Текст книги "Мегагрант"

Автор книги: Елена Кокурина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 11 страниц)

Они с Марком уже в который раз обсуждали это, стараясь преодолеть сомнения, и наконец назначили новую дату – 9 апреля 2013 года. Дэвид Грин и его команда уже полностью подготовили и множество раз протестировали усовершенствованный и адаптированный для ребенка каркас. Он на 70 процентов состоял из того материала, который они использовали и ранее, хорошо проверенного, применявшегося в сосудистых и эндопротезах, одобренного FDA, и на 30% – из более мягкого, для искусственной кожи. Это нужно было, чтобы придать каркасу больше эластичности – учитывались особенности детского организма. А вот кольца трахеи были жесткими. Паоло был готов до бесконечности проверять, перепроверять, обсуждать технические детали и поймал себя на мысли о том, что впервые оттягивает момент встречи с пациентом.

Он решил сам лететь за девочкой в Сеул, чтобы сопровождать ее оттуда в Чикаго. В аэропорту его ждали доктор Линдси и родители Ханны – они встретились впервые после двух лет ожидания и борьбы.

– Мы верили, что этот день наступит, – отец Ханны обнял его, а мама сложила руки в приветственной молитве.

Но в сеульском госпитале им вдруг снова овладела эта нерешительность. Он провел больше часа за просмотром видео всех обследований Ханны – от самого первого, еще два года назад, до сделанного за день до его приезда (следующую бронхоскопию им с Марком, он надеялся, предстоит провести уже в Чикаго). Паоло все это уже видел много раз и сейчас пытался уговорить себя, что ему нужно напоследок посмотреть все подряд, чтобы полностью ощутить динамику

– Ну как дела, профессор? Вы удовлетворены? – спросила Линдси.

– Более чем, – ответил он.

– Пойдемте, Ханна вас заждалась.

Они подошли к двери отделения реанимации, и вдруг он остановился и присел в кресло для посетителей.

– Сейчас, мне нужно немного времени.

Линдси посмотрела на него с пониманием.

Через минуту резко поднялся и открыл дверь. Ханна, улыбающаяся, смешная, с двумя хвостиками на голове, играла со старшей сестренкой. Ее манеж был завален игрушками, родители были рядом, отец развлекал ее, изображая персо-

нажей из разных сказок. Взгляд Паоло остановился на трубке, которая торчала у нее изо рта и которую она, казалось, не замечала. Этого не должно быть. Он избавит ее от этого.

Провожая их в дорогу, доктора и сестры, в течение этих двух лет смотревшие за девочкой, плакали. Ей предстояло выдержать четырнадцатичасовой полет, что уже было непросто. Никто не знал, как на ее состоянии скажется смена давления, турбулентность. Кроме того, в тот день Ханна была гораздо более подвижной, чем обычно, – ее переполняли эмоции, ведь она впервые покинула здание больницы и увидела большой мир. Все эти четырнадцать часов Паоло провел на ногах, стараясь не упустить ни одного нюанса в состоянии ребенка. Ее родители летели вместе с ними и спали по очереди. Все немного расслабились, лишь когда увидели Марка Холтермана, встречающего их в аэропорту Чикаго. Марк, его внешнее спокойствие, уверенность и цельность благотворно действовали на Паоло. В детском госпитале Пеории (штат Иллинойс) все было готово для трансплантации.

Паоло ассистировали Марк и главный хирург-педиатр клиники доктор Перл, операция длилась девять часов и была очень сложной, так как помимо трахеи она затрагивала пищевод, в котором были серьезные дефекты. Итог трансплантации Марк, и даже Паоло расценили как чудо. Трахея заработала: девочка могла дышать сама впервые после рождения! Она обрела и другие ощущения, о которых не подозревала, – например, могла различать запахи, сомкнуть губы, а через три недели после операции впервые попробовала леденец. Паоло считал, что через какое-то время она научится говорить.

