Текст книги "Мегагрант"
Автор книги: Елена Кокурина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)
Поляков, естественно, советовался с Паоло по поводу состояния пациентки, но бывали моменты, когда он просто не мог с ним связаться – Маккиарини был или в полете, или на операции, и тогда Игорь Станиславович сам принимал решение, что со временем происходило все чаще и чаще. В какой-то момент стало ясно: чтобы спасти Юлю, требуются более сильные, радикальные меры. Тогда он и профессор Порханов решили, что пора вызывать Паоло в Краснодар и услышать наконец его мнение. Своя версия у них уже была.
Встретились они как старые друзья, вели разговор также по-дружески, и никто бы не подумал, что между ними возникла напряженность. Порханов ласково похлопал его по плечу:
– Устал? Садись, отдохни. Потом поговорим.
Слушая их грубоватые шутки, Паоло, который приехал в клинику в крайне мрачном настроении, расслабился настолько, чтобы начать обсуждать трудный Юлин случай. Он испытывал к ним необъяснимое доверие и готов был говорить даже о своих неудачах.
– Так что делать с Юлей, как думаешь? – спросил Порханов.
– Каркас. Все дело в каркасе, он не подходит для ее локализации, которая затрагивает часть гортани. Нужно делать повторную трансплантацию с улучшенным каркасом. Над этим сейчас работает Дэвид Грин.
– Мы тоже так думаем. Что ж, надо так надо. Давайте делать, – Порханов был на удивление спокоен, спокойнее, чем Паоло.
Гораздо труднее было объяснить Юле, что нужна вторая операция. Поляков предпринял попытку и принял на себя ее негодование, страх, отчаяние. Потом подключился Маккиарини, и Юля через какое-то время успокоилась и постепенно настроилась на новую трансплантацию. В отличие от первой, она прошла обыденно, как-то рутинно. Вновь приехал Томас Гросс для наблюдения за биореактором, но помощь Филиппа уже не понадобилась – Ирина Гилевич вместе с коллегами Ириной Анатольевной Пашковой и Татьяной Федоренко отлично справилась.
Как и в прошлый раз, послеоперационный период прошел нормально, и через месяц Юля отправилась домой, в гораздо лучшем состоянии, чем прежде.
Чуть позже было принято решение заменить трахею и Саше, используя новый, улучшенный каркас. У него тоже все прошло хорошо, и он смог вскоре вернуться к своей работе security.
Тогда же в краевую больницу поступил пациент из Иордании, который уже в течение нескольких месяцев забрасывал Паоло письмами и просил о трансплантации. Такой же диагноз, такие же обстоятельства – травма, длительная интубация, разрушение трахеи. Никто не брался за его случай, и Маккиарини в конце концов предложил ему приехать в Краснодар. Иорданец – грузный человек, врач по профессии, приехал с семьей, снял гостиницу и стал спокойно ожидать операции.
– Сдается мне, что этот пациент тоже останется жить здесь. Всем у нас нравится, – мрачно шутил Поляков.
И его трансплантация прошла успешно, мало того, с точки зрения программируемых осложнений его состояние было даже лучше, чем у других. В Краснодаре он прожил месяц, но вопреки прогнозам Игоря, уехал домой и вскоре перестал выходить на связь. На долгое время след его затерялся.
Постдок Александр Сотниченко ехал в своей машине из аэропорта. Он был в крайнем волнении – рядом с ним сидела... сама Дорис Тейлор! Он читал ее работы, восхищался, потом учился по ним, но и помыслить себе не мог, что когда-нибудь увидит ее, да еще – в собственной машине, которая была, прямо скажем, далека от совершенства, и вдобавок не очень чистая. Он лишился дара речи, когда, укладывая в багажник ее чемодан, увидел, как профессор Тейлор взяла тряпку и протерла лобовое стекло. Он попытался остановить ее, но она только сказала:
– Dear, не волнуйся, мне это совсем нетрудно. Я так благодарна тебе, что ты меня встретил.
Это была идея профа отправить его в аэропорт, и как Саша ни отказывался, уверяя, что в хорошей машине ректора с хорошим водителем ей будет гораздо комфортнее, проф не принимал возражений.
– Учись общаться с коллегами, Алекс. Вам будет о чем поговорить, она тоже занимается сердцем.
