Текст книги "Перстень старой колдуньи"
Автор книги: Елена Ткач
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)
Ткач Елена
Перстень старой колдуньи
Елена ТКАЧ
ПЕРСТЕНЬ СТАРОЙ КОЛДУНЬИ
"Не видал ли где на свете
Ты царевны молодой?
Я жених ее". – "Постой,
Отвечает ветер буйный,
Тамза речкой тихоструйной
Есть высокая гора:
В ней глубокая нора;
В той норе, во тьме печальной,
Гроб качается хрустальный
На цепях между столбов.
Не видать ничьих следов
Вкруг того пустого места;
В том гробу твоя невеста".
А. С. Пушкин
"Сказка о мертвой царевне и семи богатырях"
Глава 1
ПУСТАЯКВАРТИРА
Никита не сразу решился вставить ключ в замочную скважину. Перед ним была дверь. Там, за нею – пустая квартира. Родители вчера купили её. И понимая, как важно ему почувствовать себя взрослым, разрешили прийти сюда одному. Прийти поздно вечером и переночевать. И вот он здесь и отчего-то робеет...
– Ладно, кончай дергаться! – буркнул он, вертя ключ в руке. – Тоже мне, Индиана Джонс на пороге храма Судьбы!
Он повернул ключ в замке, тот щелкнул, дверь словно нехотя отворилась и он оказался внутри.
Пусто. Темно... Он достал из сумки заранее припасенную свечку и спички, зажег её и прошел в комнату, заслоняя ладонью заметавшийся огонек. Приладил свечку на подоконник, уселся рядом и глянул в окно. Прямо напротив на крыше высокого здания пылали красные буквы: МОСГАЗ. Никита вздохнул и буквы мигнули ему – теперь они были синими. Он долго сидел в темноте, глядя как тени движутся по стенам, озаренным неровным светом. А потом скинул шапку и куртку, снял свечу с подоконника и обошел всю квартиру. Он касался стен пальцами, гладил их, словно квартира была живым существом, – он знакомился с ней.
Сделка по купле-продаже заняла вчера целый день. Какое противное слово "сделка", – подумал Никита. Разве оно означает то, что происходит на самом деле: люди как будто отплывают от знакомого берега и оказываются на другом, совсем незнакомом...
Мама появилась поздно вечером чуть живая. Целый день она то и дело звонила домой, сообщая как идут дела и успокаивая Никиту: в банке порядок, у нотариуса тоже, осталось все оформить в жилищном комитете. Отец то и дело названивал сыну с работы, чтоб узнать как дела, а сын, вернувшись из школы, никак не мог собраться и сесть за уроки – мысли были все об одном: как там дела у мамы? Поводов для волнений было более чем достаточно: они ведь не просто покупали квартиру – они продавали свою! Потому и такое название дурацкое: "купля-продажа". И про эту самую куплю им все друзья и родственники массу всяких ужасов порассказали: мол, можно и без денег и без квартиры остаться...
И вот наконец около девяти появилась Ольга Яновна – Никитина мама замученная, но страшно довольная. Она размахивала связкой ключей, которые папа тут же бросил в бокал шампанского, из которого выпили все по очереди: мама, папа и даже Никита. Ему впервые было дозволено отведать спиртного. Конечно, родители догадывались, что он наверняка уже делал это не раз, но тут запрет был снят вполне официально! Родители веселились как дети Никита давно их не видел такими счастливыми: они танцевали, буянили, расколотили тарелки "на счастье", потом все втроем прыгали и скакали, обнявшись, а по тонким стенкам бокала, в котором отмокали ключи, разбегались летучие пузырьки...
Надо сказать, если б не он, они бы её не купили – эту квартиру. А ещё в этом деле ему помогли... крысы. Эти мерзкие твари буквально напали на них на Брестской. И откуда только взялись! Мышки у них порой появлялись – это факт. А что поделаешь: центр, старый дом, первый этаж...С мышками мама с грехом пополам мирилась, но когда однажды утром на пороге ванной, она буквально споткнулась о громадную крысу, отец, едва успокоив её, сказал: "Ну, ребята, пора менять адрес! Крысы бегут с тонущего корабля."