Это были медицинские аспекты, но существовали и научные. Впервые каркас с клетками имплантировали маленько-

му ребенку, и выяснилось, что «поведение» клеток отличается от того, что прежде наблюдали у взрослых. Образцы ткани, взятые с поверхности каркаса на четвертый день после трансплантации, показали наличие эпителия. То есть, посаженные на каркас клетки прошли дифференцировку – по сути, детский организм гораздо быстрее формировал орган. Это было доказательством того, что метод действительно работает.

Паоло провел в Чикаго около трех недель и улетел в Стокгольм. Сказать, что он был спокоен за малышку, было бы неправдой. Он видел все проблемы – состояние Ханны оставалось нестабильным: то лучше, то хуже, и не столько из-за трахеи, которая работала нормально, сколько из-за пищевода. В течение этих двух с половиной лет ее жизни он развивался неправильно, во время трансплантации они пытались устранить дефект, но это удалось сделать не полностью. Теперь Марку придется бороться дальше.

Через полтора месяца девочке пришлось сделать срочную операцию на пищеводе, от последствий которой она не могла оправиться. Ханна умерла в июле 2013 года, через месяц с небольшим ей должно было бы исполниться три года...

Клиника выпустила официальное заявление, в котором называла хирургов и саму Ханну – первопроходцами. Впервые в истории была сделана трансплантация ребенку органа, созданного в лаборатории. «Эта храбрая маленькая девочка, – говорилась в нем, – умерла не напрасно. Благодаря этому опыту и знаниям, полученным в результате ее трансплантации, регенеративная медицина будет развиваться, и многие пациенты получат помощь». Это заявление поддержали и родители Ханны.

Паоло удивится, что лучшую поддержку за все время работы он получил от католического госпиталя, в Америке. Он

был атеистом, а Марк – католиком, к тому же – крестным отцом Ханны. Марк очень глубоко переживал ее смерть. Как-то ночью он позвонил Паоло и сказал: «Не могу спать, думаю о ней каждую минуту. Хотя не сомневаюсь, что мы все сделали правильно. Вот, может быть, если бы чуть раньше, на год...»

Паоло, в отличие от Марка, не ходил в церковь, но в те тяжелые дни неожиданно нашел поддержку в семье своего пациента Кристофера Лайлса. Мать и сестра Криса, умершего полутора годами ранее, услышав новости о Ханне, написали ему письмо и пригласили приехать к ним в гости. И он поехал, сам не ожидая этого от себя. Они встретили его как родного. Шестилетняя дочка Криса подошла и обняла его.

– Мама сказала мне, что папа сделал ту операцию ради меня. Это правда? – спросила она Паоло.

– Правда, – он с трудом мог отвечать.

– А зачем?

– Хотел выздороветь, чтобы жить долго и быть на твоей свадьбе.

– А ты придешь вместо него?

– Я бы очень этого хотел...

Глава 7

2013. Юля, Саша и другие

1

Мы стояли рядом с небольшим лабораторным отсеком и наблюдали через стекло, что происходит в двух сосудах в форме цилиндров, от которых отходило множество трубочек, подсоединенных к насосам. Одни прокачивали воздух, другие – жидкость, через органы, помещенные в эти сосуды. Картинка из фантастического кино, только происходит все на самом деле, в университетской лаборатории в Краснодаре через полтора года после начала проекта. В марте 2013 года ребята впервые самостоятельно провели, выражаясь научным языком, децеллюляризацию сердца крысы – уничтожили клетки и получили биологический каркас (или, если опять использовать научный язык, – «внеклеточный матрикс»). Этот «матрикс» был совершенно белым, но полностью сохранил форму сердца. С помощью специальных тестов еще предстояло выяснить, насколько прочной и стойкой была его структура, не распадется ли он в дальнейшем – ведь он должен стать основой нового органа. Следующим этапом было «заселение» этого каркаса клетками («рецеллюляризация», если снова использовать научный язык), и очевидно потребуется множество попыток, прежде чем удастся получить живой орган, – в тот момент никто еще этого не знал.

