Текст книги "Перстень старой колдуньи"
Автор книги: Елена Ткач
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)
– А вы... тут папина комната? Или твоя?
– У нас всего одна комната. И ванной нет. А кухня – общая. Это же коммуналка! Соседка иногда... в общем, иногда я у неё ночую и Сомик тоже. Он спит крепко. Его вообще-то зовут Елисей. Странное имя, да? Но мне нравится. Он так смешно надувает губки, вот я и прозвала его Сомиком. Он очень хороший, спокойный и ласковый. Только вот слишком доверчивый.
– А что, это плохо?
– Конечно! Разве в наше время можно кому-то доверять? Сам видел, что из этого вышло... Сунули в руку раскаленную консервную банку...Вот сволочи!
– Ты... Ева, ты можешь доверять мне! – выпалил вдруг Никита, покраснев как рак и понимая, что сморозил глупость. Разве она ему вот так сходу поверит...
Но, кажется, эти его слова ей понравились. Она улыбнулась и со вздохом откинула назад волосы, как будто освобождаясь от какого-то гнетущего чувства. Словно ждала от него чего-то подобного... и вот дождалась!
– Ладно... поглядим, – ответила она с лукавой улыбкой и выдвинула из-под стола деревянный грубо сколоченный ящик.
В нем было множество фигурок, сделанных из глины. Маленькие трогательные овечки, курочки, гривастые лошадки, коровы... У них были чуть склоненные набок головы, точно они увидали что-то особенное и с удивлением старались рассмотреть. Они улыбались чему-то и радовались – эти лошадки – и Никите, глядя на них, стало ясно, что Ева очень талантлива. Ему бы и в голову не пришло, что их вылепила девчонка-подросток, – так здорово они были сделаны!
– Нравится? – спросила довольная Геня, видя как он весь просиял.
– Очень! И ты давно этим занимаешься?
– Второй год. Я летом в одном месте глину беру, а зимой её размачиваю и вот видишь... кажется, получается.
– Да не кажется – это же просто классно! У тебя талант. Самый настоящий, можешь мне поверить. У меня мама журналист, она очень много пишет про разных художников. И меня на выставки часто берет – так что я много такого видел: и живопись, и керамику... То, что у тебя получается хоть сейчас на выставку! Только они не обожжены и не раскрашены. Но, я думаю, это можно поправить. Хочешь, я попробую связаться с кем-нибудь из хороших керамистов? Мы подъедем, поговорим, чего и как ... Что нужно, чтобы весь процесс освоить. Где брать краски, какие нужны и как это все обжигать... А вообще, тебе нужно учиться. Я не знаю, где этому учат, но это тоже можно узнать.
– На краски у меня денег нет... – покачала головой Геня. – А учиться... не знаю.
Она помрачнела и задвинула ящик под стол.
– А там что? – спросил Никита, указывая на подоконник. Там тоже стояли фигурки. – Тоже твои?
– Те... они ещё недоделаны.
Он подошел к окну, отдернул занавеску... и отшатнулся невольно. На подоконнике стояли фигурки людей, они были гораздо крупнее животных размером примерно с ладонь взрослого человека. Их лица были искажены злобными гримасами, вместо глаз – глубокие дыры. Тела неестественно согнуты, точно сведены судорогой.
Никита вдруг почувствовал себя не в своей тарелке. Точно все эти существа были как-то связаны с тем ужасом, который он пережил тогда ночью, когда впервые увидел Еву. Он обернулся... у двери сидел кот. Тот самый, который напал на него, поцарапав лицо. Кот был размером с хорошую таксу, его толстый хвост в нетерпении стучал по полу, точно ему не очень не нравилось присутствие постороннего. Зеленые керосиновые глаза горели и без смигу глядели на парня. И он вдруг почувствовал себя лягушонком под взглядом змеи...
Ева подошла к коту, взяла его на руки и стала поглаживать. Никита заметил, что кольцо с белесым камнем у неё на пальце как будто бы стало слабо светиться.
– Уходи! – вдруг сказала она каким-то глухим чужим голосом. – Я хочу спать.
– Но... – не нашелся он, что ей ответить. – Так как? Поговорить мне насчет керамистов? – он чувствовал, что земля плывет под ногами. Голова закружилась, затылок сжало будто тисками.