Она... «тоже» – Саша до того разволновался, что даже не уловил иронии. Дорис Тейлор, которая впервые в мире заставила сердце биться в лабораторных условиях! Сначала это было сердце крысы, прошедшее децеллюляризацию и затем засеянное новыми клетками. Через четыре дня были зафиксированы сокращения, а через восемь сердце даже было способно качать кровь. Спустя некоторое время Тейлор повторила этот эксперимент на свиньях и получила эффект. Саша подробно изучал ее протоколы, даже кое-что модифицировал, чтобы уменьшить время децеллюляризации. В дальнейшем, как планировал проф, они должны начать совместную с Тейлор работу в Краснодаре, на приматах.
Когда проф говорил об этих проектах, Саша испытывал двоякое чувство: во время обсуждения все это казалось нереальным, но стоило ему остаться в лаборатории одному и начать работу как он в своих мыслях уносился даже дальше. В последнее время его отношения с профом немного наладились, хотя тот постоянно делал вид, что недоволен, что они все работают недостаточно хорошо и недостаточно много. Но стоило Саше прислать профу полученные во время исследований изображения децеллюляризованного сердца, в котором сохранились сосуды, как тот ответил немедленно и не поскупился на похвалу и поздравления. Это был первый Сашин успех, собственная работа. Сохранение сосудов во внеклеточном матриксе означало, что каркас может быть жизнеспособным.
Дорис Тейлор в Краснодар пригласил Паоло – прочитать лекцию на декабрьской конференции – Школе молодых ученых, ежегодное проведение которой было обязательным условием выполнения мегагранта. В прошлом году мы очень просили его пригласить кого-нибудь из его зарубежных коллег, он сначала обещал, потом дотянул до последнего момента, когда приглашать уже было поздно, и в конце концов признался:
– Еще рано, не в этом году. Что мы им покажем? Да, кстати, не забывай, что в Краснодаре нет ни одного достойного синхронного переводчика.
И теперь такой подарок! Переводчика я пригласила из Москвы, это была замечательная Карина Кронберг, лучшая из лучших, она давно работала с нашим фондом и хорошо ориентировалась в тематике. Очень хотелось, чтобы эта драгоценная лекция была переведена достойно. Дорис впервые приехала в Россию и впервые выступала здесь с лекцией.
Не знаю, смогли ли это по-настоящему оценить студенты и преподаватели университета. Судя по реакции, большая их часть не испытывала трепета, но все-таки нашлись те, кто слушал с интересом и задавал хорошие вопросы. (Случись это в Москве, все было бы по-другому: полный зал и долгое обсуждение.) Зато ректор, Сергей Николаевич Алексеенко, не мог сдержать восторга и восхищения. Так он сказал в приветственной речи, и это действительно были чувства, которые он испытывал. Он водил ее по университету, провел экскурсию в музее и попросил сделать фотографию: Дорис, он и Паоло, с макетом сердца в руках.
***
В конце 2013 года было много поводов для хорошего настроения, и главный из них, – продление гранта еще на два года. Процедура продления была очень сложной и комплект документов был примерно таким же, как для первой заявки. Правда, добавился еще один блок – подробные показатели первых двух лет. Все эти формы готовили мы с Еленой Губаревой вдвоем и, как обычно, не успевали к дедлайну. Проблема была в том, что на всех документах требовалась оригинальная подпись ведущего ученого, а Паоло перед этим поменял паспорт и ждал новой рабочей визы в Россию. Высылать все экспресс-почтой было рискованно, да и некогда, тогда он предложил:
– Приезжайте в Стамбул, это рядом, я там буду на конференции.
Мы быстро собрались и вылетели из Краснодара в ночь, оставив следующий день на то, чтобы все завершить и проверить. Поселились в недорогой гостинице, предварительно поинтересовавшись, есть ли у них принтер. Владельцы, по-видимому, братья, очень удивились такому вопросу, но сказали, что принтер в нашем распоряжении. Весь следующий день мы не выходили из номера, стараясь все доделать и распечатать к семи часам, когда Паоло должен был заехать сюда по пути в аэропорт.
Он приехал, как всегда, спешил, как всегда, устал и был недоволен, не найдя нас в холле, спросил у владельцев довольно свирепым тоном, здесь ли остановились две женщины. Те ничего не ответили и исчезли. Они подумали, что нас преследуют. Увидев Лену и меня, осунувшихся без еды и сна, он сразу стал мягким и участливым и даже терпеливо ждал, пока гостиничный принтер распечатает около пятидесяти страниц. Владельцы смотрели на все это с огромным изумлением.