Сердце было проектом Алекса – Саши Сотниченко, Лена Куевда делала то же самое с легкими, а Елене Губаревой Маккиарини поручил работать над тканеинженерной диафрагмой. Это был малоизученный с точки зрения тканевой инженерии орган, но профессор считал эту работу крайне важной: сотни тысяч детей рождаются с дефектами диафрагмы, и классическая трансплантология не может им помочь. Конечно, ребята не ограничивались только своими собственными задачами, принцип был в том, чтобы они могли заменить друг друга на любом этапе, поэтому практически все эксперименты они проводили вместе, но каждый отвечал за свое направление, обработку результатов, их анализ и подготовку научной статьи.

Собственно, эта была самая главная работа, работа на перспективу, настоящая наука, когда еще неизвестно, хорош ли выбранный метод, каким путем идти, и, наконец, куда все это приведет.

Несмотря на неизвестность, в мире регенеративной медицины, существовала принятая на данном этапе идеология, которую Паоло (сотрудники лаборатории теперь обращались к нему «проф»: они, по его словам, заслужили право на такое сокращение, так как начали проводить самостоятельные исследования) преподнес им следующим образом:

– Существуют органы четырех уровней сложности. Первый – это «плоские», такие, как кожа, которая содержит всего лишь три слоя тканей. Следующий уровень – полые органы – трахея, сосуды, они имеют немного более сложную форму и состоят из более разнообразного набора типов тканей.

Третий – такие, как желудок, мочевой пузырь. В отличие от сосудов и трахеи, когда вы имеете дело лишь с трубкой для провода жидкости или воздуха, эти органы уже выполняют свою функцию и, соответственно, имеют более сложное строение и несколько более разнообразный набор клеток. Но в принципе, вторая и третья группы расположены близко друг от друга. И неудивительно, что на данный момент ученым удалось создать функционирующие органы этих первых трех категорий. Хирурги уже трансплантировали биоискусственную кожу и хрящ тысячам пациентов. Выращенные трахея, мочевой пузырь тоже стали, как мы знаем, реальностью в клинике. Сейчас проводятся клинические исследования сосудов, созданных в лаборатории.

Он сделал паузу и посмотрел на «постдоков», сидевших в его кабинете при работающем кондиционере, поставленном на 16 градусов, закутанных в кофты и шали. Сам он был в футболке с короткими рукавами.

– Какие же органы можно отнести к четвертой, самой сложной группе?

Ребята ответили.

– Правильно, это органы, которыми вы здесь занимаетесь. И другие лаборатории в других странах. Но, кстати, этих лабораторий не так уж и много, вот почему у нас есть шанс выйти в лидеры. Думаю, если все пойдет по плану, через два года...ну, через три, Алекс сможет представить нам полноценное, сокращающееся сердце.

Саша Сотниченко посмотрел на него с ужасом и вжался в стул.

– Почему эти органы сложны, – продолжал проф, – сердце, легкие, печень, почки. Они все разные, имеют разную структуру, состоят из типов тканей нескольких уровней, сквозь них проходят сосуды, необходимые для их функционирования, наконец, сами они функционируют сложнейшим образом. Технологии создания каждого из них могут различаться, мы еще не знаем, что лучше использовать для того или иного органа, но есть некие общие принципы – по крайней мере так мы видим их сегодня. Первое: нужно иметь источник клеток (пациент) и нужно заставить эти клетки расти и развиваться в правильном направлении. Второе: клеткам необходимо новое «жилище» – каркас, не обязательно созданный искусственно, скорее всего, – в отличие от трахеи, – биологический, а для некоторых органов это может быть каркас не в том смысле, в котором мы понимаем этот термин, – повторяющий форму органа. Это может быть просто некий аморфный носитель для клеток, из которого уже в организме пациента сформируется структура.

