Текст книги "Перстень старой колдуньи"
Автор книги: Елена Ткач
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)
"Это здесь!" – подсказал ему внутренний голос.
– Ишь, зачастил! – буркнул Кит этому самому голосу.
И откуда только тот взялся – прежде ничего подобного не было. Но теперь чувства его так обострились... Да с недавних пор он воспринимал окружающее тоньше, острей... Как будто душа жила своей жизнью, как бы обособленной от него.
– Экстремальная ситуация! – усмехнулся Никита, стараясь убедить себя в том, что ничего особенного с ним не происходит. – Вот и шестое чувство прорезалось ...
Он не хотел сам себе признаваться, что кто-то присутствует рядом с ним во тьме занесенного снегом города. Кто-то ведет его... И рядом с этим незримым спутником зло отступало.
В башнях светились окна. Какое из них? Где-то там – в одном из этих домов – Ева. Он знал, что она там. И ему нужно проникнуть туда. Только тогда он сможет понять, что происходит с ней и кто владеет судьбой его златовласой девочки...
Он запрокинул голову, оглядел освещенные окна, стараясь ни о чем не думать, – просто стоял и смотрел. Он не знал, сколько простоял так, в неподвижности, пока одно из окон на втором этаже в дальней от него башне не привлекло внимания. Оно мерцало каким-то слабым свечением, точно внутри работал сварочный аппарат.
– Она там! – шепнул он и быстрым шагом направился к дому.
Подойдя к подъезду, Кит увидел, что поманившее его окно находится как раз над козырьком подъезда. Если туда забраться – можно заглянуть в окно. Он какое-то время постоял возле подъезда, выжидая – не будет ли ещё знака какого... Но все было тихо – дом дремал у самого края ночи. В подъезд никто не входил и никто не выходил оттуда. Путь был свободен!
Как же забраться наверх? Прямо возле подъезда, чуть правее, росла крепкая ветвистая рябина – её ветви поднимались до окон четвертого этажа.
Нужно попробовать! – подумал Никита и, сняв перчатки, обхватил руками холодный ствол. Неожиданно для себя самого он начал довольно проворно взбираться наверх, ноги в удобных немецких ботинках удерживали его, вжимаясь в ствол, пока он переставлял руки, залезая все выше. Вот и первая ветка – самая нижняя, отходящая от ствола под углом. Теперь осталось всего ничего – пролезть по ней до крытого шифером козырька, над которым она наклонялась, и спрыгнуть вниз.
Это легко удалось – через минуту Никита был уже там, скрючившись в три погибели, чтобы его не заметили. Еще примут за вора – тогда все рухнет: потащат в милицию, начнут родителей мучить – поди докажи, что ты не верблюд! Нет, он должен быть незаметным как тень – стать невидимым и неслышимым, чтобы ни одна душа не узнала, что там, над дверью подъезда находится человек и заглядывает в чье-то окно...
А главное – об этом не должны догадаться те, за кем он следит, потому что тогда всему настанет конец. Эти темные люди постараются сделать так, чтобы подчинить себе и его волю.
Он почти не сомневался, что тут затевается колдовство!
Не дыша, он на корточках приблизился к краю прямоугольной площадки и, прижавшись к стене, вытянулся вдоль нее, чтобы заглянуть в окно.
"Хорошенькое дело! – стучало в висках. – Видели бы меня родители!"
Но уже через миг он позабыл обо всем на свете. Там, в комнате, уставленной резной мебелью красного дерева и освещенной зыбким пляшущим светом свечей, была Ева!
Она лежала в глубоком кресле, свернувшись клубочком и подложив руки под голову. В ногах у неё лежал страшный кот и дремал, положив голову на лапы. Круглая красная свечка, стоявшая на овальном столике возле кресла, освещала её лицо неровным мерцающим светом. Она была так бледна и неподвижна, что Никите на миг показалось, что девочка не дышит.
"Там, за речкой тихоструйной
Есть высокая гора,
В ней – глубокая нора;
В той норе во тьме печальной,
Гроб качается хрустальный
На цепях между столбов.
Не видать ничьих следов
Вкруг того пустого места;
В том гробу твоя невеста."
