Текст книги "Ларец"

Автор книги: Елена Чудинова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 46 страниц)

Глава XV

Так вот оно почему Роскоф даже не удосужился вчера смотреть драгоценности вместе с ними! Он знал, что отец Модест водит их за нос! Да и Парашка хороша, хотелось бы знать, когда это она могла догадаться, да прохлопала?

Золотые змеи пытались проглотить черный ночной камень, ах да, не золотые, оришалковые. Колье лежало как бы наособицу, и Нелли удивилась сама, как это она не поняла всего сразу раньше.

Нелли подошла к столу. Протянутая рука ее остановилась на полдороге. Пожалуй, впервые ощущала она странную робость. Как будто даже и не слишком хотелось ей надевать колье, вовсе не хотелось. Одно дело, когда в каком-то украшении может прятаться убийственное знание, а другое, когда, надевая украшение, наверное знаешь, что непременно в нем. Стоит только положить на плечи этих черных змей, сцепить под затылком странный замок, и все, и конец тебе, Венедиктов!

Что же, верно, ты вполне свой конец заслужил, каким бы страшным он ни был! Вот только сколь страшен твой конец для Нелли Сабуровой?

«Не боюсь!» – Нелли подняла колье, отчего-то вспоминая Клеопатру, чьи змеи были настоящими. Но эти-то ужалить не могут! Да что она, в самом деле? Металл неприятно холодил шею, словно колье было недовольно чем-то. Пальцы сомкнулись сзади, щелкнув застежкою.

Нелли поморщилась: верно, замок захватил и дернул прядку волос.

Замок захватил и дернул прядку волос. Больно, но это неважно. Все неважно теперь. Сколько пыли набилось в зеленый бархатный балдахин над кроватью. Уж неделя, как в спальне не убирают, уж неделя, как она не выходит из нее. Она часами лежит, раскинувшись на шелковых подушках, наблюдая, как солнечный луч, пробившись сквозь складки, играет в темном шатре. А в резной четырехугольной раме, что натягивает ткань над головой, завелся уже древоточец. Экой непорядок! А, пустое…

«Живая душа сильнее древней власти, Феня!»

Ах, тетушка, Настасья Петровна, зачем ты так жестоко рассудила?

Еле слышные шаги тонут в пушистых коврах. Никита отводит мягкий бархат в сторону. Яркий свет неприятно режет глаза.

«Друг мой, – лицо мужа осунулось от тревоги. – Сердце разрывается, как ты сокрушаешь себя. Знаю, Настасья Петровна заменила мать тебе, но вить года ее уж были немолоды. Все мы невечны, Федосья! Не гневи Бога чрезмерною скорбью, словно ты не веришь, что душа ее упокоилась с миром. Что с тобою, родная моя, открой мне сердце! Разве когда-либо не понимал я твоей души?»

А теперь не поймешь, и ничего тут не исправить. Балованная девчонка убежала из дому на набережную, нацепив чужой капор. Сколько ж выжидали они такого случая, сколько караулили… Не один то был человек, ох, не один… Убежала и погубила свою благодетельницу. Щасливой жизни уж не будет, не будет никогда. Что решить, как искупить грех?

Федосья дотрагивается кончиками перстов до черного каменного овала. Только одна надежда осталась, надежда, заключенная в этих словах:

«Живая душа сильнее древней власти!»

Нелли, ошарашенная и напуганная, лежала на кровати, глядя в деревянный потолок: как это не похоже на ложе княгини Федосьи! Что же случилось? Ошибся отец Модест? Нет, едва ли. По всему она слышит, что колье и есть то украшение, что было в узелочке маленькой негритяночки на пристани, о нем и упомянул Венедиктов. Значит, негритяночка, а не княгиня нужна Нелли, княгиня ничего не может знать сверх того, что тетка оставила колье ей.

Но отчего видится княгиня, а не негритяночка? Нелли дрожащими руками расцепила замок. Змейки соскользнули на подушку. Негритяночка важней, много важней княгини, негритяночка или взрослая Анастасия Петровна, неважно.

Еще раз! Никогда не надевала она украшений два раза подряд, она слишком устает. Но надобно добраться до настоящей памяти, до негритянки!

Колье надето вновь.

Колье надето, надето в последний раз. Горькая память, нещасливое украшение!

Она стоит у окна. С какой жадностью глаз останавливается на привычных подробностях! Сейчас вступит пушка. Вот! Никогда больше не услышит она этой полуденной пальбы. Как прекрасен в июньский полдень Санкт-Петербурх!