Помимо этого: чтобы клетки правильно росли и приобрели нужную специализацию, им необходимо создать правильный баланс температуры, содержания кислорода, давления, гормонов и многого другого. Воссоздать ту нагрузку, которую орган будет испытывать в организме. Биоинженерные сосуды должны прокачивать определенное количество крови. Биоинженерные легкие должны проводить газы и жидкость. Не забывайте: каждая клетка несет генетическую информацию для создания органа. Нужно лишь поместить ее в правильную среду...

Начало работы с органами стало возможным, когда в лабораторию доставили последнее приобретение – ORCA (Organ Regeneration Collection Analysis) Bioreactor – систему, разработанную в новой компании Дэвида Грина «Harvard Aparatus» специально для исследований в сфере регенеративной медицины. В Краснодаре были установлены биореакторы двух типов – для органов мелких и крупных животных, они были оснащены отдельными камерами для различных органов, уже упомянутых здесь. Алгоритмы управления позволяли практически полностью воспроизводить физиологические условия организма посредством регулирования скорости тока жидкостей, температуры, давления и множества других параметров. Это была наша гордость: на тот момент в мире всего двенадцать лабораторий имели такие приборы – десять в США и две в Европе – в Каролинском институте и Кубанском медицинском университете.

Чтобы обучить ребят пользоваться этими установками, из Гарварда приехали руководитель исследовательского отдела компании и два инженера. Они пробыли в Краснодаре неделю, но этого оказалось недостаточно. К камерам прилагалось сложное программное обеспечение, и освоить его было нелегко. Поэтому во время первых экспериментов ребята выходили в скайп с Гарвардом, и операторы управляли параметрами оттуда. Только спустя несколько месяцев удалось полностью овладеть этой технологией.

Теперь, когда был внесен этот завершающий штрих, краснодарская лаборатория обрела законченный вид и, в принципе, в ней можно было проводить любые исследования в области клеточной биологии. Там даже были приборы, которые компания «Кембио», видя перспективу, поставила, так сказать, «на вырост».

– Пока очередь не дошла до одной очень полезной вещи, -говорила их генеральный директор, – и мы у себя даже поспорили, когда ребята нас о ней спросят Думаем, в 2015 году

Паоло очень гордился лабораторией – это был своеобразный реванш за провал во Флоренции, где он хотел построить нечто подобное. Кто бы мог тогда подумать, что в России это удастся сделать быстрее и лучше!

По сути, получился центр, состоящий из трех мини-лабораторий. В первый, культуральный отсек, имеющий четыре отдельных помещения (два – для клеток органов мелких и крупных животных и два – для криохранения), Елена Губарева, моментально вошедшая в роль хозяйки и чувствовавшая личную ответственность за все, что здесь происходило, не разрешала заходить никому.

– Это сердце лаборатории. Здесь у нас живут клетки! -с гордостью объясняла она гостям, которых, надо сказать, наведывалось все больше и больше. – Для их роста необходимы определенные условия: постоянная температура 37 градусов, 5% углекислого газа в атмосфере. Необходимо поддерживать полную стерильность. Работая в этих помещениях, нельзя пользоваться косметикой или духами. Шапочка, маска, сменная одежда и обувь – вот наши неотъемлемые атрибуты. Это помещение занимает большое пространство и легко вентилируется.

В гистохимическом отсеке царил запах, как в зоомагазине, приправленный легким ароматом медикаментов. Первое помещение предназначалось для исследования образцов органов и тканей экспериментальных животных, во втором был установлен микроскоп. На столе – высокая гора коробок (несмотря на тендер, реагенты прибыли вовремя).

И наконец, в третьем отсеке, именуемом ПЦР (полимеразная цепная реакция), проводился всесторонний анализ полученного биологического материала. Ну, а «сердцем» лаборатории, конечно же, стала манипуляционная с биореакторами. Здесь на тот момент происходило самое интересное.