Излишне говорить, что мы не смогли оформить официальную командировку в университете, купили билеты на свои деньги и потом компенсировали в зарплату. Елену вообще с трудом отпустили и с тех пор порой напоминают об этой поездке, называя ее «ваш вояж».
Глава 8
2014. Пациент
1
Олимпиада в Сочи непредсказуемо повлияла на краснодарский проект. И напрямую, и косвенно. Начать с того, что из-за мер безопасности въезд иностранцам в регион был ограничен, перемещения внутри региона тоже были ограничены на весь период проведения самой Олимпиады и пара-Олимпиады, то есть, до середины марта. Все это время Маккиарини не мог приехать в Краснодар, и главное – посетить НИИ медицинской приматологии, расположенный под Адлером. По плану мегагранта, в 2014 году должна была начаться работа с органами приматов. Никто из исследовательской группы также не мог съездить в Адлер, чтобы доставить оттуда органы приматов в краснодарскую лабораторию. Таким образом, работа была заблокирована практически на три месяца.
Но самое неприятное заключалось в том, что клиника оказалась в некотором смысле обезглавленной. Профессора Порханова, доктора Полякова и часть сотрудников ККБ № 1 направили в Сочи для организации медицинской помощи, а также – новой больницы, которая была построена к Олимпиаде, оснащена по последнему слову, но работать в ней было некому. Туда прибыл десант врачей из разных городов России, которым руководил Владимир Алексеевич Порханов. Во время Игр пресса не раз писала о его подвигах, например, ему удалось спасти жизнь отца одного из наших хоккеистов, у которого прямо во время матча от волнения случился сердечный приступ, и Порханов вовремя и успешно сделал ему аорто-коронарное шунтирование.
Однако «наши» пациенты впервые оказались вне зоны их внимания. Юля в это время находилась дома и чувствовала себя относительно неплохо, а вот у Саши были проблемы, которые начались еще с прошлого года. Его состояние требовало постоянного ухода, и в течение нескольких недель врачам удавалось справляться и сохранять стабильный фон. Сам Саша уже привык к многочисленным процедурам и манипуляциям и не воспринимал их как нечто неординарное, угрожающее его жизни. Поэтому он старался по мере возможности выбираться из клиники в город и даже снова ездил в родные края (правда, узнав об этом, лечащий врач запретил ему куда-либо уезжать). В одну из его местных вылазок произошло несчастье – Саша ехал на велосипеде и врезался в дерево. Ему сделали срочную операцию, которая была относительно успешной, но после этого он уже не смог вернуться к прежнему своему состоянию. Было сделано еще несколько операций, которые поддерживали его жизнь, но не приводили к существенным улучшениям. Все это время то Владимир Алексеевич, то Игорь, по возможности, вырывались из Сочи на короткий срок для обследований и обсуждения дальнейшей тактики. Но несмотря на все усилия, им не удалось предотвратить трагический исход.
Вечером 21 февраля у Саши началось обширное кровотечение, его в экстренном порядке доставили в операционную.
В течение сорока минут врачи пытались «завести» его сердце, но безуспешно.
Так мы впервые столкнулись со смертью во время выполнения проекта. Это повергло всех в настоящий шок, даже хирурги, у каждого из которых, как говорят, было «свое собственное кладбище», чувствовали себя подавленными. Да, причина смерти – кровотечение, из области, которая не имела отношения к трахее. Да, Саша не выполнял предписания врачей, нарушал режим, и уследить за всем этим было совершенно невозможно. Однако сомнения не давали покоя -в какой мере на этот исход повлияла трансплантация и связанные с ней осложнения? Как долго прожил бы Саша без этой операции и какой была бы его жизнь? Ответа на эти вопросы не было, по крайней мере – тогда.
Пациент, перенесший вторую в истории «трансплантацию биоинженерной трахеи и части гортани», был похоронен тихо – без гражданской панихиды, где могли бы прозвучать слова о том, что он тоже был первопроходцем и способствовал развитию науки.
2
Паоло отреагировал на происходящее гораздо спокойнее (внешне, наверное), он скорее был рассержен. Первое, что он сказал, когда в начале апреля наконец «прорвался» в Краснодар, поразило окружающих:
– Мне жаль гигантских усилий, затраченных на больного, который не был способен воспользоваться ими.
