Текст книги "Аид, любимец Судьбы (СИ)"

Автор книги: Елена Кисель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

«Что делают остальные?»

«Они сражаются не мечом, а своей сущностью».

«Разве меч – не твоя сущность?»

«Мой меч – моя.Я родился с ним, он часть меня, моего сердца и моих крыльев. А для тебя сгодится любой, к которому ты прибегнешь, если захочешь».

Откуда взять меч – я не спрашивал. Перебрать железный хлам (сто шагов налево, обогнуть кучу костей и не попасть ногой в лужу чего-то гнилого). Выбрать наобум: раз любой, значит, любой…

Вот этот кривой и немного зеленый, например. Шершавая рукоять легла в ладонь ободряющим холодом.

«Готов? Отражай!»

Удар – быстрее смешка Ананки.

«Ногу назад! Выпад! Режущий! Защиту снизу! Обходи! Руби!»

Вздыхал где-то во тьме и безвременье вожак тварей – ворочался, шипел под нос: «Бог… страшно… не боится?»

Долетало урывками – сквозь звон клинков, в котором я тонул почти как перед этим – во тьме…

Вот только теперь тьма была вокруг – не во мне. Сторонилась двоих сумасшедших, которые носятся по брюху Крона, размахивая мечами: не ровен час истыкают, мальчишки!

Не было ни кипящей в венах силы, ни упоительности танца – только азарт, упрямство, до боли в мышцах…

«Не увидел препятствие. Прижмись. Здесь экономнее. Взмах! Коли. Ускользай. Еще!»

Я учился.

***

Позже Посейдон будет крутить у виска: «Как-как ты это делаешь?!»

Сейчас я помню тот миг, когда он впервые при мне взял трезубец – и начал разить им так, будто тот был его дополнительной рукой.

Зевс метал молнии, будто пальцем указывал.

А я учился.

Обращаться с оружием – не смешно ли?

«Сверху! Открылся. Больше силы. Блокируй! Отступи! Теперь вперед».

Мы молчали: слова были не нужны.

Все равно слушать надо не ушами.

Я слушал – кожей, стучащим сердцем, бьющейся жилкой на виске.

Он отдавал команды – взглядом, жестом, взмахом клинка…

И лицо начало казаться не таким каменным – или темнота и тут обманывает?

«Атакуй. Больше напор! Шаг! Скрестить! Отстаешь».

– Играются… – ядовито шипит вожак тварей, мало я ему навалял, ничего, еще наваляю…

А чего б не поиграть – мальчишки мы или кто?

В наставники и ученики, например.

Меч чуть не вывихнул запястье: подставил под прямой удар. Изжеванное временем бронзовое лезвие раскрошилось под напором более твердого противника. Острые осколки посыпались на ноги, в кулаке остался бессмысленный огрызок.

«Поищу еще один».

Грудь ходила ходуном, будто раз тридцать разбежался и прыгнул на стену отцовского брюха.

Сын Ночи покачал головой. Подвесил свой клинок обратно на пояс.

На этот раз он даже не запыхался.

«Я бездарно дерусь?»

«Бездарно. Пока что».

И вслух, глядя поверх моей головы:

– Мне пора.

Он отступил назад, полуприкрыв глаза и как будто откликаясь на неслышный зов, хотя темнота вокруг молчала, и даже тварь-вожак утихла на время.

– Куда?

– Пора, – повторил он и развел крылья.

Тут я только понял, что это крылья. Черные крылья. Железные крылья – как его меч.

– Ты вернешься?

– Я – Танат-Смерть. Сын Ночи и Эреба.

Голос у него был в тот миг острее клинка. А уж взгляд…

– И? – сказал я.

Меч ударился в щит. Морозящий холод взгляда потонул в темноте встречного.

Дрогнула бровь Таната-Смерти.

– Что «и»?

–Ты – Танат-Смерть, сын Ночи и Эреба. Я – Аид, сын Крона. И?

– Что «и»?!

– Ты научишь меня? Вернешься?

Губы на лице, выплавленном из адаманта и закаленном в подземных горнилах, сжались чуть плотнее.

– Увидим.

С режущим звуком всплеснули железные крылья – и сын Ночи и Эреба растворился среди мрака.

Шипело и сопело чудовище из темноты – зализывало раны.

– Боишшшшься? – поддразнил я.

Рыкнуло, но заткнулось тут же. Ну и пусть сидит. Можно было бы пойти и дорезать его, что ли, да на ком потом тренироваться будешь? На Ананке?

