Текст книги "Ларец"

Автор книги: Елена Чудинова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 46 страниц)

Глава XLV

Даже в те ночи, когда в родительском дому лежало тело Ореста, Нелли не было так тяжко. Две странно молчаливых, Нелли не удивилась бы, если немых, черноволосых девушки подали пахнущую розовым маслом воду для умывания, распустили и переплели ей волосы, раздели и уложили в роскошную постель. Девушки, похожие словно близнецы, были уже взрослые, но ростом с самое Нелли, а руки их, бережно касавшиеся ее, были тоньше в пальцах и меньше в ладонях. Нелли казалось, что сами кончики легчайших этих перстов источали страх. Но отчего боялись они Нелли, разве она не пленница здесь? Или они просто боялись не угодить ей, рассердив Венедиктова? Нелли то и дело оборачивалась к порогу, где еще недавно лежало беззащитное тельце карлы.

Казалось, оно еще лежит там, во всяком случае, когда Нелли пробуждалась от легкого, беспокойного сна. Поначалу ей думалось, что она не уснет вовсе, и лечь Нелли согласилась лишь для того, чтобы пуще не пугать служанок. Но сон все же сморил Нелли, хоть каждый час она просыпалась и подолгу лежала, прислушиваясь к своей тревоге.

Шелковые простыни (Нелли впервые в жизни спала на шелковых простынях) неприятно тревожили тело. Казалось, были они не тканью, а огромными лепестками каких-то холодных и гладких цветов. Сходство усиливал и отвратительный Нелли запах жасмина, которым простыни были пропитаны. Подумать только, кабы не собственная ее глупая доверчивость, сейчас спала бы она в теплом купеческом доме, с Парашкой, с отцом Модестом и Роскофом за стеной, среди славных новгородцев! Ах, там не взять бы ее голыми руками!

Нелли вновь помстилось, что у порога первой комнаты, которую позволяли ей видеть поднятые парчовые занавеси, навешанные на косяке второй вместо двери, лежит карла. Масляной ночник из прозрачного алавастра не проливал довольно света, чтобы рассеять страшную эту грезу. Да и какое различье, лежит бедный трупик в одном помещении с нею или прикопан в какой-нибудь ромбической клумбе? Правда в том, что карла мертв, обескровлен и окостенел. Как он радовался своему сытому-нарядному житью!

А вить Венедиктов был искрен, когда не понимал, чего Нелли обиделась из-за нещасного горбунка. Он не притворялся и не смеялся над нею. Он просто мыслит как-то совсем-совсем иначе, чем люди. Да он и не человек.

Нелли выскользнула из холодных простыней, набросила пышный шелковый же халат и подошла к окну. Какой открытой кажется лужайка с глупыми пирамидками-шарами обстриженных деревьев! Да, отсюда не убежишь. Нелли поежилась, подумав еще и другое: лучше бы ее никто не находил, с асакками небось не управиться даже хорошим фехтовальщикам! Но что ж ей делать? Покорно сидеть здесь, покуда она для чего-то нужна Венедиктову? Все равно вить он убьет ее потом. Обидно, слишком обидно ждать, словно теленок в хлеву! Что же тогда?

Для чего она нужна Венедиктову? Не удастся ли как-то оборотить это против него самого? Отец Модест говорил тогда, что не может уничтожить Венедиктова без Нелли Сабуровой. А может ли Нелли Сабурова уничтожить Венедиктова без отца Модеста? Вдруг – да? Как все покуда темно, но только эта мысль и брезжит слабой надеждою.

– Не вздумай мне сниться, глупый горбунок, – убежденно произнесла она, ныряя в постель. – Я перед тобою ничем не виновата. Коли хочешь, чтоб я за тебя поквиталась, так и нечего меня пугать.