– Ничего мне не надо! Оставь ты меня в покое! Что вы все от меня хотите, идиоты несчастные! Уходи, я сказала! И вообще... пусть никто никогда больше не смеет звать меня Геней. Меня зовут Ева, слышишь? Ева!
Он повернулся и бросился бежать, чтобы не видеть какой злобой исказилось её лицо.
Глава 3
БУКЕТ ХРИЗАНТЕМ
Вернувшись домой в тот вечер, Никита слег. У него поднялась высокая температура, на лбу выступила испарина, мальчик ловил воздух полуоткрытым ртом и говорил, что ему больно в груди и трудно дышать. Наутро вызвали доктора из поликлиники, и тот сказал, что налицо все симптомы воспаления легких, которого, однако, он не находит. Наедине он сказал Ольге Яновне, что мальчик очень возбужден и явно чем-то напуган. Прописал постельный режим, витамины, успокаивающий травяной сбор и просил немедленно вызвать его в случае чего. Даже телефон свой домашний оставил.
Всю ночь Кит метался в жару и бредил. Бессонные родители пытались уловить смысл его бессвязных выкриков. Но кроме имени прародительницы рода человеческого Евы, не смогли распознать ничего...
– Слушай, может он просто влюбился? – предположил Александр Маркович, когда перед рассветом сын забылся глубоким сном.
– Ага, и от этого у него температура сорок! – Ольга покачала головой. – Нет, тут что-то другое. Вирус или... я не знаю – может, его сглазили?! И рукав дубленки у него весь в крови!
– Нет, с этими бабами с ума сойдешь! – возмутился отец Никиты. – Ну, что ты мелешь? Какой сглаз! Это все старушечья болтовня – и ничего больше!
– Не скажи... – отвернулась Ольга и постаралась замять разговор. Она видела, что муж на пределе – на работе пошла полоса неудач, а тут ещё бессонная ночь...
На следующий день температура спала и появилась жуткая вялость и слабость. Кит весь день дремал, от еды отказывался, а на все расспросы, что с ним случилось, отнекивался: мол, ничего особенного... С мальчишками накануне в футбол гонял – вот и все.
Он впервые соврал родителям. Вернее, не соврал, а утаил от них правду. Он не хотел их зря пугать, потому что надеялся – выздоровеет и со всем разберется... Мужчина он или нет?! Он ясно понимал одно – с Евгенией что-то не ладно. Очень не ладно! Она ведь совсем от природы не злая – она светлая, добрая... Она – как солнышко! Ион должен понять, что с ней происходит.
Он провалялся в постели больше недели, а когда встал на ноги, на носу уж был Новый год. Родители сбились с ног, выбирая обои, смесители для ванной – ремонт был практически завершен – и одновременно пытаясь купить подарки для многочисленных родственников, побыть возле больного сына и завершить дела на работе, которых, как назло накопилось по горло...
Тридцать первого Кит сообщил, что ему не терпится подышать свежим воздухом и сказал, что пойдет погуляет пару часиков. Ольга с сомнением на него посмотрела, но не стала возражать и только попросила сына не задерживаться и поплотнее укутать горло теплым шарфом.
Никита достал из нижнего ящика буфета свою копилку, спрятал под полой дубленки, вынес потихоньку на улицу и разбил об пол беседки в соседнем дворе. Смеркалось, непогода сменилась легким морозцем, падал снег... Он собрал рассыпавшиеся монетки и подсчитал – оказалось чуть больше ста тридцати рублей. Порядок! Рассовав деньги по карманам, он кинулся со всех ног к метро. У него было около двух часов. Только бы она была дома!
Возле "Курской" он купил цветы – первый в жизни букет! Это были три хризантемы – золотистые как цвет её волос. Почему-то он подумал, что дарить розы пошло. Все дарят! А у них все будет не как у всех. Ему хватило ещё на маленький флакончик духов, который продавщица, заговорщически подмигнув, обернула в зеленую блестящую фольгу и перевязала красивым бантом.
Как он добрался до дома – Кит не помнил. Ноги сами несли его, а от недавней слабости не осталось следа. Он пулей влетел в подъезд и нос к носу столкнулся с дядей Сережей. Тот взглянул на букет, обернутый в прозрачный целлофан с бантиком и спросил, не меняясь в лице:
– Это мне?
