Текст книги "Это я — Елена: Интервью с самой собой. Стихотворения"

Автор книги: Елена Щапова-де Карли

– Кто для вас все люди?

– Модели.

– Это вы сказали?

– Нет, Бог.

Лиля Мор позвонила часов в десять утра и справилась о моем самочувствии.

– Спасибо, Лилечка, все блестяще, а у тебя-то что нового, все-таки не виделись всю ночь?

Лиля Мор моих шуток не понимала, мало того, она наверняка была уверена, что я глупа, как девяносто девять процентов моделей. Ох, если бы это было так, то мне было бы гораздо легче жить, и, будь я поглупее, то послала бы Лилю Мор к чертовой матери, но дело в том, что у меня удивительная привязанность к сумасшедшим, кем именно и являлась Лилечка.

– Элена, ты свободна в пятницу и вообще на весь уикэнд![23]23
  Week-end – конец недели, выходные дни (англ.)


[Закрыть]

– А что случилось?

– Дело в том, что я договорилась снять большой дом в Вест-Хамптоне. Я приглашаю очень нужных людей для нашего бизнеса: продюсера телевидения, дизайнер Брус будет обязательно. Он сказал, что тоже притащит нужный народ. Ты постарайся, умоляю, еще три девочки из нашего агентства, Билли, ну и, пожалуй, все.

– Ладно, дай подумать.

– Я тебя умоляю, без тебя все рухнет, ты же знаешь, что все построено на тебе, мы за тобой заедем. Я тебе гарантирую, что ты прекрасно отдохнешь и прекрасно проведешь время.

– Лиля, у тебя удивительная способность уговаривать людей.

– Это моя профессия.

– Ладно, я согласна.

Приехав на берег океана, я нашла закрученный дом, построенный в виде гигантской раковины, коя и меня приятно поразила. Остальные гости, как опавшие листья, живописно разбросили свои вечно любимые и дорогие части тела на траве, а кое-кто и на подушках потягивал свежий воздух и белое калифорнийское вино.

Майкл, Пол, Джени с братом, Билли – черная модель-мужчина.

Два господина плотных в летних пиджаках курили две больших сигары, так хорошо, вдруг вспомнились гагары, что стаей на скале, когда уедешь в море.

А если вдруг сломается мотор, то ничего, другой всегда в запасе. Похожий на Петра святого сидел дизайнер Пол, он что-то плел из слов. Какие-то рассказы об Индии, о бизнесе, о тканях. Он сам был заткан в легкие одежды, в индийский шелк, а папа был ковбой, а дедушка и брат его – бандиты Аризоны, была земля, но проиграли в карты. О, если бы он был француз иль русский, то непременно бы картавил. Все нравились друг другу, и каждый предлагал кусочек сыра или туну-фишь[24]24
  Блюдо из тунца.


[Закрыть], и девочка, как беленькая мышь, с руки брала хрустящую крокет, совсем ручная, и семнадцать лет… Все так кокетливо оделись и каждый шею подушил, их шелест слов сушил намокший китель капитана, а ветреная Нана шептала об убийстве.

Лиля, тебе все удалось прекрасно, и даже погода хорошая.

– Вот видишь, бэби, я же тебе говорила! Поговори, поговори с Майклом, иди, он на телевидении – первый человек.

«Первый человек» имел очень симпатичную наружность. Его темные волосы приятно блестели на солнце, глаза были голубые, и прелестные смешинки навсегда поселились на их морском дне.

Я села рядом с Майклом.

– О, здравствуй, знаменитая Елена! Хочешь вина?

Не дождавшись ответа, Майкл уже быстро наливал мне вино в маленький пластиковый стакан.

– Чем же я знаменита, Майкл? Наоборот, я слышала, что ты делаешь очень успешные программы на телевидении.

– Я – да, я люблю телевидение и не люблю людей, которые, глядя на чистое голубое небо, говорят: «Какое чистое голубое небо!» Или, если идет дождь, то они непременно скажут: «Пошел дождь!»

– Это, собственно говоря, ты все к чему говоришь?

– Ни к чему, к хорошей погоде. – Он улыбнулся чистыми и ровными, как и он сам, зубами. – Ты первая русская модель в Нью-Йорке, и ты – не такая, как все, Лиля мне говорила, что ты стихи пишешь?

– Да, пишу, но по-русски, так что ты все равно ничего не поймешь.

– Ты пробовала их переводить?