И хотя в каком-то отношении – формальном – он был прав, я, уже изучив его немного, видела, что это была такая своеобразная самозащита.
Паоло полностью погрузился в лабораторные исследования, драл с постдоков «три шкуры», стараясь наверстать упущенное время. И это во многом удалось. Темп исследований ускорился, возможно, из-за его прессинга, а возможно, просто пришло время, был преодолен «барьер ученичества». Начались эксперименты по засеиванию децеллюляризованных органов клетками, причем не только на крысах, но и на приматах. Образцы отправляли в Курчатовский центр, и там уже были сделаны сравнительные исследования биомеханических свойств: изначальных донорских органов (они называются «нативными»), обесклеченного каркаса, или внеклеточного матрикса, и каркаса, засеянного клетками.
Дальше всех продвинулась в своем проекте Елена Губарева (вместе с остальной командой, конечно), работавшая над созданием тканеинженерной диафрагмы. Она прошла успешно все этапы – децеллюляризацию, засеивание каркаса, проверку полученного прототипа органа на жизнеспособность, получила несколько «добротных» образцов и добралась до главного – трансплантации. Созданные в лаборатории диафрагмы были пересажены нескольким крысам. Какая это была радость – нет, момент истинного счастья, когда стало понятно, что диафрагма в теле крысы работает, то есть полноценно сокращается вместе с сердцем! Несколько крыс прожили с выращенной диафрагмой более полугода – такой срок равен примерно двадцати-тридцати годам у человека. Одна из них была жива до недавнего времени, и, скорее всего, «умрет от старости» – шутили в лаборатории.
Ну а если серьезно, то диафрагма – это на самом деле мышцы груди, которые позволяют нам дышать, и благодаря этому полученную ткань можно частично использовать для замещения ткани сердечной мышцы. Создание этого органа может спасти тысячи детей, которые рождаются без диафрагмы, а взрослые смогут избавляться от грыж и других дефектов этого органа, которые развиваются с возрастом.
Над статьей, посвященной этому исследованию, Лена «мучилась» почти год – профессор требовал проведения новых и новых тестов, дополнительных исследований. Когда казалось, что вот, наконец, все готово, ему в голову приходила новая идея.
– Это сделано впервые, и мы пошлем эту статью в крупный журнал, – объяснял он. – Нужно подготовиться на двести процентов, чтобы ни один рецензент не смог «подкопаться» к доказательствам.
Тем более, – продолжал Паоло, – это будет, пожалуй, первая статья в области регенеративной медицины в зарубежном журнале, где основной автор – из России, и даже не из Москвы, а из Краснодара. Она должна быть идеальной.
Что касается зарубежных публикаций, то неожиданно в апреле Алекс, Саша Сотниченко, стал героем российских и западных научных новостей. Еще в Каролинском институте он участвовал в проекте по созданию пищевода и сделал часть работы, которая вошла в статью, опубликованную не где-нибудь, а в «Nature Communications».
«Александр Сотниченко (26 лет), проходивший стажировку в Каролинском институте в рамках Мегагранта Правительства РФ, стал одним из первых российских ученых -автором публикации в журнале семейства "Nature" в области регенеративной медицины. Он принимал участие в создании тканеинженерного пищевода. Согласно информации, представленной журналом "Nature Communications", пищевод сохраняет свои функциональные свойства после имплантации в организм крысы. Это является важным шагом на пути к созданию биоинженерного пищевода для клиники».
Эта информация обошла многие издания и сопровождалась фотографией, где Саша и Маккиарини стоят рядом на трибуне во время конференции в Краснодаре в тот самый момент, когда Паоло, представляя его аудитории, говорил следующее:
– Мне с Алексом было очень нелегко, в какой-то момент я даже думал, что нам придется расстаться, но мы вместе преодолели сложности, и теперь я с гордостью объявляю его доклад.
А Саша, слушая профа, изо всех сил старался не заплакать и доклад чуть было не завалил.
К маю лаборатория уже стояла на ногах достаточно прочно, чтобы подать заявку на дополнительный грант в недавно созданный Российский научный фонд. И мы выиграли его -10 миллионов рублей в год как раз на создание биоинженерного пищевода, но уже на модели низших приматов. Этот грант был важен не только из-за денег – десять миллионов, особенно сейчас, с резко возросшим курсом евро, не такая уж большая сумма для биологической лаборатории, которая примерно такую сумму в год тратит только на реактивы. Важно было, что по условиям гранта в краснодарскую лабораторию должны приезжать работать молодые ученые из-за рубежа. Паоло выбрал троих из Каролинского института, с которыми еще недавно стажировались наши ребята. Круг замкнулся...
