Текст книги "Мегагрант"
Автор книги: Елена Кокурина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)
– Я обязан теперь работать по двадцать пять часов в сутки, – сказал он серьезно, потом усмехнулся: – Удивляюсь, как она вообще меня терпит, мой образ жизни да и характер...
Впрочем, уже тогда было видно, что вовсе не обязательства перед семьей заставляют Маккиарини столько работать – он был стопроцентно сфокусирован на деле, это и была его настоящая жизнь, как бы он ни жаловался, что нет времени ни на сон, ни на семью, по-другому у него не получалось. А характер, который он «прятал», общаясь с нами, возможными деловыми партнерами, со временем проявлялся все ярче.
Во время первой экскурсии по Петербургу Паоло уселся на заднее сиденье микроавтобуса и сразу же «растворился» в ноутбуке. В какой-то момент, когда девушка-гид (мы наняли аспирантку университета с прекрасным итальянским) произнесла что-то чересчур эмоционально, он вдруг поднял голову: «Нельзя ли тише, я работаю!» Дочь отреагировала мгновенно: «А зачем поехал? Мог бы остаться в гостинице!» Паоло сразу заулыбался: «Все-все, молчу. Как я мог остаться? Мы же договорились поехать все вместе». Но выходя из машины после экскурсии, он шепнул мне на ухо, кивая на гида: «Chatterbox!» («Трещотка»),
Позже мы все не раз наблюдали эту его поразительную изменчивость в общении с разными людьми: грубовато-ироничный с близкими и друзьями, предельно вдумчивый и терпеливый с аудиторией на конференциях, жесткий с оппонентами и чрезвычайно, фантастически внимательный и человечный с пациентами. И все это было искренне, хотя поначалу казалось, что такие разные черты просто не могут уживаться в одном человеке.
3
Сколь невероятной ни казалась поначалу идея проведения трансплантации выращенной трахеи в России, летом 2010 года она стала вырисовываться, приобретать реальные черты. Термин «регенеративная медицина» уже фигурировал в первых конкурсах Сколкова и даже просочился в политическую элиту Наша дорожная карта была опубликована в ваковском научном журнале «Клеточная трансплантология и тканевая инженерия» и украсила собой стены нескольких продвинутых клеточных лабораторий в Москве и Петербурге.
В то время реальной регенеративной медициной в мире занимались единицы. Первопроходцами – людьми, которым впервые достоверно удалось сделать трансплантацию «выращенного» в лаборатории органа человеку, были Паоло Маккиарини и Энтони Атала, американец, директор Института регенеративной медицины Wake Forrest в Северной Каролине. Практически одновременно с Паоло он опубликовал сенсационные результаты наблюдений за несколькими
пациентами-мальчиками, которым за несколько лет до этого была сделана пересадка мочевого пузыря. Атала использовал сходную технологию: как и в случае с трахеей, орган, взятый у погибшего донора, был подвергнут децеллюляризации – очищению от клеток и генетического материала -и засеян собственными клетками пациента. Хотя, конечно, была масса принципиальных различий в подборе реактивов, времени обработки, типах клеток, которые использовались для засеивания: ведь трахея – упругая трубка, а мочевой пузырь – мягкий «шар». И тем не менее оказалось, что такие разные структуры можно превратить в «обезличенные» каркасы, дойти, так сказать, до «основания», чтобы потом наполнить новым содержанием, пытаясь воспроизвести и анатомию, и механические свойства, и функции этих органов. Конечно, не на сто процентов, и вообще это была еще даже не технология, а творчество – каждый пациент индивидуален, и всегда надо было действовать по-разному.
Маккиарини и Атала были противоположностями практически во всех своих проявлениях: первый – импульсивный, пробивающий головой стену, второй – терпеливый и осторожный; первый использовал «распределенную» сеть лабораторий, специалистов, перемещаясь с места на место, второй – имел все «в одном флаконе», в довольно крупном институте, которым руководил, и очень редко (считанные разы) выезжая за пределы США; первый постоянно находился в поисках денег – подавая заявки на гранты, организовывая фонды частных пожертвований (и для исследований в целом, и для конкретных пациентов), второй получал стабильное финансирование от государства и Министества обороны США. И в общении они тоже отличались, как «лед и пламень» – искрометный и обаятельный Маккиарини и сдержанный, предельно скромный, «академичный» Атала. Но получается, для первопроходцев нет никаких заведомых правил и закономерностей – при всех этих грандиозных различиях они в одно и то же время достигли примерно одного уровня результатов.