Горничная девушка Анюта, всхлипывая, возится за спиной.

– Не плачь, Анюшенька, на все Божья воля, – она оборачивается. Сундуки громоздятся по комнате, словно раскрывшие пасти чудища – большие и поменьше. – Ну куда мне столько добра? Отложи эту шубу для бедных.

– Как это бедным отложить, матушка княгиня? – Анюта сердито отирает кулаком глаза. – С собою-то всего три изволили взять, куда ж Вам с тремя шубейками?

– Богатство и мне теперь ни к чему, – строго отвечает она, Федосья. – В обитель, как на тот свет, человек голым и босым уходит. Туфли ночные положи турецкие, да еще ковровые. Серебряную чашку мою любимую далеко не клади, буду в дороге кофей кушать. Ты нашла футлярчик жемчужный для иголок?

Но пустяками житейскими, Федосья признается в том сама, она отвлекает свое волнение. Сейчас переламывается надвое вся ее жизнь. Страшно, но страх сей можно превозмочь. Сколько лет откладывала она, ради детей, сей поступок. Но птенцы оперились, пора им лететь из гнезда. Душа может отдохнуть теперь от гнета, сердце перестанет кровоточить. Ее ждет долгожданный покой.

Рука скользит по голой шее: последние дни носит она открытые платья. Пустяк, а немного жаль – плечи ее по сю пору хороши, подбородок немного полный, но сие не портит линии. Что, ах, злощастное колье! Верно, уж легче ей, что она забыла о нем.

– Сие украшение отослать для Елизаветы Федоровны, – говорит она, нащупывая замочек. Лиза сериозная девочка и не слишком увлекается драгоценностями. Но, может, оно и к лучшему, тетушка говорила, что лучше его не носить. Пусть будет ей памятью, просто памятью о крестной матери! Колье соскальзывает с шеи в ладонь.

Нелли отерла злую слезу. Что происходит, наконец?! Княгиня, опять память княгини! У нее уж и сил нету пробовать вновь!

Пробовать вновь бесполезно. Как бы смеялся сейчас над Нелли Венедиктов! Впрочем, он сам дурак, не догадался до такой простой вещи!

Негритянка Настасья Петровна была женою княгининого дяди, но своих детей они не имели. Кровного родства нету, одно свойство! Нелли видит княгиню потому, что только с нею и может связать Нелли драгоценность!

Словно кто-то выстроил перед Нелли стену, и хочется колотиться об нее головою с отчаянья, покуда не треснет что-нибудь из двух – стена или голова.

Вот оно – колье с его загадкою, а она беспомощна, как человек перед книгою на незнакомом языке. Только ей, Нелли, негде сыскать толмача!

Нелли плюхнулась с размаху на кровать и отчаянно зарыдала.

Скоро лицо ее распухло от слез, сделалось невозможно дышать через отекший нос. Нелли колотила руками и ногами по постели так, что летели перья. Не были сие приличные слезы, а какой-то ребяческий рев, как не ревывала она с пяти лет, когда обнаружила, что на псарне утопили весь помет – все шесть щенков оказались какие-то не такие. Иногда Нелли кусала себя за руку, чтобы унять невозможные эти звуки, но помогало мало.

Вовсе незачем было отцу Модесту пускаться ей на помощь, не из чего всем хлопотать, ни к чему ехать так далёко! Все поверили в ее, Нелли, силу, все ждали от нее дела! Венедиктов будет и дальше пакостить людям, а она, Нелли, безопасней для него бабочки, севшей на плечо!

Дверь отворилась, и кто-то вошел. Вошедший был один, и в этом заключалась какая-то странность. Это и заставило Нелли поднять голову.

Держась рукою за стену, на пороге стояла Арина. Лицо ее было синюшно-бледным, а вертикальная складочка между бровями казалась вдвое глубже обычного.

Вихрь смел Нелли с постели: она сама не заметила, как перелетела через комнату и подхватила княжну под свободную руку.

– Что случилось?! – испуганно выдохнула она. И впрямь должно было случиться что-то важное, страшное, быть может, чтобы заставить девушку идти на больных ногах.

– Тебя лучше спросить, – выдохнула Арина, устраиваясь в своем излюбленном кресле. – Я снизу услыхала. Щастье твое, что у меня слух самый хороший из наших охотников. Больше никто не слышал, а я уж выждала, покуда уйдут… Чего ты ревешь? Ты что, малое дитя?