Эта, кстати, как ждала – подала голос из тьмы:

– Знаешь, маленький Кронид… Этого сына Ночи не принято просить возвращаться.

– Почему?

– Из-за того, что несет с собой его клинок.

– И что теперь?

– Как это – что?

– Он не вернется, что ли?

– Вернется, невидимка. Если… позвать.

– Как?

Тьма залилась сотней острых колокольчиков – смехом.

***

– У-у-у-у! Хссс! Отвяжис-с-сь, последыш-ш-ш…

Верткий он оказался. Ну, этот, вожак. Я его, скотину, мечом из засады, а он рану зарастил и в бега, а видит он в здешнем мраке лучше меня, а мне среди куч этого старья как бы ноги не переломать.

Хрустнул чей-то череп под пятой – кажется, того, шестирукого, он еще огнем плеваться пробовал. Проехал ногой по потекам черной слизи, удержался, только малость оцарапался…

Ничего, достану.

– Ага – боишься?

– Хс-с-с… испугаешш-шь… бе-ш-ш-шеный…

И ругательства вдогонку. Разговаривает он не очень гладко, а вот ругается здорово, это я после третьей схватки усвоил, когда хвост ему обрубил. Хвост отрос, у этого гада все отрастает, но вот то, что грянуло из пасти…

Крона – и того на икоту пробило.

– Иди сюда, кому сказано!

Молчание в ответ. Хоть бы ругался, что ли, так слышно, куда он уполз. Тьма нынче капризна: антрацитово-синяя, лениво-фиолетовая – то даст рассмотреть, то как углем глаза запорошит, издевается: «А ты на слух, невидимка!».

Дышит и скрипит лабиринт – безразмерная утроба Крона. У каждой кучи мусора – свой голос прошлого. «Умираем…», – стонут людские остовы, доспехи и шкуры. «Разлагаемся…», – мерзко шипит тряпье, морские раковины, прелые листья… «Дер-жим-ся!» – упрямятся мечи, стрелы, копья…

– Отвяжис-с-сь!

Ага, вот оно, левее надо брать, там он шуршит.

Обещал же, что достану этого долгожителя.

По безвременью не скажешь, но последняя тварь – та, мохнорылая, с туловом змеи и здоровыми клыками – выползла на меня что-то уж очень давно. И Ананка не подает голоса, и других тварей нет, а значит – и Танат заглянуть не сможет, он же не приходит без приглашения.

По делу или никак.

Желаешь поединок, чтобы не озвереть, шатаясь в отцовских лабиринтах в одиночестве? Позвать бога смерти проще простого.

Убей.

Сделай так, чтобы Мойры, дочки Ананки, которые сидят на какой-то горе и прядут нити судеб всех и каждого – сделай так, чтобы эти самые Мойры перерезали нить. А тогда уж Железнокрылый заявится доделать остальное.

И можно будет обменяться парой сотен ударов, переломав при этом три-четыре здешних никудышных меча.

Только вот эту заразу поймать, и можно будет…

Вожак-зараза с какой-то радости взвыл на три голоса и совсем не там, где я думал найти его. За развалинами какого-то неизвестного мне храма. За ослизлыми, поглоданными временем камнями, из-за которых, кощунственно вгрызаясь во тьму, разгоняя ее, мелькал маленький оранжевый огонек.

Ноги отказались нести вперед. Пальцы сжали меч. Огонь? Две твари, на которых я наткнулся здесь, плевались огнем. Шестирукий, ага, и еще с козлиным туловом. Танат целых три мига смотрел на то, что от него осталось, только потом хмыкнул и снял с пояса клинок.

А что орут – понятно: с вожаком, небось, сцепились, кто главнее. У них это сплошь и рядом, пока не догадаются, что главный здесь я.

Правда, орут странно.

– Хс-с-с!! С-с-сожру! – ярился вожак за камнями. – Отсс-стань!

– И-и-и-и-и, ткни его в глаз, Гестия! – визжало второе чудовище. – И-и-и, он на наши запасы наступил!

И третий голос – звонкий и твердый:

– Не обижай сестру!

Перемахнув разом через несколько валунов и пару древесных стволов, я не сразу сообразил, кто за кем гонится.