Дом их отнюдь не тонул – люди в нем жили весьма обеспеченные и поэтому в нем то и дело что-то меняли и подновляли, а недавно сделали в подъезде евроремонт. Квартира у них была хотя и двухкомнатная, но очень большая, и все же им троим не хватало места. Мама часто работала по ночам – она была журналисткой. А Александр Маркович, которого близкие и друзья звали Санчо, – Никитин папа – так уставал на работе, что, приходя домой часам к десяти вечера, попросту падал замертво. И свет на мамином письменном столе частенько не давал ему уснуть. Они стали нередко ссориться, и Никита уж было начал за них побаиваться – ещё чего доброго разведутся... Он любил их – своих родителей и не представлял себе жизни без кого-то из них. А потому принялся потихоньку внедрять в их сознание мысль о том, что хорошо бы трехкомнатную. Тогда у всех будет по комнате и никто никому не станет мешать.
Все сложилось как нельзя лучше. Они обратились к маклеру и тот буквально через пару дней привел покупателя. О цене сговорились, получили задаток и начали подыскивать новую квартиру. Продав свою "двушку", они вполне могли себе позволить трехкомнатную, потому что район Маяковки, где они жили, очень котировался и квартиры тут стоили весьма недешево.
Составили список адресов, принялись ездить смотреть. Ольга всегда брала с собой Никиту – отец предоставил выбор на их усмотрение – за день он на своей "девятке" столько километров наматывал по делам фирмы, что мотаться по городу вечерами попросту не оставалось ни сил, ни времени. Кроме того, он считал, что жена с сыном с этим делом лучше справятся. И потому, когда они в выходной все же упросили его подвезти их по двум адресам, заворчал: "Ребят... мы ж договорились – это ваши игрушки!" Но поглядев на их умоляющие лица, вздохнул и принялся одеваться.
Они побывали на Трехгорном валу и на Бакунинской и возвращались домой по освещенной набережной Яузы. Река бежала за ними, и фонари отражались в черной воде манящим праздничным светом.
– Мама, гляди! – ахнул Никита, когда они проезжали мимо изящного мостика, изогнувшегося плавной дугой. Он вынырнул из темноты как видение как мостик в иную жизнь, неведомую, загадочную...
Ольга улыбнулась, оглядываясь и провожая мостик взглядом... он скрылся за поворотом, а на высоком берегу за Яузой внезапно вырос Андроников монастырь. Это было так неожиданно и так странно – средь бегущих огней машин, средь гари и суеты громадного города – эти белокаменные стены, этот покой... Твердыней возвышался монастырь над рекой, и от него такой тайной повеяло, так захотелось хоть ненадолго остановиться здесь, отдышаться...
– Пап, тормозни, я помню, у нас был ещё адрес! Это где-то тут, рядом. Я звонил туда, мне сказали, что дом совсем неподалеку от Андроникова... Мам, погляди, у тебя он точно записан. Сыро... Сыро-какая-то улица!
– Сыромятнический переулок, – рассмеялась мама. – Но там же нет кухни!
– Чего-чего? – пробасил папа.
– Вот видишь, Санечка, – сдерживая смех сказала Ольга, – хоть ты и строитель, а такой простой вещи не знаешь! Раньше так часто строили – в тридцатых годах. Дома гостиничного типа или что-то вроде того – в них не было ванной. Тогда считали, что полезнее мыться в бане. Я знаю, такой дом есть в Чудовом переулке возле "Парка культуры". И тут в Сыромятническом такой же, – я узнавала. Только здешние жильцы все-таки сделали ванну... правда на месте кухни.
Тут мама не удержалась и фыркнула, глядя какие рожицы корчит ей муж, зная что она видит его отражение в зеркале.
– Ага, значит без кухни! – хмыкнул папа. – Что ж, дело хорошее. В самом деле, зачем нам кухня? А?! Ляля, ты как считаешь? Ты ж от неё вечно стонешь – мол, быт заел! Так вперед, обойдемся без быта, я согласный... Ну, вы меня уморили. Все, мчимся домой, я уж оголодал с вами как собака!