– Нет, это бесполезно. Впрочем, один раз пробовала и получилось совершенно другое стихотворение, но это нормально, ничего не поделаешь, с прозой гораздо легче. Ты о чем делаешь свои программы на телевидении?

– Я не делаю программ, я пишу сценарии для рекламных фильмов.

– Да? Знаешь, я придумала один. Представь себе круглый стол, горят свечи, и за столом сидят люди, которые занимаются спиритическим сеансом. Типажи обычные для такой ситуации: здесь может быть и старуха с тяжелыми кольцами, и молоденькая дурочка с открытым ртом, и дама лет сорока в черном кружевном платье, но с совершенно закрытым воротником под горло…

– Послушай, – перебил Майкл, – о модах тебе нужно говорить с Полом.

– Ладно, дело не в этом. Представь себе еще одного мужчину с безумными глазами, и всех их немного дрожащие руки над столом. Но ничего не происходит, стол не двигается, тогда один из них встает и говорит: «Леди и джентльмены! Сегодня спирит не с нами, поэтому предлагаю выпить немного вина». С этими словами он ставит бутылку на стол. И стол начинает шататься, и дует ветер, лица присутствующих в ужасе… Тогда могильный голос за экраном говорит: «Только один спирит, и этот спирит»… На экране появляется надпись вина: «спирит бла-бла-бла», – любое название. И опять же – голос: «Только спирит белая Калифорния».

– Хм, знаешь, это совсем неплохо. И много у тебя таких идей?

– Да штук пятнадцать, – нахально вру я, – но знаешь, не могу же я заниматься всем, я, например, написала сценарий о некрофилии Гоголя, ты знаешь, кто такой был Гоголь?

– Да, конечно…

Меня кто-то целомудренно целует в шею. Я оборачиваюсь: Лиля.

– Дети, у вас приятная беседа, но пора идти на ланч, если, конечно, вы хотите, здесь недалеко есть местный ресторан, где одни лобстеры[25]25
  Блюдо из омаров.


[Закрыть].

Я обожаю лобстеры, поэтому эта идея мне подходит, плюс – я ужасно голодна.

– Лилечка, мы – в твоем распоряжении.

Мы садимся по машинам и едем в ресторан.

После шумного ланча, жары, музыки гибких энтузиастов, которые под там-там пробовали проходить под палкой, – мне хочется спать. Из-за ночных кутежей я не досыпаю, но сегодня я – на отдыхе и высплюсь, как спит весь рабочий класс в субботу и воскресенье.

Вернувшись в наш постоялый дом, мы застаем Сашку, который только что приехал, и какую-то маленькую грязненькую девочку. На Сашке одета лиловая линючая майка – вся в дырках и заколотая булавками на плечах.

– Ленок, представляешь, – обиженно говорит Сашка, – это козье племя меня не пустило в ресторан. Говорят, что в таком виде нельзя, а? Как тебе это нравится?

– О.К.! Идем, я тебе дам свою рубашку.

У Сашки поднимается настроение, и он чмокает меня своими мокрыми губами. Мы идем ко мне в комнату, и Сашка сворачивает джойнт.

– Что за человек? – спрашиваю я Сашку.

– Какой человек?

– Ну, эта мандавошка, с которой ты приехал?

– Это Кери, понимаешь, мне все равно, что в кулак, что с Кэри, я с ней давно познакомился, когда еще только приехал. Между прочим, она – театральная актриса. Я же не знаю, кто у вас здесь, нужно всегда иметь про запас. Знаешь, я ее один раз взял на парти, я сам хорошо не знал, куда иду. Меня Люси пригласила. А там Джеки Онассис оказалась. Так Кери, идиотка, после этого вообще молчит, и руку наверняка не мыла неделю. У нее сдвиг по фазе произошел, я ей предлагаю выпить, но она, по-моему, навсегда перестала соображать. А в рот берет, чмокает, правда, но ничего.

– Ладно, Саша, иди, я немного поспать хочу. Если будет что-то экстраординарное – разбуди.

Я проснулась сама, в коридоре хлопали дверьми, и слышался хохот. Я встала, одела халат и пошла наполнять ванну. Ванна стала быстро наполняться, когда вдруг дверь распахнулась, и на пороге появилась Лиля Мор.

– Бэби, ты одна?

– Лиля, я окружена пространством вселенной, а мое тело скоро уйдет под воду, что случилось?

Лиля закрыла дверь.

– Хочешь мескалин? Ты когда-нибудь пробовала?

– Честно говоря, нет, но могу попробовать.

– Только никому не говори, если Брус узнает – будет скандал.

