– Ветер движется вперёд, вперёд. Шепчет в деревьях. Разрывает меня.

Я сам поднимаюсь. Путь проясняется, тишина говорит.

Призываю тебя...

Выводил голос, словно поднявшегося из морских глубин морского духа, заманивающего в сети Ран неосторожных мужей.

Берте уже было все равно. Как всегда, когда она позволяла себе петь. Не существовало больше ни боли, ни сомнений. Защитная руна Альгиз отсекла все. Не было ни воинов, что, как зачарованные, прислушивались к песне, и не надеясь услышать ее в далеких землях. Ни даже застывшей Лиз. Только песня. Древняя песня, которой ее научила старуха Гесса.

– ...к тому, что прорастает и тропу покрывает.

Ворон летает в небе кружа,

в лесу гостит старый мудрец. – пропела Берта последние слова песни. Но казалось, что и море и ветер все еще поют ее, унося к небесам.

– О чем эта песня? – спросила Лиз, когда обрела способность говорить. Берта пожала плечами.

– Это песня о том, кто ищет защиты, – ответил за нее Хальвдан на фракийском. – О том, кому ведом путь между мирами.

Лиз подскочила, словно ее ужалили, и пробормотав что-то невнятное, поспешила вернуться туда, где спала не смотря ни на что Маргрэта. Или просто, чтобы убраться подальше от предводителя северян. А может, понимала, что ей здесь не место сейчас?

– Откуда ты знаешь ее? – спросил Хальвдан, опустившись на то место, где только что сидела Лиз.

Бетра опустила лицо, смущаясь его взгляда.

– Гесса научила, – ответила она, гладя на серый песок под ногами. Хальвдан нахмурился на миг.

– Та старуха... Это была Гесса Колдунья? – спросил он.

– Если верить словам Хельги, то – да.

– Даже и не думал, что она еще жива, – хмыкнул он.

– Была.

На время повисла тишина. Словно у обоих закончились слова.

– Она была больше дочерью Норэгр, чем Фракии, – сказала Берта, сама не понимая зачем это говорит – Всю свою жизнь она ждала, что северные волки вернуться за ней. Жаль, что дождалась тогда, когда... Бертрада умолкла. В носу предательски защипало.

– Не горюй об ушедших, Берта, – сказал Хальвдан, убрав за ухо упавшую на ее лицо прядь.

И от этого незатейливого жеста Берта смутилась еще больше. Но не того, что он видел ее слезы, а того, как неожиданно приятно было его прикосновение. Никогда она раньше не думала, что от прикосновения мужчины может становиться так неспокойно. Словно в груди вместо сердца поселилась маленькая весенняя птичка, трепыхающаяся и норовящая вырваться наружу. Она думала, что они так же мерзки, как и облапивания Мартина, когда он застал ее одну в сарае. Но нет. Бывает от одного прикосновения по телу пробегают сотни мелких мурашек.

– Иди спать, Берта. Завтра будет трудный день. И все что она могла – только кивнуть.

Вскочила, словно распрямившаяся тетива, и быстрым шагом направилась к своему месту. Даже не глядя, как потемнели глаза Хальвдана. Как, словно мальчишка, улыбнулся он ей вслед...

И только Хельги жрец знал, что сама Фрейя смотрела недавно на пару, сидящую у кромки моря. Видел, как улыбнулась великая богиня юной вельве и великому воину, связав их тем самым самыми сладкими узами, что знали когда-либо люди.

ГЛАВА 20. Распятый Храм

Pater noster, qui ts in caelis...

Взлетали ровным пчелиным гулом под деревянные своды храма слова вечерней молитвы.

Время, когда святой отец Оливер снова и снова просил прощения у Господа. Время, когда он день за днем просил простить грехи его, как свершенные, так и грядущие.

Люди слабы духом своим. Порочны и подвержены соблазнам. Грешны. Даже святые отцы, посвятившие себя служению Господу нашему Иисусу. День за днем, месяц за месяцем, год за годом, каждую вечерню он посвящал тому, что просил Его простить свершенное. И наделся, что милость его достаточно велика, чтобы он мог спать спокойно. Хоть одну ночь. Хоть одну единственную ночь, за все эти годы.

