Текст книги "Алгоритм счастья"
Автор книги: Елена Катасонова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)
– У нас присяга, – не дожидаясь никаких слов и призывов, говорит белобрысый, с худой, цыплячьей шеей мальчишка. Сколько же ему лет? Совсем, ну совсем пацан. – Мы ведь не сами...
– Вы давали присягу защищать свой народ и правительство, – перебивает его Олег. – А правительство – это сейчас Ельцин, потому что Горбачев неизвестно где. Нужно защищать Ельцина, а не путчистов.
И тут вмешивается наконец командир.
– Идите, идите отсюда, – нервничая, говорит он. – Сейчас пойдут бэтээры.
– Но я стою на тротуаре, – возражает Олег. – Зачем мне уходить? Они же не по тротуару пойдут. – И снова поворачивается к танкистам:
– Думайте, ребята, думайте! Поддержите хунту – всем нам жить в фашистской стране.
– Скажешь тоже – "фашистской"! – совсем разнервничался командир. Хватит нас агитировать!
Но Олега неожиданно поддерживает какой-то казах в огромной, мохнатой шапке.
– В своего, русского, палить будешь? – недоумевает он и почесывает в затылке, сдвигая шапку на лоб.
– Задавишь кого – век себе не простишь, – скорбно качает головой женщина в пестром платке.
– Можно стрелять в воздух, – думает вслух прямой старик. – Вроде бы подчинился...
– Да уйдете вы или нет? – истерически кричит командир. – Мы сейчас разворачиваемся – ив казармы, ясно?
– Чего это вы нас гоните? – возмущается в ответ лохматый дед в промасленной куртке. – Я по этой тропе еще в детский сад топал.
Общий хохот разряжает накаленную атмосферу. Ничего себе – тропа! И когда это он, интересно, топал-то в детский сад? В прошлом веке, что ли?
Дождь превращается в косой, с ветром, ливень.
Танкисты ныряют в люки, с грохотом захлопываются тяжелые крышки мальчики рады ретироваться с достоинством. Дождь барабанит по крышам.
– Уходим, уходим, – повторяет командир.
– А зачем тогда приходили? – спрашивает женщина в платке.
– А я знаю? – неожиданно и печально отвечает военный, и наступает тишина: все задумываются.
Дождь льет и льет.
– Ладно там Карабах, – размышляет на прощание казах. С мохнатой шапки стекают струйки дождя. – Но в своих...
Поддержал, называется. Ну уж, что думал, то и сказал...
Олег, мокрый, разгоряченный первой победой, возвращается к Рите, ныряет под зонтик, сильными большими руками по-хозяйски обнимает незнакомых девушек, и Рита чувствует укол ревности. Но Олег, конечно, ничего такого не замечает.
– Ух ты, троллейбусы! – радуется он. – Какая-никакая, а техника!
А Рита и не заметила, как подошли и встали у "Москвы" и "Националя" троллейбусы. На крыше одного – тоже оратор. Значит, с нами? За нас? Ура!
Ораторы сменяют друг друга. Все, что они говорят, давно всем известно, но пусть, пусть говорят: с ними как-то увереннее.
– Пора к Белому дому, – решает Олег. – Говорят, на Калининском тоже танки.
И в самом деле, на проспекте стояли танки. Да еще выглядывало длинное дуло с Садовой. Ах, сволочи!
– Вы откуда, ребята?
– Рязанские мы. Подняли по тревоге, ночью. Утром смотрим – – Москва.
– Вы уж нас не давите, ладно? Никогда этого не забудете и себе не простите.
– Разговорчики! Задраить люки!
Этот командир порешительнее.
***
– Вот он. Белый дом...
Действительно, белый. И очень красивый. А вокруг море людей, и, что странно, полным-полно пожилых.
– Шестидесятники, – говорит Олег, и Рита не смеет переспросить: ничего-то она не знает. Олег решит, что она просто дурочка.
– Что это? – ахает Рита.
На глазах растут – никогда не думала, что увидит своими глазами, самые настоящие баррикады.
Где-то рядом, как видно, стройка, потому что полно бетонных кубов и каких-то длинных железных прутьев. Двое парней торжественно, но не без юмора тащат панцирную, от кровати, сетку, а еще двое – железную скамью – из тех, что уродуют скверы.
– Становись!
И вот уже Олег с Ритой стоят в длинной – не видно конца – цепочке, передавая из рук в руки булыжники.