Лиля подошла ко мне и стала развертывать серебряную бумажку. Было видно, что она очень волновалась, движения ее были неловки. Вдруг какие-то маленькие полосочки взмахнули в воздухе и упали в воду. Это напоминало марганцовку, которая так же медленно растворялась в воде красно-синеватым цветом.

– Пей! – заорала Лиля! – Пей воду! Быстро! Пей! О! Гад дам ит.[26]26
  God damn it – англ. ругательство, русский эквивалент – «черт возьми».


[Закрыть]

Если бы кто-нибудь в эту минуту открыл дверь нашей ванной, то смог бы увидеть довольно странную картину: две женщины, стоя на коленях, с жадностью, взахлеб, пьют воду из ванной.

Продолжение вечера было каким-то фейерверком, я помню, что мы, как безумные, все время хохотали с Лилей. Я надела Сашкину рубашку-панк, в ресторане все восхищались этой модой. Ко мне подходили какие-то девицы и спрашивали, кто я? Кто-то прислал на наш стол шампанского. Разговаривать со мной и Лилей было бесполезно, мы умирали от смеха, мы были в одном мире, а они – в другом. (Передо мной проносились удивительно красивые картины, просто живая фантазия Уолта Диснея. Думаю, что перед Лилей Мор – тоже. Мы категорически заявили, что идем в дискотеку. Сопровождать нас почему-то пошел только Майкл, но это было довольно глупо с его стороны, так как мы с Лилей совершенно не обращали на него внимания, и в конце концов устроили такие танцы, что бедные американские жители перестали танцевать и вся дискотека забито смотрела на нас. Зал был захвачен двумя северными варварами, и не было силы такой, которая смогла бы их укротить.

– Что такое книга?

– Это сочинение на заданную тему.

– Что такое поэзия?

– Пьяница.

 
Ночь. Англия. Замок. Эдуард.
За замком ухает переваренная птица Сова.
В замке Эдуард примеряет смокинг и собаку.
– Пойди сюда, английский черный дог!
Вот так, конечно, цепь и плетку в руку,
Пусть сзади женщина несет мои сигары,
Вреда в них нет, как нет особой пользы,
Я – некурящий.
 

Плед, грог и голубой халат, случается же вдруг, что волосы болят. Идем гулять, ведь созданы мы только для прогулок. В глазах уже темнеет переулок. И острый нож, и взвизг собаки гулок.

Ты пристаешь ко мне со своей вечной просьбой взять тебя с собой. Я не соглашаюсь, так как у меня нет желания с тобой развлекаться. Ты устраиваешь мне скандал за скандалом, ты меня пробуешь задушить, за то, что мне надоело заниматься с тобой любовью, и я предпочитаю тебе кого-то другого, ты кидаешься на меня с ножом на парти, где я тебя случайно встречаю.

Наконец, однажды я тебе говорю: «Хорошо, идем в студию Фифти Фор». Придя в модную дискотеку, которая напоминает оргию Ада, ты оглядываешься и улыбаешься:

– Да, хорошо здесь, – говоришь ты. – А знаешь, здесь хорошо кого-нибудь зарезать, например, в том углу, и никто никогда не найдет.

На следующий вечер мы едем в автобусе, какой-то маленький мальчик смотрит на нас и улыбается, люди в автобусе обращают на нас внимание, они понимают, что мы – небесные, они – земные. Нам выходить. Ты встаешь, и вдруг у тебя из кармана падает огромный нож. У всех на лице написан нескрываемый ужас. Ты не оглядываясь, быстро выходишь из автобуса.

– Эди! Эди! Ты забыл нож! – кричу я и подбираю орудие, которое, по Фрейду, является сексуальным символом.

– Что побеждает – разумная красота или прекрасное недарозумение?

– Прекрасное недарозумение.

Ночью мне снилось, что меня приговорили к тюремному заключению в один миллион лет. Когда меня выпустили, то я очутилась в странном городе, на улицах которого было изобилие роскошных огненных фонтанов. Представьте себе фонтаны в виде мельниц, павлиньих хвостов и просто струи, с дикой силой бьющие вверх. Огненные колеса, разбрасывающие огненные камни. Люди с воплями разбегались от этих увеселительных развлечений, а зазевавшиеся становились жертвами камней. Я же – спокойно, не торопясь, с удовольствием наблюдала эту картину… как вдруг каменный грохот в дверь заставил меня уйти из веселой страны.

Я зажгла свет и спросила:

– Кто?

– Елена, это Дориан.

