Текст книги "Иуда (СИ)"

Автор книги: Елена Горелик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Глава 23

1

Помню бой. Кругом крики, стрельба, ржание лошадей, лязг железа. Дикая боль под левой лопаткой и темнота перед глазами. Даже мысль промелькнула: ну, слава Богу, наконец-то… Щас.

– … Похоже, вы решили немного схитрить? Не выйдет, Георгий.

– А вы, когда поняли, что проигрываете спор, решили поменять правила.

– Моя игра – мои правила.

– Нет, дружище, так не пойдёт. Правила либо есть, и они неизменны от старта до финиша, либо их нет вовсе.

– Может, я бы с вами и согласился, но не в этот раз. Арбитра-то в этой игре нет. Я здесь буду решать, кто и куда пойдёт и чем будет заниматься. Ясно?

– Арбитр есть всегда, приятель…

– Ой, да бросьте вы…

– Дослушайте до конца, а потом уже будете умничать. Повторяю: арбитр, причём самый неподкупный из всех возможных, есть всегда. И вам придётся с этим смириться, хотите вы того, или нет… Кстати, а куда вы тогда, на вокзале, дели трость с набалдашником в виде головы пуделя?

– Какая вам разница? – огрызнулся невидимый собеседник. Кругом и правда стояла непроглядная тьма, ни зги не видать, слышится один лишь голос. – Запомните раз и навсегда, Георгий: я не отпускаю тех, кто по собственной воле согласился стать фигурой в моей игре. И я не позволяю им эту игру портить.

– Тогда это уже не игра, а какой-то сквош – перекидывание мячика самому себе, – издевательски заметил я. – Даже Мазепа, и тот со мной согласен. Если это игра, где действуют люди со свободой воли, то извольте эту свободу не ограничивать до картонной фигурки, иначе я не понимаю, какой вообще в том интерес.

– А вы хитрее, чем я думал, – голос собеседника сделался ироничным. – Но не обольщайтесь. В этот раз я точно вас с игрового поля не выпущу.

– А когда выпустите?

– Когда вы сделаете то, чего я от вас добиваюсь.

– Боюсь, я вас разочарую.

– Тогда вы проиграете. Знаете, что бывает с теми, кто мне проигрывает?

– Пешка проиграть не может, проигрывает только шахматист. Давайте определимся: я фигура или игрок?

– Чтоб вас… Набрались у Мазепы иезуитской казуистики, к словам цепляетесь хуже любого воспитанника коллегиума. Хорошо: вы – игрок. Но игра закончится тогда, когда я этого захочу, и не ранее. Это вам, надеюсь, понятно?

– Не вам решать, когда и как завершится эта партия, – спокойно, даже как-то отрешённо ответил я. – И не мне.

– Да пропадите вы пропадом со своими умствованиями. Связался, на свою голову… Можете зарубить себе на носу: так легко вы не уйдёте, я уж постараюсь…

…Это, простите, что сейчас было?

Не ждал я, что мой вокзальный собеседник так внезапно напомнит о себе. Видимо, я хорошо игру испортил, если он счёл нужным влезть самолично. Решать он будет, когда всё закончится… Ну, ну.

Я с огромнейшим трудом чуточку приоткрыл веки. По глазам резанул ярчайший свет, заставивший зажмуриться снова.

– Ваше величество, он приходит в себя, – услышал я незнакомый голос, говоривший по-немецки.

Свет померк, словно его чем-то загородили. Я едва слышно застонал: было и впрямь больно, притом болело и под лопаткой, и в грудине. Видимо, мы с Иваном Степанычем отхватили инфаркт миокарда прямо посреди сражения.

– Ступайте, – надо мной раздался голос, мгновенно узнанный Мазепой: Пётр Алексеевич. – Если понадобятся ваши услуги, я немедля велю вас вызвать.

Видимо, и лекарь, и Пётр знали, что делать, когда у человека «разрыв сердца»: во всяком случае, я не лежал, а почти сидел, подпёртый под спину кучей подушек. А свет, резавший глаза, исходил от банального канделябра на три свечи. И, да, я был не в палатке, а в своей комнате – в полтавской крепости.

