Текст книги "Это я — Елена: Интервью с самой собой. Стихотворения"

Автор книги: Елена Щапова-де Карли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Елена Щапова де Карли
ЭТО Я – ЕЛЕНА
^{Интервью с самой собой}
СТИХОТВОРЕНИЯ

ЭТО Я – ЕЛЕНА
интервью с самой собой

КРАТКОЕ ЖИЗНЕОПИСАНИЕ

Я родилась на свет Божий, и только Он знает, в каком году! Таким образом, дата моего рождения никогда установлена не была. На вопрос, сколько мне лет, приходится отвечать, что поэты и женщины возраста не имеют. Как и нужно было того ожидать, мою мать зовут Мария, отца почему-то Сергей (метрическое недоразумение). Прославлять поэзию и искусство стала с детских лет из-за комплекса неполноценности.

ОЧЕНЬ КРАТКОЕ ЖИЗНЕОПИСАНИЕ

Графиня Елена Сергеевна Козлова-Щапова де Карли родилась в конце двадцатого века в городе Москва. Умерла в начале…

Нет, не умерла.

Бессмертна.

СОВСЕМ КРАТКОЕ ЖИЗНЕОПИСАНИЕ

Пи-пи. Как-как. Ам-ам.

Хм. А-А-А-х.

Любовь.

– Вы более слабы к капризам иль страстям?

Я встретила тебя за праздничным столом. Ты был одет в костюм Украины, и волосы твои кустом пушистым казались мне, и пьяные глаза шатались за стеклами отделанных домов.

– Кто ты?

– Я полугений в маске поэтов злобных, времени, событий, я хуй восторженных соитий, я бог войны, ребенок нелюбимый, я спать ложусь, как месяц над крапивой, и мне поют продрогшие сивиллы.

 
Слова свивают за неуменьем свить гнезда.
Какая теплая пизда! —
Так говорят лишь о погоде.
Но я-то не они, в моей природе растут горячие цветы,
И воздух душного Египта,
и роскошь книжного востока…
Архитектурная добыча питает слабые умы.
 

Смешанный запах пота и пищи в подъездах, куда хожу во вторник и четверг. Спуститесь вниз, за первым этажом вас школа ждет балетного искусства. И там увидите меня средь итальянских школьниц с короткими ногами и не по возрасту большими животами, и с темными, наверное, от времени, грудями, а некоторые даже в бандаже и корсаже. Так рано лет, я вынимаю гладкий пистолет и убиваю юное уродство. Меня прощает солнце.

Нет ничего прекраснее Италии моей, я друг камней. Два Я смешались воедино. Вот так всегда. Темнеет. Сейчас зажгу я лампу Алладина, – откроется стена романтика-простолюдина. И гений сумасшедшего войдет, и на алтарь положит свой живот.

Его фаллос потянулся ко мне, словно растение к солнцу, а я улыбалась китайской улыбкой распутницы и наигрывала на невидимой мандолине виноградную песенку уличного неаполитанца.

Мне доставляет удовольствие вас не любить. Впрочем, помню и другое время, когда любовь к вам доставляла мне огромное удовольствие, но так же, как и тогда, я пью шампанское за удовольствие или за неудовольствие. Чувства меняются, но вкусы остаются.

За ваше здоровье!

Иду на кухню и ищу тарелочку с маленькими пирожными, потом понимаю, что эту тарелочку я видела не у себя дома, а в кафе, куда хожу каждый день по два, а то и три раза.

Резко брошенные слова остаются в памяти на гораздо более короткое время, чем запах, – так думает моя собака, мой темный пес, охотник до уток, куплю ей мяса, свежих незабудок и лакированной воды бесплатно.

Пускай в пустыне путник будет осуждать, меня давно уж осудили все, и я лечусь, как массы, аспирином.

Прости! Опять хожу я к личности своей, как надоели эти гости! Идем к тебе, мой эгоист Густав, я нежилась с тобою на холмах. Расстегивала длинные ходы и углублялась в нежные труды, и вся Земля казалась нам пушистая кровать. Я с именем твоим привыкла засыпать.

Стихами мы делились и едой, а вечер, молодой ребенок, дразнил нас звездами из облачных пеленок.

– Метаморфозы – это правда?