Я открыла дверь. Дориан влетел в комнату с исказившимся лицом. Сказать про черного, что он побледнел – трудно, но Дориан не то что побледнел, он просто побелел.

– Джизус Крайст! Джизус Крайст![27]27
  Jesus Christ – Мой Бог! (англ.)


[Закрыть] Елена! – Выкрикивал Дориан свою любимую присказку.

– Да что случилось-то?

– Лиля меня чуть не убила! Себе она перерезала вены и шарахнула по голове гантелей, а меня… Джизус Крайст! Понимаешь, я, как всегда, спал на диване, вдруг просыпаюсь от света и вижу Лилю со шваброй в руке. Я вскочил, она начала меня бить этой палкой и, совершенно сумасшедшая, орет: «Убью, выблядок-негр!» Бегает она за мной по всему нашему агентству, как за курицей, потом швабру бросила и схватила нож, ну, думаю, что делать! Кричу: «Лиля! Лиля! Остановись!» Тогда она меня бросила и побежала в ванную. Я хотел удрать сразу же, но потом думаю, что за тишина странная… «Лиля? Лиля? – говорю, – открой дверь, ты что там делаешь?» – Молчит. Открываю дверь, вижу: она сидит на полу, и кровь из нее хлещет, и гантели на полу валяются. Глаза закрыты, и ничего не соображает. Я вызвал скорую помощь. Ну вот, увезли ее, а что теперь будет, не знаю. Джизус Крайст!

– О Джизус Крайст, Дориан! Но почему? Почему? Вроде все шло нормально. Агентство, правда, денег еще не приносило, но, может быть, еще будет (в душе я была уверена, что никогда не будет), и с Брусом, вроде бы, нормально. Может, какой-нибудь гадости наглоталась?

– Ты попала в самую точку. Она последнее время жрала ужасающе плохой кокаин. Уж с чем он был смешан – одному Богу известно, но ей уже было все равно, лишь бы нюхать и нюхать, каждые пять минут. Плюс – таблетки ап энд даун[28]28
  Up and down – здесь: транквилизаторы.


[Закрыть].

– В какой она больнице?

– Ничего не знаю. Я совершенно сошел с ума от того, что произошло, даже не спросил. Не беспокойся, утром она сама позвонит.

– О.К.! Дориан, ложись спать.

Дориан улегся на ковре, в его распоряжении была масса больших напольных подушек. Одежду он никогда не снимал.

Утром я позвонила Сашке, но он ничего не знал. Я стала названивать в Рузвельтовский госпиталь, и там ее нашли, но разговаривать мне с ней не дали. Сказали, что ее увезли на переливание крови. Визитеры допускались после четырех. В два часа раздался телефонный звонок.

– Бэби, это я.

– Догадываюсь.

– Бэби, ты меня заберешь отсюда? Брус – кусок говна. Он сказал, что знать меня не хочет, и повесил трубку. Я подразумеваю, что у него кто-то есть. Если ты сегодня пойдешь в студию Фифти Фор, посмотри, с кем он придет. Он обязательно сегодня туда придет, у меня предчувствие.

– Лил я, что тебе принести?

– Ничего, только зубную щетку, пасту, щетку для волос. Можешь принести тушь для глаз.

Я, как обещала, приехала. Сашка и Дориан были со мной.

– Дориан, извини, – сказала Лиля, – но я ничего не помню, что случилось. У меня нашли полное отравление крови.

– Лиля, забудь. Как ты здесь?

– Ничего, это отделение, между прочим, для сумасшедших, – с гордостью сказала Лиля. – Я здесь познакомилась с очень симпатичными людьми. Идемте, я вас представлю знаменитому фотографу, – она назвала немецкое имя и фамилию, которые я не запомнила. Фотограф и впрямь оказался очень милым человеком. Находился он здесь уже почти месяц и, по-моему, не собирался выписываться.

– Лиля, что с ним?

– Ах, – смеясь, ответила Лиля, – тоже, что у меня, только он серьезно болен, бедняга, но когда выйдет, обещал с нами работать. Елена, ты меня завтра заберешь?

– Лиля, конечно, заберу. В котором часу?

– С утра, после обхода. Не забудь, если пойдешь в дискотеку, посмотри, с кем придет Брус. Вообще-то мне все равно, но так…

– Я обещала.