Проснувшись, Нелли сразу поняла, где находится, хотя при дневном свете вид резной кровати черного дерева и золотой парчи драпировок был еще более необычен. Значит, она на войне, коли даже во сне помнит, у кого гостит. В душе нету и тени ночных страхов. Бояться она будет потом, с Катькой и Парашкой. С отцом Модестом и Филиппом. Пусть в родительском дому ей хоть в каждом углу мерещатся асакки и утукки! Но сейчас бояться нельзя, страх убивает разум. Страх убивает разум. Словно это сказал кто другой, старше и мудрее Нелли в десять раз.

Снег, серебрившийся ночью на лужайке, стаял. Нелли обернулась от окна и вздрогнула. Не замеченный ею сразу, на столике в головах кровати стоял… ларец! Вечером его не было, она помнила наверное! Нелли метнулась от окна к постели. Неужто Катька тоже поймана?!

Почти сразу коснувшиеся вишневого дерева ладони ощутили успокоительную легкость. Ларец по-прежнему пустовал, Нелли поняла это прежде, чем откинула крышку. Одни футлярчики и мешочки! Ничего страшного. Просто любезный намек от Венедиктова, внесенный под утро, когда сон ее был глубок.

Бесшумно и с глубокими поклонами вошли вчерашние девушки-близнецы. Никогда еще к Нелли не прикасались такие осторожные руки! Чулки словно сами налезли на ноги, коса заплелась, не дернув ни единого волоска.

В комнатах не было ни единой книги. Нелли выскользнула за порог и оказалась в низкой зале. Тут было еще странней: стены, обтянутые черным сверкающим атласом, и громоздкая мебель, вызолоченная до последнего затейливого завитка. Отоплялася зала не камином, а изразцовою деревенской печкою. За печкою обнаружилась деревянная лестница, по которой Нелли спустилась вниз.

Нижняя зала казалась еще более нелепой. Вместо оттоманок или диванов по стенам выстроились сундуки. Посредине стоял огромных размеров квадратный стол, но не обеденный, а меняльный, с ящиками и тумбами по обеи стороны. Кирилла Иванович рассказывал, что в старину такие столы служили как письменные. Единственным украшением этого стола были, однако ж, не бювар и не гусиные перья, а изображающая чернильный прибор деревянная картинка-обманка, малеванная масляными красками.

Дом, как и сад в окнах, казался решительно безлюден. Отчего-то Нелли была уверена, что увидит Венедиктова сразу же поутру. Глупо с ее стороны! Нельзя держать руку все время сжатой в кулак. Нельзя держать волю в постоянном сосредоточении. Сразу он не появится.

Ну и подумаешь! Она не станет томить себя тревогами, а станет лучше вспоминать каменные рассказы.

Где, хотелось бы знать, спрятали младенца Соломонии? Что с ним потом сталось? Этого, скорей всего, никогда не удастся узнать, подумала Нелли, входя обратно в отведенные ей горницы.

За время ее отсутствия на круглом столике был накрыт фрыштик. Фарфоровый кофейник исходил паром, а на хрустальном блюде рядом вздымались пирамидкою весьма странные фрукты. Положим, лимонами Нелли трудно было удивить, Елизавета Федоровна, почитая их полезнее клюквы, всегда выписывала в Сабурово почтою. Апельсинами они лакомились на минувшее Рождество. Но эти розовые кубышки или кривые продолговатые дольки в ярко-желтой кожуре…

– Эти желтые плоды растут в Индии, – произнес Венедиктов, сидевший в креслах в углу, невидимом от входа. – Быть может, и не стоит преломлять хлеб с врагом, наведавшись к нему в гости, но пленники не обязаны морить себя голодом.

– Так ить я и не собираюсь, – Нелли уселась напротив, заставляя себя смотреть в глаза Венедиктову: свет неяркого ноябрьского дня отражался в янтарной их глубине. Черные зрачки плавали в янтаре, как непроницаемые агаты. Какие тайны они скрывают? Неподвижные, мертвые глаза. Бледное это лицо живет скорее улыбкою тонких губ. Бледно-желтые волоса, черная мушка на высокой скуле. Я не Нелли, я Роман. Я не боюсь тебя. Страх – это малая смерть. Страх убивает разум. Я не умру, но убью!