Под деревом сидели двое женщин и мужчина. В странной зависимости происходили их слова, движения и предметы. Длинное плетение из кружев менялось в руках ее на кисточку для рисования. Кисточкой, вымазанной в десятки разных цветов, она водила по книге и пробовала читать по слогам. Так же внезапно книга исчезла и на месте ее появилась коробочка с кокаином или осиный шарик опиума. Заканчивалось все это помахиванием веера на уставшие от жары кусты. Или незнакомцем в костюме для верховой езды. Он так же менялся и изменялся, но изменения его были более важными и странными. То он вдруг превращался в мангусту и легким прыжком в горло убивал кобру. Убитая кобра превращалась в двух людей, которые пробовали переспорить друг друга. Тогда, чтобы разрешить их спор, появлялся третий с сочиненной игрой…

– Вам – шах!

– А вам – мат!..

Он расчесывал ее больные волосы, она плакала от счастья.

Раненый муж жаловался на сердце.

Как вы мне надоели, как вы мне надоели, уже десять лет, как я вас знаю. И вы все беспокоитесь, что я так мало написала о вас, но я вообще мало пишу, я много курю и бездельничаю, когда-то я очень много читала, теперь и к этому занятию охладела, я принимаю сонные таблетки и сплю, я скорее мертва, чем жива, я приучилась молчать и не видеть людей, меня все время мучает холод, поэтому я согреваюсь коньяком и пледом, теперь я завела себе сеттер-гордона, говорят, что порода редкая, в магазине я выбрала его сразу же за удивительно симпатичную морду. Если не льет дождь, то я с ним бегаю по скверу после ужина, потом, когда возвращаюсь домой, меня непременно рвет, я всегда забываю, что после ужина бегать нельзя.

По паспорту он Барон, я же зову его просто Василием, а то и Васькой. Он живет в гараже и спит в моей машине – воспитание спартанское, двадцатого февраля ему исполнилось четыре месяца.

Сегодня звонила девушка Таня, которую я не знаю, придет в понедельник, голос русский и сразу же на «ты».

Старые граф и графиня дуются, принц Келли уже две недели с ними не разговаривает, мне все эти семейные проблемы так надоели, что еще немного – и сбегу, хотя муж мой – ангел, по-детски мечтателен и прожить без меня не может и минуты, дошло до того, что почти не ходит на работу, говорит, что все равно – выгонят или не выгонят.

Вообще, такое предчувствие, что скоро наступит конец света. Земля у нас иногда движется.

На улице продают мимозы, фиалки, тюльпаны, зажигалки, сумки и кожаные ремни.

Открылось кошачье кладбище, с собаками вход запрещен.

Вчера исполнилось сто лет со дня смерти Достоевского. В русской библиотеке имени Гоголя в Риме по этому поводу был дан чай с просьбой о пожертвовании на библиотеку. Больше всех, как всегда, напился восьмидесятилетний Дюкин, хозяин библиотеки, в прошлом – личный адъютант Врангеля. Кто-то пожертвовал десять тысяч лир. По-русски говоря, «трешку».

Я пишу эту историю о том, как я вас ненавижу. Ты мне так действовал на нервы, что я от злости влюбилась в тебя. Боже мой, сколько я вынесла из-за тебя. Вот история для твоих детей, если они у тебя будут, если не будут, то еще лучше.

Москва, март, гололедица, прием в роскошном особняке нашего приятеля, посла Венесуэлы. Я – в длинном вечернем платье и золотых туфельках, и ты, напившийся, как свинья, весь вечер следишь, с кем я танцую, и от этого напиваешься еще больше. Выходим из подъезда особняка, и ты тут же падаешь под ноги изумленному милиционеру, кое-как поднимаешься с моей помощью и, уже цепляясь за меня, балансируешь на своих высоких каблуках, которые я же и выписала тебе на свою голову из Парижа. Но не проходит и двух минут, как ты, словно пес, летишь теперь уже мне под ноги, я падаю вместе с тобой. Проклинаю алкоголь, гололедицу и свои тонкие каблуки, и тебя в первую очередь. Но на этом «волшебный» вечер не заканчивается. Как всем известно, поймать такси в полчетвертого утра на Садовом кольце ранней весной по календарю, и все же – зимой в реальной действительности, невозможно. Мы стоим и ждем, стоим минут пятнадцать, но все же не настолько холодно, чтобы мои нейлоновые колготки снимать потом вместе с кожей, как это было однажды.