 
Когда приходите к поэту
Его находите раздетым
Живет в отеле денег нет
Вот потому лежит раздет
 

 
К нему в отель приходит дядя
Красивый дядя и большой
Он много пьет и ест не мало
Но ни гроша нет за душой
 

 
Что делают они в отеле
То знают стены и сосед
Что слышит все и спать не может
От их волнующих бесед
 

 
Поэт красив но неизвестен
Тоска живет в его душе
На Сен-Жермене мир прелестен
(отель же душен мрачен тесен
хотя и лошадь на стене)
 

 
Поэт живет грустя о смерти
На деле обожает жизнь
Поэт увы ужасно лжив
И вы ему ни в чем не верьте
 

 
Он тратит деньги как попало
Друзей заводит как собак
Но сексуальное начало
Увидит каждый в нем дурак
 

 
Когда выходит то изящен
Он шутки любит и вино
А дома молчалив и мрачен
Но там не видим мы его
 

 
Бедняга граф его содержит
И так на голову его летят истерики вино
Весь хаос головы безумной
По временам лишь остроумной
Все остальное для чего?
 

 
Поэт красив он это знает
Ему об этом говорят
Он этим время убивает
И в новый смотрится народ
 

 
Так может быть причина в этом
Тогда и шутки непричем
Предпочитает граф раздетым
Столкнуться с шелковым плечом
 

 
Ах право все это какао
Что утром пьют они вдвоем
Иль может быть игра в Макао
Сближает их найдя прием
 

 
Проходит жизнь
Поэт-кривляка
Злодейски бегает в Париж
Уж там ночами не поспишь
За то ручается малыш
И друг его горы потомок
 

 
Кто ж друг его?
Поклонник опер любитель шуток фантазер
Любовник нежный и фразер
 

 
С ним выходить приятно в свет
Не так уж плох он и в постели
Есть недостаток у него
Но у кого их друг мой нет?
 

 
Все хорошо пока однажды
Поэт себя вдруг не спросил
Кто тот что в зеркале отважный
Стоит и не имеет сил
 

 
Кто тот что клятвами увешан
Спустя же месяц холод лед
Неужто этот идиот
Кому-то может быть потешен
 

 
Кто презирает всех и вся
Но лживо корчит демократа
И одиночества боясь
Как темноты боясь когда-то
 

 
Умри презренное ничто
Умри эстет
Любитель славы
И вены бритвой приподняв
Был залит враз горящей лавой.
 

ГЛАДИАТОРОМ БЕЗ ПОЧЕМУ

 
Твои волосы веселились сами по себе,
И левая нога вдруг перестала
              разговаривать с правой,
Один глаз ушел в вечную темноту,
              чтобы потом усилить цветовые пятна снов.
 

Мирель и Жизель – две соседские девочки – принесли килограмм мандаринов, но сами же их и съели, не заметив за болтовней. Ты им предлагаешь пойти в музей и показать греческие новинки до нашей эры.

– Может быть, двадцать тысяч лет до нашей эры, – неуверенно говоришь ты.

У Мирель и Жизель опускаются платья, их косы с двумя божьими коровками становятся грустными, и они начинают мять мандариновые корки.

– О.К., девочки, – говорю я, – мы пойдем в музей в следующий раз.

Поняв, что допустил ошибку, и они теперь никогда не придут, ты идешь на попятную и предлагаешь выбор между музеем или катанием в парке на чертовом колесе. Их лица добреют. Ушли.

Ты начинаешь бродить по книжным полкам и ловишь себя делающим сравнение «будто бы по грибы пошел». Еще при этом ты замечаешь потертого Джека Лондона, конечно же – «Белый клык». Вспомнив, что и у тебя была маленькая хозяйка небольшого дома, ты думаешь, что она делает сейчас в данный момент. Несмотря на полдень, она наверняка с мужчиной, уж так устроена, что ни минуты не может прожить одна. Вяло потянув на себя хронологический словарь, ты понимать, что хорошо бы поесть, но в холодильнике и в кармане пусто. Ты звонишь другу и заказываешь похоронное танго. Вместе вы сидите в кафе и одобряете свиной бок с тушеной капустой. Твой друг давно подкрашивает волосы, но даже тебе он в этом не признается. Он почему-то спрашивает тебя, был ли ты когда-нибудь знаком с креолкой? – Это большой проступок, тем более, если креолка – танцовщица. Ты же криво думаешь о своей немой ноге.

Если бы меня давно в детстве спросили, кем я хочу быть, то я бы ответил: гладиатором без почему.