Господи, да кто ей нашептывает эти слова? Кто б ты ни был, спасибо тебе за них.

Нелли взяла желтый длинный плод, искривленный, как сабля. Костяной ножик оказался не нужен: кожура легко слезала с плода полосами. Вкус оказался приторно-сладок. Интересно, где же зерна?

– Я тебя угадал еще в наводнение. Отведай гранатов, они из самой Персии. Ты с братом на одно лицо, только, не в обиду, мужским оно краше. Знай я заране, что ты умеешь с ними говорить… Немного рано тебе удалось их украсть, Лидия б сама их тебе доставила.

– Зачем? – Нелли поперхнулась сладкой мякотью.

– Это вить не моей родни память, так? Ларец признает только тебя. Знать бы тебе, какую сказку я выдумал, чтоб Лидия заставила тебя кой-чего прочесть и рассказать! Обидно, что пропало зря!

– Кто Лидия?

– А кто твой мальчишка-слуга?

– Что тебе от меня надобно?

– Пустяк. – Венедиктов принялся очищать розовую кубышку. Она оказалась набита яркими прозрачными зернами, похожими на рубины. Нет, не на рубины! В белых перстах Венедиктова сок ягод показался кровью. Нелли затошнило. – Собственно, покуда мне вовсе ничего от тебя не надобно, драгоценности-то у твоих друзей. Спросил бы я тебя, откуда взялся этот священник, да ты сама не знаешь. Так что покуда я всего лишь хотел рассказать тебе одну историю.

– Так расскажи, – Нелли задумалась вдруг, когда это они с Венедиктовым сделались на «ты»? Странно, право.

– Случилось это лет семьдесят тому, – начал Венедиктов таким тоном, словно говорил – в прошлом месяце. – Я чаще живу на Востоке, он больше отвечает моим привычным обыкновениям. Вот и тогда я был, допустим, в Берберии, точнее сие значения не имеет. И в России не удивишь никого продажею рабов, но в тех краях невольничьи базары живописны и красочны. Рабов со всех концов света свозят на продажу почитатели Черного Камня. Ах, довелось бы тебе видеть пышный рейд в лазури морских вод, белокрылые паруса и цветные штандарты, пеструю толпу в порту! Надо сказать, странствия морские мне по нраву. Есть вещи неизменныя, которыя пребудут от века – звон надутого ветром холста, вопли чаек и запах соли. Мне не надобны были в тот день новые невольники, но я вышел в порт полюбоваться празднеством торга. Там выставляли силачей, тут танцовщиц, там чернокожих, тут белых, да еще желтых. Идя на торг, я проходил мимо корабля, на который грузили по сходням тюки с купленными товарами. Рабы, приобретенные только что, дожидались на причале своей очереди проследовать в трюмы. Среди них был ребенок годов четырех, чернокожая девочка с косицами, заплетенными наподобие иголок дикобраза. Единственной одеждою ее была шелковая повязка на бедрах, а в руках она держала нарядный узелок со своим имуществом. Девочка обратила на себя мое внимание тем, что принадлежала к племени, которое в давние времена служило людям моего народа. Не ведая по младенчеству тревоги о дальнейшей своей судьбе, девочка с изяществом танцовала под музыку, звучавшую неподалеку. Я подошел к ней и, желая поговорить на ее языке, обратился к малютке с ласковыми словами. Взглянувши на меня, она тут же позабыла свою веселость. Выскользнув из-под моей руки, коей я намеревался погладить ребенка по голове, девочка спряталась за каким-то бочонком. Впрочем, почти тут же высунулась она из своего укрытия, взглянула на меня и… Кто мог ее научить, каким образом можно мне угрожать? Не скажу тебе, что она сделала, но я тут же понял, что крошечное и глупое сие дитя обладает неким важным для меня знаньем. Этого не мог я так оставить.