Давно, еще когда Эдвульф был молод... сколько тогда ему было? Пятнадцать? Шестнадцать? А впрочем, важно ли это сейчас, спустя столько десятилетий? Его, как и многих других из его деревни на окраине графства Утрехт, соседствующего с Фрюльи, постигла участь, которую оплакивают матери и которой гордятся отцы. Он стал солдатом. Воином. Как гордился кожаной броней и ржавой сталью, что выдали ему в оружейной графа Утхерда. Мечтал о подвигах, любви женщин. Богатстве. А потом была война. Нет, не такая, когда войско идет под королевскими знаменами. Другая. Мелкие стычки на границе. Вырезанные деревни. Порушенные жизни. Грязь и скверна. И никакой доблести. Никакой славы. Забывались имена павших, а на их места приходили такие же безымянные. Голод и болезни толкали солдат на самые жуткие преступления против законов божьих... Тогда он и решился. Бежал. От страха пасть и быть так же забытым, как многие другие. От мерзости, что окружала их небольшой отряд. И ему даже удалось. Не вышло одного – сбежать от совести.

Графство Фрюльи приняло его не многим лучше, чем приняло бы родное. Много дней он топил чувство вины в забористом самогоне, а по ночам кричал от ужаса, убегая от тех невинных душ, что пали от его руки. А на утро все начиналось снова. Пока однажды в вонючей канаве не нашел его бродячий монах... Тот день он никогда не забудет. Даже на смертном одре он будет помнить глаза, полные мудрости и смирения.

– Ты тратишь свою жизнь, убегая от прошлого день за днем. Вместо того, чтобы покаяться и искупить свои грехи, – сказал он тогда и ушел.

А Эдвульф смотрел, как становиться маленькой серой мошкой сухонька фигура, медленно движущаяся на восход.

Тогда он и решился. Пришел в небольшой тогда еще Храм. Обитель святого Бенедикта. Он хотел просто креститься, а вышло...

Нет,отец не жалел о своем выборе. Он страшился того, что могло бы быть с ним, не встреться ему святой паломник.

И все же ужасы прошлого не желали отпускать его. Каждую ночь они приходили снова и снова. Сколько бы он ни молился, сколько не ставил бы свечей. А потому он всецело отдал себя помощи тем, кто в ней и правда нуждался. Помогал, чем мог. Наставлял на путь истинный. Постился и молился. Но и это помогало мало.

И тогда он в ежедневную молитву добавил новые строки.

– И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим. Или избавь нас от боли, что терзает души наши, – просил он Господа.

Но то ли Господь оставался глух, то ли Оливер не искупил и сотой доли своих грехов, но все оставалось, как прежде.

Amen, – закончилась вечерняя молитва.

Но Оливер не спешил подниматься вместе с остальными. И пусть его колени, стершиеся до крови, и покрывшиеся мозолями, нестерпимо болели от холода каменного пола, он не спешил покинуть молельню и отправиться в свою келью.

– Сын мой, тебе следует отдохнуть. Этот день ты трудился. Не терзай свое тело слишком сильно, дабы и завтра ты мог послужить Господу нашему в трудах своих, -обратился к нему настоятель Бенедикт.

– Да настоятель, – послушно поднялся с колен Оливер, – Доброй ночи! – и, шаркая почти истоптанными сандалиями, направился к выходу.

Он всегда был немногословен. Говорил ровно столько, чтобы его не сочли немым. Но был один человек, с которым он мог говорить часами.Бертрада.

Милое дитя, запутавшееся и несчастное. Сколько бед и испытаний Господь отмерял сиротке, знал только он сам. И все же Оливер верил, что и она сможет найти свой путь. Может в обители святой Магдалены? Или...

Эту мысль ему додумать не удалось. Дверь распахнулась всего в шаге от него. Резкий толчок в грудь и уже немолодой монах рухнул навзничь на каменный пол, больно приложившись головой. И хорошо. Потому как все те ужасы, что происходили позже, казались просто одним из его кошмарных снов. То как упал настоятель, заливая собственной кровью, хлынувшей из словно второй рот вскрытого горла. Как истошно кричали обитатели монастыря во дворе. Как падали на пол чаши для подношений и кубки для причастия. Все это было сном. Жутким сном, от которого не останется и следа, стоит ему открыть глаза. Жуткий кошмар, преследующий его годами и обретший новую форму. Новое подобие. Жутких зверей, посланных Господом во искупление грехов человеческих. Демонов, вышедших из Преисподней...

– Отец Оливер. Отец Оливер, вы слышите меня? Слышите?

