Текст книги "Ларец"

Автор книги: Елена Чудинова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 46 страниц)

– Отчего я боюсь мертвых? – решительно взглянув в полные багровых отблесков глаза цыгана, спросила вдруг Катя. – Вить я не труслива!

– У нас не такие отношенья с мертвыми, как у других народов. После ты поймешь это. Но запрету, что наложил Египет, ты покоряешься сама. Он сильнее тебя. Твоя сила должна быть больше, чем у других девушек, – ты рождена из лучшего цыганского колена, что зовется лавари. Лавари – князья над всеми цыганами.

– Так что же, я вроде как из бар? – Катя, не выдержав, хихикнула.

– Ты – царевна, – цыган протянул руку через огонь, и тот словно бы не ожег его. Ладонь коснулась Катиной головы. – Другие цыганы будут покоряться тебе по праву крови.

– Ты слишком много сказал мне… отец. – Катя надолго замолчала, любуясь, как костер пляшет в каждом принадлежащем Нелли камешке. – Но я ничего не могу покуда решить, что с нею все будет в порядке. Я, быть может, должна еще помочь ей, хотя покуда не знаю, правда ли это. Мне теперь надобно в Тверь.

– Ты скоро будешь в Твери, Кандилехо. – Цыганский барон поднялся на ноги. – Моего коня зовут Фараун, в честь нашего давнего бога. Он еще сильней твоего Роха. Мы живо домчим тебя до Твери.

Глава XLIII

Никогда еще до той ночи, когда обнаружилось исчезновение Нелли, не доводилось Параше видеть, чтобы господа были на волосок не от тыканья шпагами, а от самой настоящей рукопашной потасовки, не хуже, чем подвыпившие в праздник мужики.

– Я с ног на голову переверну этот город!! – орал Роскоф. – Я перетряхну тут каждый окаянный дом!

Отец Модест налил в стакан воды из стоявшего на столе стеклянного графина и со всей силы плеснул Роскофу в лицо.

Француз, стиснув кулаки, вскочил и кинулся было к отцу Модесту. Параша зажмурилась, но зря. Когда она открыла глаза, Роскоф был уже в нескольких шагах от отца Модеста и стоял спиною у окна. Сжатым кулаком он ударил по каменному подоконнику, ударил один раз, другой, третий и продолжал бить рукой по камню со странною равномерностью.

– Я ничего не скажу, покуда Вы не возьмете себя в руки, Филипп, – бесцветным голосом проговорил священник.

Роскоф обернулся: застывшее лицо его было бледно.

– Я готов слушать, – произнес он.

– Будем мужчинами и скажем себе, что виноват не город, а мы сами, – заговорил отец Модест мягче. – Прежде всего, конечно, я, поскольку лучше понимаю, с кем мы имеем дело. Новгород усыпил мою осторожность, в этом городе я всегда чувствую особенную безопасность. Здесь не ждал я удара, а должен был ждать его везде. Когда бы имело смысл искать Нелли в городе, я поднял бы половину его на ноги. Но ее наверное нету здесь уже. Нам надлежит торопиться в Тверь, Филипп. Могу успокоить Вас одним: покуда драгоценности не у Венедиктова, Нелли ничего не грозит. Он волосу не даст упасть с ее головы, поверьте. Около драгоценностей же мы его и подловим.

– Черт побери!!

Параша, невзирая на свою тревогу, чуть не засмеялась: уж вовсе чужеземец лишился ума, что чертыхается при попе.

– Черт побери, Ваше Преподобие, какие еще драгоценности?!

– Те, что украла Нелли, – отец Модест был невозмутим. – Украла у Венедиктова.

– Нелли украла драгоценности?! Зачем?! Кто такой, черт побери, Венедиктов?

– Да, угораздило Вас, мой друг, – отец Модест улыбнулся почти весело. – Вы рассказали мне всю историю своей жизни и семьи, я же решительно ничего не успел Вам поведать. И начать придется не с Нелли, а лет за триста до ее рождения. Я уж распорядился седлать, покуда Вы крушили все вокруг. Вещи наши уложены. Я расскажу обо всем по дороге.

– Батюшка, а можно я сяду на барышниного коня либо на Катькиного? – встряла Параша.

– Понятно, ты тоже хочешь слушать. Но как бы тебе не расшибиться, а вить времени у нас сейчас нет. С другой стороны, мне же вдругорядь не рассказывать. Ладно, Прасковия, я тебя возьму на свою лошадь.