В течение года ребятам удалось провести децеллюляризацию всех органов – сердца, легких и диафрагмы. Это были уже стабильные образцы, чтобы получить их, они усовершенствовали методику: состав раствора, которым обрабатывался орган, время обработки, другие параметры. «Поймать» правильное соотношение время/раствор было очень важно. Состав, который пропускали через орган в биореакторе, должен быть достаточно «агрессивным», чтобы уничтожить клетки, и в то же время – достаточно щадящим, чтобы не разрушить структуру – матрикс. То же самое и со временем: нужно было стремиться к максимально короткому сроку (имея в виду перспективу, когда такой орган будет изготавливаться для пациента), но при этом достаточному для уничтожения всех клеток и генетического материала, чтобы в будущем у пациента не возникало реакции отторжения.

Для того чтобы определить, не разрушена ли структура каркаса, нужна была помощь физиков, способных проводить так называемые биомеханические тесты. Из лаборатории Каролинского института такие образцы доставляли в лабораторию в Риме, с которой у Паоло было налажено сотрудничество. Из Краснодара в Рим отправить биологический материал было невозможно из-за действующих в России законов. Но в любом случае, если ориентироваться на долгосрочную перспективу, нужно было искать специалистов здесь.

Паоло не очень-то верил, что это возможно. Вообще, в тот период у него было неровное настроение и двойственное отношение к возможности добиться результата в России. То он, вдохновленный строительством лаборатории, успехами первых экспериментов, загорался энтузиазмом, начинал строить планы, устанавливать сроки получения результатов. То – особенно после получения очередного неудачного варианта статьи от кого-нибудь из постдоков – впадал в уныние.

– Они не хотят меняться, не хотят учиться, – сокрушался он. – Я не знаю, как научить их писать статьи в международный журнал.

С таким же пессимизмом он поначалу отнесся и к сотрудничеству с другими российскими лабораториями, хотя проект вышел на ту стадию, когда это стало необходимостью. Несколько институтов уже предлагали свою помощь с биомеханическими тестами, но Маккиарини отказывался.

– Они никогда не занимались такими вещами, это будет непрофессиональная работа, – объяснял он свое упорство.

Впрочем, был один человек, с которым Паоло встречался несколько раз для обсуждения возможного сотрудничества, – профессор Сергей Николаевич Чвалун, возглавляющий лабораторию полимерных материалов в Курчатовском центре в Москве. Первые встречи ни к чему не привели. Но было ясно, что лучших коллабораторов нам не найти: Чвалун и его ребята – настоящие профессионалы в своей области, они уже принимали участие в нескольких медицинских проектах, и кроме того, Маккиарини и Чвалун симпатизировали друг другу. Как и в случае с Владимиром Алексеевичем Порхановым, нужно было лишь уговорить Паоло посетить лабораторию Чвалуна в Курчатовском центре.

В конце концов этот визит состоялся. Эффект, на который мы с Сергеем Николаевичем рассчитывали, сработал. Паоло увидел оснащенную по высшему классу лабораторию, где было все необходимое оборудование не только для проведения биомеханических тестов, но и для создания синтетических каркасов. Со временем Курчатовский институт мог бы стать отличной заменой Гарварду при трансплантациях трахеи. Но этот план требовал детальной проработки, а поначалу Паоло распорядился включить в состав команды мегагранта двух сотрудников лаборатории Чвалуна – Тимофея Григорьева и Сергея Крашенинникова, которые должны были проводить биомеханические тесты доставленных из Краснодара органов.

2

Команда гранта росла и насчитывала теперь в общей сложности семнадцать человек: ведущий ученый, Филипп Юнгеблут из Каролинского института, сотрудники университета, краевой больницы, Курчатовского центра. Кроме того, в лабораторию пришло трое студентов-шестикурсников, которые хотели остаться здесь после защиты диплома. Пока они мыли полы, помогали переносить реактивы, со временем стали участвовать в манипуляциях с животными. Они тоже были зачислены в состав группы после подробного собеседования у профессора.