Помимо них в 2010 году набирали силу Центр регенеративных технологий в американском Питсбурге и лаборатория очень неординарного исследователя, англичанина иранского происхождения Алекса Сейфалиана в Лондонском университетском колледже, но они были сосредоточены на экспериментах с животными и на тот момент не опубликовали клинических результатов (хотя уже буквально через год Сейфалиану удалось вырастить пациенту ухо!). Еще необходимо упомянуть блистательную Дорис Тейлор, которая добилась успеха в создании биоинженерного сердца крысы, и ее соавтора, Гарольда Отта, основным объектом его экспериментов были легкие.
Удивительно, но, несмотря на не слишком теплый прием, Маккиарини после мастер-класса поверил в Россию:
– Я множество раз выступал с докладами, но нигде и никогда мне не задавали таких умных вопросов. Это была очень сильная и подготовленная аудитория. Следующая трансплантация будет здесь.
Конечно, не только уровень аудитории подвиг Паоло на дальнейшие действия, а и уровень скепсиса. Он хотел, жаждал пробить эту стену и доказать свою правоту.
Как, где при таком отношении найти союзников? Наши врачи (по крайней мере, значительная их часть) готовы на многое ради конкретного пациента, но не ради развития новой технологии. Ментально они далеки от науки, и в них очень сильно чувство недоверия к людям, стопроцентно сфокусированным, предпринимающим сверхъестественные усилия, чтобы «протолкнуть», продвинуть свое дело. А уж тем более -к иностранцам. Сразу возникают подозрения в корысти (опять-таки черта нашего менталитета – отрицательно относиться к тем, кто ожидает высокой оплаты за эксклюзивную работу), попытке украсть у нас какие-то ноу-хау (что именно – неизвестно, но вдруг!) и много в чем еще. И не приходит в голову простая мысль, что корысть заключается в том, что человек стремится к распространению своей технологии, своего метода, и это вполне естественное желание для ученого.
Предыдущий абзац – квинтэссенция того, что мы, сотрудники фонда, выслушали от потенциальных партнеров в нескольких российских медицинских институтах после внешне дружеских переговоров, наедине. Паоло воспринимал это спокойно: «В Европе тоже непросто». Однако были люди, готовые ринуться «в бой» хоть завтра, – из Краснодара все время раздавались звонки с предложениями. Звонил чрезвычайно настойчиво Владимир Алексеевич Порханов, главный врач краевой больницы, тот самый, который во время мастер-класса предложил сделать операцию у них.
Маккиарини всячески уклонялся от прямого общения, а мне говорил: «Ты видела его, он же "crasy"! Наверное, хороший хирург, но уж больно импульсивен. Да меня просто не поймут, если я поеду оперировать в Краснодар, там же мафия!» Тогда время Краснодара еще не настало. По иронии судьбы первую в России трансплантацию тканеинженерной трахеи удалось осуществить в отделении торакальной хирургии РНЦХ, которым руководил Владимир Паршин – главный скептик мастер-класса.
А способствовал этому академик Михаил Александрович Пальцев, бывший ректор «Сеченовки» – Первого московского мединститута, вице-президент РАМН. Человек, благодаря которому нам удалось провести в жизнь многие наши начинания. Он в свое время стал соавтором «дорожной карты» и порекомендовал очень грамотных экспертов в России, именно он разрешил провести мастер-класс в академических стенах, что обеспечило высокий уровень мероприятия. В медицинском истеблишменте Пальцев в то время был одним из самых передовых людей с точки зрения близости к фундаментальной науке. Его концепция «Медицины будущего» строилась на внедрении передовых методов молекулярной диагностики и лечения, и на трансляции результатов, полученных в лаборатории, – в клинику На английском, это называлось «from bench to bedside and back to bench», что можно перевести как «из лаборатории в клинику и снова в лабораторию». Собственно, это было как раз то, что делал Маккиарини на практике.
4
В 2010 году Владимир Дмитриевич Паршин был одним из лучших торакальных хирургов России. Послушав Паоло во время мастер-класса, посмотрев его материалы, он сразу понял, что перед ним – Мастер. В хирургических способностях Маккиарини Паршин не сомневался ни минуты. Он оценил сложнейшую технику представленных трансплантаций, но «научная» часть методики представлялась ему надуманной – явным преувеличением для эффекта. Не может пересаженный каркас обрасти сосудистой сетью! Это было бы слишком хорошо!