Прощанье с гостеприимными хозяевами было недолгим. Отбиваясь от Ненилкиного узелка с пряниками, Параша краем глаза заметила молодого монаха, что вышел на крыльцо следом за домочадцами Микитина. Верно, из тех иноков, что жительствуют иногда у купца по обету, подумалось ей. Однако отчего инок так пристально глядел на отца Модеста? Впрочем, пустое!

Сидеть на лошади впереди отца Модеста было куда приятней, чем трястись в карете, но притом так же покойно. Ах, какое удовольствие было бы наблюдать за мельканьем полосатых столбов, когда б Нелли была не у Венедиктова!

А как хорошо между тем было вокруг! За ночь выпал первый снег и продолжал падать, крупный и легкий, словно лебяжий пух. Окоем скрылся в кружевном тумане. Крытые соломою избы сделалися нарядны, как в сказке, под белыми шапками. Не хотелось верить, что еще к полудню все это стает, утонет в грязи. Ах, где ж ты, касатка, как же ты позволила себя завлечь в ловушку? Или силою на тебя налетели?

– Не на дороге проезжей хотел я с Вами о том говорить, Филипп, – отец Модест пустил лошадь крупной рысью. – Но все резвее звучит музыка нашего танца. Чем скорей Вы узнаете все, что можно, тем лучше для нас всех.

– Я готов слушать Вас всю дорогу, святой отец, и прошу простить мою несдержанность. Но по-прежнему сейчас все мои помыслы занимает то, что девочка попала в руки дурного человека, коего Вы зовете Венедиктовым. Но Вам, я чаю, видней.

– Мне видней, Филипп. И сколь бы сие не показалось Вам сейчас нелепо, я призываю Вас оборотиться мыслию ко временам гишторическим. Столетье, которое я называю Проклятыми Летами, было шестнадцатым, хотя исчислялось тогда по-иному. Многие назвали бы его так вослед за мною, вспомянув фигуру Иоанна Васильевича, называемого Четвертым.

– Я знаю, этот царь звался еще Грозным, – откликнулся Роскоф.

Отец Модест поморщился.

– Грозный, или Четвертый, но… впрочем, не стану забегать вперед. Однако немногие люди прокляли бы за мною едва не весь тот век, начав не с Иоанна, а с никаким особым злодейством не прославившегося царя Василия, отца его. Неприметное правленье неприметного государя!

Вошед в лета, когда мужчины подвержены самым сильным соблазнам плоти, царь Василий встретился в недобрый час с красавицей, приехавшей из Польши, по имени Елена Глинская. Ах, Филипп, чужеземцу не представить даже, в какую азиатчину ввергло русских проклятое татарское иго! Русские жены и девицы, что щеголяли просвещенностью и нарядами во времена великого Ярослава, в столетии шестнадцатом пребывали на положении едва ли не рабынь, теремных затворниц. Воистину тот терем был тюрьма! Чем знатней была женщина, тем безрадостнее текли ее дни. Горницы с приживалками и шутами, сад за высоким забором, церковь, дети да спальня супружеская – вот был весь ее мирострой! Дочерей царских не выдавали замуж вовсе, но и неохотно отпускали в монастыри – краса их угасала в четырех стенах, разум их тонул в сытой лености! При всей же жестокости народа польского, отнюдь не свойственной россиянину, поляки придерживались внешне обычаев просвещенных. И Елена, дочь Глинского, невзирая на девическое состояние, каталася по Москве верхами на резвых лошадях, дивила нарисованным румянцем и непривычным европейским платьем, представляющим красу женскую большей, чем есть она в действительности. С мужчинами умела она говорить смело, являя все приемы кокетства. И царь Василий воспылал сладострастием настолько, что решился отставить жену свою, царицу Соломонию Сабурову. Постыдное поругание боярского рода! Предлогом надуманным для постыдного дела явилось объявленное без сраму неплодие царицы. Между тем была она молода и не столь давно за царем. Известно, что царица Соломония сопротивлялась сему намеренью много яростнее, нежели было в обычае у тогдашних покорных женщин. Лишь силою скрутив, ее постригли в монахини, она же рвалась от ножниц и клобука. Освободившись, царь Василий от законной жены женился на Глинской.

– Что такое ксения? – спросила Параша.