3
Успехи и неудачи следовали в этом году друг за другом. Собственно, это были не неудачи, а дурные вести. Неудачи, это когда ты только что сделал что-то, и тебе не удалось. Дурные вести могут иметь отсроченный эффект и догнать тебя спустя годы. Так и происходило. Вот ведь буквально только что Паоло и его коллеги из Барселоны отпраздновали пять лет со дня «второго рождения» Клаудии Кастильо – мировую прессу заполнили фотографии Клаудии, в журнале «Ланцет» вышла статья, подводящая итоги пятилетних наблюдений за ней, – как из Исландии пришло страшное известие. Умер мистер Бейен. После трансплантации он прожил почти три года, гораздо дольше самых радужных прогнозов при его диагнозе. Первые полтора года были очень удачными, и мистер Бейен вел обычную жизнь обычного человека – работал, растил детей. Потом начались проблемы, и часть времени ему пришлось проводить в клинике. В целом, используя официальный медицинский язык, считалось, что это неплохой результат, тем более, что причина смерти не была напрямую связана с отказом трахеи и, следовательно, с трансплантацией, но с точки зрения науки многое было непонятно. Что сразу же использовали критики. В специализированном журнале появилась статья двух коллег Маккиарини, торакальных хирургов, которые ставили под сомнение эффективность метода. Он ответил им через журнал, довольно убедительно опровергнув их доводы. Вскоре после этого вышла статья в «Нью-Йорк Таймс», том же издании, которое первым в 2011 году опубликовала мате-
риал об успешной трансплантации мистера Бейена. В этот раз газета ставила под сомнение необходимость этой операции и поднимала этические вопросы. Паоло эта статья взбесила, поскольку там была опубликована явная ложь о том, что пациента оперировали без информированного согласия.
– Представьте себе Каролинский институт, – говорил он. -Там без документа с подписью в операционную войти нельзя, не то что оперировать! Это Европа, и это Швеция! И в России, кстати, это тоже невозможно.
Однако очень скоро на него обрушился новый, гораздо более сильный удар. И не только на него, но и на краевую больницу, и на всех нас.
Ушла из жизни Юля. Внезапно, ночью, у себя дома. Причина смерти – двусторонняя пневмония. Буквально за две недели до этого она была в Краснодаре на обследовании, а до этого – еще месяцем ранее. Ей, как и Саше, требовались постоянные медицинские процедуры и манипуляции, тщательный уход и наблюдение. Юля была болью Игоря Полякова – именно с ним она в последнее время обсуждала свое состояние, страхи, разочарования. А она была разочарована – трансплантация не оправдала ее ожиданий вернуться к нормальной жизни.
Паоло был удручен, но относился к происходящему как ученый. Это клинические исследования экспериментальной технологии, когда результат заранее неизвестен. Весь ужас ситуации в том, что пациенты ушли из жизни практически одновременно, и поэтому она выглядит столь зловещей. Свою позицию он довольно откровенно изложил в интервью корреспонденту «Nature».
«– В недавней статье в "Нью-Йорк Таймс" упомянуты три пациента, перенесшие трансплантацию трахеи в Каролинском институге. Каковы причины смерти двух из них и тяжелого состояния третьей пациентки?
– М-р Бейен – первый в мире пациент, которому в 2011 году имплантировали трахею, сделанную на основе искусственного каркаса, прожил после трансплантации почти три года. Учитывая тот факт, что он был смертельно болен (рак) и врачи на тот момент, когда мы впервые встретились, считали, что ему осталось жить не более шести месяцев, результат превзошел все ожидания. Он участвовал в пресс-конференции спустя год после трансплантации и говорил о том, что получил второй шанс на жизнь, и как много ему удалось сделать за этот первый год (он продолжил учебу как будущий инженер и получил PhD). Уже даже этот год жизни – качество которой благодаря трансплантации резко улучшилось, можно считать успехом. Он же, повторяю, прожил около трех лет, хотя в последующем наблюдались разного рода осложнения, с которыми лечащие врачи поначалу справлялись. Как и с другими моими пациентами, я не мог постоянно "вести" этого больного и непосредственно участвовать в его лечении. Этим занимается уже постоянный врач клиники, я лишь консультирую, изучаю результаты плановых исследований, иногда подключаюсь в сложных ситуациях.