Это были его любимые строки – загадочные, таинственные... Он с детства твердил их про себя, точно знал: настанет день – и они сбудутся... Так вот она – его невеста. И он должен спасти ее! Там, у Пушкина, королевич Елисей поцеловал царевну, она проснулась и ожила... А тут... его отделяла от Евы стена, за которую он не мог проникнуть, и заиндевевшее стекло... оно не пропустит к ней даже его дыхания...
"И надо же, – подумал он, – все сбылось, все как у Пушкина: и впрямь мы тут – за речкой тихоструйной, и – высокая гора имеется... ведь переулок-то на гору поднимается – на высокий левый берег Яузы. И нора тоже есть – потому что дом этот старухин – сущая нора! Только московская... А гроб... хорошо хоть, что его не видать, хотя понятно: мы видим и ощущаем вовсе не все, что существует на самом деле... А потом это же образ. И какой точный! Она, моя милая, – ну, точь-в-точь как в гробу лежит – ни живая, ни мертвая..."
Но тут Ева застонала во сне и судорожно вздохнула – так, что её пальцы дернулись, а потом сжались, как будто она хотела ухватить что-то во сне...
– Просыпайся! – шепнул Никита, прильнув к холодному стеклу. – Не спи! Тебе нельзя спать...
Он чувствовал, что сон её – дурной, нехороший – мертвый сон... Ей нужно проснуться – и как можно скорей! А ему бы исхитриться и как-то подать ей знак: стукнуть в окно или царапнуть по стеклу... Но при этом не выдать своего присутствия тому, кто был рядом с ней, там, в квартире. А там кто-то был – он знал это.
Очки то и дело запотевали от его горячечного дыхания. Приходилось то и дело протирать их, но все равно происходящее в комнате за окном виделось словно в туманной дымке.
На столике возле Евы стояла тарелочка, на которой лежало круглое красное яблоко. Оно было надкушено. И ещё был бокал, в котором темнела какая-то жидкость. Ее оставалось совсем немного – на донышке. Видно, Ева пила из этого бокала.
Как же ему подать ей знак? Он постарался заглянуть в комнату, чтобы увидеть её всю, сплошь заставленную антикварной мебелью, бутылями из темного стекла и сухими букетами в напольных вазах – так, что в комнате едва можно было повернуться. Какие-то драпировки, выгораживающие часть пространства, рояль, едва втиснутый в него... Множество портретов и фотографий в серебряных рамках – кто и что было изображено на них он не видел – ему не так-то просто было дотягиваться до края окна, сохраняя равновесие, да ещё все время оглядываясь: не идет ли кто... А ещё эти очки...
Но на улице все было тихо – город спал. И сон его был беспробуден, глубок, точно и Москву опоили колдовским зельем. Внезапно Никита почувствовал, что его самого клонит в сон – голова стала тяжелой, глаза начали закрываться... Он ущипнул себя за руку, сняв перчатку, – не хватало ещё и ему заснуть тут, на засыпанном снегом козырьке над незнакомым подъездом.
Он уже почувствовал, что замерзает не в шутку, когда в квартире послышались шаги. Он потряс головой, прогоняя дремоту...
В комнате показалась старуха.
Поступь её была медлительна и тяжела – точно не женщина шла, а ожившая статуя. Она была очень высока ростом – едва ли не выше Никитиного отца. Все в ней было крупное, резкое – и черты лица, и руки с длинными цепкими пальцами, а голос, гулкий и властный, не предвещал ничего хорошего. От него становилось не по себе.
При появлении Евиной тетки, – а это, по всей видимости, была она, девочка слабо пошевелилась и приподнялась в кресле.
– Что, тетушка, который час? Я задремала немножко, а мне уж домой пора.
– Еще рано, деточка, нет ещё десяти, – пробасила старуха. – Поспи у меня еще. А лучше всего – давай-ка мы с тобой дело сделаем!
– Ой, тетушка, нет, не сегодня! Пожалуйста... – взмолилась Ева, и Никита весь сжался – таким жалким и жалобным был её голосок...