– Имя женское, – удивился отец Модест.

– Но вить ее звали Елена, – возразила Параша. – Отчего царица Соломония называла Глинскую ксенией-ведьмой?

– Верно, просто употребила слово греческое, – отец Модест глянул на Парашу внимательно. – Ксения означает чужеземка. Чужеземцев тогда боялись как колдунов, иной раз, впрочем, не без оснований. Тебе Нелли рассказывала об этом? И даже называла имя Соломонии?

– Понятное дело, она много раз видала ее, Соломонию-то.

В лице Роскофа боролись внимание и сомнение.

– Но вить церковный брак нерушим, – заметил он. – Даже если не благословлен детьми, святая Церковь не разрешает развода.

– Церковный брак нерушим, но был порушен, – отвечал отец Модест. – Такова гиштория, известная всем. Однако дальше она уводит в темную область преданий. Вскоре пошли слухи, что Сабурова, заточенная в монастырь, была в тягости. Говорили, что там, в монастыре, разрешилась она младенцем мужеска полу, которого нарекла Георгием. В это же время понесла и Глинская, коей предстояло разрешиться от бремени Иоанном. Молва разносила также, что младенец Георгий умер в стенах монастыря, едва Глинская родила младенца Иоанна. Говорили, что Георгий умер не сам, но был убит польскими родичами Глинской.

– Правда ли сие? – Повествование постепенно увлекало Роскофа, быть может, противу его воли, не желающей отрывать мысли от Нелли.

– Нет, Филипп, сие неправда, – ответил отец Модест. – Поляки не убивали законного царевича. Они охотно содеяли бы такое, но опередившая злодеяние весть о смерти была ложной. Царевич был спасен роднею царицы и укрыт в безопасном месте. Таким образом помазанный на царство в малолетстве Иоанн не был законным царем, но узурпатором. Сие было двойным надругательством над миропомазанием, ибо помазан был по сути внебрачный сын и минуя старшего сына. Причина всех бедствий правления Грозного кроется в сей узурпации. Здесь пресеклось по-настоящему преемство Рюриковичей, и проклятие простиралось над Русской землею вплоть до законного избрания Михаила Романова.

– Едва ли такое можно поставить в вину царю, у которого и сверх того довольно вин, – живо возразил Роскоф. – Он вить не знал, что является узурпатором.

– Превосходно знал, Филипп. Земля полнится слухом. Царевич Георгий был с первых сознательных годов кошмаром его ночей. Но Иоанн был странно сметлив умом. Если власть дана мне в обход избранного Богом, размышлял он, значит, моя власть не от Него. И коли я жажду власти, то должен укрепить ее, падши и поклонившись тому, кто мне ее дал. И помазанный на трон Третьего Рима пал и поклонился Сатане. Сие был сознательный акт, Филипп! Подумайте, немало жестоких царей знала святая Русь, но ни один из них не обагрял кровью собственных рук, ни один не терзал тела жертв своих! Ни один не подгребал угольев под человека, удерживаемого над огнем. Ни один не вонзал нож в сердце человеку посередь пира, за столом. Ни один не убивал шутки ради. Иоанн был первым, кто творил сие. До него цари не были также убийцами собственных сыновей.

– Сие омерзительно человечеству, но лишь косвенное доказательство по логике.

– Вы хотите прямых? Извольте! На чем летают ведьмы на шабаш?

– На метле.

– Метлы были на седлах ордена опричников, они же – кромешники. Метлы и отрезанные головы собак. Сие откровенный и неприкрытый сатанизм, Филипп. Никто не знает, зачем создал Иоанн этот орден. Меж тем все просто, хотя истинную цель ордена знал один лишь Иоанн. Мнительный до болезни, он скрывал правду даже от приближенных своих палачей. Правда же такова – Грозный создал опричнину для того, чтобы найти и убить брата. Единственно след Георгия вынюхивали безродные его собаки. Этот неудавшийся Каин боялся, каким страхом он боялся, Филипп! Он истреблял чистокровные роды под корень, ибо от них страшился помощи истинному царю! Помимо этого, конечно, была и ненависть к чистой крови, ко всему, что освящено обычаем и Церковью.

– Мне доводилось слышать, что Иоанн часто пытался замаливать свои злодеяния и принуждал к молитве своих сподвижников.

– Дьявол великий путаник, вот и все. Молитвенные его демонстрации были лишь глумлением над верой.