– Кто будет дежурить у пятого подъезда?
– Мы! – говорят они вместе.
Баррикады все выше и выше. Рите кажутся они беспредельными, несокрушимыми.
– Ах ты, дурочка, – ласково говорит Олег. – Для танка это совсем не преграда.
– А что преграда? – пугается Рита.
– Мы, – просто отвечает Олег. – Ты и я. И этот старик. И та женщина. Все мы – преграда.
Рита смотрит на Олега во все глаза. Не может быть, чтобы она, такая глупая, ничего в серьезном не понимающая, ему действительно нравилась. Господи, какая чепуха лезет в голову! "Решается судьба, будущее нас всех, а я..." Лязг гусениц прерывает сумбурные мысли. Медленно и неукротимо ползет к Белому дому танк – вблизи он кажется таким огромным! – и перед ним – что это? – разбирают только что выстроенную баррикаду.
Зачем? Почему? – шепчет Рита: от ужаса у нее пропал голос.
– Не бойся, – обнимает ее за плечи Олег. – Этот уже за нас. Видишь российский флаг?
– А не обманет? – сомневается Рита.
– Не обманет. Смотри: в дуле гвоздика.
Рита не может оторвать взгляд от флага. Где-то такой уже видела. Не на Манежной, раньше. Но где?
Когда? Не помнит. "Ельцин, Ельцин", – скандируют люди.
– Не надо Ельцина, – пугается Рита. – Вдруг его тут прямо и схватят?
Олег не успевает ответить. Мощный гул волнами прокатывается по площади: высоко над всеми, на балконе Белого дома, окруженный соратниками, возникает седой, крепко сбитый, уверенный в себе человек.
Это и есть Ельцин.
– Граждане России, – неторопливо басит он, и у Риты сжимается от волнения горло.
Хриплый властный голос медленно роняет чугунные, литые фразы. Этот человек ничего не боится.
Будто и не сидит он сейчас в осаде, и нет на улицах Москвы танков, будто ничто ему не грозит. Второй раз, минуя партийные, государственные структуры, обращается он напрямую к народу, опирается на него.
Второй раз это ему удается.
Кто-то сует Рите листовки.
– Идите теперь домой. Ночью женщинам здесь делать нечего. Вот клей. Ей дают маленький карандашик, каких Рита еще не видела. – Расклейте по дороге листовки. Надо, чтобы "спальные районы" Москвы знали: с завтрашнего дня – забастовка.
Рита читает листовку: "Нет – хунте! Объявляем всеобщую политическую забастовку. Все – на защиту Белого дома! Спасем нашу юную демократию!"
– Иди, – мягко говорит Олег и ласково проводит рукой по мокрым Ритиным волосам. – Вот тебе ручка: о забастовке можно писать и на объявлениях.
Будь осторожна. Приходи завтра. Наш подъезд – пятый, помнишь? Расклей все до темноты.
– Иду, сейчас... Я осторожно... И ты... Хороню?
Что с ней такое? Что в ней происходит? Она вся – как натянутая струна и так остро чувствует, что они с Олегом теперь вместе. Он заботится о ней, он о ней беспокоится... Как, оказывается, ей этого не хватало!
Рита чуть не плачет от счастья. На столбах, заборах, домах расклеивает призывы, чувствуя себя такой важной, необходимой, единой с теми, кто остался на площади. На объявлениях – о дискотеках, продаже щенков, обмене квартир – приписывает несколько слов о завтрашней забастовке. И еще дает листовку танкисту. Он молча кивает, прячет листовку за пазуху.
– Дай и другим почитать, – просит Рита. – А то у меня их мало.
Танкист снова кивает.
Как странно и хорошо! Неужели все это происходит с ней? Неужели на дворе год девяносто первый, а не, например, пятый или семнадцатый? Неужели это она строила под дождем баррикады, а теперь расклеивает листовки? Сон... Все – как сон. Когда спишь и знаешь, что видишь сон и ничего с тобой не случится.
Те, трое, попавшие потом под танк, тоже, наверное, так думали...
Рита промокла насквозь. Но ей почему-то совсем не холодно"
Глава 4
– Где ты была? – спрашивает мама, мельком взглянув на Ритино отражение в зеркале. Она сидит на маленьком пуфике перед трельяжем и накручивает на золотистые волосы крупные бигуди. – Представляешь, я сегодня прослушала все "Лебединое озеро", по телевизору, от начала и до конца. Давно нас так не радовали! Такое глубокое наслаждение... Нет, что ни говори, а лиричнее Чайковского композитора нет. Да, кстати, тебе звонила твоя Валя. Кажется, на что-то обижена.