– Пап, ну пожалуйста, притормози! – взмолился Никита. – Посмотри как тут здорово! А квартира там очень дешевая для трехкомнатной в центре перепланировку сделаем... и будет кухня. Ну, пап...
Санчо едва было не взорвался, – а взрывы его обладали столь сокрушительной силой, что жена с сыном как минимум пару часов после старались его не трогать, – но Ольга обняла его сзади и стала тихонько что-то нашептывать. Он заворчал, потом затих, потом расхохотался, дернул головой и резко вывернул на автозаправку, чтоб развернуться. Такони оказались в тот вечер в этой квартире, чтоб остаться здесь навсегда.
Она им и в самом деле понравилась – просторная, теплая, с высокими потолками и с окнами в небо, – а им уж так надоело глядеть во двор "с высот" своего первого этажа... Дом был светлый, кирпичный, сталинский.
– Да-а-а, в те времена строить умели, – констатировал папа, выглядывая во двор из окна высокого седьмого этажа. – Это вам не современная панельная душегубка, по которой ветер гуляет и зуб на зуб не попадает от холода. А внизу стадиончик – с ребятами в футбол погоняем – тряхнем стариной!
А когда они, чтоб чуть-чуть прогуляться, спустились к Яузе и обнаружили прямо напротив их переулочка маленький островок, а на нем самый настоящий шлюз, когда мама перегнулась через чугунный парапет набережной и в лицо ей дохнуло свежестью от падавшей с шумом воды...все трое, не сговариваясь, решили: они будут жить здесь! И когда мама вдруг почему-то расплакалась, отец крепко обнял её за плечи, встревоженно заглянул в глаза.
– Что ты, Лялька? Что это с тобой?
– Ничего, – всхлипнув, ответила Ольга. – Просто это от радости. Знаешь... я с детства мечтала жить возле Яузы. А тут ещё этот шлюз... такой свежестью пахнет! И землей! У нас в центре не пахнет землей...
– Но это же тоже центр! – подхватил Никита.
Его глаза за круглыми стеклами очков повлажнели – он и сам не знал, отчего ему вдруг до смерти захотелось остаться в этих краях и жить в этой квартире.
– И там такой коридорчик странный... длинный... совсем как в доме у бабушки. Помнишь, пап?
– Ох, ребята, шут с вами! – покачал головой папа. – Решили, берем! Только такие идиоты, как мы, могут купить квартиру, которую надо практически всю перестраивать... из-за шлюза и коридорчика!
И вот теперь Никита тут, дома. Дома... Он ещё никак не мог привыкнуть к этой мысли и от волнения все шагал по комнатам, не зная, чем толком заняться и где на ночь пристроиться. Сегодня с самого утра здесь уже появились рабочие и начали все крушить: полы, перегородки, старую сантехнику. Ими руководил папин приятель Сережа – Сергей Александрович Овечкин – личность весьма загадочная и притягательная. Во всяком случае для Никиты...
Этот человек обычно хранил серьезность и при этом умел так тонко и вовремя пошутить, что все страхи запуганного предстоящим ремонтом клиента развеивались в дым... По мановению его руки в разных концах Москвы начинали разносить в прах старые обветшалые квартиры и сооружать на их месте новые по самому современному слову строительной техники и дизайна... Но мало того – Сергей увлекался живописью, был её тонким ценителем и знатоком, а недавно стал владельцем собственной галереи. Как он сочетал в себе это – талант организатора, твердый взгляд реалиста и душу художника – один Бог ведал... Мама говорила, что это истинно русский характер, что на Руси все настоящие мужики были такими: дело умели делать, знали цену деньгам и при этом всегда их тянуло подняться над суетой бренного мира – духом стремились к вечному, к красоте... Папа называл Сергея Давидом-строителем и очень его уважал, а Никита... Никита его побаивался. Очень уж смущал его ироничный и проницательный взгляд папиного приятеля – парню казалось, что тот подсмеивается над ним.