Этот голос. Он узнал его. Может потому, что Берта была последней, о ком он думал перед нападением. А может, придумал. Хотел, чтобы это был она.

Холодные пальцы сжали подбородок с такой силой, что казалось, могли бы вывернуть челюсть. Повернули голову. Карие огромные, как у оленицы, глаза смотрели на него. Глаза Бертрады. И не ее. Кто-то другой завладел ее голосом, ее телом.

– Демон. Ведьма. Изыди. Господь защитит меня от тебя, исчадье ада!

Он выкрикнул эти слова, едва обретя способность говорить. И демоница отпрянула. Отскочила, словно обожглась. Словно испугалась мольбы, с которой Оливер обратился к всевышнему, превозмогая жуткую боль в сломанных ребрах.

– Защити нас Господи, – повторял он. – Избави нас от мучений.

Все неистовей молился. Особенно, когда подошел еще один демон. Еще одно дьявольское отродье, измазанное в невинной крови... Он спросил что-то у того, что притворялся Бертрадой.

Она посмотрела на молящегося отца Оливера с такой невыносимой тоской, что казалось, взвыла бы, помоги это хоть чем. Но не поможет. И с этим нужно жить. «Ты никогда не сможешь стать своей в мире, где каркают эти полудохлые вороны!» – говорила Гесса.

И сейчас, глядя с каким ужасом в глазах смотрит на нее отец Оливер, она отчетливо поняла, что никогда не сможет жить здесь. Не просто нормально. Но даже так, как жила раньше. И пусть все, что творилось вокруг, вызывало у нее ужас, пусть весь Храм заволокло туманом и от холода стучали зубы. Пусть... Но она до сего дня и на долю не чувствовала никогда себя более своей. Выходя в распахнутые двери молельни, Берта не стала оглядываться. Она никогда не сможет убивать, но смерть больше не казалась ей такой пугающей. Больше всего ее страшило то, что на нее снова будут смотреть так. Со смесью ужаса и отвращения.

– Эрик, – схватила она за руку входящего под своды обители святого Бенедикта. -Не убивай, пожалуйста, того человека, – попросила она, сама не узнавая собственный голос.

– Это того, что воет на полу? – заглянул он внутрь. – Зачем он тебе?

– Просто сделай, как я прошу. Хочу поговорить с ним, когда успокоится. И легко соскочив со ступенек, пошла прочь.

Мимо разжигающихся костров, где калили железо, желая допросить случайно выживших и выведать – где спрятано церковное серебро. Мимо опустошающих кувшины с монастырским вином веселых воинов. Мимо бьющихся в предсмертных конвульсиях овец, которым судьба стать ужином сегодня. И мимо настороженно поглядывающего на нее Хельги.

И не было ей дела до того, что Снорри снова как тень шел позади. И до того, как хмурился Хальвдан, пробуя вино из монастырских погребов. И даже до того, как кричали монахи, прося пощады у язычников и милости у Бога. Не будет милости. Он так же жесток, как и боги северян. Только прячется за маской милосердия. Он отворачивается от таких, как Берта. Кому и правда нужна была его защита и милость. И ласкает тех, кому и так досталось все. Он играет людьми, словно ребенок деревянными игрушками. А если сломается... Не беда. Будет другая.

И если ему нет дела до нее, то и она не станет больше мучиться совестью. Еще этим утром Берта, стоя на носу корабля, терзалась из-за того, чему не смогла бы помешать. И уже совсем не так она восхищалась кораблем, что словно морской змей проскальзывал между острыми скалами, что наводили ужас на моряков. Чертова расщелина. Так звалось место, по которому рискнул пройти Хальвдан. И ему это удалось.

Берта помнила, с каким ужасом смотрела на скалы Маргрэта, как бормотала, сложив руки в молитвенном жесте, слова святого писания Лиз. Берта и сама была не далека от того, чтобы обратиться к Нему...

Но права была старуха Гесса, сами морские чудовища несут на своих спинах корабли северян. А может это Бьерн, лучший кормчий в подлунном мире, способен вывести корабль даже из туманов Хелльхейма. Да что там – из самого Нифльхейма... И все же Бертрада не могла найти себе места. Ее мучило знание того, что должно было произойти.

– Фракийка, – обратился к ней Ульв, едва они ступили на скалистый берег. – Готова ли ты к тому, что увидишь?