– Ты не понимаешь… – отирая слезы, отвернулась Нелли.

– Понимаю, что беда с тобою приключилась, – Арина усмехнулась. – Не понимаю, как взрослая почти девушка не может себя сдержать. Тебе вить двенадцать годов, не меньше?

– Ну, двенадцать. И что? – Нелли обиделась.

– Все забываю, ты вить в настоящей России живешь, – заметила Арина примирительно: краски постепенно возвращались на ее щеки. – Неженки вы там, девицы, ну да и понятно.

– Будь я неженкою, – возмущенно возразила Нелли, – я б не ночевала в черных избах да на постоялых дворах! Знаешь, сколько я за последние месяцы спала среди тараканов и клопов! И блох!

Княжна расхохоталась – самое по себе и необидным смехом, но слишком уж было ясно, что справедливые вполне слова Нелли ну просто ужас до чего ее насмешили.

– Под крышею… среди людей!… – наконец выдохнула она. – Господи помилуй, до чего ж вы смешные, российские! Не обижайся, просто очень уж в тайге все по-другому. Вот вить Модест… отец Модест и нарочно обучался среди вас жить, а знаешь, он сказывал, чего ему по первости самое трудное было?

– А ты расскажи, – Нелли уселась на мягком ковре рядом с креслом Арины. Недавняя неудача уж не казалась такою страшной.

– Деньги он забывал… – княжна улыбнулась. – Ну, без кошелька уходил из дому. В городе. Сколько раз ворочался, покуда не привык. Понимаешь, мы не можем забыть огниво, не можем забыть трут, нож никак не забудем, ни за что… Вот ты можешь без огнива ехать лесом?

– Могу.

– А отчего? Просто ты знаешь, что куда б ни ехала, доберешься до села или сторожки хотя бы за сутки, до людей доберешься. А уж у людей огня занять не трудность. Где люди, там и огонь. Так вить?

– А у вас в тайге люди без огня живут?

– У нас их, может, и вообще нету. За месяц можешь никого не встретить. Порох, нож, огонь – все это первая для нас необходимость. А вот деньги нам нарочно надобно брать, в особых случаях, не так уж и часто. На каждый день тут все свое – дичь, ягоды, орехи. Наша жизнь не от денег зависит. Вот ты сказала давеча – тараканы, мол, блохи. А для меня ты неженка потому, что не задумывалась ни разу, будет ли ночью крыша над головой? А уж с тараканами она или без – пустяк!

– Трудно сие сразу понять, – Нелли оглядела уютную горницу. – Эвон куклы у вас какие богатые были в детстве. Мои так нянька из тряпиц шила, только одна и была с головою из фарфора, да и та, если сравнить, чурка чуркою. И ковров таких даже у маменьки в будуаре нету.

– Роскоши-то у нас, может, и больше, Китай вить близко. Только вокруг-то тайга. Она вить живая. Никогда ее человек не приручит, извести тайгу можно, приручить нет. Всегда опасной она останется. Когда б мы ее слушать не умели от рождения, разве б мы выжили? С тайгою надо заедино быть. Вот тебя, например, ночь в лесу застанет, как ночевать-то будешь?

– Как-как, попону постелю, – гордо парировала Нелли. – Так от земли хлад идет опасный телу, даже летом. А попона из кошмы, она толстая, да и змей отпугнет запахом.

– Значит, тебе для ночевки непременно попона нужна? – Княжна все веселилась. – А без попоны не поскачешь?

– Ну не знаю, можно веток наломать. Еловых.

– Хлопотно, – Арина сморщила нос. – А вот бурелома всегда вокруг бери не хочу. Надо поболе сгрести да кострище разжечь.

– Ну, костер костром, а спать-то на чем?

– Подождешь, покуда догорит. Потом угли сметешь, да и ложись себе спи, земля прогрета. Знаешь, тепло как? До утра не остывает. Много чего знать тут надобно, как воду сыскать лозой, какие травы есть можно. Так что стряслось-то с тобою?

– Не могу я тебе сказать, – Нелли запоздало всхлипнула. – Тайна, да не моя. Не выходит у меня кое-что, никак не выходит, а очень важно, чтоб вышло.

– Эх, пожить бы тебе тут, набралась бы терпенья. Выжди, может, не с того конца подходишь, остынь. И не унывай, Ленушка, сестрица моя десятиюродная. Последнее это дело.

