Текст книги "Янтарь (СИ)"
Автор книги: Елена Синякова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)
И когда главный Палач сделал неуловимый выпад вперед, не оставляя за собой в воздухе даже размытого пятна, я испуганно зажмурилась, всерьез испугавшись того, что сейчас кто-то лишиться своей белокурой головушки, если бы не тот Бер с двойным голосом, который оказался рядом с Лютым так же быстро, готовый откинуть Палача с намеченной дороги.
– Оставь их! – поймал своего предводителя один из Палачей, дернув его за руку, – Пусть идут оба, раз им так хочется! Можем всю семью наказать.
Все. Точка.
Мне казалось, что я прямо сейчас срочно должна упасть в обморок!
– Остановитесь все! – завопила я так, что у меня самой заложило уши, но хотя бы добилась того, что теперь все обернулись и смотрели исключительно на меня, – Никто никуда не идет! Я сама…
– ЦЫЦ! – едва ли кто-то смог перекричать басистый бас отца Янтаря и всей этой разношерстной компании, когда даже Палачи поморщились оттого насколько громко и оглушительно прозвучал голос отца, – Ты будешь говорить только когда я скажу!
Я прикусила язык до крови, чувствуя себя так ужасно, как не чувствовала даже тогда, когда готовилась на верную смерть, не надеясь на спасение, а теперь… теперь я ненавидела себе еще больше за то, что происходило, понимая, что невинные люди пострадают из-за меня!
Я еще ничего не знала о самом наказании, но разве оно могло быть легким и простым, учитывая, что заменяла собой саму смерть?!
«ОТКАЖИСЬ – кричала я мысленно Палачу, глядя прямо в его глаза, в которых видела ярость и холод, надеясь на то, что он понимает, что поступает неверно, так же как и я понимала, что не смогу ничего сделать против этих огромных мужчин и их слова!
Видя, как Палача держат его собратья, я молилась, чтобы он вырвался, раскидал всех на своем пути и отобрал меня из рук Сумрака, чтобы убить сразу же.
Я бы даже не сопротивлялась!
Но он словно наказывал меня этой ситуацией, когда выпрямился и откинул держащие его руки, прорычав практически в лицо Сумрака:
– Ради Марса! Только ради Марса!
Когда Сумрак кивнул ему в ответ, я не могла даже пошевелиться, лишь чувствуя, как по моим холодным щекам потекли горячие слезы.
Что теперь я могла сделать?
Кричать? Звать кого-то на помощь? Отбиваться? Умолять все вернуть назад?
Как я могла ненавидеть себя меньше, видя, как Палач сухо кивнул вперед Янтарю и Лютому, которые повиновались, вышагивая смело и синхронно, словно были близнецами… даже не обернувшись на нас – застывших от ужаса и колючей паники.
– А теперь смотри! – прохрипел отец так, словно в эту секунду ему было не только тяжело говорить, но и дышать, когда Палачи и двое наших Берсерков скрылись за сугробами и снегами в лесу:
– Все они – мои дети! КАЖДЫЙ! И даже вот эта лысая жопа, которая получит таких люлей, что ему еще и не снилось в страшных снах, черт возьми, потому что мы договорились, что он будет сидеть дома, чтобы здесь не случилосы!
Последние слова были сказаны с таким рычанием, что тяжело сглотнула даже я, совершенно искренне жалея того, на ком остановился палец отца, потыкав куда-то в кусты, даже если я никого там не видела и не ощущала:
– Поэтому хочешь обижайся, хочешь – нет, но по-хорошему или силой ты сейчас идешь в наш дом, и рассказываешь нам ВСЁ черт возьми с самого начала и до сегодняшнего гребанного дня!
Конечно же, я бы пошла.
Пошла по своей воле, если бы только ноги не дрожали так сильно и не пытались стать ближе к промерзшей спящей земле под этим слоем снега.