Я голосую и – о, посланник Бога, добрый дядя! – останавливается серая «Волга», и дядя говорит: «Садитесь». Тебя, пьяную свинью, я почти что укладываю сзади, а сама сажусь на переднее сиденье. Минут через десять ты бьешь шофера ногами. Насмерть перепуганный частник резко останавливается, от этого машину заносит, и мы чуть не врезаемся в столб. Шофер дрожит и просит нас выйти из машины:

– Девушка, я из-за вас остановился, холодно, зима, знаю ведь, что машину здесь не поймаете, что же это он делает?! Мы ведь разбиться могли!

При этом наши лица повернуты в твою сторону, ты же бормочешь, хрюкаешь и подхрапываешь. В этом бульканье мы различаем твой праведный гнев на меня и на шофера, с которым я якобы флиртую.

– Извините, – говорю я шоферу, – я вам сто рублей дам, поехали, он теперь смирный будет.

– Да ведь я не из-за денег, – бормочет изумленный шофер, – мне вас жалко стало. – Но все же заводит мотор.

Ты еще два раза падаешь, но теперь – перед домом, и мне все равно. Я тащу тебя по лестницам, ты вваливаешься в нашу маленькую чистую квартиру и тут же блюешь на пушистые белые ковры.

Я волоку тебя в ванную, и холодный душ льется тебе на твой бархатный костюм и батистовую рубашку, на твою безбородую рожу, по которой я хлещу руками и – опять же – на белые-белые, пушистые ковры.

Из ванной ты ползешь уже сам и, совершенно голый, ложишься на оленью шкуру в углу. «Ангел ебаный, ангел ебаный!» – с этими благословенными словами ты отходишь ко сну.

Здравствуй, русская женщина Марья Васильевна! Историю эту я взяла из твоего рассказа и из рассказа «про моего» Натальи Ивановны. Передайте привет Ксении Лукиничне и ее подругам.

– Кем вы мечтали стать в детстве?

– Сексуальным маньяком!

«Елена» по-гречески – факел, я – мрачное факельное шествие. Мне снится подвал с тигрицей и женщина, которая ее кормит и любит. Я знаю, что вот сейчас, если она спустится в подвал, то та начнет ее целовать, а потом растерзает. Я знаю, что это случится, но не скажу, ведь это я та женщина, которую должна растерзать тигрица.

Вы знаете, сколько мне лет? – до хуя. Вы знаете, что я чувствую? – пятнадцать. Я всегда чувствовала пятнадцать, даже когда мне исполнилось шестнадцать.

Позавчера Эди сказал, что мой рай – это реки шампанского, берега кокаина и мальчики под пятьдесят лет, лысые или седые, курящие трубку. Эди знает все, «мудрый, как змея».

Если вы меня спросите, о чем мечтают в детстве, то я скажу: в детстве мечтают о любви. Еще не познав первого поцелуя, мне снились самые обычные порнографические оргии, как сказал бы чей-нибудь умный еврейский папа.

Я не читала никаких пособий по разврату несовершеннолетних. Поцелуй на экране телевизора мама закрывала от меня газетой. Но…

Сколько мне было лет, когда это все началось, не помню точно. Но что не больше года – наверняка. Я ничего не знала о жизни, но я уже все знала о смерти. У меня была Астма (пишу «Астма» с большой буквы, так как это богиня удушья).

На протяжении семнадцати лет я испытывала состояние аквалангиста, у которого в баллонах кончается газ. Я ненавидела здоровых детей, я презирала их деревенские красные щеки после мороза, и я завидовала их бронзовым тельцам на пляже. Я всегда оставалась ровно бледной. Я лежала в большой чистой комнате, окна и балкон которой выходили на ледяную холодную Москву-реку.

– Отойди от окна! – кричала, вбегая, мама. – Марш в постель! Проклятая река, из-за нее и болеешь.

Что может делать ребенок, который целые дни проводит в кровати? Он слишком много думает и читает. Если он не умрет, он будет самым знаменитым человеком на свете, и опять это странное расползается, накатывается чем-то белым, вздутым и, наконец, начинает шевелиться тем приятно-легким, что называется – сон после болезни.

– Который тут черт старец? – закричал бравый солдат и причмокнул шпорой. – А ну вылезай из малого ребенка!

Ребенок был тих и молчалив до ужаса. В более частых мыслях ребенок убивал своего отца со всеми зверскими подробностями детской фантазии. В пять лет я поняла, что дядя, который приходит в наш дом и в кого я с наслаждением бросаю подушками, – мамин любовник. Возненавидела, шипела, дико ревновала, но ее не выдала никогда.