Он вообще был очень стеснительным – Никита по прозвищу Кит. Вытянувшись за последний год едва ли не под метр восемьдесят, – и это в его-то четырнадцать! – он страшно сутулился, ходил, согнувшись под углом в сорок пять градусов – носом землю клевал! – как, смеясь, говорила мама, без очков плохо видел и не знал, куда руки девать... Он был страшно обидчив, но отходчив, сторонился девчонок, потому что не знал как себя с ними вести, и целые вечера проводил на диване за книжкой. Ни спорт, ни дискотеки, ни иные забавы сверстников его не интересовали.
Типичный книжный червь! – так аттестовывал его папа, и Никите казалось, что отец был в нем несколько разочарован. Ведь он возлагал на сына большие надежды – хотел, чтобы тот многого в жизни достиг, а Никита до сих пор не проявлял интереса ни к одной из престижных ныне профессий.
– Тебе лишь бы подальше от жизни спрятаться! – как-то в сердцах бросил папа. – Только бы фантазировать, да витать в облаках как девчонка! Смотри, сын, тебе жить...
Никита действительно любил фантастику. В детстве он "заболел" Грином, какое-то время мечтал стать капитаном, потом не на шутку увлекся Толкиеном, его знаменитой трилогией "Властелин колец" и даже одно время посещал сборища Толкиенистов – ребят, влюбленных в книги этого английского писателя. Они собирались в Царицынском парке, весьма серьезно, как им казалось, обсуждали разные философские проблемы и считали себя ужасно "продвинутыми". Но Никита там не прижился – беготня по парку с самодельными мечами, призванная изобразить героев Толкиена, показалась ему пустой театральщиной. А насчет философии... он не думал, что станет умнее, если с пеной у рта будет доказывать кому-то, что тот не прав.
Гораздо интереснее было погружаться в мир любимых писателей, впитывать от них то, что казалось ему самым важным, самым стоящим в жизни... Для него это было странное чувство присутствия тайны, какие-то особые её вибрации, которые он ощущал почти столь же явно, как тепло маминых рук. Ему казалось: стоит только настроиться на нужный лад, сосредоточиться и и тогда... тогда мир внезапно приоткроет дверцу в неведомое. Он знал, что жизнь гораздо сложнее той, о которой пишут в газетах. Он верил художникам и поэтам и не верил тем, кто говорил, что все их фантазии – чушь собачья! Он был чуточку не от мира сего, и знал, что эта его особенность пугает родителей. Но поделать с этим ничего не мог! Он верил в чудо и ждал чудес, и только этим жила его чуткая впечатлительная душа.
И потому-то он сегодня и волновался так – знал, что все происходящее не случайно, и тут, в этом доме его ждет что-то. Перемена какая-то... Откуда к нему пришла эта убежденность он не знал. Но словно почувствовал чей-то зов, когда они впервые проезжали эти места на машине. Он тогда чуть не заплакал как маленький, когда отец начал подтрунивать над мамой по поводу отсутствия кухни в квартире! Ему казалось, что жизнь его кончится так и не начавшись, если они не поселятся именно здесь – в Сыромятниках, на берегу Яузы, в старом доме на седьмом этаже.
Никита вдруг замер на месте, услышав какой-то странный звук. Плеск воды? Но откуда он тут может быть! Он подошел к пролому в полу, который образовался, когда рабочие снимали старую ванну. В небольшое отверстие размером примерно с ладошку ребенка был виден уголок нижней квартиры. Оттуда и доносился странный звук. И пение. Кто-то пел песенку нежным тоненьким голоском. Он присел, наклонился к самому полу и заглянул в дыру. И у него дух захватило...
Там, внизу, на полу помещался большой эмалированный таз, полный искрящейся пены, а в этом тазу стояла девочка лет двенадцати и пела, поливая себя водою из ковшика. Теплые блики света играли на её нежной коже так, что казалось, будто это она сама светится. Длинные намокшие волосы прядями падали вдоль спины. От неё словно исходило сияние – так она была хороша... Девочка была совершенно нагая!