– Э-м-м-м... Н-не совсем, – заикаясь, ответил Кит. Уши и щеки его пылали.
– А-а-а, тогда значит нашей малярше Валечке? Что ж, мудро... продолжал подшучивать несносный Овечкин. – Она за три дня недельную работу сделала – и причем, качественно. Такую самоотверженность следует поощрять. Давай я с тобой поднимусь.
– Э... Нет, не надо.
– Ну, как скажешь, – кивнул Сергей Александрович, отводя взгляд, чтоб Никита не видел как в темных его глазах искрится смех и не принял это на свой счет...
– Дядя Сережа, погодите, – Кит выскочил из подъезда во двор вслед за Овечкиным. – Вы... пожалуйста, не говорите родителям...ну, про это, – он кивком указал на букет.
– Понял, – согласился Овечкин. – Мудро! Что ж, удачи тебе.
И он растворился в поднимавшейся мглистой метели. А Никита с замиранием сердца стал подниматься на лифте. Удивительно, но страха в нем не было. Он только волновался, что не застанет Женю... или Еву? И как все-таки её называть?
Пряча букет за спиной, он позвонил. Дверь открыл невысокий щупленький мужичонка с трехдневной щетиной на впалых щеках. От него несло перегаром. За спиной у него слышался грубый смех, женские взвизги и развязные пьяные голоса – как видно, здесь гуляли вовсю, загодя начав отмечать Новый год.
– О! – покачнувшись, произнес Мужичок. – Т-тебе кого?
– Мне? – переспросил Кит, отшатываясь. – Мне Евгению. Она дома?
– Он-на? Дом-ма, – старательно выговорил небритый и, обернувшись, крикнул. – Же-е-ень! Же-е-е-ня-а-а-а...
Но из-под его руки, опередив зычный зов, вынырнула Женя и, схватив мальчика за руку, втащила в квартиру. Ни слова не говоря и не давая ему опомниться, она потянула его за собой по коридору и втащила в одну из дверей. Это была небольшая уютная комнатка со множеством черно-белых и цветных фотографий, развешанных по стенам.
Ева глядела на него, на букет, широко раскрыв глаза. Наконец Никита справился с волнением и протянул ей цветы.
– Ой! Это мне? – она вспыхнула, взяла цветы, зарылась лицом в эти живые пахучие звездочки и отвернулась. Это было так хорошо, так неожиданно – она не находила слов.
Никита заметил слезы у неё на глазах. И понял, что и для Евы это первый в жизни букет.
– С Новым годом! – только и смог он произнести севшим голосом, – то есть... с наступающим... – и протянул ей коробочку, едва вытянув её из кармана онемевшими пальцами.
– Спасибо, – шепнула она, просияв. И... неловко чмокнула его куда-то в шею, приподнявшись на цыпочки.
Пауза хрусталем зазвенела в ушах. Никита задохнулся и поймал её маленькие холодные ладони в свои. Так стояли они долго, глядя в глаза друг другу, и оказалось, что слова больше им не нужны.
Потом Женя осторожно высвободила свои руки. Вздохнула.
– А мне... мне тебя даже угостить нечем.
– Это ничего, я совсем не голодный, – поспешил успокоить её Никита. А это... это чья комната?
– Соседки. Она сейчас придет. Тут я у неё ночую. Иногда...
– А-а-а... – выдохнул Никита. – А может... поднимемся ко мне? Поглядим как там ремонт?
– Ну, не знаю, – замялась она. – А где ты был? Тебя долго не было...
– Я... уезжал, – отчего-то соврал он и сглотнул. Во рту пересохло. Слушай, как же все-таки тебя зовут? Женя или... Ева?
– А как тебе больше нравится? – застенчиво улыбнулась она, потупившись.
– Наверное Ева. Не знаю – и так и так хорошо!
– Ну тогда и зови меня Евой. Хотя... мама звала меня Евгешей – это было её любимое имя.
– А где твоя мама? – спросил он и тут же пожалел об этом.
– Она умерла, – просто сказала девочка. – Ну что? Пойдем к тебе?
– А тебя отпустят?