Девчонок было двое: рыжеватая растрепанная худышка с огоньком в ладонях и гладковолосая, статная, задрапированная в ткань – у этой был крепкий сук, покрытый зеленью. Вот этим суком вожаку отчаянно прилетало то в морду, то по башке, то по хребту – смотря что подворачивалось.

Та, что была помельче, метала с ладошки языки пламени.

Орали обе – не переставая.

Зубастая тварь, вконец ошалевшая от такого поворота событий, бессмысленно металась вокруг аккуратно сложенного костерка, выла, клацала клыками, махала хвостом, ругалась – и сама вряд ли понимала, чего ей хочется: сожрать или сбежать.

Мое появление – вернее, наше, сперва лезвие меча, а потом уж я, единой линией – застало живучую заразу врасплох.

– С-сукины дети! – всхлипнул вожак и улепетнул в густую тьму. Мрак с готовностью сомкнулся за ним. Шелест когтистых убегающих лап потонул в дружных воплях девчонок.

– Заткнитесь!

Худышка смолкла первой. Сделала несмелый шаг вперед, поднося к личику огонек – он осветил почти такие же огненные волосы и яркие точки на лице: будто пламенем с размаху окропили.

– А ты наш брат, – сказала она вдруг без малейшего удивления. – Мама говорила, что у меня есть тут брат. Радуйся, брат![5] Я – Гестия, дочь Реи и Крона.

Из прошлого рубануло – наотмашь. Проклятым материнским голосом: «Ей так хотелось – пусть будет девочка. Она даже придумала ей хорошее имя – Гестия… Но родился мальчик…»

– Я Аид. Сын Крона.

– Мог бы и прикрыться хоть немного! – фыркнула вторая. Зеленую палицу она так и держала: наотлет. Если что, мол, – сейчас как приложу!

– А это Деметра, она меня младше, – возбужденно пояснила Гестия, которая едва доставала сестре до плеча. – Она тут не очень давно. Хотя тут же нет времени.

– Сколько здесь ты?

– Не знаю. Я сначала здесь немножко ходила, потом сидела у огонька, пела, потом опять немного ходила. Потом появилась Деметра, мы стали вместе сидеть и ждать… ты теперь будешь с нами?

– С какой стати?

– С чего бы? – вмешалась Деметра, отжимая Гестию в сторонку и пронизывая меня подозрительным взглядом. Сук в руках затанцевал с намеком. – Он – сын Крона, а Крон проглотил нас вскоре после рождения…

– Его же он тоже проглотил, – приглушенно и недоуменно раздалось из-за сестринского плеча.

– Что с того? Мать говорила мне – от мужчин нужно ждать худшего. Разве ты не слышала историю об Уране, который заточил своих сыновей в Тартар? Разве ты не знаешь, что Крон потом сверг Урана? Разве ты не знаешь, – свистящим шепотом, – как мужчины нашего рода поступают со своими сестрами?

От оранжевого огня и резкого голоса разболелась голова. Я развернулся и с облегчением сунулся в родную тьму – приняла с готовностью, скользнула холодными ладошками по щекам. Закрыл глаза, постоял, прислушиваясь:

– И вообще, ты его видела? Я спрашиваю: ты его видела, Гестия?! Прикрыться не подумал, стыдобина какая. Пасмы по плечам! А смотрит, как зверь какой, исподлобья. Говорю тебе: не стоит ждать от него ничего хорошего – пусть себе брат…

Взлохматил волосы – правда пасмы по плечам, когда и отрасти успели. Отошел подальше – чтобы оранжевый огонек сквозь тьму был чуть виден, а голосов было совсем не слышно. Оперся спиной на приторно-теплую скалу, служившую неизменным ориентиром для вылазок в местные лабиринты.

Не могу сказать, чтобы я жаждал встречи с родней. Ананка, Танат – мне хватало.

Уж точно не жаждал встречи с этой, как ее… Деметрой. Лучше б ее вожак мой сожрал, что ли.

Теплый нос жалобно, просяще ткнулся в ладонь. Живучая тварь сидела поблизости, умильно прижимала уши и щурила две луны в глазах.

– Чего тебе?

– Боюсь.

Что-то новенькое. Я за ним по этим лабиринтам сколько раз носился – и ничего, а тут получил зеленой веткой по хребту – и испугался?

По руке прогулялся осторожный язык. Рука дернулась, метнулась за оружием… Нет. Расхотелось убивать.

Две луны заглядывали в глаза товарищески. Говорили – мол, ну их, да? Которые у костра? Особенно эту… Деметру.