Рита стоит, уставясь матери в спину. Она, что ли, ничего не знает? Но этого не может быть! Не только же "Лебединое..." показывал телик.
– А у нас спектакль отменили, – продолжает мама. – И завтрашнюю репетицию. Вот отосплюсь!
Рита подходит к матери, садится перед ней на карточки, заглядывает в лицо.
– Мамочка, неужели ты ни о чем не слышала?
– Слышала, слышала, – улыбается мама. – Увидишь, детка, все обойдется. Ну какие они правители, эти.., как их там... Смешное такое название...
– ГКЧП, – подсказывает Рита.
– Вот-вот, – смеется мама. – С такими-то физиономиями... У нас их бы и в массовку не взяли, не то что на главные партии. Жаль, сорвали спектакль, да какой... – И вдруг рука ее замирает, она испуганно смотрит на Риту. Детка, а почему ты вся мокрая? У тебя же есть зонт! Деточка, я надеюсь, ты не была там, на площади? Ты уж туда не ходи, ладно?
– Почему? – вскидывает голову Рита.
Тонкие пальцы матери касаются ее подбородка.
– Потому что ты еще дурочка, – певуче говорит мать, – а это взрослые игры.
– Никакие там не игры, – вырывается от матери Рита. Она оскорблена и возмущена.
– Ну пусть не игры, – легко соглашается с рассерженной Ритой мама. Все равно не ходи. Танки в городе... Подумать только! Что-нибудь да порушат.
– Почему?
– Тесно им потому что, – не очень понятно отвечает мать. – Им подавай широкое поле... Танк в городе – что слон в посудной лавке.
– Ты всегда мыслишь образами, – ворчит Рита.
– Для певицы это не недостаток, – снова смеется мама, но лицо ее тут же становится опять серьезным. – Ты еще только начинаешь жить, доченька.
Дай мне слово, что не пойдешь.
– Не дам! – упрямо вскидывает голову Рита.
На телефонный звонок бросается как тигр: один прыжок – и она уже у аппарата.
– Рит, ты? – кричит Олег. – А у нас подкрепление! Прибыли автобусы, пригнали со стройки кран!
Баррикады теперь высоченные! Вот теперь они, пожалуй, уже преграда... И еще подвезли вагончики.
– Какие?
– Ну-у-у, туалеты... А то представляешь, во что превратится площадь?.. Коммерсанты раздают бутерброды... Но это так, пустяки. Главное – у каждого окна сидит снайпер. Основная защита – внутри...
У Риты от обиды перехватывает горло: такие события, а ее прогнали!
– Але, Рит, але!
– Слушаю.
– Включай "Эхо Москвы"! Ищи на средних волнах! Их то прерывают, то они снова в эфире. Все!
Пока! Бегу на смену.
К "Эху" прислушивается даже мама – правда, она закрутила уже бигуди. "Сегодня ночью возможна атака", – предупреждает радио, и Рита впервые видит, как мама крестится. "Может, не надо было мне уходить, – тревожится Рита. – Так ведь велели!
Начнется что-то серьезное, а мы тут попадаем в обморок,.." И она ставит будильник на шесть утра.
– Я тебя не пущу, – слабо говорит мама, явно не веря в действенность собственных слов.
***
Полночи слушает Рита "Эхо Москвы", положив под подушку приемник. Сообщения тревожные, нервные: в Москву идут новые танки – на смену тем белобрысым мальчикам и их командирам, не очень решительным. Похоже, готовится штурм. "Ах ты, дурочка! Для танка это совсем не преграда, вспоминает Рита. – А что преграда? Мы. Ты и я. И этот старик..." Там, у пятого подъезда, вместе с другими стоит против танков ее безоружный Олег.
– Они не решатся нас раздавить...
Но ведь в Китае решилась. И в Тбилиси. И в Вильнюсе... За прошедший день Рита узнала многое – то, что как-то проходило мимо ушей, скользило по краю сознания. Значит, танки. А в них, наверное, уже не мальчики. И с этими танкистами никто, как с теми, вчерашними, не разговаривал, листовки им не давал... В три часа радио замолчало, и Рита мгновенно провалилась в глубокий сон. Казалось, только закрыла глаза, а уже утро, звенит, заливаясь, будильник. Тут же, еще не встав, включила "Эхо".