Думаю, это ощутил Сумрак, заглянув в мое серое от переживаний лицо, и первым двигаясь вперед, прочь с этой поляны, где стоял аромат смолы, хвои, крови и моей паники, от которой хотелось не просто кричать, а выть до хрипоты и полной потери голоса…
…иногда душа болит так сильно, что нет силы терпеть, и ты готов умолять, чтобы эта боль прекратилась, согласный даже на то, чтобы тебе вырвали руку или содрали заживо кожу – все равно это не будет так больно, как сейчас болело в груди, отчего воздух вокруг казался раскаленными невидимыми иголками, что пронзал легкие, впиваясь в них и делая дыхание хриплым и тяжелым.
Знаете, я сто раз встречала фразу «никто не знает, где душа, но все знают, как она болит» всегда считая ее лишь красивыми словами, и как же страшно было понимать всю глубину их смысла в тот момент, когда я обрела ясноглазое счастье, своими руками, толкая его на верные и ужасающие мучения.
Я не хотела прислушиваться к эмоциям этих мужчин, которые бросились на мою защиту, ничего не зная толком и отправляя своих братьев на такую боль, которая заменит мою заслуженную смерть, потому что понимала, что не вынесу этого. Груза моей боли, страданий и беспомощности было сполна, отчего я силилась держать себя в руках и не разрыдаться, скатываясь в полную и абсолютную истерику.
Мне достаточно было просто видеть их.
Видеть. как два Кадьяка. что были с горящими глазами. метались по поляне раздавленные, разъяренные, но такие же беспомощные, каки я. раздираемые чувством долга. логикой и страхом за тех, кого считали своими братьями, даже если все они были разных родов.
– Север! Не смей! – обернулся вдруг Сумрак. останавливаясь как раз в тот момент. когда Кадьяк с синими глазами, рванул было с поляны по тому направлению, где скрылись Янтарь и тот блондин, которого он назвал Лютым, и как бы не было напряжено тело мужчины, его голос прозвучал мягко и успокаивающе.
Сумрак чуть покачал головой, тихо добавив:
– Не делай этого. Если кто-то вмешается. будет еще хуже. Они пройдут это испытание ради своей семьи и вернутся. Если же Палачи почувствуют кого-то еще. кто окажется рядом и посмеет помешать, то мы не знаем, что будет дальше и чем все закончится.
– Идем домой, сын, – осторожно похлопал по могучему плечу мужчины тот Кадьяк с пронзительным жутким взглядом, которого называли Каратом, поманив за собой второго Кадьяка с ярко-зелеными глазами, что явно собирался последовать за Севером. но тоже остановился от слов Сумрака, слушая его с мрачным растерянным лицом, – Когда ваши братья вернуться, мы должны быть готовы встретить их.
Было ясно, что Карат шел чуть позади мрачных и тревожных мужчин лишь с одной целью – остановить их, если они вдруг решат ослушаться и снова ринутся за братьями.
– Как ты, друг мой? – обернулся он и к отцу. который шагал самым последним. заглядывая в его прозрачно-серые глаза, но так и не получив ответа, просто молча обнял рукой за мощную шею, вышагивая рядом.
Каждый из этих мужчин страдал.
И всему виной была только я одна.
– …оставьте меня здесь, – прохрипела я едва слышно. и вздрагивая когда из кустов появился молодой парень, прикрывая руками свои обнаженные бедра. явно не выросший в лесу, подобно своим большим собратьям, судя по тому, что стеснялся ходить голышом, а еще выглядел так, словно только что его фотографировали на обложку журнала.
– Я сказал ВСЕ идут в дом! – вдруг рявкнул отец так. что задрожали макушки заснеженных деревьев, полыхнув яростным взглядом, который я не могла выносить. – Значит ВСЕ ИДУТ В ДОМ!
От рыка отца притихли все в одночасье. зашагав вслед за Сумраком, который по-прежнему не отпускал меня с рук, то ли боясь. что я попытаюсь сбежать и навлеку на себя гнев отца, то ли чувствуя. что была просто не в состоянии идти.
Говорят, что самое страшное чувство – это ненависть…
Будто она выжигает душу до тла, превращая в пепел остальные чувства и нет ничего сильнее её.