– А я никогда и не спрашиваю – просто делаю, что хочу. И потом там не до меня...
И они выскользнули из квартиры, которая напоминала утлую лодочку в девяти балльный шторм – грохот, пьяные выкрики, звон разбитой посуды, магнитофон, орущий на полную мощь...
"Боже, как она живет в этом аду? Да ещё с маленьким братиком..." подумал Никита и решил, что он должен спасти её, забрать отсюда. Правда, как это сделать, пока не знал.
– А как поживает Сомик? – спросил он Еву, поднимаясь по лестнице.
– Нормально. Рука совсем зажила – даже следов не осталось. Эта тетушкина мазь просто диво-дивное, – весело ответила та, шагая вслед за ним через ступеньку.
Он открыл дверь своим ключом и ахнул. Овечкин поистине творил чудеса! Квартира сияла как новая – рабочие доклеивали последние рулоны шелковистых обоев, в ванной сверкал темный кафель и белоснежная новенькая сантехника, а свет розоватых светильников в форме раковин отражался в матовых дверных стеклах... Дворец, да и только!
Ева при виде всего этого великолепия сразу потупилась и как-то вся сжалась. Никита провел её в комнату вслед за собой. На свеженастеленном паркете отпечатались влажные следы снега с его сапог. Ева на цыпочках прошла за ним, как будто боялась ступать по этому новенькому паркету, и огляделась.
– Это, что, твоя комната? – спросила она, нахмурясь.
– Нет, тут будет спальня родителей.
Он обернулся к ней и вздрогнул – теперь перед ним стояла вовсе не та девочка, которая буквально минуту назад с веселым любопытством шагала за ним через ступеньку. Холодный угрюмый взгляд исподлобья пронзил его точно копьем! Она тут же отвела взгляд и уставилась на свой перстень, как будто он был единственным предметом на свете, который её интересовал. Все движения тотчас стали какими-то вялыми и даже голос переменился глуховатый стал и какой-то пустой. Точно душу из него вынули – если только в голосе хоть сколько-то пребывает душа...
– А я... – она запнулась, а потом выпалила со злостью, – у меня тоже такая будет! Даже лучше! У тетушки квартира четырех комнатная и потолок выше! И прихожая у неё большая и вообще... Она мне обещала свою квартиру оставить. И денег кучу! И завещание даже показывала, вот! Она совсем старая – скоро умрет. И тогда я разбогатею...
От такого неприкрытого цинизма Никита просто остолбенел – так не вязался он со всем её легким обликом. А Ева явно не зная, что бы ещё такое сказать, продолжала без смигу глядеть на свой перстень. И Никита с ужасом заметил, что тот начинает светиться.
– А хочешь, – он несмело подошел к ней и взял за руку, – хочешь пойдем погуляем? Тут на реке есть шлюз... там так здорово...ты была там?
Ева медленно подняла голову – во взгляде её была пустота. Казалось, она вообще не видит Никиту. Он поднес её руку к самым глазам и... отшатнулся. Перстень переливался радужными красками, постепенно краснея, словно он накалялся. От него и впрямь исходил жар как от печки!
– Я не знаю, но я... пожалуй... мне надо к тетушке. Совсем забыла – я ж ей обещала! Мне нужно встретить с ней Новый год.
Ева медленно повернулась и пошла к выходу, точно во сне.
Никита опередил её и преградил путь.
– А как же Сомик? Ты же не оставишь его одного в пьяном притоне?
– А-а-а... – вяло протянула она. – За ним Михайловна приглядит.
– А кто такая Михайловна?
– Наша соседка.
– Ева, послушай... – Никита набрался духу и выпалил, – что это за перстень? Странный какой...
– Это мамин... мама его носила. И мне оставила... перед смертью. Я никогда с ним не расстаюсь. В нем – моя мама!
И сообщив эту невероятную весть ошеломленному парню, Ева оставила его одного.
Глава 4
ПЕРЕЕЗД
Новый год отшумел, рассыпался фейерверками и сгинул – наступили привычные будни с их заботами и суетой. Близился переезд.
Ольга с Санчо задумали перебраться на "Курскую" до Рождества – уж очень хотелось встретить любимый праздник в новом доме.