С точки зрения администрирования работать становилось все сложнее. Для того чтобы получить зарплату, каж

дый участник гранта должен был сдать юристу университета научный отчет. Паоло несколько раз ставил вопрос перед ректором, чтобы зарплату перечисляли ежемесячно, но ему объясняли, что без отчета это нельзя сделать. Он с возмущением воспринимал «этот полный абсурд» – составлять научный отчет каждый месяц, но все было бесполезно. Он еще и еще раз возвращался к этому разговору, делая вид, что не помнит об итоге предыдущей дискуссии. Юрист ему отвечала:

– Профессор, мы с вами уже обсуждали это месяц назад. С тех пор наше законодательство не изменилось.

Был достигнут компромисс: зарплата выплачивалась раз в квартал, с такой же периодичностью готовились и отчеты. Это тоже было некоторой натяжкой, поскольку и за три месяца в исследовательской работе трудно было полностью выполнить какое-либо задание.

– На подготовку хорошей научной статьи уходит год! – горячился Паоло. – А в какие-то месяцы может вообще ничего не происходить, если промежуточный результат отрицательный. Тогда приходится просто думать.

Он выходил из себя, когда каждые три месяца ему приходилось подписывать гору документов на семнадцать человек.

– Что в этом университете действительно хорошо налажено, так это «бумажная работа», – иронизировал он.

Впрочем, мы были не одиноки. Другие ВУ сталкивались с массой проблем, и многим приходилось еще труднее. К тому времени «мегагрантщики», которых было уже сто двадцать человек, образовали нечто вроде клуба, вели между собой внутреннюю переписку, регулярно назначали встречи с Миннауки для обсуждения ситуации; министерство, надо сказать, всегда их поддерживало, и такие совещания стали регулярными. Активисты, в основном наши соотечественники, уехавшие работать за границу, подробно информировали своих коллег о том, что происходило на каждой из министерских встреч.

«Дорогие друзья,

Прежде всего, примите наши поздравления – те, кто присоединился к нам в этом году. В этом письме мы хотели бы объединить победителей "третьей волны" с их предшественниками. Находясь в постоянном контакте, делясь опытом, вырабатывая единую позицию по разным вопросам, выступая единым фронтом, мы можем добиться в России гораздо большего. Поэтому я прилагаю к этому письму электронные адреса победителей программы 2010, 2011 и 2012 годов.

Также хотим вас проинформировать, что на этой неделе мы провели продуктивную дискуссию на заседании коллегии Минобрнауки. Самый больной вопрос, который мы обсуждали, касался возможностей дальнейшей поддержки лабораторий после окончания гранта, минимизации препятствий, задерживающих текущее финансирование и упрощение отчетности. Кроме этого, некоторые иностранные ученые сталкиваются с визовыми проблемами – если конкретно кого-то из вас они также коснулись, просим проинформировать об этом.

Чтобы вы все были в полной мере осведомлены о происходящем, прилагаю к письму презентацию на коллегии Сергея Салихова, нового координатора Программы от министерства, а также сводный лист комментариев ВУ, формирующий перечень наших текущих проблем.

С наилучшими пожеланиями,

Sasha Kabanov.

А.В. Кабанов, д.х.н. / Alexander Kabanov, Ph.D., Dr.Sc.

Заведующий лабораторией «Химический дизайн бионаноматериалов» МГУ им М.В. Ломоносова».

В комментариях ведущих ученых, которые были присоединены к письму, содержались в общем-то одни и те же проблемы, только с разной степенью тяжести. Кроме того, было очевидно, что большинство этих вопросов так и не удалось решить с того момента, когда мы с Паоло впервые просматривали отзывы ВУ в самом начале нашей работы в 2011 году.