Говорят, что самое сильное чувство – любовь…
Что из-за нее мы становимся слепыми к порокам других людей, глухими к их словам и предупреждениями, и немыми в попытках передать то, что порхает в душе.
Но я точно знала, что самое страшное чувство – это вина…
Она подобно вязкому зловонному болоту в тебе, в которым ты каждый день тонешь, не в силах смыть с себя ее смрад, захлебываясь и моля о пощаде каждую ночь, чтобы проснувшись утром снова обнаружить себя на том же берегу озера по щиколотки в грязи и слизи собственных мыслей о том, что ты натворила…
Я не знала, как жить с этим болотом внутри, чувствуя лишь то, что с каждым днем оно разрасталось в моей душе все сильнее и сильнее, затягивая в свои дурные пучины все прочие чувства и засасывая меня с головой, когда я боялась уснуть, чтобы просыпаться в холодном поту и слезах…
Как теперь я могла отчиститься от этой грязи внутри себя и снова расправить плечи, чтобы сделать хоть один смелый вдох полной грудью?
Как смогу после всего этого смотреть в ясные глаза самого доброго и терпеливого из Беров?
Мне казалось, что внутри меня растет питон.
Огромный. Ядовитый. Злобный и насмешливый. Он кусает меня каждый раз за самое сердце, как только я начинаю думать о том, что все будет хорошо.
Его яд шипел в моей крови, словно было мало боли, словно много было даже отрывистого вдоха, чтобы я могла жить дальше…этого было слишком много для меня.
В какой-то момент, погрузившись в свои тяжелые, ранящие мысли, мне показалось, что в глубине леса я услышала звуки топора. Впрочем, не удивлюсь. если мне это всего лишь показалось, но я не смогла сдержать нервной дрожи, когда словно деревья расступились перед Сумраком, показывая невероятный деревянный дом.
Он стоял словно замок.
Как произведение искусства – такой большой, уютный и теплый.
Обволакивающий своими ароматами смолы и какой-то сладкой душистой выпечки, словно был живой, отчего сердце дрогнуло и стало еще больнее.
И пусть этот дом был построен из круглых бревен, и на нем не было витиеватых узоров или резьбы, он был самым красивым из тех, что я видела в своей жизни.
Такие дома были для больших дружных семей, где заботятся друг о друге, а все радости и печали делят пополам.
Семья Янтаря была именной такой…и я боялась, что даже этот дом отвергнет меня, стоит мне только ступить на порог, почувствовав во мне это болото из боли и моей огромной вины, от которой было не убежать и не отчиститься.
Поэтому я цеплялась испуганно за обнаженные горячие плечи Сумрака, который просто шел вперед, глядя только перед собой и не сбавляя шага, даже если ощущал мою панику перед этим светлым местом.
Мне казалось, что если он отпустит меня сейчас на эти светлые деревянные половицы, выложенные красивыми ровными рядами. то под моими ногами выступит грязь, оставляя уродливые следы.
Я бы попыталась вырваться и убежать, чтобы побыть немного наедине с собой, урыдаться. вырывая на себе волосы, а потом вернуться сюда тихой и покладистой, с опущенной головой и готовая на любой приговор семьи Янтаря.
Я бы попыталась, если бы отец не шел следом за нами хмурый, молчаливый и сосредоточенный, явно пытаясь уловить своих детей, как бы далеко они не были.
Думаю, что каждый из Беров делал это, судя по тому, как все они были напряжены и молчаливы, не проронив ни единого звука. даже когда один за другим поднялись по ступеням на широкую веранду, а затем до двери, что распахнулась раньше, чем в нее успели постучать или открыть самостоятельно.
На пороге появилась хрупкая, милая девушка с темными волосами, собранными вверху, откуда торчали кудрявые прядки, и распахнутыми темными глазами, которыми она судорожно и быстро осмотрела всех хмурых и молчаливых мужчин, совершенно не смущаясь того, что все они были обнаженными.
Но когда эти глаза остановились на мне, я вздрогнула, почему-то испугавшись…
Она казалось такой хрупкой, милой и искренней с этим ужасом в глазах и волнением за своих отважных мужчин, что я казалось самой себе еще более жалкой и недостойной того, чтобы быть рядом с этими людьми, когда она вдруг ахнула и заголосила себе за спину:
– Ранены все! Одной аптечкой не обойдемся!