– Поезжайте к Белому дому! – призывал взволнованный голос. – Смените тех, кто провел здесь ночь. Они замерзли, устали! – "Значит, не было штурма. Слава тебе, Господи!"
Дождь льет как проклятый, как нанятый. Тихо, словно вор, Рита выскальзывает из постели, влезает в брюки, натягивает на себя свитер. Ничего себе август!
И тут входит мама. Боже мой, мама! Да она сроду раньше десяти не встает.
– Доченька, не уезжай, – жалобно просит она. – Там страшно.
– Мне страшно дома, – отвечает Рита, и это правда. – Там страх проходит: нас много.
– Что я буду делать, если с тобой что-то случится?
Мамины глаза наполняются слезами. И, глядя В эти полные слез глаза не помнит Рита, чтобы мама из-за нее когда-нибудь плакала, – не успев сообразить, что такое она говорит, Рита врезает матери ев всей жестокостью молодости:
– Ничего, у тебя есть твоя опера. И Аркадий Семенович.
Слезы высыхают сразу, будто кто стер их платком. Мама смотрит на дочь долгим взглядом.
– Спасибо. Утешила.
Она поворачивается к Рите спиной, идет на кухню.
– Я буду тебе звонить, – говорит ей вслед, сразу раскаявшись, Рита.
– Да-да, позванивай, – иронически отвечает мама.
Потом останавливается и пробует отговорить дочь в последний раз:
– Что, собственно говоря, ты можешь сделать? Ведь ты женщина.
– – Нужно присутствие, мама, – виновато объясняет Рита. – И еще йод, бинты, вата – просили по "Эху".
Мама не говорит ничего, но когда Рита входит на кухню, кроме яичницы с колбасой, на краю стола все это для нее уже приготовлено.
– Мамочка! – счастливо, восклицает Рита. – Как я тебя люблю!
– Нет, дочь, не любишь, – неожиданно и страшно отвечает мать. – И мне тебя очень жаль.
Она снова уходит – теперь уже из кухни В комнату. Последнее слово всегда за ней. "Она не может так чувствовать, – потерянно думает Рита. Она Просто обиделась за Аркадия Семеновича. И за оперу. Не правда, что я ее не люблю! А она? Она меня – любит?"
Рита не успевает додумать ужасную мысль до конца.
Входит мама, вынимает из буфета термос, наливает в него крепкий чай, сыплет, стараясь попасть в маленькое отверстие, сахар, ставит термос перед Ритой. Все это – молча.
– – Нет, мамочка, нет! – бросается ей на шею Рита. – Как ты можешь так думать?
– Хорошо, если мне это только кажется, – не глядя на Риту, сухо отвечает мать.
***
Эскалатор заполнен людьми, бежать невозможно, и приходится, сдерживая себя, стоять.
– Что ж за дождь такой несусветный? – слышит Рита за своей спиной. Может, распылили какую аэрозоль? Как во Вьетнаме...
– А зачем?
– Чтобы нас разогнать. Ну уж нет, не дождетесь!
Тоже, значит, едут к Белому дому.
На площади народу так мало, что Рита падает духом: еще день-два, и люди устанут, отчаются, разойдутся, махнув на все рукой, по домам. Откуда-то, как из-под земли, выныривает Олег.
– Ничего, ничего, – ободряет он Риту. , – Просто рано еще. Очень рано. А ты молодец! Ух ты, термос!
– Мама дала.
– Не ругалась?
– Просила.
– Хорошо, что моя далеко, – смеется Олег. Глаза блестят от бессонницы.
– Да, тебе повезло!
– Ну ладно, пошли! Вон наш подъезд.
Вокруг Белого дома живое кольцо. То и дело возникают какие-то слухи: идут танки – не идут танки. И тогда все берут друг друга за руки, кольцо сжимая. Хоть бы скорее, что ли! Ведь ждать – самое трудное.
– Отойдите подальше, метров на пятьдесят! – командует с балкона рупор.
Все послушно отходят. Людей все больше, и кажется, ничего уже не случится. Первая, самая трудная ночь позади.
– Батюшки, кофе! Да еще в стаканчиках!
– Кооператоры постарались.
– В двенадцать митинг на Манежной, – говорит Олег. – Иди. Я еще подежурю.