Однако ему не давало покоя: если только на минуту допустить, что методика действительно работает, – это спасло бы некоторых его пациентов. Среди них было двое практически безнадежных. Один из них – солдат, пострадавший во время срочной службы от дедовщины. Тяжелые травмы вызвали состояние комы, и парень в течение нескольких месяцев дышал через трубку, которая постепенно разрушила его трахею. Потом он пришел в себя, но говорить и дышать нормально уже не мог. Развился стеноз (сужение) трахеи, и Паршин в общей сложности сделал своему пациенту около десятка операций, каждый раз пытаясь при помощи стентов расширить узкое отверстие в дыхательном горле. Помогало лишь на время, потом отверстие затягивалось еще больше, и возможности – и пациента, и хирурга – были практически исчерпаны.
Еще была молодая девушка из Казахстана, которая в 2006 году попала в автомобильную аварию. Она заканчивала Казахский национальный университет им. Аль-Фараби, оставался месяц до госэкзаменов, а еще через три месяца они с мужем ждали рождения ребенка. Но ничему этому не суждено было произойти. Клиническая смерть, две нейрохирургические операции, множественные переломы и девять месяцев комы. Из комы она вышла, но трахея была разрушена. Мама повезла Жадыру в Китай. Там, в военном госпитале в Шанхае, ей девять часов оперировали переломы ног – справились и с этим, но просвет трахеи постоянно зарастал. Чтобы его расширить и дать возможность пациентке дышать, требовались частые медицинские манипуляции. Дважды уезжали домой, но снова возвращались в клинику в Китай по жизненным показаниям. Так три года! Мать через Интернет нашла клинику в Израиле. А еще раньше в своих поисках наткнулась на описание операции, которую сделал итальянский хирург Маккиарини: пересадил трахею, «выращенную» в биореакторе из собственных клеток пациентки на донорском каркасе. В Израиле Жадыре объявили, что она неоперабельна, тогда мама дозвонилась до Паршина и привезла дочь в Москву. Девушка испытывала сильнейший недостаток кислорода, ей не хватало дыхания не только на то, чтобы подняться по лестнице, но даже на небольшую прогулку по больничному коридору.
Владимир Паршин вспомнил слова Михаила Александровича Пальцева, которого знал лично и которому очень доверял.
– В какой-то момент хирургия и вообще привычная нам медицина достигают своего потолка. И нужен прорыв, – рассуждал Михаил Александрович. – Нужен переход на другой уровень, где можно задействовать иные механизмы.
Паршин же, возможно, задумался о том, что и он сам в какой-то степени достиг потолка, и ему самому нужен переход на другой уровень. Но как страшно ошибиться – а вдруг новая технология не будет работать? Особенно страшно ошибиться в России, где не любят тех, кто выделяется из общего ряда. Даже если это ряд лучших. На своем достаточно высоком уровне он все-таки делал привычные и всеми принятые вещи, но была у него какая-то внутренняя неосознанная неудовлетворенность – ведь он может гораздо больше.
И вот шанс представился в виде этого самоуверенного, слишком хорошо одетого, богатого (это сразу видно) выскочки, который наверняка преследует какие-то корыстные цели. И Владимир Паршин принял вызов, конечно, заручившись поддержкой директора РНЦХ, профессора Сергея Дземеш-кевича и вице-президента РАМН Михаила Пальцева.
Нужно было торопиться – у пациентки из Казахстана (именно ее выбрал консилиум для первой трансплантации) оставалось не так много сил. Мы в фонде очень быстро сумели организовать короткую стажировку для хирургов в клинику Карреджи во Флоренции, чтобы они смогли понаблюдать за техникой трансплантации. Паршин и его коллега уложились в неделю, вернулись довольные.
– Оперирует он отлично, – констатировал Владимир Дмитриевич. – Техника сложная, но я готов.