– Только не надо паники, – услышала я другой красивый женский голос где-то за дверью в глубине дома, – Главное что живы, все остальное поправимо.
Никто не ответил даже на это, когда я почувствовала, как напряглись и застыли под моими руками плечи Сумрака, что опустил голову, кинув исподлобья взгляд на отца Янтаря, а затем на того Кадьяка, который стоял к нему плечом к плечу, словно каждую минуту ждал, что его большой седовласый друг просто завалится без памяти.
И если еще секунду назад в больших темных глазах девушки не было и тени страха, то стоило ей только перевести взгляд на отца, как он вспыхнул первым жалящим угольком, когда ее ресницы задрожали и снова пробежались по застывшим хмурым Берам, словно считая их…и явно не досчитываясь.
– …Пап? – выдохнула девушка, протягивая вдруг руки, словно просилась на ручки, и ее тут же подхватил тот Кадьяк, чьи глаза поражали своей яркостью, прижимая к своей груди так жадно и сильно, словно он сам пытался найти в ней свое спасение и мир.
– Давайте все войдем в дом и там уже поговорим. Неспеша и очень обстоятельно, – приглушенно и мягко ответил за отца Карат, чуть подталкивая вперед Севера и того парня, который выскочил из кустов и сейчас брел за остальными выглядя виноватым и взволнованным, то и дело косясь на молчаливого отца, который словно просто замкнулся в себе, не слишком обращая внимание на то, что происходило вокруг.
Я была благодарна Сумраку за его тактичность и понимание, пока он продолжал держать меня у своей груди с этими жуткими шрамами – меткой Палачей, пропустив всех вперед и входя в дом самым последним, словно давая мне лишнюю минуту собраться с мыслями и окунуться с головой в новый мир, который не принадлежал мне….но который был дорог Янтарю.
Где он жил.
Где была его необычная большая семья.
– Кости у всех целые? Все остальное зашьем, – раздался новый звонкий голос, словно хрустальный и мягкий, когда откуда-то сбоку выплыла девушка такая же миниатюрная и темноволосая, как и первая, двигаясь забавно и вразвалочку, словно маленькая уточка, оттого что впереди нее был круглый животик, выпирающий настолько, что девушка едва ли видела собственные ноги.
В каждой ее ручке было по две автомобильных аптечки, но не успела она сделать и пары шажков, как была тут же поймана синеглазым Кадьяком, которого кажется звали Север.
Этот огромный черноволосый мужчина с синющими яркими глазищами казалось не дышал, когда прижимал её к своей окровавленной груди осторожно и мягко, словно боялся, что может случайно раздавить, шикнув на маячившего рядом Кадьяка с жутким двойным голосом:
– Я сам!
Постепенно большая светлая прихожая наполнялась все новыми и новыми людьми.
Вернее, человеческими девушками и Берсерками, которые выплывали в той же стороны, откуда вышла беременная кроха, что-то жуя на ходу, и рассматривая нашу взъерошенную окровавленную компанию. сначала очень открыто и по-доброму, пока не начинали ощущать наших эмоций.
Постепенно лица Беров менялись от недоверия до полного шока, когда их глаза тут же впивались сначала в молчаливого отца, который продолжал смотреть в одну точку, словно был не с нами и не в этом мире, а затем все останавливались на мне, сжавшуюся в руках молчаливого Сумрака, который стоял гордо и прямо, словно всем давая понять, что не позволит причинить мне вред.
Теперь я начинала понимать на кого именно горели глаза Берсерков. и какие в доме были пары.
Последней в прихожую, где теперь повисло всеобщее напряженное молчание, вошла еще одна девушка невероятной красоты – высокая стройная блондинка, которой была прямая дорога в модели, потому что ее длинные ноги и золотистые волосы были пределом мечтаний многих женщин во всем мире.