Она боялась своей тетки – боялась смертельно! Та словно поработила Еву, овладела её душой. И Никита должен сделать все возможное и невозможное, чтобы разрушить это недоброе старухино влияние – разбить, уничтожить, развеять, чтобы его девочка снова стала свободной. Стала самой собой!
Легко сказать! А вот как это сделать? Он-то ведь не колдун! Никаких заговоров и заклятий не знает. И спросить не у кого...
"Посмотрим и поглядим... – подумал он, снова приникая к стеклу, – а там видно будет."
Старуха склонилась над Евой, повела ладонью возле её лица.
– Погляди на материно кольцо, – приказала она, – полюбуйся, каким оно стало красивым...
Ева медленно, словно сомнамбула, подняла свою правую руку и поднесла к самым глазам. Кот приподнял голову и тоже впился взглядом в кольцо, точно оно было для него источником силы.
Кольцо у Евы на пальце как будто налилось кровью – там, внутри, в самой сердцевине овального камня точно ожил кто-то... ожил и задвигался, пульсируя и разбухая. Никите показалось, что сейчас из перстня выскочит кто-то – какое-то существо, вцепится Еве в глаза... и выест их. Он едва удержал крик – так ему стало страшно!
– Давай, милая, сделаем дело! Гляди – так хочет твоя мать. Она завещала нам сделать это. Пора, дорогая, пора – я должна передать тебе все, чем владею, – и то, что невидимо, и то, что окружает тебя. Смотри...
Старуха раскрыла створы резного буфета и вынула тяжелую кованую шкатулку. Открыла крышку... и на лицо Еве упали отблески переливчатых жемчугов – свет, который здесь, в этой комнате, залитой мерцающим слабым светом, показался каким-то мертвым... И сама Ева – она была как неживая. Медленно поднялась и пошла за старухой, которая протягивала ей шкатулку, а сама отступала. Шаг, другой... девочка тянулась за нею, точно собачка на веревочке. Свет кольца на пальце раскалился и стал оранжевым, а лучи, бьющие от него, тянулись к шкатулке, где лежали бесценные дары морей...
– И это ещё не все! – каркнула старуха. – Погляди сюда!
Она принялась выдвигать ящики буфета и вынимать оттуда – одну за другой – пачки денег. Тут были и доллары, и рубли, и какие-то незнакомые Никите купюры... старуха трясла тяжелые пачки в своих крепких руках и звала Еву – звала за собой. Она открыла крышку круглой железной коробки, тряхнула ее... на пол со глухим стуком посыпалось золото – старинные золотые червонцы.
– Тетушка, – девочка заслонялась рукой – казалось, то, что видит она, причиняет ей боль. – Тетушка, неужели это все... вы заработали на своих пирожках? То есть, конечно, пирожки продавать – дело хорошее, выгодное, но чтоб настолько?! Я знаю, вы каждый день к метро ходите и торгуете, ноя не думала, что это все ...
– Ха-ха-ха! – деревянно, надтреснуто расхохоталась старуха. – Ты, девочка моя, совсем ребенок, как я погляжу! Я ж говорила тебе: сделаем дело – и все тебе откроется – все мои тайны, все души людские... И это будет твое! Тут не одна я поработала – годами скоплено и не одним поколением. И нельзя, чтоб прерывалась работа – теперь за дело возьмешься ты! Моя единственная наследница! Велика область иного мира, где обитают духи и бесплотные существа. Велика их сила, но сильнее всего они хотят проникнуть сюда – к нам, в нашу реальность. Их влечет материя, они ждут воплощения! И я научу тебя как завладеть одним из этих духов и заставить его служить тебе. Он сделает для тебя все. Все, что ты пожелаешь! Ты сможешь излечивать все болезни в течение семи дней и заработаешь себе этим славу и деньги, ты сможешь продлить жизнь свою на столько лет, на сколько захочешь... У тебя будет власть над низшими духами – это духи воздуха, огня, земли и воды, ты сможешь разговаривать со всеми существами вселенной, видимыми и невидимыми... Разве это не удивительно? Разве любая не мечтала бы стать такой? Разве такая власть не наслажденье, скажи мне, Ева? Люди станут игрушками в твоих руках, как такой вот игрушкой стала для тебя теперь глина!