Другой пациент, Кристофер Лайлз, приехавший в Каролинский институт из США, умер спустя несколько месяцев после трансплантации, уже по возвращении домой. Процесс восстановления шел очень хорошо. Умер он внезапно от острой пневмонии.
Наконец, третья пациентка, самая, пожалуй, трудная. Это молодая девушка из Турции, состояние которой было с самого начала очень тяжелым. Когда она прибыла из Стамбула в Стокгольм, во время первой бронхоскопии было зафиксировано широкое отверстие среднего бронха и правой легочной артерии. Поскольку еще в Турции у нее случались множественные и усиливающиеся кровотечения из этого места, консилиум, состоящий из врачей разных специальностей, принял решение попробовать сначала стабилизировать ее состояние. Ее прогноз на тот момент составлял от трех до шести месяцев. Трансплантацию трахеи можно было планировать только в случае, если эта первая «стабилизирующая» операция пройдет успешно. Я сделал эту операцию, и в процессе мы, к сожалению, зафиксировали полное отсутствие трахеи, о чем не знали ранее, и не могли увидеть во время предварительных обследований. У нее множество проблем, которые остались и после трансплантации в 2012 году и из-за которых она вынуждена все это время оставаться в клинике. Это чудо, что она до сих пор жива.
Я бы хотел обратить внимание на, мягко говоря, неточность, допущенную в статье "Нью-Йорк Таймс", где говорится, что в этих трех случаях не было получено предварительное информированное согласие пациентов. Это полная ложь, и я протестую против любых предположений о том, что я мог когда-либо провести экспериментальную процедуру без уверенности в том, что пациент полностью ознакомлен со всеми ее деталями. Более того, во всех случаях, уже в операционной перед введением анестезии и началом операции, согласно правилам, еще раз проверяется и фиксируется наличие информированного согласия в истории болезни. И без этого не может быть дан сигнал к началу операции.
– Были ли эти операции жизненно необходимыми? Существовали ли альтернативные методы?
– Во всех трех случаях мы действовали по жизненным показаниям, по решению консилиума. Это означает, что все трое находились в таком состоянии, что у них не было возможностей для сохранения жизни, используя существующие современные методы, – согласно прогнозу врачей, все они имели в запасе не более нескольких месяцев. Трансплантация как экспериментальный метод давала им шанс на более долгую жизнь. Так и произошло. Во всех случаях, – подчеркиваю, – решения принималось только по достижении консенсуса между врачами разных специальностей и представителями администрации клиники Каролинского института, включая тех, кто сейчас выдвигает обвинения против меня.
– Сколько трансплантаций проведено на сегодняшний день и каков процент неудач? Как вы относитесь к неудачам? Меняете ли что-то в технологии?
– Слово "неудачи" в данном вопросе некорректно и вводит людей в заблуждение. Все относительно. Можно сказать, что это удача по сравнению с первоначальными ожидаемыми прогнозами жизни и состояния этих людей, даже если они умерли впоследствии. Но я и это слово не стал бы употреблять. После первых трансплантаций донорского сердца Кристианом Барнардом в 60-е годы пациенты жили около двух недель, но это не считалось неудачей и не остановило развитие трансплантологии. Хотя Барнард был под постоянным обстрелом критики. Сейчас же трансплантации сердца стали рутинными.
Моя самая первая пациентка, которой в 2008 году была трансплантирована трахея, созданная на основе донорского каркаса, жива, и в прошлом году мы отметили пять лет со дня ее "второго рождения". Вот это, наверное, можно назвать успехом, ведь прогнозы ее жизни поначалу были весьма неутешительными.
Начиная с 2011 года, мы провели восемь операций по трансплантации биоинженерной трахеи (с искусственным каркасом). На данный момент шесть пациентов умерли, но причина смерти в каждом конкретном случае разная и ее нельзя непосредственно связать с последствиями трансплантации.