– Что ты за тварь?

– Гелло, – скулящий, повизгивающий звук. – Дом под землей. Крон взял. Съел. Сказал – терзай. Сказал – разорви…

– А он тебя отпустит, так, что ли?

– Врал, – невнятно выдохнуло чудовище.

– Так ты собираешься меня убивать или нет?

– Хрс… – неопределенно ответил вожак. – Он – врал. Ты – бог. Боюсь.

– Меня?

– Что ты испугаешься.

Содержательная такая беседа, а у меня уже челюсть болит. Отвык от разговоров.

Гелло шипел, постанывал и шуршал, подбираясь ближе. Потом уткнулся в руку горячей мордой и удовлетворенно вздохнул.

– Жарко, – сказал. – Страшно. С тобой хорошо. Холодно. Не боишься.

Так и остался, подземный подлиза. Таскался за мной по лабиринтам. Шебуршал по тупикам.

Когда появлялись еще твари – кидался первым, а то они выползали из оттенков тьмы – видно, отец не расстался со своей идеей утихомирить меня таким способом.

Рычал на оранжевый огонек вдалеке.

Рычал – это Гелло, твари просто не успевали его заметить, а мне было незачем. Ну, огонек. Ну, сестры. Меня не трогают, я их не трогаю – всех все устраивает.

После первой встречи не было желания идти на огонек.

Вот Танат все-таки сходил – посмотрел. Прогулялся до костра, оттуда донесся отрывистый вопль Деметры и восклицание Гестии: «Ты, наверное, замерз и хочешь погреться?». Потом Убийца вернулся – с обычным своим непрошибаемым видом и плотно прижатыми к спине крыльями.

«Сестра… и теща», – коротко обозначил он взглядом.

И мысли не возникло, кто из них кто. Если Гестия родилась воистину сестрой – старшей сестрой, хоть и выглядела как девочка, – то Деметра…

– Хрмф, – свирепо выразил чувства Гелло, но тут заметил, что я поднимаю меч и становлюсь в позицию – и только хвост мелькнул. В последнее время Танат наловчился втягивать в поединки и подземное чудовище: от Гелло требовалось нападать на меня во время боя сзади или сбоку, и не всегда он выходил из драки без потерь.

«Стойку! Ниже! Отбить! Вбок! Парируй! Лево!»

«О чем думаешь, Аид-невидимка?» – спрашивали тьма, поющий под пальцами меч, знакомый голос за плечами…

«О том, что здесь становится тесновато».

«Ты думаешь не об этом».

«Я думаю, будут ли у Крона и Реи еще дети».

«И что же ты думаешь, невидимка?»

Меч Таната – холодом у виска: не отвлекайся! Двигай ногами! Используй преимущество – ты знаешь местность лучше его!

«Уж лучше бы не было».

«Уйди! Атакуй. Жестче! Больше напор! Отведи. И выпад».

Звон мечей в темноте смешивался с истошным смехом Судьбы.

***

Я мог бы списать нашу обоюдную неприязнь на неудачное начало знакомства. Когда тебе с визгом падают на шею, прерывая отличный бой, когда тебя начинают колотить кулаками, наконец, зубы в тебя запускают с воплями: «Отпусти меня, грязный сын Хаоса!» – попробуй быть дружелюбным, даже если ты родился не со скверным характером!

Снимали ее с меня втроем – собственно, я, обалдевший Танат и развеселившийся Гелло. Наши немые разговоры прерывались истошными воплями гостьи.

«Сумасшедшая… точно дочь Крона…».

– И-и-и-и-и, убери свои каменные лапы, поганое испражнение Нюкты!!!

«Танат, заткни ей рот, у меня сейчас голова треснет».

– Мерзость! Плевки Урана! Блевотина Эреба!

«Кричит. Дочь Крона. Смешно. Тонко. Куснуть?»

– И-и-и-и, – и так по кругу. Пока ее стащили с меня, я успел вспомнить, как пахнет ихор – он у меня сочился из ее укусов – и поднабраться ругательств, которые можно использовать против папы. Все-таки до «прямой кишки тухлого сатира» не додумался пока даже Гелло.

Потом мы стояли друг напротив друга: я с разодранной ее ногтями щекой, весь в прозрачности своей крови – и она, светловолосая, с задранным носом и высокомерным выражением лица. Личика.

Ростом мне по грудь, не больше.

– Гера, дочь Крона, – прозвучало как «царица всего сущего».