Вам приносят сейчас счет, и твой друг почему-то, расплачиваясь, начинает напевать. Эта привычка осталась у него с юности. Ему не по пути, поэтому ты идешь в другую сторону. Ты злишься на плохую погоду и на свою медлительность. Впрочем, ты не в плохом настроении и, подражая французам, говоришь «бонжур» проходящей девице с отличными ногами. Она обернулась и посмотрела на тебя, словно ты – презренное ничто. Но тебе уж весело и, найдя в кармане один франк, ты бросаешь в нее презренной монетой.

СУМАСШЕСТВИЕ КАК ОБРАТНАЯ СТОРОНА ГЕНИАЛЬНОСТИ

Бывало – идешь по улице, а кругом – мертвые птенцы валяются. Бутылки заплесневевшие, а по углам – девушки: глаза мутные, в одну точку. Чулочки спущены, руки под юбками белое молоко вяжут. Я-то им кричу, надрываюсь: «Милые мои красавицы, да взгляните же на меня! Я – вечно живой самоубийца!» Как произошло, что я среди вас гуляю с автоматами и дарю вам шеколадные праздники моей несостоявшейся любви. Могло ли присниться белокурому богу, заснувшему на темно-вишневом бархатном ложе среди мандолин и лютен, со спокойным предсонным взглядом на темные портреты его папы-бога и мамы-богини и еще на несколько ангелов, что держат в руках кокетливый цветок эпохи Возрождения…

Так вот, снится, снится же ему, что он позабыл одеть рубашку, а так и вышел голым на оживленные улицы города и чувствует себя ох как неловко, оттого, что не как все, и уж не красота, а только стыд – налицо. Скорее бы, скорее бы проснуться.

Милые мои, не в вашем ли городе я прочитал все вывески наоборот, оттого и произведен я в великие создатели языка нашего торобоан. И не друг ли мой, позабытый в халате за стаканом просветления, сказал: «Каждому действию есть противодействие», – и он прав, так как на каждое мое действие я получал противодействие, оттого я даже не единица, а страшное слово «ничто». Так, вчера от чрезмерной усталости я навалился на зеленую, волосатую скамейку, не заметив, что уже давно на ней в три слоя народ лежит. Одна девочка – прелесть, какая скользкая была! – ну, а мне – ничего, так как я существую лишь в мыслях своих, но каково же было изумление мое, когда я узнал, что существую в мыслях ваших, ну так что же, – сказал я себе, – ведь и мертвые имена большей частию на губах живых присутствуют, а тот, кто ни славы или детей не имел, то и сгинет навеки, неупомянутым, только в святцах имя его. Хорошо, если православным был, а тем, кто с животным именем?

Дорогие мои, ничто так не успокаивает, как мурлыкающая кошка или рыбки в аквариуме!

Да еще в грозу спится по-детски, но вокруг меня – сплошная засуха, и выпил я всю мутную воду из аквариума, а кошка съела всех рыбок. По ночам она пробует играть с последней голубой рыбкой, что бьется у меня на шее, и ведь не объяснишь, глупой, – зачем же убивать тех, кто любит и думает о тебе. А я, а я-то – скольких убил и замучил, начинаю считать удары вспугнутого сердца, а от этого какая-то гордость присутствует. «Господи! – кричу, – Господи! Отчего же никто не убил меня!» С какой бы легкой горечью и разочарованием я продолжил оставшиеся дни мои. Меня убили, я – несчастная жертва, на мне великолепный мученический венок, и все хорошо, и все спокойно. Я – герой.

Так нет ведь, не свершилось, убил я себя сам, от этого и непередаваемые мучения мои, от этого ни покоя мне, ни прощения, от этого мысли мои, как гнилушки, попыхивают, а в тухлых искорках и сознание шатается.

– Кто ты?

– Я – самоубийца, сошедший с ума.

– Но ведь сумасшествие, как и гениальность, даруется не каждому, а только избранному, и не мы ли создаем великолепные несуществующие миры, не нашим ли бредом питаются официально прославленные таланты, не наша ли музыка шумела в голове тех, кто позднее был увенчен таким простым словом «йинег». А фантазия? Слышали ли вы что-нибудь о здоровой фантазии? Только в сочетании с вкусной и здоровой пищей. Зато больная фантазия вами любима и понятна. Так вот, мои пропорциональные и непропорциональные люди, выведите-ка мне корень из сумасшествия как обратной стороны гениальности!