Никита почувствовал как кровь хлынула ему в голову и испугался, что сейчас задохнется – твердый ком застрял в горле и он не мог ни проглотить его, ни вздохнуть. Он отпрянул от проема и сел на пол – ноги не держали его, они стали ватными. Кит весь дрожал крупной дрожью – так подействовал на него вид обнаженного девичьего тела, которое он впервые увидел. Немного успокоив дыхание и подождав, когда сердце перестанет разламывать ему грудь, он сжал в кулаки липкие от пота пальцы и вновь заглянул в дыру.
Это было сильнее его! Знал ведь, что подглядывать стыдно, знал, что поступает гадко и потом сам себя загрызет, но ничего с этим поделать не мог. Он глядел туда – на эту незнакомую девочку, стройную как цветок, и знал, что кончено... Он погиб! Он влюбился без памяти...
Его незнакомка прервала свою песню и что-то сказала. Слов её он не расслышал. Никита вдруг почувствовал в себе дикую ненависть к тому существу, которое в эту минуту, как и он, могло видеть её. Он впервые понял как сильна и страшна ревность. Что она не подвластна разуму и он не в силах справиться с ней! С кем же она разговаривает? Он должен знать это! Он наклонился ниже – так, что один глаз его глядел прямо в дыру, а щека легла на холодный цемент развороченного пола. Но рядом с девочкой не было никого. Только грязноватая кухонная мойка – значит там, под ним была кухня. Она потянулась, привстав на цыпочки, и предоставив ему разглядеть прелесть её маленьких грудей... а потом позвала, протянув руку. На пальце её блеснуло кольцо. Матовый овальный камень, который светился тусклым радужным светом. И свет от камня на какое-то время полностью поглотил Никиту – он словно втянул его взгляд в себя и от этого загорелся сильней... Теперь уже яркое искрящееся свечение исходило от камня, а когда девочка поводила правой рукой, на которой был перстень, – от неё словно бы растекались волны какой-то загадочной силы...
Ах, так вот с кем она говорила! – у ног её показался большой толстый кот, черный как смоль. Он кругами заходил вокруг таза, нервно постукивая по полу упругим хвостом. Никита вздохнул с облегчением – никто, кроме него, не видел её купания! Рядом с нею был кот. Всего лишь кот! Самый обыкновенный...
– Ф-фу-у-у! – вздохнул он с облегчением и распрямился, чтобы перевести дух. Посидел немного, улыбаясь бессмысленной и глупой улыбкой, а потом, словно магнитом притянутый, снова потянулся к дыре. И с криком отпрянул черная лапа с выпущенными когтями ударила его по щеке, едва не выцарапав глаза. Послышался утробный кошачий вой и два ока – прозрачные, без зрачков – глянули из дыры... Это были не кошачьи глаза. И не человеческие. Таких глаз не было ни у животных, ни у людей... Никита глухо охнул и потерял сознание.
Когда он очнулся, была уж глухая ночь. По стенам пустой квартиры бродили тени. На щеке запеклась кровь и рана болела. Ему стало не по себе. Очень не по себе! А вдруг то существо, которое глянуло из дыры, уже тут? И кто оно? Вдруг сейчас кинется на него? Ему захотелось немедленно убежать и пусть на дворе глухая ночь – не страшно! Гораздо страшнее то, что он увидел...
Но он не сбежал – он остался. То новое и волнующее, что он впервые почувствовал, когда увидел её, – эту девочку – было сильнее страха. Никита знал теперь, что это значит – влюбиться! Его как будто стрелой сразило. Сразу и наповал! Только стрела эта не убила, а только... как бы отняла его у себя самого. Отныне все прежнее отлетело – мир, покой, привычная рассеянная мечтательность... Один взгляд, брошенный вниз, в провал все переменил. Мысли и чувства больше не принадлежали ему – они стремились к ней – к стройной девочке, купавшейся в тазу возле мойки...
Глава 2
ЕВА
Кит всю ночь промаялся без сна и уснул только под утро. Его разбудили шаги, голоса – пришли рабочие. А при них он не хотел заглядывать в дырку в полу – ни с кем не хотел делить свою тайну. И в школу пора – он уже и так опоздал на первый урок.
Он ушел, мечтая о том, чтобы поскорее вернуться. Но рядом с мыслью о незнакомой купальщице притаился страх.