Глава XVI

Все повели себя так, словно сговорились, а быть может, и сговорились на самом деле. Казалось, будто у Роскофа, отца Модеста и обеих подруг разом отшибло какой-либо интерес к дактиломантии.

Теперь и вправду представлялось, будто Нелли приехала погостить у далекой родни. Времяпрепровождение становилось приятным, особливо потому, что небеса над Крепостью с каждым днем все ярче окрашивались лазурью и в самом воздухе жило приближенье какой-то небывалой яростной весны.

Масленицу, к удивлению Нелли, не праздновали.

– Сие солнцепоклонство берендейское, – непонятно объяснил отец Модест. – Предрассудок языческой, вовсе Великому Посту не нужный. Надобно душу готовить к испытанию, а не вокруг чучелы скакать.

– Так вить все так делают, – недоумевала Нелли.

– Положи, маленькая Нелли, что живет человек долгие годы в старом дому. Накопились у него в сарае прогнившие сундуки да повозки без колес, и надо бы выбросить, да как-то руки не доходят. Но ежели соберется он в новый дом переезжать, к чему тащить за собою старый хлам?

– Сие, надо думать, аллегория, – Нелли с тщанием, но не без куражу выговорила слово, весьма частое в употреблении у родителей.

– Вот именно. Не все было хорошо, что мы в России оставили. Иное так и вовсе плохо, – отец Модест поднялся, и ветер захлопал подолом его рясы. Они сидели на вершине Замка Духов, издали показавшейся Нелли некогда площадкою для стражи.

– А что еще плохо? – Нелли подняла воротник плаща: она в первый раз вышла без теплого башлыка и теперь о том втайне жалела. Открытые треуголкою уши ломило от холода.

– Многое, Нелли, многое. Хоть бы, например, поминки – у нас их не бывает.

– Но отчего? – от удивления Нелли забыла даже о замерзших ушах.

– Да по той же причине, что не христианский сие обычай. Начало он ведет от тризны языческой. Ну посуди сама – разве похороны повод для пира?

– Но во время поминок говорят о покойном, вспоминают его, – неуверенно возразила Нелли.

– Ох, оставь! – отец Модест махнул рукою. – Когда вернешься в Россию, заметь как-нибудь сама. Сперва вспоминают, а потом и вовсе обычные застольные разговоры идут. После похорон надлежит разойтись в молчании, да молиться или плакать, а не набивать чрево какими-то глупыми опять же блинами. Хочется поговорить об усопшем – так и говори с тем, с кем душа лежит, а не с целым застольем. А хозяйке дома чаще всего надобно отдохнуть в тишине, но не тревожиться о том, не пережарилось или переварилось ли какое кушанье. К чему сии хлопоты через силу? Нет, Нелли, пируют в радости, а не в горе.

Нелли задумалась. Все по-иному было в далеком этом мире, но какая-то незнакомая правота частенько выступала из странных обычаев.

– Скоро Долина Духов вновь станет белою, – отец Модест указал рукою на заросший кедрами пологий склон. – Но не под снегом, а под пышным ягелем.

– Что такое ягель?

– Мох, просто мох.

– Мох зеленый.

– Ягель белый как снег. Хотя нет, соврал. На снег ягель не похож, цвет у снега неживой. Ягель – цвета молока, теплый, оттенком в слоновую кость. Ну да сама увидишь.

«Особливо теперь, когда непонятно, сколько мне еще гостить, покуда до дела не догощусь», – подумала Нелли, но вслух сказала другое.

– Вы, я чаю, отче, больше здешние края любите, чем те, кто тут все время живет.

– Быть может, потому, что с ребячества я знал, мне здесь не жить, – отец Модест отвел со лба седую прядь, подхваченную ветерком. Нелли в который раз спросила себя, отчего он сед. Пробовала она вызнать даже у Арины, да без толку. Княжна сказала только, что таким белоснежно-седым воротился он из первого своего странствия в Россию. Больше ей либо не было ведомо, либо не хотела она говорить.

– Так могли бы и отказаться. Коли Вы здесь щасливы, – сказала Нелли, ворочаясь мыслями к разговору.

– В жизни надобно искать дела, а не щастья, маленькая Нелли. Щастье – птица легкая, долго ее в руках не удержишь. Тот проиграл, кто на нее жизнь поставил.

– А я щаслива со своими камнями.

– Воздух для дыхания не есть щастье, – отец Модест покачал головою.

Нелли сделалося отчего-то грустно.