– Нет, нет, тетушка, – встрепенулась Ева. – Глина для меня не игрушка. Она... даже не знаю, как сказать... радость, красота! Это самое настоящее чудо, – когда твои руки могут творить что-то такое... хорошее.
– Довольно! Хорошо... если так – если ты хочешь сама творить что-то по своему вкусу, то я вызову для тебя самого Офиэля – правителя вещей, которым управляет Меркурий. Сто тысяч легионов духов подчинены ему! Сама подумай сто тысяч! Офиэль научит тебя любому искусству и даже алхимии. Ты сможешь добыть философский камень – краеугольный камень мечты всех магов средневековья!
– Я...
Ева в растерянности отступала от тетки, которая с грозным видом надвигалась на нее... казалось, по мановению её воздетой руки девочку сразит молния... или в любую минуту колдунья может стать вихрем, водою, огнем... или злобной и сильной птицей с железным клювом, который одним ударом способен раскроить череп.
Никита за окном совсем заледенел от ужаса и от холода – он не знал, что делать! И только знал одно – он не даст этой ведьме Еву на растерзание. Он никогда в жизни не видел ведьм – только в книжках про них читал, но теперь понял: перед ним самая настоящая ведьма! И при том, очень сильная! Ей подвластны высшие тайны магии и колдовства.
А она, его девочка... у него было такое чувство, точно она вдруг вся стала ватная – такими безвольными, вялыми были её движения. Ее мышцы, кажется, растворились, расквасились – ноги едва держали её. Еще минута – и упадет. И тогда мерзкая старуха сделает с нею, что хочет! Никита не знал, о чем был их уговор, чего требовала от Евы тетка и что за дело они должны были сделать... Но знал, что если Ева уступит, он навсегда потеряет её. Да и ладно бы только он – ведь она пропадет! Душа её – добрая, искренняя душа его Евы – девочки, от которой словно исходит свет, – эта душа погибнет.
Споткнувшись о ножку стола, Ева упала. А, упав, закричала, пряча лицо, отворачиваясь от своей преследовательницы:
– Нет, не надо! Я не хочу, мне страшно... Я не смогу, не сумею... и не надо мне ничего! Тетушка, слышите, не хочу-у-у!
– Нет, ты сможешь! Я тоже сперва ничего не знала и не умела. Но смогла! И ты сможешь как и все в нашем роду!
Старуха наклонилась над девочкой, сомкнув воздетые руки над головой. Ее голос гремел водопадом.
– Ты узнаешь имена! Имена всех верховных духов. А узнав их, ты будешь знать их обязанности и пределы их власти, чтобы сила их соединилась с твоей и подчинилась тебе. К тебе придет Самаэль – ангел яда и смерти, и Люцифер дух астрального света, и Астарот – владыка востока – станет служить тебе. Если ты захочешь, чтобы враг твой исчез с лица земли, ты призовешь Асмодея – ангела-истребителя. А Бельгефор – гений открытий – одарит тебя несметным богатством. Ты позовешь зимних ангелов – и они сойдут к тебе, и первый из них – Альтариб. Ты узнаешь, что Луну зимой зовут Аффатериим, а весной Агюзита. Разве в одних этих именах, в самых их звуках – столь странных, манящих, – не заключается высшая красота, которая так влечет тебя. Разве беседа с Аматиэлем – ангелом весны – не доставит тебе более высокое наслаждение, чем жалкие комья глины, которые, к тому же, так часто рассыпаются в твоих руках!
Ева молчала и, сжавшись в комок, забилась в узенькое пространство между комодом и буфетом. Она и в самом деле была буквально загнана в угол!
– Хорошо, если ты не до конца веришь мне, давай спросим маму – ведь мы так часто вызывали её сюда, где она беседовала с тобой... Смотри на свой перстень – это она! И она вызывает тебя.
Никита видел, что кольцо жжет девочке палец – так оно раскалилось. Она старалась отвести руку подальше от лица. Он видел: Еве казалось, будто кольцо заглядывает ей в глаза, в самую душу, и ей хочется спрятаться от этого ока – уйти, убежать, скрыться за тридевять земель.