Подписав смертный приговор, три врача оставили палату немого узника этой жизни, у которого не хватало голоса сказать, что это неправда.

– Ваше первое ощущение от Нью-Йорка.

Я почувствовала, что могу говорить по-английски. Войдя в слишком ярко освещенную гостиную, я обратила на себя внимание величественно чистой толпы с бокалами в руках и пушистенькими белками на коленях. Преимущественно этих зверьков держали женщины, но был среди них и мужчина. Он поразил меня своим близоруким благородством и тем случайно возбуждающим ароматом, который и вас по-деревенски валит в кучу шепелявых листьев в осеннем, но теплом лесу.

Ах нет, это совсем нелегко – наконец решить, чего же вам хочется выпить, хотя вы сами были свидетелем того, как похабный Бахус и старая блядь Осень пили желтое и красное шампанское. Я прошу голубого шампанского тем единственным шепотом, которого и услышать-то никто не может, за исключением с легкой сединой господина, что упрямо держит на непринужденно вытянутых коленях и без того хорошо воспитанную белку. Я смотрю на его длинные ухоженные пальцы, которые всегда спокойно мертвы, за исключением тех нервных минут, о которых и не пишешь-то никогда, так как грубое физическое тело раз и навсегда заявило свое право на воздух и совершенно поработило любопытное легкокрылое дитя, что, увы, залетает только однажды. Мы болтаем о маньеризме и последней восковой фигуре в музее мадам Тюссо. Выясняется, что бабушкой мадам Тюссо была знаменитая мадам Анго, отсюда любовь к знаменитостям.

– Не могли бы вы подержать мою белку, мне срочно нужно позвонить. – И живая пушистая муфточка уходит под мои пальцы.

Глупая белка начинает что-то врать про время и пшеничную меру нахальства. Наконец господин возвращается с недоуменной озабоченностью и с кем-то, похожим на морскую свинку.

– Антони, – говорит он в сторону пустого кресла и двух бокалов со следами губной помады.

Антони или морская свинка начинает что-то быстро говорить о национальном кризисе и ирландской революции. Я себя ловлю на том, что совершенно не слушаю его, как, впрочем, перестала слушать и всех остальных. Какого черта я хожу на парти[1]1
  Party – вечеринка (англ.) (Здесь и далее примечания автора.)


[Закрыть], я не знаю, впрочем, это не совсем искренне, я знаю, зачем я хожу, и все это ради того белого хлопистого снежка, который иногда идет, как правило, в маленьких, только близким друзьям знакомых комнатах или ванных.

– Парнель, как и я, закончил Кембриджский университет.

Вдруг прорезало мой слух:

– У вас есть телефон?

Я ему ответила, что телефон у меня есть, а также туалет и душ. Свинка издала «и-и-и»! Она была в восторге от шутки.

Ко мне подходит мой приятель и, глядя мне в глаза взором все понимающей собаки, говорит, что там, на втором этаже, меня – к телефону. Из-за этой фразы я торчу здесь уже больше полутора часов.

Бабочка, душечка, солнышко, он все-таки очень сексуален!

Я лечу вниз по лестнице, туда, где живет дьявол, но мне он является всегда в виде развращенного блатного ангела.

Направо, а потом – налево, в ванную, где растёт белая сирень. Где яркий свет и где круглое зеркальное поле с шестью белыми невспаханными бороздами…

Я возвращаюсь в гостиную, спокойная и счастливая, сейчас можно с кем-нибудь и поговорить, вообще-то, не так уж и важно – с кем, в каждом человеке можно найти что-то интересное, но хочется увидеть того, с белкой или морской свинкой, в общем, неважно. Я нахожу его в обществе двух тридцатилетних девиц и бутылки Шато Марго. Все-таки хорошо, когда симпатичные и неглупые люди могут себе позволить дорогое вино и красивых женщин.

По-видимому, мои глаза слишком горят, так как я ловлю восторг в глазах у девиц, я завоевала себе право быть развязной и делать то, что хочу, еще очень давно, когда за подписью «смерть» я подписала «жизнь», последнее слово осталось за мной.

– Давайте отойдем вон туда и сядем. – Я не тяну его за руку, от этой привычки мне пришлось отказаться, так как руки мои, за редким исключением, были ледяными.