– Нет...
– Ты мне расскажешь. Вы же придете сюда.
– Ладно.
Рите радостно ему подчиняться. Она всегда будет подчиняться ему.
Под землей, в метро, мокро и душно. Стены сплошь оклеены листовками. Их молча, внимательно, хмуро читают. Две пожилые женщины в темных скользких плащах взывают к читающим:
– Идите на площадь! Мужчины! Вы-то что здесь, делаете?
Рита трогает одну из них за рукав.
– Успокойтесь, нас там много – Да? – радуется женщина.
Вот и Манежная. А на нее не пускают! Хорошо хоть удалось выбраться из метро: выход почему-то открыт. Да, но что же делать? – Идите все к Моссовету! – словно подслушав Ритины мысли, кричит какой-то мужчина с троллейбуса – тоже в рупор. – Митинг перенесен к Моссовету!
От Манежной до Моссовета всего один квартал, но какой... Вдоль по Тверской, по обе стороны, стоят рядами омоновцы – в касках, бронежилетах, со щитами, дубинками. Кто они, вообще говоря, такие? Рита не очень-то знает. "Спрошу потом у Олега..."
Она идет вместе со всеми как сквозь строй. Впереди – вот он уже, Моссовет. И вдруг люди начинают оглядываться – туда, на Манежную площадь, танки перегородили за ними Тверскую. И – что это? – из переулка, где было когда-то кафе "Отдых", тоже выползают танки, а им навстречу, из узкой улочки у Моссовета, – бэтээры. Вот-вот замкнется кольцо, и окажутся все в ловушке. "Им и давить нас не придется, – со странным спокойствием думает Рита. – На таком пятачке сами друг друга подавим... Надо держаться середины, чтоб не прижали к стене,.. А я так и не объяснилась с мамой ."
Но танки и бэтээры, не сойдясь всего ничего, останавливаются и пропускают людей к Моссовету, – Где тут логика? – нервно посмеивается какой-то очкарик. – И что там, на балконе, написано? Ни черта не вижу!
– "Путчисты пойдут под суд, – читает для него Рита. – Не идите с ними!"
Начинается митинг.
***
Если бы Рите кто-то сказал, что она может идти в огромной разноцветной колонне и кричать, выбрасывая вверх кулак: "Нет – хунте.!" – она бы ни за что не поверила. Сроду не ходила ни на какие демонстрации, всегда ей казалось это глупым, ненужным. И мама тем более не ходила: берегла голос и вообще себя. Но разве сравнить те, никому не нужные, демонстрации с этой? Что все годы, собственно говоря, демонстрировалось? Лояльность властям? Теперь же они протестовали и требовали, и Рита чувствовала в себе такую свободу и силу, такую прекрасную общность с идущими рядом, какой не чувствовала никогда.
– Нет – хунте! Нет – хунте!
Их было много. Они запрудили собой всю улицу.
И они были силой. Парень, шагавший рядом с Ритой, показал куда-то в небо:
– Смотрите, кто это?
– Где? – не поняла Рита.
– Там, на крыше.
– Да, видно, снайперы, – ответил кто-то из их шеренги.
"Неужели снайперы? – ахнула про себя Рита. – Но они ведь только фотографируют, – успокоила себя, приглядевшись. – А если получат приказ? Если прозвучит хоть один выстрел? Начнется такая кровавая каша..." Но выстрела не случилось, и колонна со знаменем, с морем разноцветных флагов влилась в бушующее вокруг Белого дома море.
– Вы откуда?
– От Моссовета.
– Ур-р-ра!
А знамя было таким огромным, что им опоясали Белый дом.
И здесь тоже был митинг.
– Держитесь, дорогие мои, – сказал один из русских, прилетевший на Конгресс соотечественников и оказавшийся "в нужный день в нужном месте". Путчи удаются лишь в первые часы, сразу! Вы уже победили.
– Господа, – негромко, лениво заговорил миллионер Боровой, наш миллионер, доморощенный, – бизнес не поддерживает комитет, биржи приостанавливают свою работу. Благодарю вас!
Какой сытый, какой холеный голос... Какой он совсем другой... Рита впервые видела миллионера.