Что это было? Чьи глаза глянули на него из темноты? Его разум напоминал селение, по которому пронесся смерч, – прежде спокойные мысли мелькали и путались, вспыхивали и сталкивались... и, казалось, этому не будет конца!
И дни потянулись за днями – пустые, растянутые – Никита места себе не находил – он только и думал, как бы вновь очутиться в своей новой квартире в Сыромятническом переулке. Но родители не хотели, чтоб сын болтался там во время ремонта посреди хлама и мусора – и так вон вернулся весь поцарапанный! Ему нужно нормально питаться и заниматься как следует – за прошедшие две недели успел нахватать троек и даже схлопотал двойку по математике, чего с ним прежде никогда не случалось.
Овечкин, пряча улыбку, наносил удар за ударом по бюджету семьи – так, что мама только тихо ахала, а папа крякал и с удвоенной энергией впрягался в работу. Они решили: делать ремонт – так уж делать! Чтоб и материалы отделочные были качественными, и плитка в ванной, и двери не самые дешевые, чтоб не повело древесину винтом... Они соглашались с Сергеем, убеждавшим, что деньги – дело наживное, а квартира – это уж на всю жизнь! Вот и надо её отделать так, чтоб любо-дорого...
А Никита спал и видел, чтобы поскорее закончился ремонт и они переехали. Но это событие намечалось только на середину января – после старого Нового года. А до этого был ещё почти месяц – на дворе стоял знобкий ненастный декабрь. Нет, он этак с ума сойдет! Парень подкатывался к дяде Сереже, чтобы тот поручил и ему какое-нибудь дело: например, мусор подметать или ещё что, не требующее высокой квалификации. Но тот только отшучивался и уносился на своей "Газели" на один из строительных рынков, чтоб закупить очередную партию цемента, клея для плитки, гипсокартона для новых перегородок и невесть ещё чего...
Наконец, как-то под вечер позвонил дядя Сережа и попросил Никит упоехать с ним на "Каширский двор" за плиткой для ванной. Кому-то нужно было последить за машиной, чтоб не разворовали уже купленные и погруженные материалы, пока они с шофером будут грузить ящики с плиткой. Никита рванул что есть мочи, и где-то к семи вечера они с этим покончили – ящики рядами стояли в будущей спальне родителей. Теперь можно действовать!
Увы, пролом уж давно заделали, и надо было искать какой-то другой способ поглядеть на свою незнакомку. Лучше всего бы, конечно, просто подойти к ней и познакомиться. Сказать, что он – её новый сосед и все такое...
Никита спустился на этаж ниже и остановился перед ободранной грязной дверью, с которой свисали куски дерматина, точно их кто-то ножом исполосовал. Он прислушался... все было тихо. Потоптавшись на месте, Никита так и не решился нажать на кнопку звонка и, понурый, двинулся восвояси на Брестскую.
Какова же была его радость, когда во дворе он увидел свое живое чудо! Девочка сидела на перевернутом ящике возле костра и задумчиво глядела в огонь, подперев кулачками щеки. Возле костра мелькали какие-то тени. Приглядевшись, Никита разглядел двоих подростков примерно его возраста и карапуза лет четырех, который сосредоточенно ковырял палкой оттаявшую землю.
– Сомик, отойди от костра подальше, искра в глаз попадет! – крикнула малышу девочка, и Никита догадался, что это, скорей всего, её брат.
Услыхав звук её голоса, он почувствовал как сердце бухнуло, дернуло, остановилось, а потом заколотилось как бешеное. Тяжело дыша, открыв рот, он медленно приближался к костру. Двое парней – один белобрысый, с наглой ухмылочкой, а другой губошлеп весь в прыщах возились с чем-то возле костра. Один из них – белобрысый – расковыривал палкой уголья и криво улыбался, поглядывая на девочку. Его приятель подошел к карапузу и что-то ему сказал. Тот послушно потопал за ним и остановился прямо возле огня, заглядывая в костер с опаской и любопытством. А потом доверчиво протянул ладошку. Тогда белобрысый поднялся, шагнул к малышу и, осклабившись, вынул из-за спины консервную банку, которую перед тем докрасна раскалил на костре. Удерживая за край деревянной прищепкой, быстро всунул её в раскрытую ладонь малыша.