– Это же так чудесно, – радовалась Никитина мама, – новая жизнь, которая начинается под Рождество!
Они даже не стали украшать елку на старой квартире, а поставили её посреди пустой комнаты в новой. Дом сразу ожил, наполнился хвойными запахами и ожиданием чуда. Никитины родители, хоть и были людьми вполне деловыми и современными, но к этому празднику относились как дети – они свято верили, что все, загаданное в эту ночь, непременно случится! И, конечно, их сын эту веру безоглядно и искренне разделял...
Вещи ещё до Нового года были собраны и разложены по картонным коробкам. Санчо кликнул друзей – и на третье января назначили день переезда.
Никита уже после первого перебрался на новую квартиру. Он спал на полу в папином спальном мешке, оставшемся со времен его юности. Собственно, спал – это слишком сильно сказано! – он бродил по квартире кругами как заблудившийся странник, потом пытался прилечь, метался, крутился, маялся... и глядел в окно – вночь... Звезды были так близко! Они манили, тревожили... и беспощадная полная луна не давала ему покоя – она преследовала его...
Из квартиры снизу слышался шум гулянки, грохот и музыка... он не знал, там ли Ева или у своей тетки. Он был почти уверен, что Ева выдумала её свою богатую тетку. Выдумала, чтоб не казаться несчастной. Чтобы он её не жалел! Чтоб представлять себе хоть какой-то выход из чудовищной беспросветности, пускай он – этот выход – и существует только в воображении...
Никита отчего-то не мог пересилить себя и спуститься этажом ниже, чтобы позвонить в дверь. Он ненавидел себя за это, проклинал свою слабость, но ничего поделать с этим не мог. Черный кот, появлявшийся невесть откуда, глаза, глянувшие из темноты, странный перстень, загоравшийся жарким светом, точно в нем угли тлели, – все это беспокоило его. Он и сам не мог объяснить причину своего страха – ведь до сих пор никто ему не причинил особенного вреда, кроме нескольких неглубоких царапин на щеке... Но Никита знал, сердцем чуял, что опасность подстерегает его – она где-то рядом.
Но даже не это пугало его – он боялся другого. Он чувствовал, что смертельная опасность нависла над самым главным для него существом – над Евой! Он знал, что без него она пропадет. Потому что темные тучи сгустились над ней... Откуда явилась в нем эта уверенность? Нет, на этот вопрос он не знал ответа. Но ясно осознавал, что она ходит над пропастью по самому краю бездны и, похоже, даже не догадывается об этом.
А чем же иным можно было объяснить странные перемены в ней – тоясной как солнышко, то сумрачной как тревожащий лунный свет...Он видел – она не злая и не завистливая от природы – все это так не вязалось с ней! Душа её чиста как рассвет, но что-то сдвинулось в механизме судьбы и в душу её просочилась тьма. И силы, подвластные Князю мира сего, – силы тьмы стремятся присвоить себе то, что им не принадлежит, – её душу! Но он этого не допустит, он не даст им власти над ней. И пускай без битвы они её не отпустят – он ждал битвы и был готов к ней! Он слишком много читал об этом, чтобы не знать: за красоту нужно идти на бой!
И три бесконечных дня и три ночи он собирался с силами. Он не раз спрашивал себя: а готов ли он к тому, что неизведанное станет его врагом? Что он не знает, кто поджидает его во мраке ночи? Не ведает, какие козни готовят те, кому подчиняется мерзкий котище и странное светящееся кольцо. Никита никогда не молился, не умел этого, но тут – в эти три дня перед битвой он пытался молиться... он начал учиться этому.
Наконец, он настал, этот день. День переезда. До Рождества оставалось ещё два дня, и Никита торопил время: ему хотелось, чтобы Рождество поскорее настало. Он ходил, сутулясь, пряча взгляд, весь какой-то напряженный, зажатый. Даже папа как-то ему сказал: "Слышь, старик, расслабься! Чего ты такой смурной? Переезд – это, конечно, не сахар, – говорят, что один переезд равен двум пожарам и наводнению... Но и не такое бывает прорвемся!" Санчо просто не узнавал своего сына. А тот думал: вот-вот что-то случится, что-то произойдет. Останется Ева такой, какой он впервые увидел её, или душа её скорчится. И станет потерянной для него...