– Святой Николай, Никола Угодник, помоги ей! – взмолился мальчик, чувствуя, что он замерзнет сейчас, застынет тут навсегда – под этим окном...
Плохо двигающимися одеревеневшими пальцами он кое-как нащупал под шарфом, под свитером спасительную записку. Развернул её и, поднеся к самым глазам, стал читать. И словно в ответ на колоколенке соседней церкви ударил колокол – начиналась заутреня. Никита почему-то подумал, что Николай Угодник услышал его – это он сейчас ответил ему голосом церковного колокола.
И – удивительное дело! – но вскоре ему стало теплей... Он смог кое-как пошевелиться, разогнув онемевшую ногу. А там, в комнате тоже изменилось что-то. Жар кольца начал слабеть, гаснуть, и огнисто-рыжий пляшущий свет, отбрасываемый свечами странного кроваво-красного цвета, тоже как бы ослаб.
Действие колдовских чар старухи стало таять.
Ева медленно, точно просыпаясь, поднялась с пола. Взглянула на свою тетку, точно впервые увидела.
– Я пойду, – сказала она ещё слабым, но вполне уверенным голосом. Мне пора – Слоник ждет. И я хотела сказать вам, тетушка... вот вы говорите: как все в нашем роду. А ведь мама не занималась этим.
– Оттого-то она и умерла! – в сердцах выпалила старуха. Она была в ярости.
– Как... оттого? – не поняла Ева. – У неё же был вирус... грипп... разве не так? Разве вы что-то об этом знаете? Ведь вы говорили, что не жили тогда здесь... в Москве. Значит, вы все-таки знаете и скрываете от меня?
– Мне от тебя скрывать нечего – ты моя! Мать твоя умерла, а почему ты узнаешь, когда примешь от меня наследство мое – мое мастерство. Не хочешь – не делай. Только тогда ты ничего не узнаешь. Я тебя об этом предупреждала: тайну смерти мамы – в обмен на наш уговор!
– Хорошо, я согласна.
Ева совсем оправилась и взгляд её прояснился. Теперь она не глядела на свою мучительницу как затравленный зверек.
– Я сделаю как обещала и вы, тетушка, мне все расскажете. Только пускай это будет завтра. Сегодня у меня уже сил нет... я устала.
И, медленно повернувшись, Ева направилась к выходу. Прочь из этого дома! А кот, потянувшись, поднялся и двинулся следом за ней. Он ни на шаг не отпускал свою жертву!
Никита попытался подняться и не смог – так закоченели ноги, а все тело ломило от холода и долгой неподвижности. Он решил выждать какое-то время, когда Ева выйдет на улицу и отойдет на некоторое расстояние от подъезда. А потом ему придется как-то справиться со своим измученным телом и спрыгнуть с козырька вниз...
Глава 11
ЖУТКИЙГОЛОС
Кит попытался расстегнуть молнию и снять сапог, чтобы пальцами растереть окоченевшие ступни, но не успел – он услышал чей-то жуткий голос... глухой, надтреснутый. Точно из подземелья! И голос этот был так страшен, что Никита с трудом подавил в себе желание немедленно спрыгнуть со своего насеста и пуститься бегом наутек. Он только невольно дернулся и сразу примерз щекой к стеклу. Очки тут же слетели и валялись где-то тут, рядом, но он не мог их нащупать. Теперь парень почти ничего не видел.
Там, в комнате кто-то был. Кто-то, кроме старухи. И теперь существо это заговорило – именно существо, потому что жуткий голос не принадлежал человеку.
– Ты опять упустила ее!
Гром среди ясного неба не столь бы сразил человека как этот звук точно металл загремел – металл, заключенный в гулкий замкнутый короб.
– Ты здесь? Но я не звала тебя... – голос старухи дрогнул. Теперь он не гудел гулко и властно – в нем был слышен испуг.