– Но постойте, святой отец! Вы сами сказали сей час, что Грозный никому не признавался, что ищет брата. Откуда ж это известно Вам?

– Оттуда, что многие из старых родов вправду прятали законного царя. Давали ему приют и новгородцы, враги Иоанна. Это достоверно известно.

– Но как сие может быть известным, если никто не знает, куда делся царевич Георгий! Да и где верное доказательство, что он был?

– Вот уж это доказать проще простого, Филипп! – Отец Модест приблизился к Роскофу, насколько позволяли стремена, стянул перчатку и коснулся его руки. – Живой человек перед Вами или бесплотный призрак, игра воображения?

– Живой человек, но что из того?

– Все из того, – отец Модест криво усмехнулся. – Сего живого человека не было бы на свете, когда бы не существовал царевич Георгий. Он, знаете ли, мой прапрадедушка.

Глава XLIV

– Ну вот и добрались мы наконец до маленькой Нелли Сабуровой, – по своему обыкновению отец Модест словно не заметил, каковые выражения проступили в лицах Роскофа и Параши. – Мы вить родня, хотя она того не подозревает. По бумагам я значуся ноне как Преображенский, но это имя фальшивое. В отличье от Нелли я Рюрикович, но нас единит по крови Соломония Сабурова. Для Нелли Сабуровы – агнаты, а для меня – предки по линии женской.

– Никогда не слыхал я ничего невероятнее, – обрел наконец дар речи Роскоф. – Посередь тракта из Санкт-Петербурга в Москву знакомой недавно человек уверяет меня, что доводится прямым наследником престола!

– О, нет! – энергически возразил отец Модест. – Сего я не утверждал! Я не старший в семье.

– Но что же это за семейство, откуда взялось оно, где теперь?

– Воротимся снова в давни дни. Поначалу Сабуровы и другие древние роды прятали отрока в земле Новгородской, тогда еще свободной. Мысль, лелеемая ими, была справедливой по Божескому и человеческому закону. Достойные люди мечтали о возвращении на престол законного царя. Но когда Георгий возрос, обстоятельства к тому еще не были благоприятны и решено было ждать. Увы, решенье сие не было верным! Очень рано Иоанн явил свою суть изверга, почав уничтожать даже тех, кто держал его руку. Печальна судьба Сильвестра Медведева и Адашева! Очень скоро началося повальное убиение боярства, и головы сложили в числе прочих те, кто следовал за царевичем Георгием. Однако ни один из них не выдал его под пытками. Теперь свершение переворота сделалося трудным, ибо слишком многие сторонники погибли. Георгий взял меж тем в жены Софию, дочь боярина Колычева, якобы ушедшую в монастырь. От брака сего пошли пятеро сыновей: Владимир, Петр, Константин, Алексей и Андрей. Я родом из второй ветви, что идет от Петра. Меж тем укрепилась окаянная опричнина. Грозный ополчился на Новгород, и оставаться в нем сделалося небезопасно для законного царя. И решено было затаиться в ином месте, много более укромном.

– Где же, батюшка? – не удержавшись, прервала священника Параша.

– Тайное это место тайно и поныне, – продолжал отец Модест. – Сперва те, кто ушел в него, не помышляли о большем, нежели укрепиться и сохранить себя. С миром внешним связь не то чтобы прервалась, но остались лишь самые прочные связующие нити. Через них доходили в убежище вести, одна страшнее другой. Недолго процарствовал хилый Федор, второй сын Иоанна. Был оный Федор, кстати сказать, карлою с квадратными плечами, крошечною головою и огромным носом. Страдавший падучею меньший сын Иоанна Димитрий, который бы даже при законности отца своего не имел бы права легитимного, ибо русские государи не мусульманы-многоженцы, убит был в Угличе. Много подозрений пало на Бориса Годунова, восшедшего на престол после Федора. Однако ж осталось неведомо, виновен ли Борис, который имел ум государственной и совесть, какую только можно сохранить на совете нечестивых. Хитрыми уловками Борис уклонился, впрочем, от части в сатанинском ордене опричников. Но, опасаясь Малюты Скуратова, одного из самых рьяных сатанистов в окружении Грозного, взял в жены его дочь. О, слепец, как дерзнул он надеяться основать династию царскую, имея детей от нечистого отродья?! Страшный глад пришел на Русь. Все имущество свое роздал Борис, дабы напитать голодных, но народ проклинал его. И вот началися нашествия ложных Димитриев, но настоящих поляков привели они к стенам Кремля! Сколько горя увидела святая Русь от поляков! Должно ли им теперь жаловаться на воздаяние гишторическое!