КАСТАНЕДА И МАТЬ

 
Итенец отелился сказала мать
Кастанеда сидевший на кухне нарочно решил жечь
Птенец отелился сказала мать
Кастанеда старательно сосал птицу
Завяжи пупок сказала мать
И карабкаясь по дереву дышала влажно
Женоподобные дыни глупо справляли крест
Тесьненые хмыри и шествие отворяли речь
Хочешь луженого или влекоба к течному
Спросил Кастанеда и вдавленными глазами мешал жить
Тирьмахин то без кожи и жив винта бы ему
Высунь всшествие в окно
Сказала мать и метнулась к кораблю
Не блюй здесь это моя кровать а не корабль
Сказал Кастанеда
И надел дождь
Открыл пирамиду и радуется
А если вас вот так плечами и Чукоткой а?
Горделивые гордении рыдали у нее на
Изумленные изумруды таращились с
Понюхай газ понюхай
Кости жмут
Ты болен со страшной скоростью
Хрестоматийное въехало ему в йогу
Герой без горой
Руки ампутируют и строят из них шалаш
Да ведь и лес гниет
Надеяться надо
Акрилик опять зарезал
В ленючей батарее нашли шмыг
Удод денег не даст
Проси не проси а как в скользкое
Зато и лижет
Строительные тянутся и все внутри
Ну и мышца
Танцует гарцует ест
Трилогично оттопырил
И взял в перчатках
Завистливые серьги на морские уши
А сказать нельзя
Заездила она тебя на память
А ты и хвост в салат дал
Гвоздей и лебедей
Вот чего не хватает
Трясется трясется а дурак
Птенец отелился сказала мать
Кастанеда сидевший на кухне и хуем не повел.
 

 
Жил был поэт
Голый был не одет
Писал стихи иль плакал над почвенностью плакал
Клал моль в соль
Ел бифштекс
Говорил что король у друга хуй отъест
По ночам ворчал
А во сне рычал
Снилась ему проказа
В гнойном с цветами тазу
Невеста моя зараза
Замуж ее беру
Я бравый мужик-солдат
Выть перед татью не буду
Накопаю горку песку
И въеду в жопу к верблюду
Там у него хорошо
Не трясет меж костлявых горбов
Грибы-то говорю ешь!
Я разных купил гробов
Но невеста моя в шалаш
Вошь в голове поймала
Это отличный знак
Романтичной любви начало
Челядь чайник несет
Выпей отец с перепоя
Все ж королева не черт хотя и рога у ней вдвое
Да говорю дожили
Дописались до самой точки
Смеху давай молись
В веснушках зажарить почки
Костька хамить перестань
Встань говорю и умойся
Эдакая срань
Про ноги мои не пиши
Пиши про белые руки
Очень они хороши
Тоньше любой науки
Я же в шелках бороды
Буду твоей ходить
Холить ее и душить
Ладаном и Шанелью
Духи чтоб эти не пить
Тяжелое после похмелье
Наутро Россия – лубок
Скажет тебе Эх милый
Во мне ты лишь видел лобок
Нежно-убийственной силы
Встань Хам на холм и стой
Смотри если сможешь увидеть
Шпионы одни кругом
Дочку хотят обидеть
Белых ли красных
Умных ли глупых
Всех бы вас вниз головой
Воздух от талого снега не помнишь?
То называлось весной.
 

– Чего вы боитесь больше всего на свете?

– Парикмахеров.

Мои волосы остригли так коротко, что я подумала сбрить их совсем и написать на голой голове жирным фломастером: «волосы». Я жду каких-то людей, которые должны заехать за мной на машине, потом посадить в свой частный маленький самолет и улететь в Саус Хамптон к моим друзьям.

Всем правит широко загримированная женщина, при ней находится ее подруга, дочка – девочка лет тринадцати – и небольшой, но крепкий младенец. Разговор явно не клеится, они мне назвали свои имена, которые я тут же и забыла, впрочем, и мое вылетело у них в окно с пустой пачкой от сигарет. Наконец «подруга» с радостно булькающим младенцем не выдерживает и спрашивает меня, кто я и чем занимаюсь. В который раз я повторяю, что я – русская модель. Она смотрит на меня с небольшим презрением и начинает рассказывать про другую русскую модель, потрясающую девочку, с которой они познакомились несколько месяцев назад на одном очень интересном шоу и которая пригласила их потом к себе на грандиозное парти.

– Этого не может быть, – отвечаю я ей, – так как я – первая русская модель в Нью-Йорке, и никакой другой русской модели здесь быть не может. Женщина и подруга от такой самоуверенности начинают злиться.

– Что значит «не может быть»? Она – есть, и мы были у нее в гостях, ее студия находилась на пятьдесят восьмой авеню, между Легсингтон и Парк-авеню. Тут уж начинаю злиться я и говорю, что именно в этом месте находится моя студия, и никаких русских моделей кроме меня там нет.