– Государь, – мне казалось, что я говорю громко и чётко, но Пётр, видимой как тень на фоне яркого света, склонился ко мне поближе. Наверное, у меня с голосом что-то не так.

– Слава Богу, живой, – с явственной усмешкой проговорил царь. – Обрадую тебя, гетман: швед разбит наголову, и не последняя доля в той виктории за тобою. Спасибо, что гарнизон полтавский в атаку повёл. Спасибо, что братца моего разлюбезного Каролуса в плен взял. За всё спасибо… Токмо кого за то я благодарить повинен?

Это он сказал мне чуть не в самое ухо. И надо сказать, это меня и напугало.

– Гарнизон полтавский, кого же ещё, – ответил я, сделав вид, будто не понял смысла его вопроса. – Их благодари, государь…за верность и службу…Отечеству.

– И отблагодарю, – ответил Пётр. Наконец мои глаза привыкли к свету, и я разглядел его лицо – дико уставшее, осунувшееся, с плохо стёртыми следами пороховой копоти. – И денежно, и чинами награжу, как водится. Павших попы отпоют как полагается, а я за здравие иных персон молитвы возносить стану. Токмо в молитвах сих имя болящего поминать потребно, а как тебя помянёшь, коли я не знаю, кто передо мною?

– О чём ты, государь мой?

– Где Мазепа?

– Здесь он, государь, – я понял, что он не отвяжется и не станет мне верить, пока не откроюсь. – Всё слышит и видит, но сказать или поделать ничего не может… Я не велю…

– А ты кто таков?

– Коли молиться за меня станешь, поминай раба Божьего Георгия, государь…

– Кто же ты, раб Божий Георгий?

– Тот, которому не всё равно…

Похоже, мой ответ его удовлетворил, в какой-то степени даже успокоил.

– Не стану расспросами мучить, Георгий, – сказал он. – За тебя твои дела всё сказали. Едва не помер ты, лекари, почитай, с того света вернули. Отдохни, наберись сил. Ещё две недели я здесь пробуду, далее видно станет, как поступим. Коли надобен буду – зови, приду по первому твоему слову.

Сколько времени прошло с того момента, когда я отключился? Явно немного: Пётр имел такой вид, будто всего пару часов как из боя вышел. Значит, две недели… Для выздоровления после инфаркта маловато, особенно семидесятилетнему дедушке, но хоть поговорить с ним как следует успею.

«Не вздумай ему про меня всё рассказать!» – прошипел мысленный голос Мазепы.

«Именно это и сделаю в самую первую очередь, – едко ответил я. – Наворотил ты тут всякого, а разгребать Петру Алексеичу, так что сдам тебя с потрохами. Другое дело, отвечать за всё хорошее Ивану Мазепе вряд ли придётся: сейчас я рулю, а ты у меня вроде как под арестом».

«Вроде как… Ну, Георгий, попомни мои слова: коли будет случай тебе отомстить, не упущу возможности».

«Нисколько в этом не сомневаюсь… Всё, заткнись. Будем спать и выздоравливать».

Игра, видите ли. Ну, что ж, раз мой знакомец сам признал меня не фигурой, а игроком, значит, я продолжу партию. Пусть арбитр потом рассудит.

2

Лишь через два дня, когда лекари пришли к выводу, что я начал идти на поправку, ко мне стали допускать посетителей.

Первым пришёл и тут же заявил, что не оставил «батьку», мой верный оруженосец – Дацько Незаймай. Визиты нанесли и Скоропадский, и Келин, и Палий. Последнему я доверил гетманскую булаву на хранение. Приходили и «птенцы гнезда Петрова» – в первую очередь Меншиков, Шереметев, прочие офицеры. Зачем-то явился Шафиров, долго расшаркивался, пока до меня, дурака, не дошло: извинялся за «промашку» с Кочубеем. Ведь это его и Головкина, гм, заслуга в том, что Василия привезли ко мне в цепях. Посоветовал впредь не угождать, а истину отыскивать, и на том его визит завершился. И наконец пришёл сам Кочубей, которого знатно подкосила весть о гибели дочери от руки шведов. Ему я сразу сказал, что шведы тут виновны косвенно, а прямые убийцы должны сидеть где-то в крепости под арестом.