Почти сразу нашел я владельца корабля, следившего за подготовкою к отплытию. «Кто владелец той партии рабов? – спросил я. – Хотелось бы мне перекупить одного ребенка, и не постою за ценою, буде она даже неразумна». К моему удивленью, мореход нахмурился. «Невозможно и думать что-то перекупить из сих товаров, – отвечал он. – Вельможи той страны, куда я сейчас иду, кичливы и обидчивы. Сочти они, что их приняли за купцов, способных отказаться ради выгоды от собственной прихоти, и не миновать безобразия. Да и поздно, уж мы сейчас отходим». – «Так отдай мне сам вон ту девчонку, а скажи, что упала с мостков да утонула. Я тебе заплачу золотом». – «Нет, господин, цена одной девчонки не окупит мне потери фрахтовщиков, если они обидятся», – твердо отвечал моряк. «Я заплачу тебе за несколько рейсов твоего корабля!» – «Прошу простить меня, но я не могу в такое поверить!» Ах, будь дело после заката, он бы сделал все, чего я хочу! Но, увы, стоял полудень, время, когда силы мои равны человеческим. «Хотя бы в какую страну идет сей корабль?!» – воскликнул я. «В Россию».

Итак, важное знанье отправилось гулять по свету. Не пожалел я сил, чтобы отправить слуг моих в страну, о коей никогда не мыслил прежде. Но страна оказалась так огромна, что минуло почти четыре десятка лет, прежде чем я напал на след маленькой негритянки. Судьба ее оказалася щасливой. Из рабыни сделалась она госпожою, супругою важного вельможи. Пришлось и мне посетить новую столицу российскую. Тогда же, кстати, обзавелся я сими домами. Я знал, что негритянка не сможет утаить от меня нужное мне знание, как не сможет ни в чем отказать мне, поскольку племя ее служило людям моего народа. Я должен был подчинить ее, но я не сумел!

Нелли опустила глаза, изо всех сил удерживая лицо неподвижным. Неужели маленькая негритянка и была Настасья Петровна, тетка княгини?! Рассказ начинал совпадать с тем, что довелось ей услышать от Параши, слишком уж совпадать!

– Стыдно признаться в том, что тебя обвело вокруг пальца созданье, кое ставишь ты на одну доску с ездовою лошадью или охотничьей собакой! Слишком уж изменилось сознанье этой женщины, и дух вовсе чужой мне земли стал ее духом. Не могучи сопротивляться моей воле, она все же нашла в себе силы от меня ускользнуть.

Не имело смысла притворяться – Венедиктов знал, что она знает! Нелли подняла глаза, и Венедиктов улыбнулся ей жемчужной своей улыбкою.

– Знанье ушло вместе с нею, и в землю, откуда уж его не возьмешь, и, думаю я, в какую-то из вещиц, что прижимала к груди в своем узелочке девочка на причале. Я чаю, она попала в твой ларец. Княгиня Финистова, единственная наследница негритянки, ушла в монастырь, подарив свои драгоценности племяннице и крестнице своей Елизавете. Та же до минувшей зимы хранила их у свекрови, вкупе с прочими фамильными камнями.

– Экая сложность, – презрительно усмехнулась Нелли. – Уж будто ты не знаешь, чего тебе нужно из всего ларца.

– Не знал, покуда не увидал своими глазами, – Венедиктов, казалось, нимало не обиделся. – Теперь знаю.

– Так и что сие? – не удержалась Нелли, превосходно понимая, что едва ли получит ответ.

– Подождем, покуда я не получу камней. Тогда и узнаешь.

– Ты их не получишь! Никогда! Хоть до старости меня тут держи.

– Никогда не говори никогда, Елена Сабурова, маленький медиум. Я между тем глубоко тебя почитаю. Таких, как ты, на моей родине селили в особых капищах.

Глава LXVI

Сосновые леса вытеснили лиственные, смолистый запах сгустился в воздухе.

– Видно, что уж Тверь близка, – заметил отец Модест, поднимая воротник плаща: снежный ветер хлестал немилосердно. – Лучше сосен, чем под Тверью, в России не сыскать.