– А ты думала – я всегда и во всем буду подчиняться тебе? О, глупая человечья природа! Ты ведь знаешь, что демоны, как и духи, стремятся завладеть веществом материального мира, а ради этого мы до поры до времени можем давать вам, людям, иллюзию власти над собой. Но это только иллюзия! И ты сейчас узнаешь каково это – самой оказаться во власти демона! Ты развоплотишься сейчас, и это будет не смерть – нет! – ты минуешь этот порог, который сторожат ангелы. Они о тебе даже не вспомнят – ведь с тех пор, как ты предалась магии, ты сама отреклась от них! Ты предала свою душу моему властелину! И сейчас я войду в твое тело и стану тобой. Меня вполне устраивает твоя оболочка – и я ещё погуляю тут, на земле. О, как я здесь поцарствую. Всласть!!!
– Но Бефор...
– Не смей больше произносить мое имя. Отныне я налагаю на это запрет для тебя! – страшный голос, казалось, способен был сжечь пространство такой страшный гнев чудился в нем.
– Хорошо, я не буду... – кивала старуха. Теперь её прежде властный говор напоминал сбивчивый детский лепет. – Только молю тебя – дай мне умереть! Я хорошо поработала для твоего властелина, мне пора – уж вышел мой срок на земле. Я хочу, чтоб исполнился наш договор. Чтоб в награду за труды – за все погубленные и преданные в вашу власть души – я навсегда обрела вечную молодость в царстве Князя мира сего...
Старуха внезапно стала таять на глазах, точно лужица снега под окном. Она стонала и корчилась... Потом вновь стала прежней, но пала замертво, и над телом её замаячила призрачная бесплотная тень.
И вдруг лежавшее без движения тело поднялось и захохотало тем самым гулким нечеловеческим голосом! А тень витала вокруг, точно облачко, и билась о восставшее тело, как бабочка о стекло...
Это длилось недолго... Но Никита на своем навесе за окном на какое-то время лишился чувств, а потому, очнувшись, не знал, сколько же минуло на самом деле...
– Что, испугалась? – вопросило чудовище.
– О... пощади... – слабо прошептала старуха.
Она теперь снова стала собой и без сил полулежала в кресле. Внезапно с резким стуком сама собою поднялась крышка рояля и по пожелтевшим костяным клавишам зашуршали, забегали тараканы. Они кишмя кишели внутри. Старуха вскинула руки, без слов моля прекратить эти тараканьи бега... Ее просьба была исполнена. Крышка с резким хлопком сама собою обрушилась вниз.
– Мне нужна она – эта девочка. А ты медлишь... Тебе дана огромная власть, а ты не можешь подчинить себе душу ребенка! Так вот, ты должна все исполнить до Рождества – пока у нас есть ещё время. Потом будет поздно, и ты это знаешь. Ты, которой я открыл тайны природы и продлил твои жалкие годы до двухсот сорока лет... Ты не исполнила уговор и будешь наказана.
– Но у нас есть ещё время – она придет завтра. И завтра я все исполню – я совершу обряд, и сила моя перейдет к ней. Она станет колдуньей, ей откроются тайны ведовства и у твоего господина снова будет верная и преданная служанка... как и все в нашем роду. А ты станешь помогать ей...
– Ты знаешь, что не все – её мать её не захотела стать звеном в единой цепи. В той цепи, которая ковалась столетьями! И все это делал я! О, я послужил моему господину – он был мною доволен вплоть до этих последних дней...И я не прощу тебе, жалкая ведьма, если из-за тебя навлеку на себя его гнев. Ведь ты и так провинилась – это ты допустила, что её мать первой в вашем роду разорвала великую цепь – цепь прислужников тьмы! А теперь и дочь её нас сторонится. Она чужая нам – душа её тянется к свету.
– Но я столько сделала, так хорошо поработала с ней – ты это знаешь! Как знаешь и то, что это я погубила Наталью – я дала ей зелье вместо лекарства, от которого она не оправилась. И это я заколдовала её кольцо то, которое она подарила Еве. Я устроила так, чтобы та никогда его не снимала и всегда была нам послушной... Ведь она, глупенькая, думает, что это материно кольцо! А оно мое! Оно стало моим, когда с помощью духов и твоей особенной пентаграммы я заключила в него стихийного духа огня саламандру...