– Аид, сын Крона, –сказал я и потрогал щеку.

Она хмыкнула. Хмыкать она умела великолепно: как госпожа, с разными оттенками.

– А где сестры? Мать говорила, что у меня здесь есть сестры. Ты не мог их позвать? Почему здесь так темно? За века не сумел подготовиться?

Подготовиться – это к ее визиту, стало быть.

Я не нашелся, что ответить. Мы втроем стояли и, как три болвана, созерцали девчонку, которая походкой хозяйки направлялась на поиски «достойного пристанища». Она спотыкалась и время от времени изобретательно ругала темноту (как она вообще там что-то различала?!). Но шла все равно – владычицей.

«А когда меня глотали, главными были мужчины, – заметил наконец я. – Отец матери сказал меня принести – она принесла…»

«И сейчас мужчины. Да», – отозвался Гелло.

– Гм, – произнес Танат с совершенно нечитаемыми интонациями и почему-то вслух.

Из темноты донесся надменный голосок:

– И если только ты или эти чудища из твоей свиты осмелятся покуситься на меня – вы узнаете участь Урана!

Мы посмотрели друг на друга. Вроде бы, ни у кого в глазах не было и тени желания «покушаться».

«Не завидую я тому, кто возьмет ее в жены».

«Надеюсь, эта дикая кобыла останется девственницей навечно».

«Злишься. Да?»

«Воображать не хочется, что от нее может родиться».

«А если еще и муженек будет под стать… – я передернул плечами. – Хотя ты прав. В любом случае родится что-нибудь жуткое».

Гера пришла и обосновалась, и стала чем-то вроде камешка в сандалии, который преследует тебя повсюду. Стоило кому-нибудь преступить границу того, что она полагала своей частью Кронова желудка – как из тьмы долетал надменный голосок:

– Ты должен спрашивать у меня разрешения, прежде чем заходить в мои чертоги!

Гестия пыталась ее унять, да не особенно преуспела.

А с Деметрой младшая сестра поладила. Сошлась во мнениях о моей персоне. Я не гнушался подслушивать: во тьме было мало нового, а поединки и путешествия по лабиринтам времени наскучили, и не раз и не два оказывался на «той стороне». Прижимаясь к мшистым утесам, бесшумно переступая лужи черной желчи, сливаясь с родной мне тьмой, я знакомился с досугом сестер, и чаще всего досуг был – перемывать кости. Мне.

– Весь в папашу… слова не допросишься…

– С сыновьями Нюкты не разлей вода. Что еще неясно, милочка? – «милочка» – это присказка Деметры…

Пылал огонек. Резали разноцветную тьму высокие голоса – тьму было жалко, она срослась с тишиной, я старался не нарушать ее даже звоном клинка.

– А что он махает этой железкой?

– Убивать учится.

– Кого?! Тут, кроме нас и этих чудищ…

– Наверное, отца, – это голосок Гестии. Огонек дрожит и прыгает – сестра забавляется с ним. – Потом. Когда это кончится.

– О-ох… милочка! Когда это кончится?!

Когда младшая сестренка не пребывала в компании Гестии или Деметры – она занимала себя, как умела. Большую часть времени просиживала на все тех же стволах деревьев или скалах, принимая позы, одна величественнее другой. Иногда танцевала или пела. Пение ее привлекало Гелло, который обожал бесшумно переползти границу, сливаясь брюхом с поверхностью, подобраться совсем рядом – и подвыть от всей души. Тогда песня заканчивалась пронзительным визгом, а вслед за этим начиналось метание в Гелло всего, что попадалось под руку, а продолжалось это все гневным обращением ко мне:

– Аид! Прикажи ему отойти! Это ты его натравил, ты, я знаю, ты…

Вопроса, кто из нас в утробе отца лишний, даже не стояло.

Вопрос был: когда закончится мое терпение (а его я успел накопить много) и возьмет свое мой характер?

Танат предлагал помочь, а Гелло так и вовсе умолял хотя бы сопровождать меня, но я отмел это движением ладони и без слов заявил, что раз сестра – моя, так и решать – мне.

После чего я совершенно осознанно переступил незримую черту, делившую отцово брюхо, кивнул в ответ на приветствие Гестии, махнул презрительно отвернувшейся Деметре, ответил мрачным молчанием на вопрос о том, почему я не спросил о приглашении, подошел к ней вплотную – Гера приняла менее величественную позу, когда смогла рассмотреть мое лицо…

Потом я с ней заговорил – впервые после того как назвался.