Параша ехала в этот день в карете, о чем нимало не печалилась. Даже и в кожаном коробе дуло со всех щелей. Понятное дело, зимние возки теплее, но санный путь установится не скоро. Самое худое время для дороги.

– Столько известно Вам о старых городах, святой отец, – Роскоф, казалось, силился гнать тревожные мысли. – Расскажите мне о сем сосновом месте.

– Вы увидите город малый и непримечательный, Филипп, – отозвался отец Модест. – Однако ж, повернись колесо гишторическое чуть иначе, сие была бы старая наша столица. Главною соперницею Москвы была Тверь во времена ига татарского. Вам неведомо, быть может, что в годы унижения предков наших даже царить над народом своим не могли законные наши правители без татарской позволительной грамоты, именуемой ЯРЛЫК. Вот давняя сказка, быть может правдивая. В Золотую Орду, становище татарское, приехали за ярлыком два правителя, тогда они звалися еще не царями, а князьями, Московский и Тверской. Прежде чем дать сей позорный ярлык, татары предложили князьям русским испытание: поклониться их идолам, пройдя промеж жертвенных костров, и вкусить хмельного напитка из кобыльего молока, что звался КУМЫСОМ. Напиток сей христиане почитали нечистым. Князь Тверской отказался поклоняться идолам и оскверняться кумысом, за что был убиен с немыслимою жестокостию. Московский же князь идолам поклонился и кумыса вкусил, за что был отпущен в Москву с ярлыком.

– Первый был герой, второй – отступник веры, – сказал Роскоф, вглядываясь в дальние строения посада, трудно различимые в снежном мареве.

– Именно так, Филипп, – усмехнулся отец Модест. – Не могучи справиться с завоевателями, князья Московские почти столетие играли с ними в хитроумные игры, с честью рыцарственной несовместимые. Но вот минуло сто лет, и Москва явила подвиг веры, собрав вокруг себя русские народы, тогда различные. Святой Сергий Радонежский благословил князя Московского Димитрия на битву с татарами, получившую прозвание Куликовской. Два монаха-схимника, отпетые заживо, шли в рядах войска. Воистину, с этой победы пошла единая Русь! Тверские князья были слишком прямы и просты, чтобы повести страну за собою в те жестокие, коварные времена. И все же я жалею об них.

Посад сменился мощеною улицей. Домов современных, с колоннами и рустром, украшенных белою лепниной, в Твери показалось больше, чем в Новгороде. Взгляд Роскофа задержался на нарядной лавке, в широком окне которой выставлены были книги.

– Я задержу Вас на мгновение, святой отец, – воскликнул он, спрыгивая на ходу. – В таковых лавках бывают порою новостные листки из Франции.

Коновязь и вход в лавку оказались, однако, со двора. Расплатившись со старичком в каком-то проплесневелом сюртучке и парике из конского хвоста, Роскоф, выйдя на крыльцо, с жадностию развернул убористо набитую буквами плотную бумагу, сложенную вдвое. Новости оказались по преимуществу архитектурные. Раковинный штиль по-прежнему расцветал, дивя публику изяществом. Ничто не предвещало бед!

Роскоф глянул на число: листок оказался четырехмесячной давности. Как знать, что творится в Париже в сей день, что проводит он в знаменитом лишь стариною маленьком городе, в поисках похищенной двенадцатилетней девочки?

– Ай, погадаю, красивый?

– Ступай себе с Богом, мне не до глупостей, – Роскоф, развязывая кошель, обернулся к юной цыганке, – на вот тебе… Постой! Катерина, действительно ли сие ты?

– Эй, откудова ты прознал, как меня звать? – Катя с недоверием отступила. – Барышня тебе не сказывала.

– Сказала недавно, – Роскоф не без улыбки вглядывался в многоцветное обличье собеседницы. – Не сразу я тебя узнал, в прошлый-то раз мальчишкою видел.