– А мне доводилося слышать жалобы поляков, что русские поработили их, – заметил Роскоф.

– Пусть попомнят, как стреляли в храмах Кремлевских по образам Божьей Матери! – Отец Модест стиснул зубы. – Но не разбежимся мыслию по древу. Лихолетье было не менее страшным, чем начало завоеванья татарского, и, казалось, Русь боле не воспрянет. Я говорю сейчас об известных всем событиях. Но были и важнейшие события, никому не известные. В тот год предок мой Георгий имел уже, не считая дочерей, коих, увы, тогда и вправду не считали, пять сыновей и двенадцать внуков. Порсуна донесла обличье старца еще полного силы, с высоким челом и ясными глазами. И то сказать, до последнего дня своей жизни хаживал он на охоту. Много смотрел я на царевича в ребячестве, и мне казалось, он мыслию своею дает мне благие советы в первых трудностях жизни. Мечтанье ребяческое! Так вот, с доверенными приближенными Георгий имел в своем убежище боле сотни человек. И всех этих верных однажды призвал он к себе. Год сей называется у нас до сих пор временем Большого Совета. Многие плакали, внимая на том совете речи старца. Власти утерянной не вернуть без потрясений Отечества, говорил он. Законный станет беззаконным, омывшись кровью народною. Всякая смута губительна, и нету оправдания тому, кто ее поднимает. Дети мои, согласны ль Вы целовать крест, что не потщитесь добывать себе трона? И сыновья с внуками целовали крест. Но для чего же Господь сохранил тогда наш род? Так спросил один из них. Иную цель мы можем себе назначить, отвечал Георгий. Мы укрылись здесь от ордена сатанистов, слуг диавола. Отчизна не ведает нас, но мы знаем ее беды. Словно в шапке-невидимке, можем пройти мы по отчизне через столетия. Оснуем же орден иной, Бога ради. Будем мы жнецами вестей со всех пределов Русской земли и соберем их в житницы знания. Незримой рукою станем выпалывать сорняки Зла и лелеять всходы Добра. Так утвердим мы царскую свою суть. Дети мои, станете ль вы целовать крест, что посвятите себя сей цели? И все целовали крест при великом ликовании духа.

В те годы Воинство было еще слабо и малочисленно, в сравненьи с тем, что теперь. Однако ж благая его деятельность тайно повлияла на избрание в законные цари смиренного отрока Михаила Романова и укрепила его власть.

– Вы священник, святой отец… Теперь я понимаю, что сие не случай.

– Духовенство составляет до двух третей Воинства, Филипп. Потомкам царей этой земли должно вести ее Божьими стезями. Но вот я дошел наконец до объясненья того, как и зачем пересекся мой путь с маленькой Нелли Сабуровой. Для предков ее исчезнувший царевич давно уж сделался легендой, которая затем и вовсе забылась. Однако же мы не оставляем вниманьем тех, с кем были связаны. Нам известны многие удивительные свойства людей. Так известно нам и то, что в роду Сабуровых через поколение или два встречаются особого рода медиумы, именуемые дактиломантами. Память драгоценных камней является для них книгой, которую они могут по своему желанию открывать. Особенно проявляется этого рода магия по отношению к родовым драгоценным камням, ибо кровь и камни взаимодействуют. Кровь усиливает камни.

– Нелли – медиум магический?

– Да, она медиум, Филипп.

– Да хоть бы внучка Андорской волшебницы!

– Не знаю, как насчет Андорской волшебницы, но без бабки тут не обошлось. Предыдущим медиумом была Неллина бабка Агриппина, что умерла менее года назад. Никогда не знаешь заране, какое знанье понадобится. Я прибыл в Сабурово следом за родовыми драгоценностями, что унаследовали его владельцы. Задача моя, казалось, не должна была занять много времени и сил. Я думал лишь выявить нового дактиломанта, а после прослужил бы в селе лишь столько, чтобы соблюсти приличие. Подозрение мое почти сразу пало на маленькую Нелли: ни брат, ни родители не представлялись сколь-нибудь подходящими на сию роль. Да и могло ли обмануть то выражение щасливой мечтательности, что появилось в ее глазах довольно скоро. Камни притянули девочку как магнит, и она, несомненно, училась говорить с ними. Но тут случилося нещастие, поначалу и мне представившееся случаем. Брат девочки проигрался в карты и покончил с собою. Однако сколь же велико было мое удивление, когда я прознал, что кредитор охотится именно за фамильным ларцом. Узнавши, что имя кредитора Венедиктов, я сразу понял, что с целью получения ларца и был подстроен сам проигрыш.