– Я никогда у тебя не буду ни о чем спрашивать, – сказал я. – Потому что я – старший. И я – мужчина. Поняла?

Ее лицо светилось в темноте. Бледностью. Не дожидаясь ответа, я сгреб ее с развилки ветвей, вскинул на плечо животом и понес.

Вопить она начала только на полдороги. Но зато и звуки, наверное, долетали аж до Урана – не до него, так до Крона точно, потому что вовне глухо хохотнуло и заметило о том, что да, баб нужно учить…

И смешок был такой значительный, что даже Гелло догадался – как именно учить.

У Геры с самого начала было именно это на уме, судя по тому, что она на меня обрушивала:

– Ты… да поразит тебя бесплодие! Пусть Эринии вырвут твои отростки и бросят псам! Я не покорюсь тебе! Пусть твое ложе кишит червями и скорпионами! Не трожь! Я не буду твоей!

Я снял ее с плеча.

– А мне и не нужно.

И воткнул головой в ту самую вонючую маслянистую лужу, которую столько раз приходилось переступать. Гелло радостно взвизгнул – предвкушал возможность послушать еще красивую брань. Он-то Герой простодушно восхищался, считая ее отчасти родственницей за манеру изъясняться…

Когда я выдернул ее – без помощи она бы там столетие проторчала – Гера и впрямь выглядела родственницей моему чудовищу. С волос стекала едкая слизь, рот открыт, черты перекошены…

Она меня ненавидела – да. Это была хорошая, огненная ненависть.

Если бы она не была смешана с оскорблением и почти разочарованием оттого, что я не посчитал нужным подтвердить ее опасения. Из-за моего «и не нужно»…

– Женщина, – сказал я тихо. – Научись молчанию. Оно тут ценится.

Она кивнула, тяжело дыша, испепеляя меня взглядом, который говорил: «Никогда. Никогда не прощу», – первый и единственный раз, когда я ее по-настоящему услышал…

Гестия явилась позже.

Впервые пришла сама, положив конец задумчивым и вопросительным взглядам, которые бросала на меня в присутствии сестер. Решилась все-таки уйти от огня, чтобы найти меня на моей стороне, во мраке.

– Радуйся, брат.

Нашла.

Я сидел на корточках, прислонившись к липкому – здесь все липкое и душное – камню своего утеса. Гелло шнырял поблизости, бурча и поцарапывая изнутри папино брюхо.

Я смотрел на огонек на том конце своей темницы – размыкающий темноту, делающий миром фантазии весь мир, который я для себя создал…

– Радуюсь, сестра.

– Ты не радуешься, – она погладила меня по руке. – У тебя грустные глаза. Ты устал быть здесь?

– Я не знаю иного.

– Жаль, у меня нет нектара или амброзии. Это приободрило бы тебя. Хочешь, я расчешу тебе волосы?

Ощущать ее руку было жгуче-непривычно – теплые, невесомые касания, от которых я сперва ежился и пытался увернуться, потому что они не были похожи на знакомые мне прикосновения скал и меча, на шершавую кожу Гелло под боком. Но Гестия была терпеливой, и я сдался.

– Расскажи мне о том, что там… вовне.

– Там совсем не так темно, – отозвалась задумчиво. – И не так тихо. Я видела немного: мама держала меня в пещере, она надеялась, что отец забудет обо мне…

Одного не понимаю, зачем старый тиран глотает дочерей? Меня – понятно, я наследник. От них-то ему какой вред – боится увидеть личико Геры и помереть от разлития желчи?

– Но я видела, как Гелиос-солнце гонит свою колесницу с востока на запад, он мне помахал, и это было очень красиво. Я слышала пение птиц, оно почти как солнечный свет, только для ушей. Я видела огонь: он согревал меня, когда Нюкта набрасывала свое покрывало на небо. Я взяла с собой немножко – смотри – в ее руке полыхнул маленький огонек, я сощурился. – А потом мать пришла и понесла меня, и тогда я увидела море… большое… оно дышало, и над ним стояла и смотрела Ирида-радуга, она тоже мне улыбнулась.

Наверное, этому вечному ребенку все улыбаются. Кроме старшего брата, который разучился этой мудреной науке сколько-то вечностей назад.