Гораздо труднее было найти в РНЦХ клеточных биологов, которые смогли бы за короткий срок освоить процесс обесклечивания донорской трахеи и воспроизвести его у себя в лаборатории. Во Флоренции этим занималась прекрасная женщина и очень квалифицированный биолог по имени Сильвия Баюгера. На ней держался весь процесс подготовки к трансплантациям. Именно она подбирала наиболее эффективные составы растворов для децел-люляризации (избавления от клеток и генетического материала) донорского органа, именно она в течение 17 дней (столько времени тогда требовалось для получения «чистого» каркаса) практически не выходила из лаборатории, через каждые два-три часа точно по звонку будильника меняя раствор. Она блестяще выполняла эту кажущуюся монотонной, а на самом деле ювелирную работу – от точного приготовления состава раствора и соблюдения этих интервалов зависело качество полученного каркаса – полуфабриката для будущего органа.
Предполагалось, что ее российская коллега из Центра хирургии сможет освоить данную технологию в течение месяца, а потом воспроизвести в Москве под руководством Паоло и той же Сильвии. Не буду вдаваться в подробности ее пребывания в клинике Карреджи – каждую неделю мы получали от молодой женщины отчеты, суть которых в конце концов свелась к нескольким пунктам:
– смотреть совершенно нечего, поскольку каждый день происходит одно и то же.
она подробно записала составы растворов, протоколы, но у нее есть стойкое убеждение, что ей рассказывают и показывают не все.
– вообще делать надо не так, и по приезде она подумает на эту тему.
По приезде ничего не произошло, процесс подготовки трахеи так и не начался, не было даже попыток поэкспериментировать на животных – а ведь РНЦХ располагал собственным виварием. Но Паршин не мог принять такое положение вещей – во-первых, потому, что уже втянулся в новое дело и хотел довести его до логического конца, но главным образом – из-за пациентки. Жадыре становилось все хуже, и хирург пошел к директору, заявив, что она умирает и просто преступно не воспользоваться единственным шансом. Мягкий человек по натуре, он шел на конфликты и вообще проявлял резкость крайне редко. В этом случае он настоял на своем: если не получается изготовить трахею у нас, нужно привезти ее из Италии специально для его пациентки.
Он сообщил нам об этом по телефону, и именно тот момент стал своего рода Рубиконом. То, чем мы занимались до сих пор, было очень полезной интеллектуальной, просветительской, какой угодно работой, но эта деятельность не была отягощена ответственностью. Теперь же мы имели прямое отношение к судьбе конкретного человека, тяжело больной молодой девушки – конечно, мы – не хирурги, но все-таки и от нас зависела ее жизнь. Потому что именно мы запустили цепь событий, которая привела к данной ситуации. А Паршин, приняв очень нелегкое для себя решение, отрезал пути к отступлению.
5
Один Маккиарини отнесся ко всему этому совершенно спокойно, как к очевидной вещи.
– План такой: ждем в Италии подходящего донора. Наша пациентка маленького роста, миниатюрная, поэтому к размерам трахеи есть определенные требования. Но думаю, проблем не будет. Затем Сильвия за три недели изготовит каркас. И дальше его надо будет переправить в Москву. Я буду контролировать весь процесс во Флоренции, и как только все будет готово, прилечу в Москву дня за два до операции. Думаю, в течение месяца управимся.
Как у него все было просто! А мы находились в состоянии настоящего шока. С чего начать? С взаимодействия с Центром хирургии. Директор, заместитель директора пообещали взять все на контроль. Хирургическая бригада была готова. А вот лабораторное и медикаментозное сопровождение – нет. Несмотря на то что трахею готовили в Италии, у нас, на месте, нужно было запастись необходимыми для пациентки препаратами – так называемыми факторами роста (трех видов), которыми профессор должен был обработать каркас трахеи непосредственно перед операцией. Предполагалось, что они способствуют дальнейшему формированию органа уже после трансплантации, в теле пациентки. Кроме того, в течение двух недель после операции эти препараты больной нужно было принимать внутрь по определенной схеме. Получалось внушительное количество. Все препараты, конечно, импортные, но если два из них были представлены на российском рынке довольно широко, то третий – TGFbeta 3 (самый дорогой) даже Сильвия, находясь в Европе, обычно заказывала у итальянского поставщика заранее, за две недели до операции. В добавление ко всему этому, требовалось еще закупить специальный стент из полимерного материала, который должен был поддерживать имплантированную трахею на первых порах.
Руководитель лаборатории РНЦХ сначала была настроена весьма оптимистично: «Лаборатория оснащена полностью для данного проекта», – писала она Паоло, копируя письма нам.