Он наливает вино, и вековой уют кресел охватывает нас.

Мы садимся и пригубляем такое душистое и знаменитое вино. От этого вина или от чего другого у меня забилось второе сердце, и через какую-то секунду я буду за бортом все заполняющей нежности и совершенно животного желания.

Я таю и теку через его пальцы тем особенным, весенним снегом, который превращается не в воду, а в сок кокосового ореха, что приносят по утрам улыбающиеся островитянки и со словами «гуд монинг, леди»[2]2
  Good morning, Lady – Доброе утро, леди (англ.).


[Закрыть] выносят весь поднос на веранду.

Ты знаешь, что одна из них в тебя безответно влюблена.

Однажды ты застала ее за разглядыванием твоих маленьких трусиков. Она нюхала их с тем болезненно-больным взглядом, который вдруг и тебя смутил. Застав ее на месте «преступления», неизвестно, кто больше смутился.

Извините, какого черта я все время плаваю в прошлом, – я не знаю.

– Знаете, у вас очень аристократические руки, неужели вы можете ударить?

– Я скоро вернусь. – Спустившись на второй этаж, я увидела высокого роста создание и, кажется, с усами. Он посмотрел на меня и сказал «хэлло» с кошачьим оттенком. Я сделала свои две линии и передала ему стодолларовую высокопарную банкноту, свернутую трубочкой.

– Давно в Нью-Йорке? – спросил он меня, облизывая при этом палец, который, конечно же, был очень горьким.

О, Господи, на кой черт такой идиот нюхает кокаин? Но я человек вежливый, когда хочу, поэтому я ответила вежливо:

– Давно, почти пять лет.

– Вы что здесь делаете?

Мне хотелось ответить ему правду – что ни черта не делаю, наверное, мой ответ это и подразумевал, так как я сказала, что я поэт.

– О чем же вы пишете?

– О том, чего никогда не было и не будет.

– Зачем же об этом писать? Но у вас есть чувство юмора? Вы диссидент?

Я фыркаю, что непростительно, так как, если бы кокаин все еще находился на стеклянной полке, то его бы как «ветром сдуло».

Нет, я не диссидент. Диссидент – это знакомый моей подруги Галки, он живет в Квинсе, где-то недалеко от нее. В Москве он был ее соседом по коммунальной квартире и писал на нее доносы, что к ней ходят иностранцы и что ведет она разгульный образ жизни.

Иностранцем был ее маленький репатриированный армянин, с которым она все еще состоит в законном браке, уже лет двадцать пять состоит. Сосед решил не дожидаться счастливой жизни в долгоожидаемой квартире и, посчитав, что выехать по израильской визе куда удобнее, передумал и получил израильскую визу.

Еще – мой трусливый друг Тима Латитский. Вообще-то он никогда не был моим другом, он был другом Эдьки в Москве, он так боялся всех и вся, писал натужные стихи – оригинальная смесь Жуковского и Элиота. Готовил вкусно и чисто. Дружил с мексиканским посланником, который впоследствии украл у меня иконы. Помню, как однажды позвонил насмерть перепуганный Тима и сообщил, что ему только что позвонили из группы СМОГ и предложили самосожжение на Красной площади, также было объявлено, что это большая честь и выбран он путем голосования. Я и сейчас начинаю хохотать, представив себе картину, как Тимочка, у которого всегда под руками градусник, и даже если у него и нет шарфа, то всегда такое впечатление, что кутается в шарф, идет на смерть, – за идею Тимочка умирает, но не сдается.

Женившись в Москве на Татьяне Отемкиной, которая приехала в Москву из Парижа, он не мог себе представить, что привлекательная сорокалетняя принцесса даже не встретит его в аэропорту, а мужской голос ответит по телефону, что Татьяна замужем и просьба не беспокоить. Положение тяжелое – Тима становится диссидентом, посылает открытое письмо Брежневу вместе с паспортом, которое Брежнев раскрывает и начинает читать каждую ночь перед сном, его мучают угрызения совести, ему снятся кошмары, мальчики кровавые в глазах, и, наконец, он кончает жизнь самоубийством, как все сто процентов президентов.

– Да, – говорю я человеку, который вдруг достает из кармана свою собственную баночку с кокаином, – я диссидент, – и смотрю на него взглядом порочного младенца. – Когда мне было шесть лет, я убила мальчика.