– Они в руке государевой, Василь, – сказал я старому товарищу Мазепы. – С Карлом я уже поквитался, ввергнув его в позор плена. А коль Пётр Алексеевич порешит Орлика с Чечелем вздёрнуть, то и свершится над ними справедливость. Заслужили…

Ещё через пару дней я почувствовал себя настолько уверенно, что в самых дипломатичных выражениях составил записочку для Петра – мол, есть о чём поговорить тет-а-тет. Не особенно верилось, что надёжа-государь помнит своё обещание прийти по первому слову, однако он явился буквально через четверть часа. Как раз столько времени требовалось, чтобы мои сердюки доставили ему мою цидулу, и чтобы он добрался до моей комнаты, напоминавшей больничную палату… Теперь я разглядел его куда лучше, чем в прошлый раз. Длинный, как тележная оглобля, в плечах не слишком широк. Странно, что современники говорили о нём как о человеке огромной физической силы: при таких плечах это довольно удивительно. Сейчас на нём был не преображенский офицерский мундир, а кафтан тёмно-голубого цвета с красными отворотами. Видимо, семёновский или драгунский. На ногах тяжёлые ботфорты-«краги», а в портупее болтается офицерская шпага. Дождавшись, когда все, даже вездесущий Дацько, покинут комнату, Пётр Алексеевич пододвинул к моей кровати простой табурет и уселся поближе.

– Ты готов говорить, – совершенно серьёзно сказал он. – А я готов тебя слушать.

– Боюсь, к тому, что ты услышишь от меня, никто не может быть готов, – негромко ответил я.

– А я жизнью битый, – Пётр внезапно улыбнулся и заговорщически подмигнул мне. – Ну, говори, Георгий. А я уж сам решать стану, правду ты сказал, или нет.

– А вдруг солгу? Проверить-то всё равно не сможешь.

– Это я на твоей совести оставлю. Говори.

И я, поддавшись внезапному порыву, выложил ему всё как есть, начиная от разговора на вокзале и заканчивая боем полтавского гарнизона со шведским резервом. Долго рассказывал, не меньше получаса прошло. А Пётр – слушал самым внимательным образом. Ни разу не перебил, ни разу даже мимикой не показал, что не доверяет.

– Вот, значит, как, – сказал он, когда я наконец закруглил рассказ и устало закрыл глаза. – В то, что ты не Мазепа – верю безоговорочно. Ты сейчас совсем иной речью говорил, не так, как у нас заведено, и не по-малороссийски. Слова некие употребил, значения коих я не ведаю… Тяжело было под Мазепиной личиной ходить?

– Не то слово, – наконец, впервые за долгое время, я почувствовал облегчение. – Сам не рад, что связался, но раз уж так вышло… Словом, Кочубей прав был на его счёт. Предал он тебя, причём, уже давно. Надо будет, я бумаги предъявлю. Да и Карл может много интересного порассказать… Если до Орлика ты уже добрался, не пытайся его разговорить. Он – враг. Его к Мазепе приставили следить, чтобы не увильнул, и в гетманы его прочили…

– Раз заговорил о сём, тебе и судьбу тех предателей решать придётся, – сказал Пётр. – Для всех прочих ты – Иван Мазепа… Удивляюсь, что никто тебя за столько времени не раскрыл.

– Ты раскрыл, – я крайне осторожно перевёл дух: дышалось ещё с трудом, с тупой болью. – Карл меня тоже раскрыл. Может, и Василь о чём-то таком догадываться стал… Надо бы с этим заканчивать, так не дают. Попробовал выйти из игры – лекари вытащили.

– Значит, не доиграл, коль не выпускают, – Пётр озвучил то, о чём я почему-то боялся подумать. – Игра… Дёрнул же тебя чёрт влезть куда не просили.