– Не оправдывайся – я не хуже тебя знаю об этом, – заключил голос. – И все же ты не довела дело до конца. И кот твой – он плохо следит за ней. Вы оба слишком положились на власть заговоренного перстня и позабыли, что душа способна вырваться из-под любой власти, даже власти колдовского заклятья... если больше всего на свете она хочет именно этого!
– Но Бефор... – опять заикнулась старуха.
– Хватит! Мне не нужны разговоры – мне нужны дела! Действуй! И если до завтрашнего вечера – в сочельник – ты не сломишь её волю и не подчинишь нам, то пожалеешь о том, что ещё жива!
– О, не беспокойся, я сделаю все как надо. Всю ночь я буду работать с твоей пентаграммой, чтобы усилить власть заклятого перстня.
– Смотри же... и сотри из её памяти все, что связано с матерью. Она даже мертвая нам мешает! Это из-за её молитв о дочери – там, на небесах, Ева до сих пор нам не поддается. Ты не знаешь о том, что эта женщина – её мать – приходит к девчонке во сне. И указывает ей тропинку, которая уводит её прочь от нас – к Небесам... Как не знаешь и то, что все эти годы я пользовался тобой и твоим искусством для погибели тех, в ком теплилась искра Божья. Я губил гений людской, губил в людях дар Божий, чтобы не смогли они потрудиться здесь, на земле, во славу Того, кто рождается завтра в ночь.
– Я все сделаю, все как ты скажешь, – заплетающимся языком уверяла старуха. – Вот и хорошо, что ты губил их, ведь я знаю, какая сила появляется у того, кто губит чужие души. И я знаю как стереть из сознания Евы память о матери – я подменю имя Натальи, и Ева будет называть её по-другому. У её мертвой матери не будет теперь даже имени! Ведь в имени заключена великая сила! Ты знаешь, зачем я раздвоила имя этой девчонки ведь она названа Евгенией, что означает "благородная". А я ненавижу все, что связано со словом "благо".
– Да будет так! Но не медли, не медли! У тебя всего один день...
Во время этого разговора мальчик сидел под окном ни жив, ни мертв. Примерзшая щека его горела огнем, и он никак не мог освободиться – кожа как будто срослась с заиндевевшим стеклом. Нашарить упавшие в снег очки тоже не удавалось.
Что же делать? Ведь он не может здесь оставаться – ещё немного и застынет тут насмерть – окоченеет, уснет навсегда... И Ева! Он должен предупредить её, не допустить злодейства. Она не станет колдуньей – его любимая девочка! Во что бы то ни стало нужно отвлечь её на весь завтрашний день, только бы она не попала сюда – в это логово...И нужно что-то сделать с проклятым кольцом, чтобы оно не могло больше порабощать её волю.
Никита ещё не знал как распутать этот колдовской узел – на раздумья у него есть целая ночь. Но сначала надо бы как-то освободиться и как можно скорей убираться отсюда. Странно, что до сих пор его не заметили.
Он напряг всю свою волю, сжал зубы и рванулся что было сил. Кожа на щеке лопнула, на стекле растекся кровавый след. Никогда он не испытывал такой боли! Сердце сбилось с ровного ритма и заметалось в груди. Кит боялся прикоснуться к щеке – казалось, что вся она содрана до мяса, и на лице у него рваная рана чуть не до кости...
Там, внутри в квартире стукнуло что-то – кто-то приближался к окну. Он все-таки наделал шуму, и теперь его обнаружили!
Страшно было подумать, что сделают с ним эти двое: старая ведьма и тот, с чьей помощью она творила свои темные дела! Она-то думала, что демон подчиняется ей, а на самом деле... Недаром ведь говорится про что-то дурное: "от лукавого!" Лукавство, ложь и обман – вот тот мир, в который вот-вот может пасть Ева. Нет, он теперь не будет называть её так – ведь Никита знал теперь, отчего у неё не только настроение, но и имя двоится...
Тут его рука, шарившая в снегу, нащупала очки. Наконец-то! Кит кое-как протер их и водрузил на переносицу. Теперь он мог хоть что-нибудь разглядеть...