Нет, его не волновали чувства Берты. Просто наслаждался ее душевными терзаниями. А потому есть ли смысл отвечать ему? Она и не стала. Промолчала. Да и что говорить?

И все же она была не готова. Не хотела видеть, как падают, словно подкошенные деревья, монахи. И единственное, что еще могла – помочь отцу Оливеру. Но и это принесло больше боли, чем облегчения.

– Славная добыча! – не скрывая восторга, сказал Снорри. – С такими богатствами, я смогу взять себе жену, которую захочу сам. Не хуже, чем Инглин Олафсдоттир. Берта рассеянно кивнула.

– Не знаю как ты, вельва, а я голоден, как проснувшийся по весне медведь.

– Да, – кивнула она. – Идем.

И как бы ей не хотелось сейчас оказаться подальше от всего, что творилось в еще вчера богатом монастыре, пришлось вернуться.

Теперь это ее новая жизнь. Жизнь, в которой ее будут вести сильные боги северных воинов, а не лицемерный милостивый Бог. Так какой же смысл прятаться от своей судьбы?

ГЛАВА 21. Прощанье с Богом

– Ты не передумала? – с сомнением оглядывая комнатку, скорее похожую на гроб, спросил Снорри.

– Я останусь здесь, – жестко сказала Берта, усаживаясь на кровать. Снорри поморщился, но говорить больше ничего не стал.

Там, во дворе храма, сейчас полным ходом шел пир. Завтра соберут серебряный урожай и отнесут его на корабль. А сегодня будут восхвалять богов и поднимать чаши с вином в их честь. И хорошо подвыпившие мужчины станут горланить похабные песни, которых никогда не слышали своды этого монастыря. Но Берте не хотелось сейчас быть там.

– Где отец Оливер? – спросила она, тем самым удивив Снорри. – Старик, которого я просила не убивать, – пояснила она, заметив его замешательство.

– Во дворе.

И Берта, резко поднявшись, вышла из кельи.

Огонь костров рассеивал ночную тьму. Его свет плясал по выглаженному до блеска шарканьем монашеских сандалий камню двора. Танцевал между тенями монастырского сада.

Взрывы хохота перемежались истошным криком монахов. А воздух, напоенный сладким запахом цветов и вечерней влагой, становился тяжелее от примеси вони горящей плоти.

Берта решительно подошла к Оливеру, сжавшемуся под одним из деревьев. Его руки и ноги были связаны, а голова бессильно упала на грудь. И только губы продолжали бормотать слова святого писания.

Бертрада села рядом, поджав колени и уткнувшись в них подбородком. И пусть глаза ее смотрели сейчас на пир северных волков, душой она была не здесь. Ее мучило другое. И за помощью она пришла к тому, у кого вряд ли имела право ее просить. Потому и не решалась начать разговор.

– Эти исчадья ада посягнули на святое, – с такой злостью сказал святой отец, что Берта вздрогнула. – Господь покарает их.

Девушка усмехнулась.

– А как же «простим врагов наших», отче? Разве не о всепрощении и доброте вы столько лет твердили мне.

– Пришедший с мечом...

– Да-да. Я помню. Не стоит читать проповеди теперь. Ваш бог не может ничего сделать. Он не защитил жителей моей деревни. Верных своих слуг. Он слаб, отче.

– Его сила не в этом. Его сила в смирении. Он посылает нам несчастья, чтобы испытать крепость веры нашей.

Берта рассмеялась.

– В таком случае он проиграл. По крайней мере, для меня. Я устала смиренно терпеть все его удары, – и тут же став серьезной, заговорила о том, зачем пришла.

– Я уйду с ними, святой отец. На север. Не знаю, что ждет меня там, но и жить среди людей, почитающих лицемерного бога, больше не хочу.

– И ты пришла мне сказать об этом?

– Я пришла просить Вас о помощи. Отец Оливер горько усмехнулся.

– Тебе не кажется, что ты просишь не того? Берта спрятала лицо в поджатых коленях.

– Ты стала похожа на этих демонов. Надела их одежду. Заплела волосы, как они. И даже говоришь на их языке. И все же я надеюсь, что твоя заблудшая душа рано или поздно найдет снова дорогу к Богу. Я чувствую, что твоя вера еще не умерла.

– О! Сейчас она как раз бьется в агонии, – усмехнулась Берта, откинувшись на ствол яблони.