– А теперь самое трудное, – сурово объявил рупор. – Женщин просим уйти: возможна газовая атака. Мужчин – разбиться на сотни, сотенные пусть подойдут к подъездам. Принесите, у кого есть в учреждениях, противогазы. Позвоните по кодам в другие города. Расскажите о митинге, о том, что у нас происходит. – Хорошо бы найти Олега... Но разве отыщешь его в толпе?. И к пятому подъезду не подойти. Придется подчиниться рупору. Нехотя идет Рита к метро. По Дороге к ней не очень решительно подгребает невысокий парнишка.
– Слушайте, что тут у вас происходит?
– У нас? – изумляется Рита. – А вы откуда?
– Из Вологды.
– А когда приехали?
– Сегодня утром.
– И ничего не знаете?
– Таксист сказал: Горбачева сняли. Нет, правда, ну чего вы смеетесь?
Риту и в самом деле душит дурацкий, истерический смех.
– У нас происходит государственный переворот, – отсмеявшись, сообщает она и добавляет не без ехидства:
– Между прочим, у вас тоже, хотя вы и из Вологды.
***
– Тебе известно, что объявлен комендантский час? – нервно встречает Риту мама. Для подмоги рядом сидит Аркадий Семенович. – Может, хватит играть в бирюльки?
– В какие бирюльки? – вспыхивает Рита.
Только что она была на такой высоте, чувствовала за все такую ответственность...
– Ритка, держитесь! – кричала вчера по телефону Тамара из Питера. – У нас тут на телевидение прорвался Собчак. От нас вам идет подмога! Держитесь, Рита! Все говорят, все зависит сейчас от Москвы, от вас!
Дома Рита снова превратилась в ребенка.
– Ну зачем ты так, Катенька, – басит Аркадий Семенович, ласково поглаживая ее руку. – Это не бирюльки, это серьезно.
А глаза такие хитрющие...
– Хорошо, – нехотя сдается мама. – Пусть серьезно. – И вдруг снова вспыхивает, пальцы ее дрожат. – Как-нибудь без тебя разберутся! Тоже мне воин! Что ты одна можешь сделать?
– Я там не одна.
– Не придирайся к словам! Ты знаешь, что я имею в виду.
– Не знаю.
– Ну-ну, девочки, – снова встревает Аркадий Семенович. – Зачем же так?
– А вас не спрашивают! – гневно бросает ему в ответ Рита и скрывается в ванной.
Она лежит в теплой, ласкающей кожу воде, и горькие слезы капают в эту воду. Их двое, а она одна. Вот если бы Олег был рядом! Он нашелся бы что сказать!
Потому что он умный и смелый. И еще – красивый.
"Но ты не любишь его", – шепчет ей кто-то. "А может, я вообще не полюблю?" – со страхом думает Рита.
– Иди ужинать, баррикадница, – примирительно стучит костяшками пальцев в дверь мама.
– Сейчас, – принимает мировую Рита.
На столе ее любимый торт "Прага". На столе жареная курица. Мама успокоилась. Или взяла себя в руки. У Аркадия Семеновича весело блестят глаза: похоже, уже чуть-чуть выпил.
– Тяпнем по маленькой? – хитро подмигивает он Рите. – Матери нельзя, но тебе-то можно? Давай, а? Мой персональный коньяк.
И Рита невольно улыбается этому хитрецу в ответ.
Глава 5
В ту августовскую ночь на пересечении Садового с Калининским пролилась кровь. В город вошли новые танки; депутаты, выехавшие им навстречу, не смогли танки остановить. И что знали о ситуации в городе новые эти танкисты? Разве представляли они, какое на улицах столпотворение? Вот и разбились о танк три молодые жизни, подобранные судьбой как специально: рабочий, художник, кооператор. Не удалось слону аккуратненько пройтись в тесной посудной лавке. Утром потрясенный город узнал обо всем. Авантюра захлебнулась в крови, но не в собственной.
– Она была обречена еще раньше, – сказал Олег. – Живые люди встали на пути танков. Чтобы победить, нужно было передавить нас всех.
Дождь, словно выполнив свое таинственное предназначение, прекратился как по команде. Выглянуло солнце, осветив смертельно уставшую за эти дни площадь. Рита с Олегом, постелив на мокрую траву его плащ, уселись рядом, мирно жуя бутерброды. По радио передавали Чрезвычайный съезд, сообщили, что путчисты бежали во Внуково, но их никуда не выпустят – вся площадь завопила "ура", – что группа "Альфа" – кто такие, что за группа? – отказалась прошлой ночью штурмовать Белый дом.