Его крик разорвал тишину. Девочка, сидевшая в глубокой задумчивости, тут же вскочила и в мгновение ока оказалась возле брата. Тот упал в снег, задохнувшись болью и криком, и раззявленный его ротик исказился гримасой страха и муки.
Никита, не задумываясь ни на минуту, кинулся к белобрысому. Но девочка его опередила – дикой кошкой метнулась она к гоготавшему парню и вцепилась зубами в его руку. Тот заорал и хотел отшвырнуть её, но она пнула его коленом, а потом принялась царапать ногтями лицо. Подоспевший Никита хотел оттащить её от орущего подонка, но она так брыкалась, что пару раз угодила ему каблуком по ногам, и ему пришлось отступить. Наконец, белобрысый вырвался и, хромая, кинулся прочь, а за ним драпанул прыщавый.
– Ну ты, Генька-ведьма, ты, сука! – зашипел белобрысый, оборачиваясьна ходу к посрамившей его девчонке. – Ты за это заплатишь...
– Сам заплатишь! – крикнула ему вдогонку юная воительница.
Шапка её слетела, длинные золотистые волосы разметались по плечам, рукав синтепоновой куртки оторвался подмышкой, глаза сверкали в свете костра. Никита так загляделся на нее, что не подумал, как он наверное глупо выглядит со стороны.
– А ты чего уставился? – накинулась на него девочка. – Чего не в свое дело лезешь?
– Я помочь хотел... я думал...
– Индюк тоже думал! Ты только мне помешал. Я б его... – выпалила воинственная златовласка и кинулась к брату. Склонилась над ним... Он лежал в снегу лицом вниз.
– Сомик, малышик мой, сейчас тебе Геня поможет! Сейчас, потерпи немножко, миленький.
Она подхватила брата на руки и понеслась к своему подъезду. А Никита остался стоять посреди двора, понимая, что мир проваливается в тартарары он все испортил! Она рассердилась и теперь будет глядеть на него как на врага...
– Ну уж нет, – просипел Кит, стиснув зубы, – я тебя так не отпущу!
И кинулся догонять девочку.
– Давай помогу, – решительно гаркнул он, враз охрипнув, и, не дав ей опомниться, буквально вырвал плачущего малютку у неё из рук и зашагал к двери подъезда.
Геня на секунду опешила, но его уверенный тон, как видно, подействовал и она уступила. Быстро набрала код, распахнула перед ним дверь – у него руки были заняты.
– Вызывай лифт скорее! – заорал Никита не своим голосом – только тут он увидел глубокую кровоточившую рану на ладошке мальчика. Вся кожа на внутренней её стороне была сожжена.
– Сейчас... ох... – она споткнулась и всхлипнула. – Что же делать? Папы нету... а я...
Створы лифта захлопнулись. Геня нажала на кнопку шестого этажа и кабина, дрогнув, поехала вверх.
– Не волнуйся! – стараясь говорить спокойным и уверенным тоном, сказал Никита, – сейчас скорую вызовем. Телефон у вас есть?
– Есть, – еле слышно ответила Геня и принялась вытирать слезы, вдруг градом хлынувшие из её огромных распахнутых глаз. На пальце её тускло отсвечивало кольцо со светлым камнем. Здесь, в лифте она совсем не походила на деву-воительницу – теперь это была просто девчонка-подросток, растерянная и испуганная. Как видно, наступила реакция, последовавшая вслед за пережитым потрясением. Никита стоял перед ней столб столбом, все известные ему слова разом застряли в горле, руки, державшие мальчугана, онемели от напряжения, мир отхлынул куда-то, точно смытый волною песок, и только одно существовало для него в этот миг – худенькая девичья фигурка в дешевой курточке с оторванным рукавом...
Они выскочили из лифта и поспешили к дверям квартиры. Длинный коридор показался им бесконечным. Мальчуган уже не плакал, не стонал – он затих, а кровь из раны залила весь рукав Никитиной дубленки.