Она очаровательно улыбалась, неся в руках большую тарелку и говоря на ходу, не поднимая своих глаз от нее:
– Пап, гордись мной! Я научилась печь кексики с сыром! Прости, по рецепту рыбная начинка не предусмотрена… – когда она подняла глаза, останавливаясь у примолкшей компании, то явно не сразу поняла, в чем дело и почему все молчат так сконфуженно и мрачно, не поднимая на нее тревожных глаз.
Я не знаю, была ли в девушке медвежья кровь и могла ли она чувствовать все то, что сейчас бурлило в телах и головах Беров, но видела с ужасающей отчетливостью, как постепенно её улыбка сползала с красивого лица, и взгляд становился все более отрешенный и угасающим, словно все жизненные силы девушки покидали ее вместе с пониманием того, что произошло что-то очень плохое.
Но я поняла, что больше не могу сдерживать своих слез, когда она выдохнула тихо. но стойко держа спину прямо, глядя только на отца:
– Где мой муж?…
Тишина стояла такая, что мне казалось, будто в моей голове гудит от напряжения, вздрагивая и с трудом подавив удушливые всхлипы, когда отец вдруг кинулся к ней тяжело и порывисто, заключая ее в свои объятья и прижимая к груди так крепко. словно хотел забрать всю ее боль и дрожь, не обращая внимания на то, как с грохотом и звоном полетела на пол тарелка с кексами, разбиваясь вдребезги.
И этот грохот будто привел всех в движение.
Или не столько осколки на полу и испорченные вкусности, сколько резкий, но вместе с тем холодный голос Карата, который рявкнул так, что я клацнула зубами:
– Соберитесь все! Что вы здесь устроили? Не ведите себя так, словно уже похоронили своих братьев и детей! Они сделают то, что должны ради семьи и скоро вернутся!
Это было сродни тому, что получить обухом по голове или свалится в прорубь с ледяной водой, получив сверху льдиной!
И все таки именно этот мужчина пугал меня больше всех здесь присутствующих.
Но не тем, что был из рода Кадьяков, да еще и чистокровным, просто в его колючих глазах было что-то такое темное, запредельное и загадочное, что невозможно было не заметить.
Глядя в них я словно на миг терялась в жутком темном лесу – вековом, дремучем, где за каждым темным стволом прячутся хищники такие древние и страшные, что о них лучше даже не думать, а под ногами. тонущими в мягком одеяле мха, вьются кольца сотен змей.
Лучше не ходить в этот лес!
Даже не смотреть в его сторону, что я старательно делала, отводя свой взгляд поспешно и судорожно каждый раз, когда Карат переводил свои глаза в мою сторону даже мельком.
Он не походил на сказочника, но достаточно было одного взгляда на него, чтобы понять, что в этой чертовски красивой голове хранится столько тайн, что мне не снилось даже в самом страшном сне!
Но, думаю, что только он мог сказать так, чтобы все встрепенулись и принялись шевелиться, сначала хаотично и явно не понимая, куда бежать в первую очередь и как скрыться от этих глаз, которые одним взглядом могли вывернуть всю твою душу наизнанку, пока беременная девушка не выдохнула хоть и тихо, но на удивление твердо:
– Все раненные – быстро в зал!
Забавно было слышать командные твердые нотки в голосе крохи, которая с трудом могла перебираться самостоятельно, поманив за собой руками окровавленных Беров, останавливая на мне ясные голубые глаза лишь на долю секунды, чуть кивая и тут же обращаясь к Сумраку:
– И вы тоже.
– Дочка, – отец не выпускал из своих рук красивую блондинку. лицо которой словно застыло и стало отдавать серым цветом от невысказанной боли и паники, когда я поражалась и восхищалась ее выдержкой в ожидании того, когда же ей всё объяснят, как следует.
Если бы я услышала о том, что с моим мужем что-то случилось, то рыдала бы, выла и вытрясла всю душу даже из отца, пока не услышала все в мельчайших подробностях, не переставая плакать ни на секунду.
– Просто скажите, он жив?…
– Что за вопросы! – рявкнул Карат снова, принявшись всех буквально заталкивать куда-то вперед, где видимо и был тот самый зал, куда нас приглашала бойкая беременная крошка, и сейчас продолжая находиться на руках вероятней всего своего мужа, – Еще как жив! Но вернется не совсем здоровым.