Такая усталость вдруг навалилась на Риту, что, положив голову на плечо Олега, она на мгновение заснула. Олег покосился на ее милый профиль, осторожно обнял за плечи, чтобы ей было удобно. Но Рита уже открыла глаза.
– Нет, я не сплю, ты не думай.
Стройное пение приближалось к ним, к памятнику баррикадам пятого года. Это пришли с молитвами верующие. Молоденький послушник сел рядом с Олегом и Ритой на большой прозрачный пакет.
– Ну, вот и все, – выдохнула отдохновенно Рита; – Ничего у них не получилось.
– Ничего и не могло получиться, – живо откликнулся послушник, – потому что начали они свое злое дело в великий праздник Преображения. Богородица защитила, спасла.
– Ну-у-у, это спорно, – обиженно протянул Олег.
"Богородица... Скажет тоже... Да если б не мы..."
– Отец Иоанн поведал, – дребезжащим тенорком продолжал послушник. Почему танки вдруг останавливаются? Потому что Господь входит в сердца. Почему головорезы из "Альфы" (Господи, прости меня, грешного!) не пошли на штурм? Господь сподобил и удержал.
– Потому что у них уже есть опыт, – отстаивает свое Олег. – Тбилиси, Баку, Вильнюс.
– Они уже знают, – подхватывает Рита, – что есть приказы преступные.
Паренек качает отрицательно головой. В глазах свет и покой.
– Господь просветил. Богородица остановила.
Он приводит исторические примеры, цитирует Библию. Рита слушает и не слушает, щурясь на долгожданное солнце, всей кожей, всем нутром своим ощущая, что все действительно кончено и она с Олегом и все другие не позволили снова сбросить их в грязь. Ах, как устала она! Казалось, и шагу сделать не сможет!
Но они все же прошлись по запруженной людьми площади, почитали, что там наклеено на столбах. Воззвание Алексия... Краткие сообщения: Ленинград подготовил шесть батальонов в помощь Москве; в ЦК началось уничтожение служебных бумаг; объявила комитет вне закона Молдавия...
– Пошли ко мне, – сказал Олег. – В общежитие. Там и отметим.
– Пошли. Только я позвоню маме.
***
Никого в общежитии не было: август, еще каникулы. Те же, кто, как Олег, приехал раньше, праздновали победу – далеко, в центре города: у Белого дома; на площади Дзержинского, где дружно – "и раз, и два" пытались свергнуть с пьедестала высокомерного, в длинной шинели, бронзового чекиста; на Старой площади, где, совсем ошалев, рвались в ЦК, чтобы все к чертовой матери там порушить. Это была уже другая компания – озорная, яростно взбудораженная, под хмельком, – защитники отдыхали. Разбрелись по домам, усталые и не очень веселые.
– Заходи, – сказал волнуясь Олег и сделал шаг назад, пропуская вперед Риту.
Так вот как живут аспиранты... Очень даже неплохо.
Прихожая, душ, туалет – на двоих, комната – своя у каждого.
– Хочешь вымыть руки? Идем, я тебе все покажу.
Чистое полотенце, нетронутый, новый кусок мыла.
"Он знал, что мы приедем к нему, – поняла Рита, и сердце заколотилось часто-часто, как у зайчика, попавшего в западню. – Что ж, значит, так тому и быть".
Когда она вышла из ванной, верхний свет уже был Погашен, горела неяркая настольная лампа, на столе стояла узкая и высокая бутылка вина, два фужера, гроздья иссиня-черного винограда свешивались из вазы.
Не глядя на Риту, Олег налил в фужеры вина.
– За победу, – сказал он, и они чокнулись, держа фужеры за тонкие ножки. Хрустальный звон разрезал напряженную тишину.
Рита выпила бокал до дна. Как вкусно... Протянула руку за виноградом. Он был сладким-сладким, почти как изюм.
– Прости, больше нет ничего.
– Ничего и не надо.
Вино обожгло пустой желудок. Ноги стали тяжелыми. Трехдневная усталость заявляла о себе все отчетливее.
– За нас, – снова налил в фужеры вино Олег. – Или нет – за тебя. Сколько девчонок отсиделось в эти дни дома!
– И мальчишек, – устало улыбнулась Рита.