Гестия словно догадалась о том, что крылось за моим молчанием, и тут же принялась меня жалеть, будто я был младенцем: с поглаживаниями по голове и укачиванием, которое неприятно напомнило мне самый первый, солнечный день жизни.

– Бедный, бедный… ты был первым из нас, ведь так? Ты не увидел моря, не помнишь пения птиц, только темнота, – я попытался сбросить ее руки, но она не унималась. – Ты просто… потерпи еще немного, и скоро все закончится.

– Разве что у него случится грандиозная отрыжка, – собственный голос казался неверным, треснувшим.

– Нет. Но ведь он рано или поздно придет.

«Кто?»

«Тот, который освободит нас и победит отца. Брат».

Я не заметил, когда мы перешли с ней на разговор взглядами. Пламя в ее горсти вызывающе разгоняло тьму, делая ее вокруг огонька однородной – черной.

«И ты готова жить здесь, чтобы ждать?»

«Для чего же ты тогда здесь живешь?»

«Разве жить обязательно нужно для чего-то? Можно ведь – потому что просто нет другого выхода».

«Но тогда это очень унылая жизнь. Разве не так? Когда уже ничего не ждешь».

На это у меня не нашлось ответа. Может, он был и отыскался бы, додумайся я пошарить во тьме вокруг себя как следует – но я не стал. К тому же, недалеко захрустели мелкие камушки под когтями Гелло, и Гестия поднялась. Глаза ее улыбались.

«Приду еще, брат. Ждать лучше вместе».

Ждать…чего?

– Ау-у-у, Аид-невидимка! Помнишь меня? А я у тебя – за плечами!

Ананка! Обернулся, да куда там. Скала у меня за плечами, к которой я прислонился. А этой уже нет. Может, она теперь у Геры за плечами. Или у Гестии. Она ведь ко всем успевает…

У всех за плечами. И у Крона, Повелителя Времени, тоже. Строит потешные гримасы за спиной того, кто попытался от нее убежать.

Тьма вокруг медленно вызревала смыслом: однажды у Крона родится сын, который сможет…

***

Сперва грохнулось. Потом заржало. Здоровый звук такой, радостный, тьма аж взорвалась: в жизни такого не слышала, потому что даже если она и со смыслом – что в ней смешного?

– Шишку набил, – ломающийся басок. – Ну, квиты, батя!

Мы стояли безмолвной группой: впереди – я и случившийся во тьме Танат, позади – Деметра и Гестия, совсем позади – Гера. Мы ждали.

Проклятия и шум раздавались сверху уже давно, что-то грохотало и поминалось отродье Эреба – голос был батюшки.

Гестия светилась ярче огня в своих ладонях. Она была уверена, что нас прямо сейчас будут спасать.

А этот поднялся, покатываясь со смеху, тряхнул гривой темных волос и с любопытством закрутил головой.

– Темнотища! – сказал восхищенно. – Прям Эреб вокруг. А я-то думал, тут кишки всякие будут.

Покряхтел, подумал и подытожил:

– Сожрал, значит.

От новоприбывшего веяло нездоровой, необузданной силой и нездоровой же полнотой жизни. Был он широкоплеч, прикрывался какой-то пятнистой шкурой, и щеки у него, казалось, брызнут соком румянца.

Еще он был подозрительно взрослым для младенца, которого только что употребил отец.

– Посейдон, – выпалил он, рассмотрев нас при свете огонька Гестии. – А я старому дурню зуб высадил, пока он меня лопал… во.

Гордо показал осколок здоровенного клыка, который намертво сжимал в кулаке.

Нахмурился и перевел взгляд с меня на Таната.

– А который из вас Климен? Мать говорила, у меня тут брат. Один, – с очень большим подозрением и нагнув голову как молодой бычок.

– Климена здесь нет. Из Кронидов здесь я. Аид.

Просверлил лицо карими глазами – взгляд цепкий, не подходящий к добродушной физиономии. Плечами пожал.

– Аид, так Аид. Радуйся… в общем. Э, а как у вас тут с едой? О, девчонки!

И рванул знакомиться с женской частью отцовской темницы. Мы с Танатом переглянулись и вцепились в новоприбывшего с двух сторон.

– Вы чего? – возмутился Посейдон. – Я ж только так… представиться!

Врать у него получалось плохо. Интерес, с которым он косился то на фигуру Деметры, то на фигуру Геры, так и кричал, что – не просто представиться и только посмотреть, а хорошо бы еще и пощупать…

– Стоять, к-кому сказано!