Мы немного расслабились, но спустя некоторое время от нее пришло новое письмо, адресованное профессору: «У нас нет проблем с эритропоэтином и GCSF (первые два препарата. – Е.К.). Мы можем достать необходимое количество в любое время. Проблема с TGF. Его доставка в Россию после закупки составляет 90 дней! Мы также получили размеры, необходимые для производства стента, но я еще не связывалась с компанией и не спрашивала о сроках. На их сайте написано, что они составляют примерно два месяца. Не могли бы Вы помочь нам это ускорить?»
Пора было подключаться, тем более, что, как оказалось, в Центре не нашлось нужного количества и первых двух препаратов, а их закупка по госконтракту также требовала времени, которого у пациентки просто не было. Тем более, что из Италии поступила информация о том, что трахея готова. Сильвия работала как часы.
«В приложении – изображение готового децеллюля-ризированного каркаса длиной 8 см, внутренний диаметр 1,8 см, – писал Паоло. – Мы сейчас оформляем всю документацию для транспортировки каркаса в Россию через Italian National Civil Protection. Цену сообщу через пару дней. Процесс подготовки трахеи (децеллюляризация) стоит 6000 евро (мы учитываем только стоимость потраченных реактивов). Сообщите, когда в Москве все будет готово, и мы с профессором Паршиным проведем заключительный консилиум и назначим день операции. Думаю, недели через две-три».
Оптимизма ему было не занимать. Заниматься перепиской больше было некогда, я села за телефон и обзвонила всех поставщиков необходимых нам препаратов. Везде на складах было понемногу, но нужного количества в каком-то одном месте не нашлось. Помог руководитель российского офиса фармацевтической компании «Roche». Он не только дал распоряжение своим сотрудникам собрать все что было на данный момент в Москве, в том числе – взять препараты взаймы у коллег-конкурентов, но и значительно снизил цену. Нашлись и производители стента. Олег Анатольевич Гусев – директор российского представительства компании «Ellа», расположенного в Казани, – пообещал изготовить и доставить его в Москву в течение двух недель. И тоже – с внушительной скидкой.
«Это новое направление зарождается на наших глазах, -с удивлением прочитала я его приписку к документации, – мы хотим участвовать».
Лишь злополучный TGF так и не удалось найти в Москве и его пришлось (да!) вывезти прямо от дистрибьютора в Милане, как, к сожалению, это периодически приходится делать сотням наших ученых, врачей и больных. Медицина и даже наука (настоящая) не могут существовать в таких длительных временных рамках, исчисляемых месяцами.
В течение двух недель все препараты и хирургический стент были закуплены нашим фондом и доставлены в РНЦХ. Оставалось главное – переправить трахею. Все документы были официально оформлены, в том числе и подтверждающие срочность, жизненную необходимость для пациента, но все равно не было уверенности, что груз Красного Креста из Италии не будет задержан нашей таможней для дополнительной проверки. Общими силами нашли «подстраховку» среди таможенников, но для этого курьер должен был прилететь в Москву в Домодедово рейсом «Люфтганзы» в 23.00. Сильвия позаботилась о билетах, в Центре хирургии все было готово, оставалось только ждать.
Она позвонила мне на мобильный примерно в 20.00 по Москве и сообщила, что план дал трещину – рейс Флоренция-Франкфурт задержали на неопределенное время, и курьер не успевает на пересадку.
– Я созвонилась с «Люфтганзой» объяснила им ситуацию, они обещали ждать сколько возможно, но не более часа. – Она заметно волновалась. – Но если задержка будет больше, курьеру придется заночевать во Франкфурте и лететь в Москву первым утренним рейсом.
Каким-то образом Сильвия добралась до верхнего эшелона авиакомпании, они действительно задержали московский рейс, и курьер успел – с полуторачасовым опозданием. В Домодедове все прошло спокойно, курьер добрался до клиники, передал жизненно важный груз и рано утром улетел назад. Такая у него была работа.
6
Маккиарини прилетел в Москву на следующий день. В этот раз один. «Все, семейного туризма больше не будет, – предупредил он мой вопрос. – Начинается настоящее дело». Он проверил все в клинике, проведал пациентку, обсудил с Паршиным план операции. Они должны были провести ее вдвоем, «на равных».