– Гляди, ойрот скачет. Э, да я знаю его, это младший пастух! – Отец Модест указал рукою: меж кедров сновала фигурка на мохнатом коньке, явственно держа направленье к Замку Духов. – Спустимся побеседовать.

Нелли уж заметила по здешним горам, что лезть вверх, как ни странно, куда проще, чем спускаться вниз. Когда карабкаешься наверх, высота сама как бы манит, подсовывая, за что ухватиться рукою, куда поставить ногу, – лишь бы оказаться поскорей там, откуда видна вся зажатая с двух сторон склонами горной тайги долина. Когда спускаешься, то и смотришь вниз, а сие порою неприятно. И отчего-то камни под ногою более шатки, выступы не так надежны.

Ойрот подскакал между тем к единственному месту, что Нелли в Долине Духов никак не нравилось, – лошадиному погосту. Беспомощные поломанные кости эти у самого подножия Замка, хрупкие, словно яичные скорлупки, заставляли ее сердце дрожать от гнева. Экая подлость, приносить в жертву лошадей! Лучше б хоть людей уж убивали, что ли.

Для Нелли этот ойрот ничем не отличался от первого, увиденного еще на том берегу Катуни. Немало темнолицых невысоких охотников с лоснящимися косами она повидала с тех пор, но что все это не один и тот же догадывалась потому только, что появлялись ойроты иногда по трое, по четверо. Странно, но Арина уверяла, что для ойротов свои лица все разные, а белых людей как раз им трудно различать. Шутила, верно.

Таежный обитатель между тем что-то с живостью рассказывал отцу Модесту. Пожалуй, вид его был несколько напуганным.

– Что он говорит? – спросила Нелли.

– Вообще-то вещи несуразные, – нахмурился тот. – Будто бы видал невдалеке воздушную змею.

– Какую змею? Летающую, что ли? – фыркнула Нелли.

– В определенном смысле да, летающую. Воздушными змеями монголы и прочие прозвали шелковые либо бумажные шары, кои китайцы для устрашения врагов запускают в небо.

– Как это запускают? – не поняла Нелли.

– Шары летают, наполненные горячим воздухом. Горячий воздух легче холодного, – рассеянно пояснил отец Модест. – Не хочешь ли ты, маленькая Нелли, прокатиться со мною до провала, в коем живет злой дух ойротов?

– Взаправду живет?

– Да, разумеется.

– Тогда хочу.

В который уже раз, залезая на низкорослую рыжую лошаденку, Нелли с тоскою подумала о красавце Нарде: как-то он там, незнамо где? Хорошо ль за ним ходят? Впрочем, надобно было признать, что лошадки эти, немногим выше аглицких детских понни, передвигались в гористой местности с чрезвычайною ловкостью.

Таежная полоса кончилась: они забрались уже повыше, в тундру. Карликовый лес стоял еще голым и серым, а огромные камни-валуны глядели в открытом пространстве грозно и мрачно. Отец Модест не преминул заметить, что в обрамлении золотистых цветков под названьем жарки вид станет вовсе иной.

Обогнув голый склон, они спустились в незнакомую Нелли долину. Небольшой овраг круглой формы не привлек внимания девочки.

– Сие и есть жилище Эрлика, – кивнул отец Модест. – Подъедем ближе, увидишь.

Овражек, вернее сказать, провал вблизи оказался не в шутку странен. Каменные синеватые стены в острых продольных зазубринах, оказывается, смыкались над глубоким колодцем. Очень глубоким. А внизу бурлила черная вода, неизвестно откуда вытекающая и куда уходящая. Стены подхватывали звук ее холодного кипенья.

– Там что, подземная река?

– Никто не рисковал выяснять, – отец Модест улыбнулся, но Нелли сделалось несколько неприятно.

– А кто таков Эрлик?

– Местный демон, не обремененный чрезмерно сложным разумом, – было непонятно, шутит отец Модест или же сериозен. – Местные жители вить дикари всего-навсего.

– Папенька сказывал… – Нелли замялась. – Что человек-де сам все придумывает, и чем он развитее, тем сложней у него ми-фо-ло-гия. Но Вы-то знаете Венедиктова, и не одного его небось, отчего ж тоже говорите, что у дикарей демоны проще?

– Так связь вправду есть, только не та, что видят вольнодумцы. Нечистая сила, она, Нелли, вроде клопов. Только клопы не питаются мозгом. А нечисть питается, точнее даже, мы сами ее питаем.

Вода в колодце бурлила и кипела.