– То есть как? Что вы имеете в виду?

– Очень просто. Как все дети, я ходила гулять во двор около нашего дома и, как все дети, обожала строить песочные замки. В этот день под моим руководством было построено чудо природы, я вовлекла в эту игру детей постарше, поэтому дворец был огромный, с подземельями и каналами, со скульптурами и цветами. Вдруг появляется мальчишка не из нашего двора и не из наших домов номенклатуры, и в один миг начинает топтать и разрушать все наше грандиозное сооружение. Не задумываясь, я хватаю свою железную лопатку и бью его по голове со страшной силой, он падает, заливаясь кровью и еще чем-то белым. Я в ужасе бегу домой и жду, когда появится милиция, но милиция не появляется – ни на следующий день, ни вообще никогда. Почему? – Не знаю, но думаю, потому, что я была дочкой полковника КГБ, а он – сыном дворничихи или сапожника. Но мне его совсем не жалко, ни тогда, ни теперь – он разрушил мою мечту.

– Я думаю, что вы правы. Для богов все справедливо, все прекрасно, все чисто. Только люди думают, что одно справедливо, а другое не справедливо.

– Это вы сказали?

– Нет. Гераклит.

Вечер подходил к концу, но моя ночь долгая, и я никогда не знаю, что со мной случится. Я могу пойти в студию Фифти Фор[3]3
  «54» – название студии в Нью-Йорке.


[Закрыть], захватив с собой мою немецкую подругу, или к моему другу, японскому художнику, у которого я могу молчать и нюхать мой любимый «шу-шу» среди белого безмолвия его картин…

– Что вы думаете о секс-чендже? [4]4
  Sex-change – изменение пола, травести (англ.).


[Закрыть]

– Они бывают очень красивы и очень несчастны.

 
Что показать вам
И куда вас повести
Увы но большинство вещей банальны
За исключением блудливых травести
Кокетливы по-женски
И по-мужски нахальны
 

 
Как странно смотрит эта кошка
Чуть-чуть басит когда поет
В чулок заловленная ножка
И белой лапкой лапку жмет
 

 
В основу взят Шекспир и средние века
Когда трагедии игра
Принадлежала полностью мужчинам
Так за стаканом эля или джина
Мы пьяную историю
По мягкой шерстке гладим
До-до Мик-Мяу и Ко-ко
Конечно нужно жить легко
 

 
В нос веселящий газ
И разноцветный свет
Пойдите вон
Какой еще совет?..
«История опасная игрушка
Прохожий берегись!
Здесь может быть ловушка!»
 

Флавия и Кори устраивали шоу – это была забавная коллекция вещей, которые сшила Флавия, все они были швами наизнанку, из дешевых материй.

В общем, если хотите, Флавия и Кори – родоначальники панка. Они уже тогда были с сантиметровыми стрижками и с бело-розовыми волосами.

Кори был симпатичный гомосексуалист, который всегда делал мне потрясающий мейк-ап[5]5
  Make-up – грим, макияж (англ.).


[Закрыть]. Мой агент не был доволен, что я согласилась делать шоу для них, так как они не платили, но «Это твои друзья и делай как знаешь, – сказал Золи. – За зал в одном из самых дорогих отелей они могут платить, а на манекенщицу у них, видите ли, нет денег». Впрочем, обещали расплатиться платьями.

Я приехала в отель и легко нашла всю команду. Зал, который был отведен для нас, был небольшой, но очень симпатичный, и конечно же, – на тридцать втором этаже.

– Зайди в гримерную, Кори там! – крикнула пробегавшая помощница Флавии с бутылкой шампанского. Я стала пробираться сквозь наспех повешенные тряпки, которые превратились в занавески. Войдя в гримерную, я увидела два столика с большими зеркалами и лампочками, контейнер с платьями Флавии, что-то примеряющую Линду, модель из моего агентства, и еще одну экзотическую девицу, которую я не видела никогда. Бутылки шампанского, запах марихуаны… – в общем, обычная обстановка, но только с более симпатичными мне людьми, да и девиц было всего три.

– Где Кори?

– Линда, привет!

– Привет! Кори там. – И она махнула рукой в направлении еще одной занавески.

– Иди, он ждет тебя.

Кори, как всегда, был в приподнятом настроении:

– Дорогая, садись, сегодня важный день, и мейк-ап должен быть потрясающим.

Я села в кресло, и Кори легким движением стал протирать мое лицо ваткой с лосьоном.