– Кто такой Венедиктов, Ваше Преподобие? Зачем ему сей ларец? Казалось, все внимание отца Модеста приковалось вдруг к крестам

дальней церковки, показавшимся за сосновым бором.

– Видите ли, Филипп, – наконец ответил он, продолжая вглядываться в даль. – Венедиктов – нечистая сила.

– Вы смеетеся надо мною, отец?! – Роскоф приподнялся в стременах. – Время ли теперь для шуток?

– Родитель Ваш не подумал бы, что я смеюсь, – ответил отец Модест. – Не зря изучал он древние времена. Суемудрие нынешних дней таково, что люди не понимают реального существования столь обычных явлений, как привидения, бесы, и, наконец, сам Диавол. Вы росли в доме, где обитал дух Разума, но вокруг Ваше младенчество смущала суемудрая столица парисиев. Мне повезло больше Вашего, я возрастал иначе.

– Но как я могу поверить Вам, когда вся моя жизнь противуречит этому?

– Но как Вы можете не поверить мне, когда все события последних дней не вмещаются в Прокрустово ложе Ваших прежних представлений о жизни?

– Да… пожалуй. Но все ж как-то оно слишком звучит, нечистая сила.

– Если угодно иначе, Венедиктов – демон, которому, к примеру, поклонялся Малюта Скуратов, приближенный сатанист Грозного. – Отец Модест, перекинув повод, поправил выбившуюся из косы белоснежную прядь. Снег серебрился на черной его треуголке.

– Пусть так, – Роскоф тряхнул головой, словно просыпающийся от обременительного сновидения. – Но зачем этому демону нужны были драгоценности Нелли?

– Вот именно, зачем? Этот вопрос и я задал себе прежде всего. Впрочем, скорей всего ему не нужен весь ларец, а нужна лишь одна вещь, только он не знает какая. Другой вопрос – что заключено в сей вещи?

– Что же это может быть?

– А как ты думаешь, Прасковия? – Рука отца Модеста, поддерживающая Парашу в седле, несколько напряглась.

– Кощеева смерть! – выпалила Параша.

– Лучше не скажешь, – отец Модест рассмеялся.

– Чья смерть? – не понял Роскоф.

– Да его же собственная! Прасковия просто вспомнила русскую сказку про злое чудовище Кощея Бессмертного. Смерть его была в игле, игла в яйце, яйцо в ларце, ларец на дубе, дуб на озере. Чтоб убить Кощея, надобно найти озеро, переплыть его, залезть на дуб, взломать сундук, разбить яйцо и только после уже сломать иглу. Думаете, так просто истребить демона? Уверяю Вас, это весьма и весьма обременительно. Мне покуда не все ясно и самому, друзья мои, однако и мне и Венедиктову, станем его покуда называть так, нужна Нелли Сабурова. С одною и тою же целью. Выявить драгоценность, которая знает о смерти Венедиктова, а равно и прочесть ее. Но Венедиктов хочет этого, чтобы уничтожить знанье, я – чтобы уничтожить его.

– Отчего ж он просто не пошвырял все камни разом хоть в тигель с кипящим металлом?

– Уничтожить, не узнав, – сие было бы неблагоразумно. Но теперь Вы должны понять, Филипп, отчего я говорил, что покуда Нелли в безопасности. Она сейчас у него, тут нету и тени сомнения, но драгоценности – скорее у нас. Есть медиум, но читать нечего. Поэтому сейчас мы спешим навстречу Катерине.

– Но откуда он знал, сей злой дух, что какой-то его секрет скрыт в злощастных этих камнях? – почти простонал Роскоф.

– Не имею представления, Филипп, решительно не умею Вам сказать. – Отец Модест послал лошадь в карьер.

Снег, как и положила Параша, успел уже стаять, и из-под копыт полетели черные брызги грязи.