Не знаю, кто из девушек охнул, но точно не блондинка, которая скованно шла за отцом, глядя, словно в пустоту, когда я не была уверена, что она в принципе слышала кто и о чем говорил, полностью погрузившись в себя, утопая в своей боли и беспомощности, которая терзала всех, но ее больнее всего.
Я чувствовала себя просто ужасно. так плохо, что не смогла бы передать ни словами, ни жестами, горя сейчас только одним искренним желанием – подойти к жене того, кто взял мою вину на себя, бесстрашно отправившись вместе с братом, и обнять ее крепко-крепко!
Обнять так, чтобы все наши слезы и страдания за любимых мужчин стали единым. не делясь больше пополам. ведь так поступают в большой дружной семье?
Решилась бы на такой шаг?
Не знаю…я даже дышала с трудом, когда Сумрак осторожно посадил меня на одно из кресел, пока я от стыда не поднимала глаз, но отчаянно прислушивалась к каждому приглушенному голосу, особенно к тому, что говорил Карат, присаживаясь на корточки рядом с блондинкой:
– Злата, ты ведь умная девочка и прекрасно знаешь своего упрямого Бера. Он вернется назло всем врагам, еще и будет язвить по дороге, – помолчав. мужчина добавил, – Он сделал это ради брата. Вместе они большая сила и поддержка друг для друга. Лютый скоро вернется. И Янтарь вернется.
Мне не нужно было даже поднимать ресниц. чтобы понять, что все покосились на меня, когда снова воцарилась тишина. Смущенная, напряженная, дрожащая от общего нервного напряжения, которое словно собиралось под высоким деревянным потолком. подобно грозовой туче, которая вот-вот должна была шарахнуть.
И прямо по мне.
– Ты не ранена? – раздался в этой тишине голосок беременной девушки. и снова разлилась тишина, пока она не выдохнула осторожно. – … Ягодка? Ты не ранена2…
Господи, лучше бы она подошла ко мне и ударила!
Дала пощечину или вынесла кулачком передние зубы, чтобы боль в душе стала хоть немного меньше, а стыд перед этой большой сплоченной семьей не душил изнутри. отбирая последние крохи воздуха пока я кусала губы, боясь. что разрыдаюсь прямо сейчас.
Как бы я хотела быть такой, как жена Лютого!
Гордой, сильной, холодной, но истинной королевой своего верного сильного мужа. чьи плечи не поникли даже сейчас, хоть и нервно дрожали, а в глазах не было ни одной слезинки, даже если в душе она кричала до хрипоты. падая на колени и умоляя всех богов, чтобы Лютый вернулся.
Просто вернулся! Пусть не целым и невредимым, но живым!
– ….Я хочу все рассказать, – прошептала я. не сразу собравшись с духом, чтобы поднять ресницы и увидеть перед собой семью Янтаря.
Вот она.
Вся в сборе.
Большая, разношерстная, и на первый взгляд такая нескладная и странная.
Я видела перед собой ненавистных Кадьяков. Гризли. человеческих девушек, но в том, как они находились рядом друг с другом, поддерживая и касаясь раскрытыми ладонями в молчаливом понимании гнетущей боли, не оставляло сомнений в том. какими близкими и дорогими они были друг для друга.
Пока сложно было представить, как они все смогли найти друг друга и так сплотиться, что отец называл своими детьми не только всех Беров независимо от рода, но и человеческих девушек.
Он и сейчас сидел рядом с застывшей Златой, осторожно обнимая ее за плечи, и глядя на меня хоть и тяжело, но не злобно.
Глядя на них теперь, я понимала почему Янтарь был именно такой – открытый, солнечный, теплый, обволакивающий своей поддержкой и добром, подобно летнему душистому солнцу, в котором стоял аромат полевого меда и ярких цветов на лугах.
Разве он мог быть иным, когда за его спиной была такая поддержка и любовь, о которой любой нормальный человек мог только грезить в самых сокровенных снах?