– Считай, что меня наказали за излишнее любопытство и самоуверенность, – ответил я. – Иван Степаныч сейчас злорадствует. Счастлив, что не допускаю его с тобой говорить: знал бы ты, как он тебя боится и ненавидит…

– Более всего подобные особы ненавидят тех, кого предали, – Пётр отмахнулся. – О нём позднее поговорим. Ты рассказал много такого, во что поверить мудрено. Да только по произволению Господнему и не такое могло случиться. С кем бы ты там игры не затевал, а всё едино без воли Его ничего подобного произойти не могло. Оттого и верю тебе, хоть ты и хитрый жук. Надо же – иезуитов вокруг пальца обвести. Мне таковые люди надобны, поправляйся…гетман.

– А что Мазепе уже семь десятков лет и сердце ни к чёрту – это ничего? – усмехнулся я.

– Сколь Господь даст, столько и проживёшь. Заодно и узнаешь, каково подобные игры заканчиваются. И я посмотрю – интересно же.

Когда он ушёл, я испытал двойственное чувство. С одной стороны – да, излил душу, полегчало. По крайней мере, Пётр на моей стороне, пока я буду играть за его команду. Ну, хотя бы теперь я не один, и то хорошо. А с другой стороны – я понял, что чем дальше, тем сильнее врастаю в этот мир, и тем меньше тянет с ним расстаться. Это, как вы догадались, оказалось для меня крайне малоприятным сюрпризом. Я хотел вернуться домой, в свою квартиру, к жене и сыну, к работе, привычному миру. Но именно сейчас осознал, что мир прошлого, в котором я оказался – даже с учётом всех превходящих обстоятельств – становится мне не менее родным.

Это было очень плохо. Вы даже представить себе не можете, насколько.

Глава 24

1

Постепенно выздоравливая – хотя, о полной поправке в условиях медицины восемнадцатого века говорить было нельзя – я снова вникал в дела, от личного участия в которых по причине недуга был временно отстранён. Скоропадского запряг исполнять обязанности генерального писаря на всю катушку: пусть ведёт гетманскую канцелярию и сообщает мне обо всех делах без утайки. А решения уже выносили мы вместе, напрягая извилины обеих голов. Иван Ильич хоть и флюгер, но далеко не дурак: когда стало окончательно ясно, чья взяла, во всей армии, во всём войске гетманском не найдётся теперь более верного слуги государя русского. А для прочих дел, как явных, так и не очень, у меня был Незаймай.

Молодой казак приносил вести разной степени оптимистичности. То обрадовал, что Палий начал формирование Полтавского полка, то заставил крепко призадуматься от новости, что Орлика на кого-то менять собрались. И что переговоры о том ведёт Алексашка. Вот уж кому я в самую последнюю очередь доверил бы такие дела. Интересно, сколько он хапнул при захвате шведской казны? А сколько намерен получить за обмен самого лютого врага своей страны из тех, кто находился в радиусе тысячи вёрст? Шведов пусть меняет, хоть оптом, хоть в розницу, а Орлик – мой. О том я подробно изложил в записке Петру Алексеичу – не афишируя возможную роль Алексашки, но сделав акцент на упоротости Пилипа. Мою писанину понёс лично Дацько, ибо никому другому бы я это не доверил, и на четверть часа я остался в комнате один.

Обмороки меня не преследовали никогда, ни в той жизни, ни в этой. Единственный раз, когда всерьёз вырубило – это случай с инфарктом. Но в этот раз «вынесло» буквально на ровном месте: я словно провалился в тёмный колодец посреди безлунной ночи. И, что характерно, сохранял при этом полное осознание своего «я».

– Нехорошо, Георгий, нехорошо, – я услышал знакомый голос из темноты. – У всякой игры есть правила, а вы их уже в который раз нарушаете… Орлика оставьте в покое, сделайте одолжение.

– Он что, такой же, как и я? – у меня прорезалась мрачная ирония.

– Нет, он местный, но при этом моя фигура.

– Что-то в этом роде я и подозревал. Не игрок?

– Пока нет. Хотя думает, что да.

– А если я не согласен? Если хочу убрать с доски вашу пешку? Вы ведь сами признали меня игроком, значит, такое право у меня есть.

– Есть, – должно быть, мне показалось, но обладатель голоса как будто улыбался. – Так же, как и у меня есть право при помощи своей фигуры убрать кого-то из ваших…действующих лиц. Либо вас самого, раз уж вы внутри игры.