Некогда она любила собирать сладкие яблоки под ней. Почивший настоятель не разрешал срывать их с дерева, но не запрещал подбирать с земли. Как по-христиански: «Возьми то, что мне самому не нужно. И благодари за это»

– Одумайся, дитя... – взглянул на нее отец Оливер и Берта отвернулась.

Она не хотела видеть его таким. Несчастным. Связанным. И все же слепо верящего в милость Господа.

– Хватит, – резко оборвала она его и уже более спокойно продолжила. – Я пришла, чтобы просить вас, отче, позаботится о моих брате и сестре. Я не знаю, что ждет меня в землях Норэгр. Не рассчитываю на теплый прием. И вряд ли вообще мне будут рады.

– Зачем тогда решила уйти? Берта поджала губы.

– Такова моя судьба. Теперь я понимаю слова старухи Гессы, о том, что мне так и не найдется места среди христиан. На меня будут коситься и проклинать за спиной. А может и того хуже...

– Она была безумна.

– Ее разум был намного трезвее моего, – вздохнула Берта. – Так я могу рассчитывать на вас?

Оливер неуверенно кивнул.

– Грэта и Вальд в селении у тетушки Лауры. Я вверяю их жизни в ваши руки, и могу только надеяться, что слова ваши не расходятся с делом.

Берта поднялась, не говоря больше ни слова. На душе стало легко, как бывает, когда все решения приняты, а мосты позади пылают

– Берта, ты еще можешь одуматься, – выкрикнул отец Оливер.

Она не оглянулась. Не остановилась. Словно и не услышала его слое.

– Пойдем Снорри, – снова заговорила она на норэжском. – Я хочу поднять чашу во славу богов.

Снорри просиял улыбкой.

– Наконец-то. А то я уже думал, так и будем слоняться, словно призраки по этому мрачному местечку.

Она не оглядывалась на свое прошлое. Больше его не существовало. Если норны сплели ей странную нить жизни, стоит смотреть вперед.

Гомон стих, стоило ей подойти. Она обвела взглядом тех, с кем предстояло провести остаток своей жизни. Короткой она будет или долгой, ведомо только пряхам. И все же Берта не собиралась снова становиться изгоем. Снова слоняться на окраине жизни.

С хитрой улыбкой Бьерн протянул ей серебряную чашу для причастия, полную до краев вина. И Берта приняла, чувствуя, как в крови нарастает радостное чувство. Так бывает только тогда, когда в душе нет сомнений.

– Славься Великий Один, даровавший удачу храбрым воинам, несущих его имя! -выкрикнула она, подняв чашу, в повисшей тишине. – Славься Тор, величайший из воителей, даровавший им силу, перед которой не может устоять ни одна стена...

– Славься Фригг, – добавил Хельги, не скрывая своей радости, – что даже во фракийских землях наделяет своим даром детей Аска и Эмблы.

Берта улыбнулась ему, и осушила чашу до дна.

– Славься! – поднял чашу Хальвдан.

– Слава Одину, – подхватил Эрик.

А за ним нестройным гулом и другие. Снорри, Бьерн и Хельги. И другие, что пришли во Фракию за богатствами или славной смертью. И даже Ульв, с подозрением косящий на непривычно оживленную вельву.

ГЛАВА 22. Песнь валькирии

Хальвдан вместе со всеми собирал в сундуки и мешки награбленное добро.

– Нужно побольше набрать их пойла. После выпитого вчера думал, головы не соберу. Ан-нет, – говорил Эрик, сгружая серебро и камни в мешок, ничуть не заботясь об их сохранности. – Интересно, как там наша вельва? Вчера в нее словно темный альв вселился.

Хальвдан улыбнулся, вспоминая вчерашнее. Как она пила, вместе со всеми, во славу богов. Как разрумянилась, а огромные карие глаза приобрели блеск. Ей шел румянец. И этот огонь в глазах, когда он ловил ее чуть затуманенный вином взгляд. А как она пела... Что-то веселое. Об эльфах, что водят хороводы в лесной чаще и заманивают неосторожных юношей в свой танец. И пусть понимали слова этой песни не многие, но все же никто не смог устоять перед ее чарующим голосом. Он развеивал грусть. И суровые воины улыбались, как дети, слушая, как она поет. Что там! Хальвдан и сам не мог сдержать улыбку. И даже хмурый уже несколько дней Ульв. Что тогда говорить о других?