Геня быстро отперла дверь, не снимая сапог бросилась в комнату, крикнув на ходу Никите:
– Сюда!
Они очутились в маленькой захламленной неприбранной комнатке. Какие-то тряпки, коробки валялись повсюду, пол давно следовало помыть, а пыль с серванта, похоже, не вытирали с самого лета. На столе громоздились немытые тарелки, рюмки и чашки, в углу – штабеля бутылок из-под портвейна и водки. Девочка перехватила недоуменный Никитин взгляд и нахмурилась.
– Что, не нравится? Да, папа пьет! А что? – с вызовом выпалила она. Ты такого не видел, да? Твои родители небось чистюли, молоком кафель моют!
– Почему молоком? – удивился Никита. – "Кометом" или "Пемолюксом". Как все... Слушай, надо скорую вызвать.
– Не надо... – она уже справилась с собой и вновь стала кусачей и колючей. Отдернула занавеску, за которой было нечто вроде шкафчика только без дверец. Отыскала там какую-то баночку, кусочек ватки, намазала ватку чем-то пахучим и приложила к ране на руке брата.
– Вот так. Теперь он уснет. Положи его сюда, на кровать.
Она разгребла кучу какой-то ветоши, журналов, газет и под нею обнаружилась детская кроватка.
– Его, наверное, раздеть надо, – предложил Никита.
– Потом. Пусть сначала уснет. Завтра рука уже почти заживет и болеть не будет.
– Такая рана? – удивился Никита. – Да ей как минимум недели две заживать. И рубцы останутся – ожог-то глубокий.
– Никаких рубцов у него не будет, – склонившись над братом и целуя его в лобик, сказала Геня. – Это средство все как рукой снимет.
– А что за средство такое? – удивился Никита.
– Такое, – сказала Геня – как отрубила. – Ты вообще-то откуда взялся? Что-то я тебя раньше не видела.
– А мы скоро сюда переедем. Я теперь твой сосед сверху – сто сорок седьмая квартира.
– А-а-а, – протянула девочка, и поджала губки. – Значит это вы ту коммуналку купили? Тогда понятно.
– Что понятно? – не понял Никита, чувствуя как в Гене нарастает глухое, смутное раздражение. – Мы свою квартиру продали, а эту купили. Она стоит меньше, чем наша прежняя – ещё и на ремонт деньги остались.
Он вдруг понял, как ей, живущей в этом бедламе и нищете, обидно, что другие покупают новые квартиры, пускай, и продавая свои, что будут делать ремонт, начинать новую жизнь... Ему ужасно захотелось её утешить, сказать ей что-то доброе и хорошее. Но Никита видел, что она не примет от него ни сочувствия, ни утешения. Она была горда – его возлюбленная! И он должен заслужить её понимание и доверие.
– Слушай, мы так и не познакомились. Меня Никитой зовут. А тебя Геней? Это какое же полное имя?
– Евгения.
– Значит, Женя?
– Нет, не Женя, а Ева. Геней меня только те идиоты зовут.
Она скинула сапоги и достала из-под дивана тапочки. Он заметил дырочку у неё на колготках, а Ева перехватила его взгляд. И страшно смутилась. Весь её гонор вдруг как рукой сняло, она вся покраснела и от этого ещё больше похорошела. Просто на удивленье!
Худенькая, стройная, с широко раскрытыми гиацинтовыми глазами, тонкими чертами лица и длинными волосами, которые отсверкивали золотом в свете лампы... Весь её облик так не вязался с тем, что её окружало! Странно было видеть эту девочку в такой дыре. Но казалось, она не придает большого значения окружающему, словно и не живет здесь, а лишь на минутку заглянула сюда, чтобы потом исчезнуть...
Ева потерла переносицу тонким пальчиком, словно что-то обдумывая, а потом улыбнулась Никите и спросила:
– Хочешь, я тебе кое-что покажу?
– Конечно, хочу! – оживился он. – А можно мне... снять дубленку?
– Ой, извини, я тебе даже не предложила раздеться! – она снова смутилась и потупилась. – Понимаешь... у папы были гости, они... очень шумели и я всю ночь не спала. Голова совсем ничего не соображает...