Больше не раздумывая, парень сполз к краю козырька, свесил окоченевшие ноги и рухнул вниз. Он упал в большой рыхлый сугроб, куда дворники сваливали убранный снег. Это его спасло – он не расшибся и, к счастью, ничего себе не повредил. Какое-то время Кит оставался лежать неподвижно ноги совсем не слушались. Потом, застонав, поднялся и заковылял прочь от страшного места – в пургу, в ночь...
Глава 12
УТРО
Когда он добрался до дома, родители уже обзвонили все больницы – было уж далеко за полночь. Увидев сына – мертвенно-бледного, с разорванной и окровавленной щекой, Ольга только охнула и без сил опустилась в кресло. Отец молча обнял её и кивнул сыну:
– Ступай в ванную, завтра поговорим!
Они не стали его ни о чем расспрашивать – счастливые уже тем, что сын жив! Однако, разговор предстоял, – и разговор нелегкий, – об этом без слов говорило нахмуренное лицо отца и измученный вид матери.
Никита был рад, что его не стали пытать расспросами, нотациями и укорами – у него на это просто не хватило бы сил. Он понимал, что не имел права так волновать родителей и прежде не позволял себе этого – всегда предупреждал, где находится и звонил, что задерживается. И никогда не являлся домой позже десяти – об этом был уговор, который не подлежал обсуждению...
– Бедная мама, – выдохнул Кит, разглядывая себя в зеркало в ванной он и сам себя не узнавал!
Темные круги под глазами, иссиня-бледная кожа, вся щека разодрана, на лице запеклась кровь... Распухшие красные пальцы, а ноги... ох, хорошо, что мама не видит! – они совершенно одеревенели, а пальцы на ногах побелели и почти ничего не чувствовали. Он принялся растирать их – нужно же что-то делать, – похоже, он отморозил пальцы... И с трудом сдержал крик, когда ноги начало колоть миллионами острых игл.
Отец постучал и вошел. И, увидев, что у сына с пальцами на ногах, только крякнул и покачал головой.
– Ну, ты даешь! Выдрал бы, да ведь спасать нужно.
Санчо принес в ванную бутылку водки, растер сыну ступни. У того от боли слезы выступили на глазах.
– Пап... я не хотел. Так получилось!
– Не надо ля-ля! Все разговоры завтра. Марш в постель!
Да, с отцом, когда он был в гневе, разговор короткий. Никита хотел подойти к матери, но отец не дал.
– Я кому сказал? Не трогай мать! У неё с сердцем плохо...
Да, похоже жизнь в их новой квартире не слишком-то ладилась. И родители были расстроены ещё и из-за этого – все у них пошло как-то вкривь и вкось...
"Ну ничего... – подумал Никита, ложась. – Я все исправлю... вот только Ева... моя Евгения..."
И больше не было ничего – только тяжкое забытье.
Проснулся он поздно – в половине одиннадцатого. На кухне слышался шум воды – видно, мама мыла посуду.
Никита, едва-едва поворачиваясь, кое-как поднялся, оделся... Все тело ныло, точно его вчера долго били или заставляли разгружать вагоны на овощной базе. Ступни горели огнем, щека саднила... Но это все ничего, – как говорится, до свадьбы заживет! Хуже всего было сознание вины перед родителями. И страх неизвестности: что будет с Женей?
Он побрел в ванную, осторожно передвигая ноги, точно они были чужими. Точно у него протезы теперь, и он заново учился ходить. Добрел, наконец, защелкнул задвижку, пустил из крана струю теплой воды... Из зеркала на него глядело серое незнакомое лицо со следами запекшейся крови. Видно, ночью, когда он метался в потели, рана опять начала кровоточить.
Ну и шут с ней... Говорят, мужика шрамы только красят!
Ах, как же хорошо, когда тепло, когда все родное, знакомое: вода из крана, свое полотенце, кусочек мыла, пахнущий лавандой, халат...
Он уже закончил свой утренний туалет, когда из кухни, которая в этой квартире находилась прямо за ванной, отделенная от неё тоненькой перегородкой из гипсокартона, послышались голоса: отец разговаривал с мамой. Говорили они о нем – обсуждали вчерашнее.