Вечером накануне трансплантации мы встретились за ужином в гостинице «Украина», где поселили нашего итальянского гостя, – приличное место, относительно недалеко от РНЦХ, к тому же предлагавшее хорошие скидки. Паоло был задумчив, даже казался грустным, что было на него совсем непохоже.
– Есть сомнения, с пациенткой что-то не так?
– Нет-нет. На этот счет я спокоен. Просто странное ощущение испытал сегодня в этой клинике. Не среди друзей. Все время чувствовал, что меня в чем-то подозревают. Что я им что-то должен. Не могу объяснить... – Он задумался, потом продолжил, уже с горячностью: – Но ведь я сделал все, что было возможно, даже больше! И ты, и Майкл (так он называл Мишу, на западный манер) – организовали все в такие сроки, без вас вообще этой операции не было бы! Почему такое отношение? Им все преподнесли на блюдечке, почему они даже не сказали «спасибо»?
– Дождемся завтрашнего вечера...
Но завтрашним вечером всеобщее ликование – операция прошла по плану, с пациенткой все хорошо, она даже пробовала говорить после наркоза! – не могло заретушировать, заглушить это ощущение, о котором накануне говорил Паоло. Оно передалось и мне, и Мише во время «дружеского» ужина, организованного директором Центра. Было много тостов, в основном за то, что российской медицине все по плечу. Конечно, Паоло тоже поздравляли, но как-то сдержанно. Только Паршин не скрывал своего восхищения: «Оперирует он классно», – сказал он мне.
Миша, чувствительный ко всякого рода несправедливости и неловкости, все больше замыкался в себе, и я, уже изучив его, боялась, что он вот-вот встанет и уйдет. Но не знаю даже, как сказать, – к сожалению, или к счастью, – сделать это он не успел. Михаил Александрович Пальцев опытным глазом медика определил, что с Мишей что-то не так.
– Михаил Александрович, – обратился он к нему, перегнувшись через стол, чтобы никто не услышал (они были полные тезки), – вы хорошо себя чувствуете? Живот не болит? У вас бледность такая характерная...
– Вообще-то болит с утра. Перенервничал из-за операции.
– Поехали в больницу. – Пальцев говорил уже твердо. Потом обратился к директору РНЦХ: – Отвезем его к вам?
В две минуты все было решено, и Мишу, который даже возразить ничего не успел, отвезли в Центр хирургии и поместили в реанимацию той же клиники, где лежала Жадыра, -с подозрением на острый панкреатит. Пальцев его спас, еще чуть-чуть, и Миша оказался бы на операционном столе. Но, слава богу, справились терапевтически. Уже утром его (как и нашу пациентку) перевели в обычную палату. Только в отличие от Жадыры, которой как уникальной больной были предоставлены все условия, Миша делил помещение со старичком, круглые сутки смотревшим по телевизору сериалы. Вдобавок, к нему то и дело наведывались доктора с одним и тем же вопросом: «Ну ладно, скажи по-свойски, какой гонорар вы заплатили Маккиарини?»
Миша возмущался и просил жену забрать его домой, но лечащий врач не отпускал. В конце концов дело чуть не закончилось трагедией: улучшив минуту, когда старичок задремал, Миша выключил телевизор, чтобы наконец немного поработать. Но не тут-то было – сосед по палате был начеку и набросился на президента фонда «Наука за продление жизни» с маникюрными ножницами. Срочно вызвали водителя, и Мишу перевезли в частную клинику.
Эта невероятная концовка в стиле черной комедии заставила нас задуматься – что же мы сделали не так? Конечно, общими, невероятными усилиями удалось спасти жизнь человека. Но освоить методику российские медики не сумели или не захотели. Ментальные противоречия стали спутником и причиной всех трудностей этого проекта. Нам постоянно задавали один и тот же вопрос: «Зачем все это нужно фонду?» Ответ, казавшийся нам очевидным, – благотворительные фонды для того и существуют, чтобы помогать, – совершенно не удовлетворял наших партнеров, людей, которые тем не менее воспользовались нашей помощью. В стенах РНЦХ мы не раз слышали намеки и прямые высказывания о том, что все фонды берут «маржу». У кого, у самих себя?
Мало того, состояние пациентки профессора Паршина ухудшалось так стремительно, что мы даже не успели совершить фандрайзинг, – собрать необходимые средства для оплаты трансплантации. Михаил Батин (вовсе не нефтяной или газовый магнат а «интеллектуальный бизнесмен», владеющий долей
в юридической компании) оплатил большую часть расходов. Для него это было делом чести. Другие сотрудники, в меру возможностей, тоже делали мелкие закупки на собственные деньги.