Она снова выпила бокал до дна, совершенно сознательно напиваясь. Пусть это произойдет скорее, раз уж так суждено. Потому что должно же это когда-нибудь произойти? Ей уже много лет – пошел третий десяток, – а она до сих пор ничего не знает, понятия не имеет, что это такое – то, о чем поют песни, слагают стихи, пишут романы, то, ради чего и "стоит, собственно говоря, жить.
– Ну?
Ласково улыбаясь, Олег присел перед Ритой на корточки. Рита обняла его, положила голову ему на плечо.
– Кружится комната, – смущенно призналась она – Ах ты, пьяница...
Ужасно хотелось лечь, вытянуться в постели, закрыть глаза и уснуть крепким сном.
– Уложить тебя спать? – словно подслушал ее мысли Олег.
– Уложи.
Олег тут же встал, вынул из ящика свежее, накрахмаленное белье, натянул наволочку на подушку, одним широким взмахом постелил простыню, загнул одеяло конвертом, как учили в армии, бросил на постель рубаху.
– Это тебе, вместо ночнушки. Я пошел в ванную.
Он говорил нервно, отрывисто, не глядя на Риту.
И так же, не глядя на Риту, ушел в ванную и закрыл за собой дверь.
Рите вдруг стало страшно. Что она делает? Зачем? Ведь ей не хочется! Она подошла к окну – ноги были чугунными, не своими, – перед ней лежала ночная Москва, отдыхая после внезапного бунта. Здесь, на Воробьевых горах, было тихо Рита быстро разделась, оставив на себе только трусики, надела широкую, длинную, до бедер, рубаху и нырнула в постель.
Широко открытыми глазами смотрела она на стол и стоявшие там фужеры, на лампу, картину на противоположной стене. Все кружилось, качалось, подрагивало Рита резко села. "Что за глупости? Не так уж много я выпила!" Фужеры, лампа, картина чуть-чуть успокоились. Легла – снова затанцевали. Так она и сказала Олегу, когда он вошел – свежий, душистый, пахнущий мятой, с мокрыми волосами.
– Это я виноват, – сокрушенно признался он. – Надо было купить закуски. Хочешь в душ?
Станет легче.
– Да я там упаду, – сказала Рита. На самом деле ей просто лень было вылезать из-под одеяла.
– Я тебя поддержу, – волнуясь, сказал Олег, нагнулся и обнял Риту.
"Ну уж нет", – подумала Рита, сразу вспомнив американские сериалы" герой и героиня под душем или нежатся в белой пене . Это о них, об этих вот сериалах, что ли, говорила в первый день путча дикторша с несчастным лицом, призывая от имени невесть откуда взявшегося комитета бороться с сексом и порнографией? Рита тихонечко засмеялась.
– Ты чего? – вспыхнув, отпрянул от нее Олег, но она снова притянула его к себе.
Едва уловимый запах мяты, мокрые волосы, прохладная свежая кожа Олега принесли с собой странный покой Тело его Риту не волновало, нет, и уж тем более не возбуждало, но ужасно не хотелось его отпускать.
– Я вспомнила...
– Что?
– Как радовалась мама, что удалось – от начала и до конца – посмотреть и послушать "Лебединое озеро".
– Ну, это старый прием. Помнишь, как хоронили в "позднем застое" вождей? Брежнева, Андропова, Черненко... Для любителей классической музыки – праздничные, святые дни. Радио днями не выключалось!
Олег оторвался-таки от Риты, подошел к столу, налил в фужеры вина, пододвинул к тахте стул, поставил на него фужеры и вазу с фруктами и нырнул к Рите под одеяло.
– Пить так пить! – сказал он, обнимая ее.
И так было тепло и уютно, так не хотелось ничего разрушать, что у Риты вырвалось жалобное, просящее:
– А ты меня не тронешь?
Рука, потянувшаяся за фужером, замерла на полпути. Олег помолчал, потом все-таки взял фужер, протянул Рите.
– Нет, мой родной, – тихо сказал он. – Все будет так, как ты хочешь. Я понимаю: ты устала. Ешь виноград. Утром сбегаю, куплю еды. Пока ты спишь.
Хорошо?
Огромная тяжесть свалилась с души у Риты. Огромная благодарность затопила ее. Какой он хороший!
Таких сейчас не бывает, Валька права... Она выпила сладкое, как аромат юга, вино, уже не боясь быть пьяной, вообще не боясь ничего, съела кисть винограда – "Ой, как хорошо!" – прижалась к надежному мужскому плечу и заснула крепким сном.