Если говорить конкретно, то помимо случаев, о которых я уже упоминал выше, была еще маленькая Ханна – моя боль. Это двухлетняя корейская девочка, которая родилась без трахеи, – заболевании, при котором до сих пор не выжил ни один ребенок до шести лет. Отсутствие трахеи осложнилось другими проблемами, из-за которых ее состояние каждый день (!) было угрожающим. Мы попытались спасти ее, я наблюдал за ней почти с самого рождения, но только спустя два с половиной года нам удалось получить разрешение FDA на трансплантацию трахеи в США. Ее смерть произошла несколько месяцев спустя от мультиорганной недостаточности. Последняя хирургическая операция, которую она перенесла незадолго до смерти, касалась пищевода. В момент смерти трахея функционировала нормально.
Трансплантации трем другим больным проводились в России, в Краснодаре. Первая краснодарская пациентка, молодая женщина Юлия, умерла месяц назад, спустя двадцать семь месяцев после трансплантации, это более двух лет (неудача?). Прежде чем она оказалась у нас, она перенесла более десятка хирургических операций и доктора расписались в своем бессилии. После трансплантации Юля чувствовала себя хорошо, жила дома, могла вести обычную жизнь, ухаживать за маленьким сыном. В Краснодар она приезжала для проведения обязательных обследований. Не все тем не менее шло гладко: через год ее состояние ухудшилось, и нам пришлось провести повторную трансплантацию. Последнее обследование было проведено за две недели до смерти.
А вот смерть двух других пациентов из Краснодара, можно сказать, стала результатом неудачного стечения обстоятельств. Больной из Иордании, которого мы оперировали в августе 2013 года, умер в прошлом году после возвращения домой. Из дома он больше не выходил с нами на связь. Основываясь на беседах по телефону с его лечащим врачом, мы считаем, что процесс восстановления шел нормально. Это смерть стала результатом отказа печени, вызванного злоупотреблением алкоголем. Что подтверждают и члены его семьи. Как вы можете себе представить, эта новость нас шокировала – все невероятные усилия по спасению его жизни оказались напрасны,
Другой пациент, Александр. Молодой человек перенес трансплантацию в июне 2012 года и умер в феврале 2014-го от обширного кровотечения. К сожалению, он не соблюдал предписанный режим в отношении курения и алкоголя. И опять мы ощущаем всю тщетность и бесполезность своих усилий по спасению его жизни.
Мы постоянно работаем над улучшением прочности, гибкости и долговечности материалов, используемых для создания каркаса трахеи. Мы достигли значительного прогресса в улучшении взаимодействия клеток и каркаса, доставки стволовых клеток и изучении того, как происходит процесс регенерации. Одновременно мы постоянно улучшаем хирургическую технику. Особенность нашей работы заключается в том, что мы можем изучать процессы, только продвигаясь в клинике, и далее использовать в клинике результаты, полученные в лаборатории, уже на новом витке, постоянно адаптируя методику и совершенствуя ее.
– Получено ли одобрение этического комитета продолжать операции после смерти пациента?
– Все трансплантации проводятся после получения одобрения этического комитета. И этический комитет рассматривает каждый конкретный случай. Это экспериментальная работа, и мы никогда не утверждали ничего другого. Мы не можем и никогда не гарантировали пациентам долгую жизнь (однако в каждом случае надеемся на это и стремимся к этому), и все они были осведомлены об этом на сто процентов. Они просто хотели использовать свой шанс, не имея других альтернатив. Конечно, мы бы хотели, чтобы технология стала настолько совершенной, что дало бы возможность спасти и продлить жизнь многих людей. Но для этого надо продолжать клинические исследования».
Вскоре после выхода этого интервью мы оказались в Краснодаре и вечером в полупустом ресторане гостиницы «Хилтон» продолжили разговор. Паоло был относительно спокоен и впервые за последнее время настроен на серьезную беседу.
– Паоло, как-то в одну из первых наших встреч пять лет назад, я спросила: «Вы никогда не сомневаетесь?» И ты ответил: «Никогда». А сейчас?
Он сделал глоток кофе, раздумывая, потом сказал:
– По сути, так же, но сейчас я бы уточнил, в чем именно не сомневаюсь. Если ко мне приходит человек, которому нужна моя, именно моя, помощь, у которого нет шансов, которому отказали все остальные, отказали официально и официально сообщили, что никаких методов, принятых сегодняшней медициной, чтобы ему помочь, не существует, имею ли я право ему отказать? Как врач и как мужчина считаю, что – нет. Если есть хоть маленький шанс, его нужно использовать, вот в этом я не сомневаюсь никогда.