– А я-то тебя в прошлый раз видала куда как далече отсюда, – парировала Катя. – Дай, думаю, подойду поближе, ты, барин, али не ты? Как оказался-то здесь, в Твери?

– Мы здесь тебя ждем. Отец Модест, я да твоя подруга.

– Барышня с вами?!

– Нет, с нами Прасковия. Поспешим! – Роскоф, сделавши шаг, вдруг остановился. – Но где ж ты оставила драгоценности Нелли? Надежно ль они упрятаны?

– Надежней некуда, – Катя фыркнула, поправив одно из ожерелий.

– Катька!! – Параша, завидя подругу, выпрыгнула из кареты посередь улицы, на которую вышли Роскоф и маленькая цыганка.

– Быстрей в экипаж! – прикрикнул отец Модест. – Нечего пугать обывателей, они памятливы.

– Едем в гостиницу, святой отец? – Роскоф прыгнул в седло.

– Теперь, по щастью, незачем, – отец Модест развернул лошадь в переулок. – Огорчительно мне было держать туда путь, вроде как лезть мишенью в тир.

На сей раз странные пути отца Модеста привели путешественников в одноэтажный мещанский дом под высокими ветлами.

– Быть может, святой отец, нас здесь не обнаружат, – заметил Роскоф, оглядывая горницу с обшитыми тесом стенами. – Но вить и мы эдак никого не найдем.

Из-за стены доносился хохот: Параша и Катя явственно увлеклись обратным превращением цыганки в мальчика.

– Охотились ли Вы на манок? Его еще надлежит изготовить, – отец Модест подошел к дверям. – Катерина, где остался настоящий ларец? В Петербурге?

– Ой, не знаю, я раньше ушла, чем она его пристроила, – крикнула в ответ Катя, а затем возникла в дверях уже в мужском наряде. – Должно быть, где у Петряевой вдовы припрятала.

– Вид ларца я хорошо помню, – задумался отец Модест, – но…

– Откуда ж Вы можете его помнить, святой отец, коли ни разу не видали?

– Уж будто, – отец Модест засмеялся. – Сабуровы-старшие хранили его в секретном ящике сзади письменного стола. Невелик труд найти, а знать видимость на всяк случай не помешает.

– Так Вы в дом тайком залезали, отче? – В голосе Кати явственно прозвучало уважение.

– Само собой, залезал, но сейчас не в том дело. – Отец Модест нахмурился, затем провел указательным перстом по лбу, как бы разглаживая в задумчивости морщину. – Коли мы не ведаем, где настоящий ларец, так не станем и тратить время, его копируя. Вдруг как-то он попал к Венедиктову? Нет, уложим подделку в самый простой ящичек вроде тех, что у бакалейщиков идет под молотый перец. Надобно еще найти лавку стеклянных безделок.

– Да зачем искать? Мало ль на мне было этой дряни? – Катя сверкнула зубами в улыбке. – Вот все это и сложим.

– Но погодите, святой отец, – вмешался Роскоф. – Кого ж Вы хотите провести фальшивыми побрякушками? Неужто слуг этого самого Венедиктова? Не похож он на простеца.

– Друзья мои, план мой прост, – отец Модест остановил Роскофа предупреждающим жестом руки. – Нам надлежит разделиться. Кто-то открытым образом поселится в гостинице вместе с подложными драгоценностями. Дальше надобно лишь держать ухо востро и вовремя оставить их без присмотра. Уверяю вас, никто не станет, воруя, брать с собою лупу. Довольно беглого взгляда, дабы удостовериться, что перед тобою именно украшения, особенно ежели нет оснований ждать подвоху. Хватаешь да бежишь со всех ног, а уж разбираешься после. Такова манера татя. Мы же пустимся тайно следом за ворами, и они приведут нас к Венедиктову, а следовательно, и к Нелли.

– Не могу не одобрить сего плана действий, – воскликнул Роскоф. – Но единственной ли будет эта попытка сыскать Нелли?