– А почему игрок должен изучать правила со слов оппонента в ходе самой игры? Почему вы не поставили меня в известность ещё до её начала? Где был инструктаж по технике безопасности, ознакомление с правилами? – я не остался в долгу.

Ответом мне было молчание.

– Вот оно что, – я начал догадываться. – Вы были обязаны предупредить меня обо всём до начала, но решили, что и так сойдёт. А это косяк. Арбитр его уже зафиксировал и выписал вам штрафные баллы… Иначе ваша фигура давно бы уже вынесла меня из игры вперёд ногами. Да и правила писаны наверняка не вами. Правильно?

– Вы правы, – тон собеседника сделался каким-то странным – отстранённо-ироничным. – Я сделал большую ошибку, не поставив вас в известность относительно игры и её правил. Понадеялся, что вы смиритесь с ролью фигуры, и всё пройдёт так, как я задумывал. Скорее всего вы бы отказались от участия в игре, и я пошёл бы искать другого кандидата. Менее проницательного.

– Сочувствую, но помочь ничем не могу. Орлика я в петлю пристрою, заслужил.

– Не смейте его трогать, Георгий, – голос сделался предупреждающим. – В противном случае я устрою вам нечто незабываемое… Что скажете, если я убью ваших близких, оставшихся там, и заставлю вас смотреть, как они умирают?

– А это уже не игра, это объявление войны, – сказать, что я воспринял его слова спокойно – значит, погрешить против истины. Но разумом я понимал, что с вероятностью в 99% он блефует. – Сомневаюсь, что подобный пункт есть в правилах, утверждённых таким арбитром.

В ответ послышалось нечто малоразборчивое.

– … умник, – только и расслышал я. – Послал бы вас к чёрту, да вы уже… Словом, берегитесь. Раз решили полностью отыгрывать роль шахматиста, будьте готовы и к потере фигур, и к цейтноту, и к цугцвангу. У меня-то опыт куда побольше вашего.

– Не сомневаюсь. Но если вы до сих пор не снесли меня одним ударом, значит, что-то мешает. Или кто-то?.. Надеюсь, мы больше не увидимся.

– Увидимся, Георгий. И молите… арбитра, чтобы обстоятельства этой встречи не были для вас чересчур печальны…

Вынырнул я из темноты тоже внезапно. Что удивительно – судя по всему, прошло совсем мало времени: в комнате до сих пор никого, кроме меня, не было, а свечка на столе почти не оплыла… Вот, значит, как. Выходит, что игра идёт на таком поле и по таким правилам, нарушить которые можно, но выйдет себе дороже. Если я сделал верные выводы, то соперники могут запугивать друг друга, морально давить и пытаться вынудить противника совершить некие действия как бы по собственной воле. Но не более того. И я заставил своего оппонента отступить на исходные позиции, хоть и временно… А значит – что? Правильно: он всеми правдами и неправдами попытается вытянуть меня за рамки этого поля. То есть туда, где его не будут сдерживать правила игры. И там у меня против него шансы нулевые.

Знать бы ещё, где те рамки и кого он выставит вместо Орлика, которого я точно уберу – во всех смыслах… Одно я должен знать наверняка: верить оппоненту нельзя ни в чём.

«Вот так и научишься наконец искусству дипломатии, – я услышал знакомый до изжоги мысленный голос Мазепы. – Ишь ты – с самом чёртом в игры играешь! Не боязно?»

«А знаешь – нет, – внезапно я осознал, что действительно не испытываю страха. – Опаска есть, волнение, осторожность, даже чуточку азарта. Но не боюсь».

«Зря. Хотя… может, в том и секрет твой, Георгий. Однако берегись, не верь ныне никому».

«Тебе я точно не верю, так что можешь на этот счёт не переживать. Но учиться у тебя – учусь…»

В забавную я попал историю, нечего сказать. Вопрос только один: где добрый доктор со шприцем, полным спасительного галоперидола? А то что-то ситуация стала напоминать бред психбольного. Хотя, если возможно подселение в исторического персонажа, то почему бы не объявиться и потусторонним силам? И то фантастика, и это.