Машина была заказана на восемь утра. По папиным предположениям она должна оказаться возле подъезда в Сыромятническом где-то к половине одиннадцати. Пока все погрузят на Брестской, пока доедут... И Никита решил встать пораньше, чтобы до приезда машины с мебелью – до того момента, когда их лодка пристанет к новому берегу, повидать Еву. И поговорить с ней.
Однако, как назло именно в это утро его сморил крепкий сон. Он проспал! И когда, приподнявшись на локте, взглянул на часы, было уже начало одиннадцатого, а под окном призывно гудел знакомый гудок Овечкинского шофера – условный сигнал. Приехали!
Он выбрался из спальника – и тут же раздался звонок в дверь. Неужели так быстро успели подняться на лифте? Он на ходу натянул джинсы, напялил свитер, и кинулся открывать.
На пороге стояла Ева.
Она была смущена и в то же время глаза её доверчиво улыбалась ему. На ней была новая белая кофточка с перламутровыми пуговками и очень модные черные брючки. Куда девалась та сумрачная колючая девочка, которая так пугала его? Глаза её волшебно сияли и вся она была теперь – воплощение радостного волнения. Казалось, ей ничего не стоит оторваться от земли и взлететь, подобно эльфийской принцессе. Она держала что-то перед собой на вытянутых руках. Это была картонная коробка, перевязанная шелковой ленточкой.
– Здравствуй, – она потупилась на мгновение, – вот... это тебе.
– Мне? – он взял коробку и они какое-то время стояли молча, не отрывая глаз друг от друга.
Наконец, Никита опомнился.
– Ох... извини! Проходи, пожалуйста. И... спасибо.
– А ты погляди, что там.
– Я... да, конечно. Только понимаешь – сейчас тут будет самое настоящее столпотворение – там внизу машина.
– Какая машина? Ваша?
– Нет. То есть да. То есть... в общем, наши вещи приехали. Сейчас их таскать начнут.
– Ой, тогда я пойду.
– Нет, погоди. Давай я тебя с родителями познакомлю.
Он так и не успел открыть коробку с подарком, когда на площадке лестницы появился Сергей Александрович с огромным тюком, в который мама упаковала постельное белье.
– Здорово, – приветствовал Никиту Овечкин и, пронося тюк в открытую дверь, немного зацепил Еву. Та как пушинка отлетела в сторону.
– Ох, простите пожалуйста... мадемуазель! – Овечкин бросил тюк, снял свой отделанный мехом картуз и слегка поклонился. – А что ж это вы стоите тут на дороге? Никита, ты нас не познакомишь?
– Конечно, – всполошился Никита, понимая, что сейчас произойдет нечто совершенно невразумительное: набежит толпа грузчиков, папиных друзей, которые вызвались помочь с переездом, появятся мама с папой... а тут Ева. И ещё этот странный Овечкин – то ли глава бригады ремонтников, то ли рафинированный галерейщик... от которого ничто не укроется – такой уж у него взгляд.
Кит не хотел, чтобы кто-нибудь из его родных и знакомых сейчас видел Еву – не тот был момент – знакомство получится смазанным и каким-то... ненастоящим. Он заметно нервничал, и Ева поняла, что она тут явно не к месту...
– Вот, Сергей Александрович, это – Ева, наша соседка. А это наш друг Сергей Александрович.
Она смущенно кивнула.
В этот момент распахнулись створы лифта и на площадке показался папа. Он принялся выгружать на пол многочисленные коробки. Из поднимавшегося второго лифта слышались голоса – там ехала мама. А снизу по лестнице, пошатываясь, к ним направлялся Евин отец.
Дверца второго лифта открылась, мама выпорхнула на площадку и, увидев сына, крикнула:
– Привет, ротозей! Мы тебя внизу ждали. Спускайся вниз – будешь вещи во дворе караулить.
– О-о-о, какие лю-юди! – громко провозгласил на весь коридор Евин папа. – Соседи, значит. Давайте я вам помогу. Меня Михалыч зовут, будем знакомы.
И он шагнул к опешившей Ольге, дыша на неё перегаром.
– Папа! – пташкой кинулась к отцу Ева. – Пойдем домой. Не нужно тут твоей помощи, ты только мешаешь.