– Нет, есть, – настаивает подруга, – у нее целый этаж, она очень худая, – при этом она смотрит на меня с явной неприязнью, – волосы ее были очень пушисты и, вообще, она – большая оригиналка.

Тут вдруг до меня доходит, что разговор идет обо мне.

– Послушайте, вас зовут Ева?

Она смотрит на меня и как будто тоже начинает о чем-то догадываться.

– Да, меня зовут Ева.

– Вы были на шоу у Флавии и Кори, ваша подруга – Мишель Лонг?!

– Бабетта, Бабетта! – восклицает Ева. – Так это же она и есть! – Мы все радостно хохочем, мы – старые друзья, которые не узнали друг друга только из-за того, что у меня – короткие волосы, я немного поправилась и вообще без мейк-апа. Я делаю симпатичному младенцу «тики-тики», и он тоже доволен.

– Ева? Но где же Том? Как он? Надеюсь, что вы еще вместе? Все хорошо?

Ева улыбается счастливой улыбкой матери.

– Мы всегда вместе, и у нас всегда все будет хорошо. Разве ты не узнаешь, посмотри внимательно, кто правит самолетом? – Широко загримированная женщина улыбается. Я продолжаю оставаться с явным, ничего не понимающим выражением.

– Елена, но ведь это и есть Том, только теперь его зовут Баби или Бабетта.

– Ты что, сделал секс-чендж?

Том или Баби кивает головой, самолет попадает в небольшую воздушную яму, и Ева, прижимая зарыдавшего младенца, кричит:

– Осторожно!

Через минуту – все спокойно, и Бабетта просит дать ей сигарету.

Мы приземлились с женской мягкостью, думаю, что самолетик тоже был женского пола, иначе не могло и быть. Я расцеловалась со своими подругами, и мы договорились увидеться в пять часов на коктейле у Кити.

Белоснежная вилла Кити стоит на берегу океана, меня приветствует барское благополучие и уверенный запах денег. У Кити, как и полагается, полно приживалок и приживальщиков, все они ходят в черешневых платьях, летают чайками и нюхают кокаин. Мы сидим за длиннотелым столом, как всегда, моя роль надоедлива и жалка. Я – пришелец с чужой планеты и поэтому должна ответить за все.

– Елена? – спрашивает Кити, – в коммунистическом обществе бывают вот такие ланчи? Или вы едите только икру? – Все подобострастно хихикают.

– Кити, предлагаю вам открыть ресторан «Архипелаг Гулаг». Около дверей поставьте двух советских солдат с овчарками. Каждый входящий должен накалывать на штык не меньше ста долларов. Все официанты – в костюмах заключенных. Перед гостями в металлических мисках швыряют на стол черную икру, и водка плещется в поржавелые кружки. Клиентов должны оскорблять, но без рукоприкладства. Во время обеда – мюзикл, Фрэнк Синатра поет Stalin in the Night или Berias Time.[29]29
  Сталин в ночи… Времена Берии… (англ.)


[Закрыть] Успех гарантирован, это будет самое модное снобское место, «комплекс икры» у вас исчезнет, но, к сожалению, у вас не хватит фантазии, и вы так и будете продолжать ходить из одного дорот гого бара в другой и думать, что это и есть…

– …О да, у тебя есть чувство юмора, и ты – злая налить еще вина?

– Налить, Кити, я совсем не злая, разве вам не нравится идея?

Все начинают кричать, что идея гениальная и с осени ее нужно будет осуществить.

– Как ты долетела? – спрашивает старенькая лисичка Джейс, заедая свой вопрос куском непрожаренного стейка.

– Прекрасно. Они придут к нам чего-нибудь выпить в пять часов, оказывается, мы знакомы давно, но не узнали друг друга.

– Еще бы вы должны были узнать друг друга, этот фрик[30]30
  Freak — урод, чудище, посмешище (англ.).


[Закрыть]… Ты, конечно, знаешь, что на Wall Street он занимал довольно хорошее положение, с его мнением считались, его уважали, теперь никто не знает, как себя вести, как смотреть на эту рожу… Кити! Кити! Ты слышишь? Она может сюда прийти, я имею в виду, черт… как ее зовут?.. ну… эту кубинку, – да, Ева, но этого или эту я отказываюсь принимать, и, чтобы не было неприятностей, пойди и предупреди ее… – Все это произнес с явным возмущением корректный чистый господин – муж Кити.