«Это иллюзия, что такие крупные программы, как Мегагрант, способны сделать российскую науку конкурентоспособной, – до тех пор, пока не произойдут изменения в других сферах. По моему мнению, это:

– таможенные правила вкупе с запретом для университетов иметь валютные счета и расплачиваться с зарубежными производителями напрямую. Эти ограничения уничтожают российскую экспериментальную науку и исключают ее из международного соревнования;

– жизненно необходимо открытие outlets ведущих поставщиков оборудования и пунктов обслуживания. Ближайший офис Sigma находится в Турции!

– нужно организовать зеленый визовый коридор для зарубежных молодых специалистов – не только для профессоров. Россия отчаянно нуждается в молодых постдоках из-за рубежа. На Западе работают сотни и тысячи молодых ученых, уехавших из России, которые могли бы принести здесь огромную пользу, но в данных условиях об их возвращении не может быть и речи»

«Мне так и не удалось послать ни одного члена нашей группы на конференции за деньги гранта. Хуже того, я пригласил нескольких ученых в мой институт на тот семестр, когда сам отсутствовал в Москве. Я платил за них из моего собственного, другого гранта. Ни одна из моих поездок в Москву не была оплачена из Мегагранта. Когда наконец-то удалось пригласить приехать троих коллег, мне самому пришлось оплатить их дорожные расходы, правда, проживание было оплачено из средств Мегагранта. Короче говоря, большая часть средств, за исключением зарплаты, так и не была потрачена по назначению – командировки, организация конференций. Я организовал совместную конференцию в Математическом институте имени Стеклова в Москве в 2012 году и получил все подписи и разрешения, но в конце апреля 2013 стекловскому институту так и не заплатили. Я чувствую себя ужасно и испытываю глубочайший стыд перед директором института, признанным математиком, которого очень уважаю...»

Анализируя эти отзывы с позиций собственного двухлетнего опыта, мы поняли, что нам еще крупно повезло, поскольку удалось преодолеть многие препятствия относительно безболезненно. Но главная проблема затрагивала всех без исключения – программа во многом вступила в противоречие с российскими законами, которых никто не отменял и которыми руководствовалось большинство университетов, принимающих ведущих ученых.

Каждый ВУ пытался найти «лазейку», свой выход из положения, но это означало потерю части денег Так, дорожные расходы Паоло тоже не оплачивались по графе «командировки», поскольку его маршрут был в Краснодар, а не из Краснодара, да еще, учитывая сложную логистику его перемещений, это могли быть самые разные места – Америка, Стокгольм, Флоренция, Барселона, другие страны, где проходили конференции, в которых он участвовал. Все эти расходы были заложены ему в зарплату, но это приводило к существенным потерям на налогах.

То же самое и с закупками – невозможность напрямую закупать у иностранного производителя за валюту привела к тому, что мы заплатили за биореакторы в среднем на 40% дороже их изначальной стоимости. Мало того, когда компания «Harvard Bioscience» предложила подарить университету дополнительные камеры, это оказалось невозможным, поскольку закон запрещает российским учебным заведениям принимать подарки. В общей сложности, мы «потеряли» около 30-40% средств гранта, которые могли бы потратить с пользой – на реактивы или купить еще один-два дорогих прибора. И это, судя по отзывам коллег; был еще не самый худший показатель.

Бытовые вопросы тоже требовали индивидуального подхода и не укладывались в наши, предусмотренные законом, стандарты. К примеру, жилье. Так называемые «зарубежные ученые российского происхождения» были в лучшем положении, поскольку у большинства оставались в России родители, кроме того, они, как правило, работали в своих бывших институтах и существовали в привычной среде. Но как быть иностранцу? Паоло никогда раньше не был не только в Краснодаре, но и в России. Проживание в «Интуристе» годилось лишь в качестве временного пристанища – там было очень шумно и дорого. Бизнесмены из разных городов России развлекались до поздней ночи, и такой стиль никак не подходил для иностранного профессора на долгий срок. По условиям гранта Паоло должен был проводить в России сто двадцать дней в году, распределяя их по своему усмотрению.