– К-как это? Волошин не может мешать! Я пом-могу. Давай это мне, – он без церемоний выхватил у Никитиной мамы из рук тяжелую сумку и потащил к дверям.
– Э, любезный! – крикнул Санчо и ухватил "дорогого соседа" за рукав. Ты это – того... Мы тут сами управимся – иди отдыхай.
– Поч-чему? – пошатываясь не понял Волошин. – Яне устал.
– Слушай, друг, – задушевным голосом шепнул Санчо соседу, – давай как-нибудь в другой раз. А?! Ну, не до того нам, потом познакомимся.
– Это дело надо отметить – переезд и... того – новоселье, – гнул свое Евин папа.
– Отметь, пожалуйста, – кивнул Санчо, – только без нас.
И протянул соседу двадцатку.
Ева кошкой метнулась к отцу, выхватила у него из рук деньги, вернула Никитиному папе и, вцепившись в отцовский рукав, потянула его к лестнице.
– Вы извините его, пожалуйста, – со слезами на глазах крикнула она, обернувшись. – Он больше не будет вас беспокоить.
– Надеюсь, – жестко парировала Ольга, с неодобрением глядя девочке вслед. – Никита, – обернулась она к помертвевшему сыну. – Что это... кто такая эта девица? Ты, кажется, с ней знаком?
Но подоспевший Овечкин быстро отвлек её внимание.
– Оль, там внизу все без присмотра. Может, ты во дворике посидишь?
– Нет, это сделает Никита, – с тем же неуклонным выражением в голосе ответила Ольга. – Сережа, сколько нужно твоим ребятам дать?
– Не беспокойся, с ними я сам разберусь.
Он взял Ольгу под руку и увлек в квартиру. На ходу обернулся к Никите и, делая страшное лицо, кивком указал в сторону лестницы, куда ушла Ева: мол, догоняй!
Парень не стал долго думать – бросился следом за ней. А Ева – она пыталась поднять рухнувшего на пороге отца – и плакала, плакала... Он подбежал к ней, но она зарыдала ещё пуще.
– Уходи отсюда! – крикнула она сквозь слезы. – Пузырь надутый!
Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы не вездесущий Овечкин. Он уже спешил к ним по лестнице и, мгновенно оценив ситуацию, подхватил под мышки Евиного отца, быстро оттащил его в комнату, захлопнул дверь и шагнул к Никите, который не решался ни приблизится к Еве, ни уйти прочь...
– Так, что тут у нас? – бодрым и деловитым тоном вопросил Овечкин, без лишних слов забирая у парня из рук коробку, которую тот так и не выпускал из рук. – Можно мне посмотреть? Понимаете, любопытный я страшно – это у меня с детства порок такой!
Его улыбка была такой открытой и столь неподдельно искренней, что девочка чуть-чуть успокоилась, перестала сверлить Никиту гневным взором и молча кивнула в ответ.
– Тут... это вертепчик. На Рождество.
Сергей осторожно снял крышку с коробки и ахнул. Там, на слое из ваты помещалась крошечная скульптурная группа, сделанная из глины: под навесом Иосиф и Дева Мария с младенцем, перед ними – волхвы в остроконечных шапках, а возле – куры, овечки, собаки... Это был Рождественский вертеп, изображающий рождение младенца Иисуса. Над головкой его на тонкой пружинке покачивалась, сияя, Вифлеемская звезда. Она была сделана из перламутровой пуговицы...
– Да это просто чудо какое-то! – покачал головой Овечкин. – И ты сама это сделала?
– Ну да, – всхлипнув, ответила Ева.
– Послушай-ка... так! – Сергей Александрович поглядел на обоих подростков, как видно, принимая решение. – У меня через две недели вернисаж будет – выставка. Картины, художники... так вот, это можно выставить там. У тебя талант, настоящий. Поверь мне! Это сделано с такой любовью и с таким мастерством, что... в общем, я покажу твой вертепчик на выставке. Не возражаешь?
Ева от нежданной радости онемела и снова кивнула. Сергей Александрович достал из кармана блокнот и ручку, выдрал листок, написал на нем свой телефон и протянул девочке.