– А ты кто такой, чтобы мне приказывать, а?

– Кто я такой?!

– Ты-ты, который не Климен! Думаешь, такой весь из себя тут главный? А если я…

Танат зашелестел крыльями – вышло похоже на шумный вздох.

Пропал.

В тот же миг Деметра ухватила сестер за руки и силком поволокла к костерку, приговаривая:

–А ну-ка пошли, милочки, пошли… А эти здесь сами разберутся. Все-все выяснят…

Деликатно отступил во тьму Гелло – угадывая, что ему тут делать точно нечего.

А мы разобрались. Долго разбирались, не то что с Танатом. Но ведь – родственная кровь, так что и выяснять надо было больше.

– Сволочь, вот ты кто, – сделал после этого вывод Посейдон. С хрустом вправил выбитую о мою челюсть фалангу пальца. – Почти как отец. Я к тебе со всем сердцем, а ты… во, глаз мне подбил.

– Шаг в сторону сестер сделаешь – вообще без глаз останешься, – слова выговаривались гнусаво и через одно. На месте носа набухал какой-то переспелый фрукт.

– Жадина, – буркнул брат, осматривая исцарапанное плечо. – Чем еще себя занимать-то?

– Пошел ты… к Крону!!

Он повернулся здоровым глазом и прищурился, чтобы рассмотреть меня в темноте. Смотрел не со злостью – с веселым недоумением: что это за стукнутый злится, если кулаками уже помахали? И хорошо ведь помахали!

Потом засопел и вдруг надулся.

– Ну и пойду, – поднялся со скалы, на которой сидел, и, капая ихором, убрел во мрак здешних лабиринтов. Еще сколько-то мигов-лет лабиринты молчали и хранили прежнее тонкое, полное шорохов и отзвуков безмолвие.

Потом из самой глубины донеслась разнузданная песня о прелестях нимф, и прыснула за спиной Судьба.

Безмолвие кончилось.

Стены всхлипывали, темнота липла к лицу жалобно, мельтешила оттенками – мол, сделай же ты что-нибудь, невидимка!

Скучала без тишины. Все пыталась нашептать, что верный порядок тут какой? Правильно: тьма и безвременье, безвременье и тьма. Еще тишина и пустота. А вы что творите?!

Вот если тишина – то и молчи, – мотал я головой, отгоняя мельтешащие оттенки. Что я-то сделаю?

Пять деточек Крона в одной темнице, откуда тут быть тишине!

Да и Посейдон – не Гера: в лужу головой не воткнешь, не докажешь, что тут молчание ценится. То есть, я пытался, конечно, только в лужу мы грохнулись вдвоем, и челюсть потом болела зверски.

А этот только заржал.

Вылез из лужи – слизкий, вонючий, но все равно румяный – отфыркался и загоготал, разорвав тишину в клочья.

– А я уж было скучать стал, – выдохнул наконец. – А ты, брат… ничего парень… с тобой не скучно! Ну, бывай.

И поскакал обратно в лабиринты – чудовищ распугивать. Отец, видно, был зол за свой выломанный зуб: глотал всех подряд, десятками, и я не выпускал из руки очередной источенный временем меч, и Танат почти все время был неподалеку, и мы тоже были виноваты перед здешними лабиринтами: мы в клочья распарывали тишину звоном клинков на поединках.

Дети Крона, рассыпавшись по чертогам времени, принесли с собой частицу своего прадеда – предвечного Хаоса. С явлением Посейдона это выплыло наружу.

Меньшой с улюлюканьем гонялся за чудовищами по всем лабиринтам, не убил ни одного, но доводил до такого ужаса приставучестью и взрывами радостного ржания, что приканчивать их не составляло труда – чуть ли не сами ползли, с мольбой в глазах… Сколько-то раз брата довели до гнева – оказалось, это еще хуже, от дикого рева («Уроды!! Прибью!!!») здешние лабиринты отошли нескоро, и стены потом долго вздрагивали и холодели от каждого звука.

Внимали дышащие вечностью стены. Возмущались кучи хламья, которые громоздились вдоль стен. Мы, мол, сюда умирать попали, – возмущались. А эти – живые…

Время настороженно крутило носом – прислушивалось. Вон звон клинков – опять, значит, Танат прибыл. Конец, значит, очередному Кронову посланцу. И Аид носится: ох, этот невидимка, когда уже угомонится?! А там еще – шипящий, свистящий клубок – это Гелло…