– Бэби[6]6
  Baby – малышка (обращение, англ.).


[Закрыть], хочешь шампанского?

– Что за вопрос, Кори, конечно хочу. Кори налил мне шампанского.

– Смок? [7]7
  Smoke? — закуришь? (англ.)


[Закрыть]

– Да, спасибо.

Глоток, паф, красивые пальцы уже бегали по моему лицу и накладывали душистую основу.

Вдруг я услышала странный мужской голос. Занавеска скрывала меня от остальных участников шоу, поэтому я никак не могла видеть, кто говорит.

– Слушай, кто это там? Кори хитро улыбнулся:

– Это Мишель Лонг. Ты ее видела, когда вошла.

Мои глаза, по-видимому, округлились, так как Кори хмыкнул и прошептал:

– Это секс-чендж, она была мальчиком и сделала операцию, но тс-с… – она может услышать, потом расскажу.

Мишель что-то рассказывала такое, от чего все остальные покатывались со смеху. Я прислушалась:

– …Итак, я сказала ему: «Дорогой, сегодня ночью ты, как всегда, придешь ко мне, мне нужно, чтобы ты меня хорошо выебал…» И знаешь, что он ответил? – «Дорогая, я устал тебя ебать каждую ночь, я устал, – ты понимаешь? – я больше не могу!» – «Послушай, тебе только двадцать пять лет, и ты уже устал, что же будет потом?..»

В ту же секунду за нашу занавеску просунулась голова, и появилась Мишель в одних колготках, высоченная, с очаровательным лицом. Она пробасила:

– Кори, что за прелестный ребенок, кто это?

– Елена, Мишель.

– Хай![8]8
  Hi — Привет! (англ., разг.)


[Закрыть] Кори! Но ее мейк-ап гораздо светлее моего.

Боже мой, как она прелестна!

– Бэби, у нее очень светлая кожа, поэтому получается такой эффект.

– Посмотри, я хорошо сделала себе губы?

– Идеально.

– Мой Бог, до чего она худа! Сколько же ты весишь, бэби?

– Сорок пять кило.

Мишель смотрела на меня своими дикими русалочьими глазами.

– Тебе она нравится?

– Фантастик! Какой у тебя рост?

– Метр семьдесят четыре.

– Но кто ты? Ты не американка?

– Нет, я русская.

– Сейчас придет мой бой-френд[9]9
  Boy-friend – приятель-любовник (англ.).


[Закрыть], я обязательно представлю ему тебя.

Мишель взяла сигарету, у нее были руки с ногтями дракулы.

– Мишель! – крикнула Флавия. – Иди сюда, я хочу еще раз примерить на тебя это платье.

Мишель удалилась.

– Тебе она понравилась? – спросил Кори.

– Очень.

Наконец Кори закончил свою прекрасную работу и попросил только, чтоб я сама покрасила губы. В волосы мне была воткнута белая орхидея, и из зеркала на меня смотрело худое мистическое лицо.

– Кори, ты гений! – И я издала губами звук, обозначающий поцелуй.

В маленькой переодевалке были все: нервничающая Флавия, ее помощница Мишель, Линда, неизвестный мне фотограф, официантка, принесшая новые бутылки шампанского взамен старых, и, наконец, мой друг Сашка, которого я также пригласила как фотографа.

Вдруг раздвинулась дверь-занавеска и появилось нечто.

– А это мой бой-френд, – мягко пробасила Мишель.

Бой-френд был женщиной, но с таким странным лицом, что, будь Леонардо в наше время, это была бы его современная Мона Лиза. Наступила тишина, даже все видевшая Флавия не нашлась, что сказать. Но Мишель уже схватила меня за руку и тянула знакомить со своим любовником:

– Это Елена, нужно быть осторожным.

И она расхохоталась.

Все опять засуетились, захлопали пробки от шампанского. Сашка защелкал фотоаппаратом, и уже слышались голоса людей, наполняющих небольшой зал, – нас стали одевать.

Шоу прошло блестяще. Мой костюм с совершенно голым боком и практически одной грудью наружу произвел сенсацию. Каждая из нас имела на палочке маску, которой мы иногда, как веером, прикрывали себе лицо. Маски также сделал Кори, и они походили то ли на японские лица, то ли на наши собственные.