Квартиру он снимать отказывался.

– Я все время работаю и не могу тратить время на быт -покупать продукты, готовить завтрак, стирать. Я и так большую часть жизни провожу в чужих городах и гостиницах, – сокрушался он. – И потом, представь себе, как можно прожить четыре месяца одному в квартире в Краснодаре! Эх, если бы это был Петербург или Москва...

Стирка была его пунктиком. Он каждый раз привозил с собой набор белоснежных рубашек и хотел, чтобы они всегда были белоснежными. (Помню, в его первый приезд в Москву нас с Мишей больше всего поразил его счет в отеле, где на стирку было потрачено примерно 20 % от общей суммы.)

Но надо сказать, Паоло довольно быстро ориентировался в окружающем его пространстве, и однажды, будучи в очередной раз в Краснодаре, радостно объявил:

– Я сам нашел себе подходящее место для жизни. Неделю назад здесь открылся «Хилтон», небольшой, уютный, без музыки, как раз для тех, кто приезжает работать. И с фитнесом! Вот ты этого еще не знаешь, а я знаю!

Расходы на «Хилтон» могли сильно потрепать наш бюджет – не бюджет Мегагранта, конечно, поскольку долгосрочная оплата такой гостиницы, в принципе, была невозможна, а зарплату ВУ, в которую были заложены эти расходы. Однако

Паоло не хотел ничего слушать («Это твоя проблема, ты и решай») и уже на следующий день переехал в новую гостиницу Еще через два дня его знали там все – от главного администратора до официанта, горничной. Однажды вечером я застала его за ужином: он, как всегда, сидел за столом один, но долго говорил с официанткой, молодой девушкой, одетой в униформу в шведском стиле (владельцы, видимо, учитывая географию, хотели добиться того, чтобы их сотрудницы не выглядели вызывающе). Со стороны могло показаться, что Паоло флиртует, но, когда он позвал меня и пригласил присесть, я услышала окончание беседы:

– Вы неплохо говорите по-английски, но надо практиковаться. Сейчас, принимая у меня заказ, вы сделали две ошибки, – он говорил крайне деликатным тоном, стараясь не обидеть девушку (вот бы с постдоками в лаборатории так!).

Она радостно поблагодарила его и принесла гору салата:

– Как вы любите.

Наблюдая эту сцену, я решила написать письмо Генеральному менеджеру отеля г-ну Томасу Вернаду. Описала заслуги Паоло, его работу в Краснодаре, немного поразмыслив, добавила фразу: «Этот постоялец, сделает краснодарский "Хилтон Гарден Инн" знаменитым на весь мир». В итоге мы получили хорошую скидку, «постоянный номер для профессора в любой момент, когда он пожелает приехать» обошелся ему по цене трехзвездочной гостиницы.

3

В краевой больнице происходил трудный разговор. Маккиарини появился там после долгого перерыва, и теперь нужно было принимать нелегкое решение. Состояние Юли с начала года ухудшилось, и ее несколько раз госпитализировали в краснодарскую клинику. Игорь Станиславович Поляков «вел», как выражаются медики, больную после трансплантации. Но это слово не могло выразить ту степень ответственности, которую он испытывал. Она касалась не только медицинской помощи, но и психологической поддержки. Юля, которая знала заранее о всех возможных осложнениях, тем не менее ждала чуда. Того, что она была способна провести этот первый год в основном дома, занимаясь сыном, ей уже было мало. Ей не нравилось, что время от времени что-нибудь идет не так, и в трудные моменты она звонила доктору Полякову, который говорил с ней в любое время дня и ночи, утешал, объяснял, что с ней происходит, предлагал помощь. Случалось, он покупал ей билет в Краснодар, если считал, что в данный момент требуется дополнительное обследование.