Что еще мы поняли из этого опыта? Деньги необходимы, но это не все. Это всего лишь 50% успеха для тех, кто не просто передает их нуждающимся, а вкладывает в развитие некой новой системы. Нужно организовать дело так, чтобы эти деньги реально работали.
На трансплантацию, которая была проведена 7 декабря 2010 года в РНЦХ в Москве, и предварительную подготовку к ней фонд потратил в общей сложности около 250 ООО евро и полтора года работы.
А Жадыра встала на ноги, заговорила по-китайски, продолжила учебу в университете. Она и ее мама Шолпан пишут Паоло письма и сообщают о новостях. Он ворчит, что у него и так много работы, а приходится им отвечать. Но видно, что ему это нравится. Все-таки «первая пациентка из России», – говорит он с гордостью, как будто речь идет о его собственной стране. Кстати, итальянцы в конце концов не стали требовать 6000 евро за подготовку трахеи – ее подарило России правительство Тосканы.
Глава 2
2011. Мистер Бейен
1
Главный врач Краснодарской краевой больницы № 1 профессор Владимир Алексеевич Порханов ворвался в приемную, продолжая что-то выкрикивать по мобильному телефону. Одновременно успел бросить пару фраз секретарю, пригласить в кабинет дожидавшегося посетителя и прокричать кому-то в примыкающей комнате: «Давайте уже наконец обедать». Он только что закончил операцию – обычно он оперировал пять-семь раз в неделю, но сегодняшняя выделялась из общего ряда – это была трансплантация пациенту обоих легких. Для России подобные операции уникальны, на тот момент это была вторая по счету.
По своему темпераменту Порханов не мог сидеть на месте и в прямом, и в профессиональном смысле слова. Он хотел, чтобы в его клинике было собрано все самое лучшее, это касалось не столько приборов (само собой разумеется), сколько всевозможных передовых методик. Не зная английского, он тем не менее требовал этого от персонала и с помощью коллег прекрасно ориентировался на международных конференциях и конгрессах в своей области, которые старался не пропускать, где бы они ни проходили. Если он встречал на своем пути интересного ученого, даже далекого от повседневной медицины, то вцеплялся в него клещами, приглашая в Краснодар с лекцией. Незнакомые люди сначала сторонились его, старались вежливо уклониться от приглашения, но в конце концов соглашались. Те, кто его знал, относились по-разному, – считали эксцентричным, жестким, прагматичным, конъюнктурным, много чего еще, но уважали безоговорочно. За профессионализм и смелость. Благодаря ему на базе клиники было создано несколько международных центров, куда приезжали оперировать зарубежные хирурги. Как правило, попав сюда один раз, человек возвращался снова и снова, чтобы вырваться из «правильных», устоявшихся будней, оказаться в водовороте искрометности, нетривиальных профессиональных решений, подпитаться этой энергетикой.
Несмотря на запредельную занятость и непредсказуемость хирургического расписания, Порханову удалось завести и поддерживать строгий распорядок дня с обязательным обедом. Он очень серьезно относился к питанию и считал, что именно это дает ему возможность в свои шестьдесят три сохранять форму и оперировать в полную силу. Заправляла в «порхановской кухне» Мария, женщина «с формами», как и многие южанки, веселая и ироничная. Она лично ездила на рынок, тщательно отбирая продукты, но часто разносолы доставляли специально из разных уголков края: обычно све-жевыловленную рыбу, случалось, и дичь.
– Ты попробовал? – наседал он на гостя (а приглашались обычно приезжие коллеги, главные хирурги, зав. отделениями, если были свободны). – Маша-ааа, ну что ты не предлагаешь ему ничего? Он же голодный сидит.
Сам же довольствовался скромными порциями. Во время обеда он мог говорить о разных вещах, с несколькими людьми сразу, шутить, каламбурить и при этом обдумывать какой-нибудь важный вопрос. Случалось, его внешний настрой менялся в одну секунду, он вдруг становился серьезным, и начиналось обсуждение не дававшей ему покоя проблемы.
– Так как же нам все-таки заполучить Маккиарини? Сам он на контакт не идет. Давайте, думайте: кто может помочь? На кого выйти? Ты что думаешь?