– Мы с тобой так и не познакомились, – улыбнулся он. – Твой друг не слишком-то обучен светским манерам. Но мы его простим на первый раз, ты как думаешь?
Ева опять кивнула. На губах её оживала улыбка. Противиться обаянию Овечкина было попросту невозможно!
– Меня зовут Ева, – очень тихо сказала она и вытерла слезы. Вообще-то мое полное имя Евгения, но я...
– Вот и буду звать тебя так. Мне табличку нужно к сроку красивую заказать, а на ней будет твое имя. Евгения Волошина, если не ошибаюсь?
– Угу, – она уже вовсю улыбалась – теплела и хорошела на глазах как цветок, распустившийся после дождя.
– Какая фамилия у тебя знаменитая! Ладно, Никита, забирай свой подарок. Пускай он пока у тебя побудет, потом я его заберу... на время. А после снова верну. Договорились?
Оба согласно кивнули. Сергей Александрович было простился с Евой, но на ходу обернулся, точно забыл что-то важное.
– Да, чуть не забыл. Их бы нужно обжечь – у тебя глина-то просто сама по себе высохла, а это штука недолговечная. Чтоб было по-настоящему, тебе нужна печь для обжига. Пусть небольшая. Сделаем вот как. Вот вам адрес это за городом, в Абрамцево. Там работает мой друг Нил Алексеевич. Вы поезжайте к нему... скажем, послезавтра. Я его предупрежу, что вы будете. Он подберет для вас все, что нужно. Надеюсь, ты позволишь Никите тебя сопровождать?
Поистине, это был день согласия! Ева не уставала кивать, улыбаясь Никите, который, кажется, готов был носить Овечкина на руках... если бы поднял, конечно!
Сверху раздался клич, призывавший Никиту – его искала мама. Он быстро подошел к Еве, остановился, точно налетел на незримую стену.
– Ты не обращай внимания на все... слышишь? На отца там, на моих... А твой подарок... у меня никогда в жизни такого не было... В общем, ты понимаешь! И я... – он махнул рукой, склонился к ней и неловко поцеловал. Повернулся и кинулся прочь, как будто за ним собаки гнались.
– Я зайду вечером. Хорошо?
– Хорошо, – одними губами прошептала Евгения, несмело касаясь пальцами подбородка, куда пришелся его поцелуй...
Глава 5
ЗМЕИНА СНЕГУ
Вещи закончили перевозить ближе к вечеру – пришлось сделать ещё два рейса на "Курскую" с "Белорусской". Узлы и ящики, столы и стулья были свалены по комнатам где попало, так что в квартире пятачка свободного не было. Мама, бледная от волнения и усталости, просто валилась с ног. Отец с победным видом восседал на коробке с книгами и попивал коньячок, закусывая лимончиком – есть от усталости он просто не мог.
– Сейчас чуть отойду – пиццу разогреем. Ну что, орел, кушать хочешь?
– Не-а, – вяло ответствовал сын, чьи мысли витали далеко-далеко...
– Нет, ребята, так не годится! – запротестовала Ольга. – Целый день не ели и таскали весь день – надо поесть как следует.
Она скрылась на кухне, о Санчо, опрокинув рюмочку, с ироническим интересом воззрился на сына.
– Это что ж за явление утром было такое, а? Давай-ка рассказывай!
– Какое явление? – Никита сделал вид, что не понял, на что намекает отец.
– Тень отца Гамлета! – расхохотался Санчо. – Ну, про соседа я не упоминаю – все и так ясно, а вот что из себя представляет его Корделия? То бишь Офелия... Тьфу ты, с этой вашей классикой – все перепутал! Корделия она где?
– В "Короле Лире", – хмуро буркнул Никита. – Слушай, пап, при чем тут Корделии и Офелии – она просто наша соседка, и я с ней как-то случайно на лестнице познакомился. Не понимаю я твоих приколов...
– А это не приколы, – наклонившись к сыну, сообщил Санчо. – Я вполне серьезно с тобой разговариваю. Просто настроение хорошее – и все дела! Как зовут твою Джульетту-то? Маша? Или Катя? Не пойму, чего ты конфузишься так? Ну мать – понятное дело... Ей бы надо, чтоб у тебя невеста была из Оксфорда. Но мы-то с тобой мужики – вполне можем понять друг друга...