– Взгляни, какая смешная гора справа! Высокая, а формою как детский куличик.

Гора стояла на ровном безлесом месте, но на самой ее макушке, вовсе небольшой площадке, росли деревья и кусты, и даже лежал валун.

– Как это она такая вышла? – Нелли засмеялась.

– Бог ее знает, – отец Модест рассмеялся тоже. – Мы в ребячестве залезли на нее с другом, а тут как набежит грозовая туча…

– Небось вы вовсе близко под ней оказались?

– Внутри. Туча села на эту горку, как шапка. Сразу темно сделалось, а уж холодно… Ох, и неприятно, маленькая Нелли, когда молнии вокруг тебя лупят. Э, да я, пожалуй, сейчас наверх залезу! Ты погоди, я быстро обернусь.

Отец Модест кинул Нелли свой повод. Она, по правде сказать, уж и так наползалась по кручам и потому без споров осталась наблюдать, как священник бежит к горке и карабкается наверх. Да у нее это бы втрое медленней и получилось. Вот он уж до середки добрался, вот ухватился за корень, подтянулся… Что ж он там позабыл, между тем? Неужто так захотелось освежить в памяти воспоминания ребяческие? Странно, вроде бы как красное пятно на разлапистой невысокой сосне. Что ж это может быть в весенних горах? Отец Модест стоял уже в крошечном лесочке на вершине. Подошел к сосне, пятно пропало. Стоит, словно думает о чем-то. Чего он там застрял? Нелли заелозила в нетерпении. Наконец отец Модест начал спускаться.

Какая-то ноша затрудняла священнику спуск. Чего ж он там подобрал?

– Отче, что у Вас? – закричала Нелли издалека.

Отец Модест не ответил, он шел задумчив, неспешными шагами. Много раньше, чем он приблизился, Нелли услыхала стук копыт. Должно быть, тот ойрот.

– День добрый, юная мадемуазель Сабурова, – произнес незнакомый мужской голос.

Нелли обернулась. Подъехавший был, несомненно, из Крепости, но лицо его Нелли также не было знакомо. Впрочем, было оно приятно и примечательно странной усталостью, какую не приводилось еще видеть девочке на здешних энергических лицах. Положительно, этот годов тридцати человек казался старше здешних стариков.

– Вы не тут родились, – произнесла она уверенно.

– В Москве, – незнакомец, перехватив повод, галантно приподнял простую войлочную шапку. – Вас все здесь знают теперь, а мне да позволено будет представиться – Илья Сергеич фон Зайниц.

– Вы, я чаю, тож не случайно подскакали? – отец Модест, несший в руках скомканное красное полотнище, уже был в десяти шагах.

– Как и Вы, за воздушною змеей. Неужто правда?

Отец Модест принялся без слов разворачивать ткань. Зайниц торопливо спешился. Полотнище оказалось не одно, а сшито из нескольких в подобие большущего мешка, собранного тесемкою у горловины. Крепкие шелковые тесемки, некоторые из коих были коротко обрезаны ножом, а некоторые длинны, были пришиты к мешку.

– Корзинка валялась там же. Никаких сомнений.

– Я слышал, ими пытаются теперь управлять. – Тень омрачила лицо Зайница не хуже, чем давняя туча – смешную гору.

– Не слишком успешно, но для того, чтобы перебраться через Катунь, и того довольно, – сквозь зубы проговорил отец Модест.

– Быть может, какой сорви, голова, отчаянный путешественник одиночка? – негромко спросил Зайниц.

– Вы сами-то в сие верите, Илья?

– Нет, Ваше Преподобие. Не верю.

– Надобно незамедлительно поднимать народ на поиски. Придется, Нелли, прервать нашу прогулку.

– Но что это за мешок? – обиженно воскликнула Нелли: кому приятно, когда другим ясно, а тебе нет.

– Помнишь, я говорил тебе про китайские изобретения? – Отец Модест, приторочивший сложенный мешок, вскочил в седло. – Последние лета их стали перенимать и в Европе, но не для устрашенья, а ради передвижения. Какой-то человек развел на том берегу костер, наполнил сей мешок горячим дымом и воздухом над огнем, да и прицепился к нему перелететь через реку.

– Дым легче человека! – Нелли не верила своим ушам. – Он не может его поднять.

– Может, Нелли, может, если дыму много. Да ему и близко было лететь.

– А зачем он сюда прилетел?

– В том-то и вопрос, маленькая Нелли.