Народу было множество, и после шоу должен был состояться обед, на который идти у меня не было сил. Мишель познакомила меня со своими друзьями – с тяжело беременной женщиной и ее мужем. Их всех я пригласила к себе на парти на следующий день.

В это время я снимала большую студию, Пятьдесят восьмая стрит между Парком и Легсингтон. Получилось так, что снимала я ее у Сашки, но почему-то вместе с ним. Сашка был мой приятель, как я уже сказала, фотограф, верящий в летающие тарелки, остроумный, ужасно оборванный и имеющий в любовницах итальянскую графиню лет на двадцать пять старше его, феноменальную дуру, но все еще красивую, – как-никак, в свое время была на всех обложках «Вога» и, опять же, муж – американский еврей, хирург-пластик. Сашка смеялся и говорил, что переделывать ей нужно ноги, а не лицо. Сашка мне клялся, что будет жить в Бруклине или на Брайтон-бич, но его хватало ровно на две недели, потом он прикатывался опять. Студия состояла из трех огромных залов. Сашка мне не мешал, он был ужасно одинок, так же, как и я со своей белой глухой персидской кошкой. Ни у меня, ни у него не было денег, деньги были у моего бой-френда, который и оплачивал этот этаж и телефон, мою косметику и такси. Но слишком часто мне приходилось идти из Даунтауна пешком. У меня не было денег даже на сабвей[10]10
  Subway – метро (амер. вариант).


[Закрыть].

Однажды, проходив целый день из студии в студию и не найдя работы, я вошла в вечерний сабвей и протянула в кассу последний доллар. Кассирша не успела разменять его, как огромная черная рука выхватила доллар из блюдечка кассы. Я даже не успела прокричать «бастард»[11]11
  Bastard – незаконнорожденный. Здесь – подонок, негодяй (англ., разг.).


[Закрыть] – как он исчез. К счастью, какой-то джентльмен, видевший всю эту картину, опустил за меня жетон. Темный сабвей видел все.

На следующий день состоялось парти. Наша студия была чем-то вроде дискотеки, так как у Сашки еще до того, как я появилась, была идея устроить из нее русский клуб и таким образом сделать хоть какие-нибудь деньги. По этому поводу был повешен огромный вертящийся шар. Точно такие же шары висят в любых дискотеках, серебряные, медленно вертящиеся, они разбрасывают разноцветные блики на прыгающие или извивающиеся пары. Сашка, конечно же, потерпел убыток, так как все приходили, пили дешевое калифорнийское вино, танцевали, трепались, но денег не платили. Да и какие деньги у только что приехавших русских эмигрантов. Потом идея приняла более романтический характер, и было решено устроить что-то вроде хлыстовского дома. Во времена Петра Великого в России существовала секта под названием «хлысты». Главенствовали в секте избранная Богородица и Христос. Новоприбывшие целовали троекратно Богородицу: во имя Отца – в левую грудь, во имя Сына – в правую и во имя Духа Святого – где холм пушистый. Потом начинались танцы. Томная медлительность была началом, потом темп убыстрялся все сильнее и сильнее, пока не наступал момент дикого экстаза, и люди начинали раздеваться и бить себя уже заранее приготовленными плетками и хлыстами. Когда момент достигал кульминации, тушился свет и начиналась оргия. Петр четвертовал Христа и Богородицу, казнил главных зачинщиков, но секта была популярна еще долгое время после этого.

Идея была подана Сашке одним из его друзей, но осуществлена никогда не была.

Время было около девяти, и начали гуськом идти первые гости. На подобных парти в Нью-Йорке ты никогда не считаешь, сколько у тебя будет гостей, это не буржуазная Европа, где все еще так или иначе, но делают реверанс. Нет, здесь, в подобных лофтах[12]12
  Loft – просторное помещение, используемое в качестве студии, ателье, мастерской (англ.).


[Закрыть], порой гости так и не узнают хозяев и уж, тем более, хозяева – гостей. Гости гостей и еще раз гости гостей. Я танцевала с одним из друзей моего мало знакомого приятеля, народу уже было человек сто. Наконец я увидела лицо Мишель, она была в окружении не знакомой мне компании, среди которой, впрочем, я разглядела Еву и Тома, тех самых, что были на моем шоу. Я прервала свой танец с юным Аполлоном (он и вправду был необычайно красив и, к тому же, писал стихи на древнегреческом языке). Я подошла к экзотической группе, и меня тут же встретили воинственным восторгом.