– Расскажешь, девочка! Но сначала выпей чаю и успокойся! Ты вся дрожишь, как осиновый листик!
Когда в комнату поспешно вошла красивая женщина с белоснежной длинной косой и с подносом в руках, отчего помещение тут же наполнилось невероятными ароматами домашней свежей выпечки и какого-то травяного чая, я снова подумала, что не заслужила их заботы и доброты к себе, отчетливо понимая, что когда они узнают всю правду, то просто выкинут меня из этого чудесного дома.
И будут правы.
– …спасибо, я ничего не хочу, – выдохнула я хрипло и едва удерживая себя оттого, чтобы не убежать, спрятаться где-нибудь в снегу, чтобы долго-долго рыдать и проклинать себя, а потом замерзнуть насмерть, ведь это я стала бедой на голову этой замечательной семьи, и из-за меня пострадают два Бера, чьи сердца и души не знали страха.
– Зои! Ради всех детёнышей тюленей! Потом успеете накормить, обогреть, помыть и уложить спать! Можете даже запеленать и нацепить подгузник, если вам не хватает мелких спиногрызов! – пробасил отец, заговорив впервые с того момента, как мы все покинули поляну, заставляя меня испуганно поёжится, – Но не сейчас! Сейчас нам нужно поговорить и понять всю сложившуюся ситуацию!
А женщина была явно не из робкого десятка, когда и бровью не повела на басистый бас, спокойно и целенаправленно прошагав до меня, чтобы поставить на подлокотник кресла поднос, недовольно сверкнув на отца глазами:
– Даю ровно пол часа! Потом никого даже спрашивать не буду: приду и заберу всех девочек!
С этими словами женщина спокойно и величественно удалилась из комнаты, словно понимая, что чем меньше будет сейчас людей. тем мне будет легче дышать и говорить…наверное.
Но когда с десяток глаз уставились на меня, я поняла еще раз, что ничего не будет просто.
Вам когда-нибудь приходилось скрывать что-то долго и мучительно, болезненно неся в себе, чтобы потом во всем признаться?
Знаете это удушливое чувство стыда и безысходности, когда уже нет возможности избежать правды, но боясь этого не потому, что получишь заслуженное наказание, а потому что не сможешь больше смотреть в глаза людям, которые были дороги?
Говорят, что груз тайны так велик, что, рассказав ее, какой бы страшной и тяжелой она не была, на душе становится легче.
Это неправда.
На душе становится пусто от осознания того, что назад ничего не вернуть, и ты своими собственными руками разрушил тот хрупкий шанс на счастливое будущее, которое было так близко…
Чувство обреченности и черной дыры в груди – вот что значит раскрыться.
– Палачи пришли за мной не просто так. Я виновата в том, что рассказала человеку не только о нашем роде, но и Берсерках в цепом, – проговорила я отчетливо и безжизненно, уже ни на что не надеясь и ожидая, как сейчас поднимется волна криков, проклятий и возможно даже попыток выкинуть меня из дома.
– Это мы уже и так поняли. А теперь подробно и с самого начала, – сухо, но на удивление спокойно выдал Карат, усаживаясь рядом с отцом на подлокотник кресла, – Откуда ты, кому именно рассказала, и что случилось потом? Палачи не стали бы покидать своих запредельных загадочных земель, если бы все было так просто!
А погрома и криков не будет?
Я ошарашено окинула сосредоточенным взглядом семью, впервые позволяя себе прислушаться к тому, что они чувствовали.
Да, конечно, все были расстроены, были злы по поводу сложившейся ситуации.
А еще буквально под потолком витало напряженное ожидание моего более развернутого рассказа.
…Но не было ненависти, направленной ко мне острыми раскаленными стрелами, отчего я растерялась настолько, что первое время никак не могла собраться с мыслями, ожидая вовсе не такой реакции.
– Ты родилась не в лесу, дочка? – мягко спросил Сумрак, должно быть, лучше остальных понимая, что я в таком замешательстве, что сама не начну, когда стала перебирать собственные пальцы, теперь понимая, что мой позор не закончится так быстро, как я мечтала.