– Не единственная, Филипп. Я на несколько часов оставлю вас всех, дабы снестися с людьми, что также помогут ее искать. Однако ловля на манка представляется мне самым быстрым способом.

– Тут Вы правы.

– А куда ж девать настоящие-то каменья? – вмешалась Параша.

– Так их возьмут те, кто останется здесь, в укрытии. Один из нас, мужчин, станет охранять их, другой же – гоняться за Венедиктовым. Думаю, последним буду я, а с собою мне следует взять Катерину, от нее, в виде мальчишеском, больше толку.

– Как и когда объединимся мы?

– Обсудим после, сейчас я должен идти.

Но прежде чем священник покинул дом, Катя сбегала в бакалейную лавку за деревянной коробкою из-под корицы, в которую они с Парашей, хохоча, уложили цыганские безделки. Настоящие же каменья, небрежно завернутые в кусок холстины, поместились в дорожной сумке Роскофа.

– Расскажи, как ты добиралася досюда одна? – спросила Параша, когда Роскоф, взявши шпагу, ушел от делать нечего упражняться во двор. – Было ль чего занятное по дороге?

– Да почти что не было, – Катя поежилась: в плохо протопленном дому казалось свежо.

– Ой, врешь, девка!

– Ну вру, экая невидаль. Не разобралась я еще с делом одним, разберуся, так и расскажу. – Катя принялась растирать ладонями ногу – под грубыми чулками пошла гусиная кожа.

– Э, да не Иродиада ли к тебе прилипла? – Параша легонько коснулась пальцами виска подруги. Катя дернула головой: прохладное прикосновение обожгло ее, словно кусочками льда.

– Вот докука-то, у меня с собою двенадцатитравного-то кошеля моего нету! – почти простонала Параша. – Не могла ж я его в обитель брать в барышнином-то обличьи! Укутайся вот, щас печь подтоплю.

Под Парашиным овчинным полушубком сделалось полегче.

– Да ты не прыгай, вроде отогрелась, – попыталась Катя остановить Парашу, изо всех сил ворошившую угли. Пожалуй, от озноба осталось теперь только странное покалыванье во лбу промеж бровей. Даже неприятным оно не было, словно маленькие иголочки еле-еле задевали кожу.

– Больно ты понимаешь, – проворчала Параша, не прерываясь. – Вон как глаза-то сверкают, и щеки будто свеклой намазалась.

Со двора доносились мерное притопыванье и посвист рассекающей воздух стали.

– Парашка, что там? – вдруг тревожно спросила Катя, указывая рукой.

– Как чего? Барин Росков сабелькой махается, – Параша с испугой вглядывалась в мгновенно осунувшееся лицо подруги, словно силясь что-то понять.

Катя уже не обращала на нее вниманья, с мучительным усилием прислушиваясь к шуму на дворе. Других звуков для нее, казалось, не существовало.

– Худо мне… – зашептала она. – Кто-то ищет не найдет, ищет, нашел… Тело белое железо холодное тянет. Холод тепла ищет, враз найдет…

– Ох, Господи!! – Параша, всплеснув руками, кинулась в сени, спеша, плечом толкнула дверь: – Саблю брось!! Филипп Антоныч, слышь, швыряй саблю подале!!

– Что с тобою, девочка? – Роскоф в недоумении обернулся со шпагой в руке. Был он в рубахе без жилета, но, казалось, не ощущал позднего ноября, разгоряченный движением. Здоровый румянец заливал его лицо.

– Бро-са-а-й!! – отчаянно завопила Параша.

– Зачем? – Роскоф торопливо шагнул навстречу девочке. Носок его сапога задел о гладкий корень недовыкорчеванного пенька. Роскоф неловко припал на колено.

Параша не успела даже заметить, каким образом отведенная рука со шпагою подвернулась ему под бок. В следующее мгновение Роскоф поднялся на ноги с выраженьем крайнего изумления в лице. На белоснежном голландском полотне его рубахи, под нижним левым ребром, словно раскрывающийся цветок мака, расходилось пятно крови.