Я прикрыл глаза и сделал более-менее глубокий вдох: сейчас ещё Пётр придёт поговорить. Для него, с его верой в небеса и преисподнюю, всё как раз в порядке вещей. Главное – не договориться до психиатрического диагноза. Здесь, кажется, безумцев сажают на цепь и поливают ледяной водичкой, чтобы опамятели. Мне такая терапия почему-то не по душе.

Взгляд со стороны.

Этого не могло случиться, но, тем не менее, случилось: Карл Шведский наголову разбит войском русского царя. Притом и сам попал в плен, и почти вся его армия оказалась в том же незавидном положении – за исключением тех несчастных, что погибли во время сражения, и тех счастливцев, коим повезло сбежать. К сожалению, последних набралось не более пяти сотен и выходили они из Малороссии разрозненными группами, занимаясь разбоем на дорогах, чтобы прокормиться.

Не такого исхода Русской кампании ждал отец Адам.

А кроме того – в список неудач следовало присовокупить предательство гетмана Мазепы. Этот негодяй не только разгромил много лет создаваемую орденом Иисуса малороссийскую агентурную сеть, но и выстроил собственную, из преданных ему людей. Не было бы в том большой проблемы, ведь деньги есть деньги, однако старый чёрт из всех кандидатур выбирал тех, кто менее всего склонен продаваться.

Знать бы ещё, в какой момент он предал орден. Или…изначально имел таковое намерение, когда соглашался на предложение княгини Дольской? А может, он изначально работал на Петра, а они все – и орден, и король шведов – клюнули на эту наживку и попались? Отец Адам не удивился бы. Что Мазепа умел особенно хорошо, так это притворяться лояльным.

Можно было бы отдать приказание устранить гетмана, однако в данный момент это не принесёт ордену никакой пользы, если не считать моральной сатисфакции. Впрочем, этот аспект тоже стоит рассмотреть, как возможный – дабы прочие и мысли не имели об отступничестве.

2

– Ну и вид у тебя, – тон Петра Алексеевича был наполовину сочувственным, наполовину насмешливым. – Краше в гроб кладут. Не загнал бы ты себя ранее срока.

– Кто его знает теперь, когда тот срок подойдёт, – ответил я, устраиваясь поудобнее. Подниматься с постели больше, чем на десять минут, ещё не рисковал, но старался больше времени проводить полусидя, опираясь спиной на подушки.

– Послание твоё прочёл, – государь сразу перешёл к делу. – На что тебе Орлик, понимаю, однако мне ещё с Августом торговаться надобно. Твой перебежчик себя подданным короля польского объявил. Притом, Августа, не Станислава.

– Всегда был хитрым… – хмыкнул я. – Да только в этот раз сам себя перехитрил. Довольно поинтересоваться у короля Августа, посылал ли он сию персону ради переговоров, или нет. Полагаю, ответ и так известен.

– Хочешь, чтоб я его тебе отдал?

– Твоя воля, государь. Хочешь – отдай, не хочешь – сам решай, что с ним делать. Но только одно помни: Его ко мне приставили, чтоб я всю грязь и кровь на себя принял, а он после меня булавой гетманской завладел. Наверное, не последние люди это придумали. И цели их не самые благие.

– Знаешь, что убедило меня в том, что ты не Мазепа? – Пётр вдруг задал неожиданный вопрос. – Иван Степанович угождал. Ты – нет. Почему?

– Не хочу, – честно ответил я. – Тошно.

– Тогда скажи прямо: чего ты хочешь?

– Мира… на двенадцать лет раньше.

– Сдаётся мне, Георгий, ты многое хочешь рассказать, да боишься, что не в те руки сие знание попадёт, – Пётр, до того измерявший комнату шагами, вдруг взял стул, поставил рядом с кроватью и уселся. – Можешь не бояться. Не ведаю, кто ты, но раз не враг, то и доверие промеж нами должно быть.

– Твоя правда, государь… – я вздохнул, понимая, что этот человек не будет откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня, и вытянет из меня сведения любой ценой. – Всего, конечно, что тебя интересует, не скажу – сам не знаю.

– Говори, что вспомнишь.

– Это надолго.

– У меня ещё есть время… Ведь так, Георгий?

– Есть, государь.

– Тогда я тебя слушаю.