Меньше всего на свете я бы хотела рассказывать о том, что было со мной перед семьей Янтаря, словно я все еще надеялась на то, что после всего услышанного они позволят ему вернуться ко мне.
– Нет, – с трудом смогла просипеть я, откашливаясь, чтобы прочистить горло, и пытаясь отбросить от себя все чувства, отвечая словно была на допросе: максимум информации-минимум эмоций, – Я родилась в деревне и жила в ней до последнего времени.
– Одно из поселений Бурых? – тихо обратился Карат к Сумраку, и пусть этот вопрос предназначался не мне, все таки тихо выдохнула:
– Боюсь, что нет Папа не был таким большим и сильным, как вы, но он был единственным крупным мужчинои в нашем поселении. Да и я оды все равно почувствовала других Берсерков, будь они близко.
Старшие Беры молча переглянулись, но вслух ничего не сказали.
– А твоя мама? – снова первым заговорил Сумрак все так же мягко и успокаивающе, но даже его голос и теплые серые глаза не могли остудить мою пылающую в агонии душу.
– Умерла.
– Роды? – пробасил отец.
– Нет, болезнь. Я была единственным ребенком…до рождения Молчуна. Но не настолько большой и крупной, чтобы со мной были проблемы при родах.
– Я так и подумал, – буркнул отец, откидываясь в кресле назад и поджимая губы, но ни на секунду не убирая рук с плечей молчаливо застывшей Златы, чьи ресницы еще ни разу не дрогнули с того момента, как она услышала о Лютом.
– И никто из людей не обращал внимания на то, что твой отец отличается от них? – чуть дернул бровью Карат, прищуривая свои жуткие пронзительные глаза, от которых меня и сейчас бросало в дрожь.
– Папа был кузнецом среди людей, думаю, что все считали, что тяжелая работа сделала его таким богатырем.
Я могла поклясться, что каждый из них принюхивался к каждой моей букве, и могла их понять.
– Он сам выбрал жизнь среди людей? – взял в свои руки допрос Карат, наверняка считая, что в Сумраке слишком много теплых чувств по отношению ко мне.
– Мы никогда не обсуждали это, но думаю, что да. У рода Бурых ведь не запрещено жить среди людей. По крайней мере, я не помню того, чтобы папа страдал. Он часто уходил в лес и общался со своими медвежьими собратьями.
Мужчины снова переглянулись между собой, но и в этот раз промолчали.
– Ты рассказала о нас кому-то из вашей деревни?
Ох уж этот Карат!
Если общение с Сумраком было подобно хождению по мягкой траве, то каждое слово Карата было словно колючая проволока, которая впивалась больно, но отрезвляла, как пощечина.
Я на секунду закрыла тяжелые ресницы, буквально кожей ощущая взгляды всех Беров.
А я то наивно полагала, что не могу опозориться еще больше перед семьей Янтаря!
И что же теперь?
Всё шло к тому, что мне предстояло еще поведать о своей неудачной влюбленности, при чем, пытаясь сделать это так, чтобы не вдаваться в особо интимные подробности!
Это было так ужасно и дико, словно я должна была исповедаться перед всей семьей того, к кому мое сердце тянулось робко, но неумолимо!
– Он не был местным жителем, – хрипло пробормотала я, понимая с тянущим чувством безысходности, что от этих мужчин невозможно скрыться самой, как и скрыть свои постыдные, унизительные эмоции.
– «Он» значит – хмыкнул сухо отец, но замолчал, встретившись взглядом с Сумраком, который лишь молча чуть качнул головой, явно молчаливо прося его не продолжать свою мысль дальше.
– И тебя никак не насторожило то. что он интересуется твоим отцом? – изогнул коварно свою черную бровь Карат, глядя хищно и прямо в глаза, отчего хотелось спрятаться под полом.
– Он ине интересовался моим отцом, – начиная предательски краснеть, прохрипела я, понимая, что пропадаю в этих пронзительных изучающих глазах, самолично сознаваясь в том, что тот человек не был простым прохожим, – …мной интересовался.
