Текст книги "Аид, любимец Судьбы (СИ)"

Автор книги: Елена Кисель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)

– Да.

– Я-то вот думал… я уже, наверное, на все, – вздохнул тяжело, раздувая грудь. – Не по мне это, конечно, – сидеть на этом равновесии и ждать: они нас или мы их. Но если нужно будет – буду сидеть. Если нужно помогать младшему – буду. Только… того… мне вот кажется – он сам еще не знает, на что…

Не знает, средний. Мальчишки выросли, получили оружие, мальчишкам пора перестать играть и научиться бить по-настоящему. У мальчишек есть век, чтобы научиться быть готовыми на все.

Даже на самые крайние средства.

Тронуло виски холодом воспоминания – тартарским небытием. Коснулась щек обжигающая мощь Гекатонхейров.

А, нет. Это море бризом дохнуло – развлекается.

– Аид, а ты?

Я повернул голову – и с трудом узнал Посейдона. Даже не из-за того, что тот опух после трех дней беспрерывной пьянки – хуже бывало.

Взгляд у брата был похож на Зевсов: острый, пытливый.

– На что готов?

Я молчал: воспоминание все еще холодило изнутри. Потом усмехнулся.

Черного Лавагета больше не будет – в этом я клялся.

А вот что буду сидеть сложа руки – в этом поклясться забыл.

Подбросил и поймал черный бронзовый шлем, с которым успел сродниться.

– Хочешь – исчезну?

[1] Промахос – «первая в битве», один из эпитетов Афины.

[2] Стадия – мера расстояния около 200 м.

[3] Фарос – плотный плащ из шерстяной ткани, обычно богато украшенный.

Сказание 9. О плодах с цветом крови и формой слез

Ворвись, гранат! Развороши нам жизнь!Мы стали слишком въедливы и скупы,Чтоб яростною свежестью зажглисьНепоправимо стынущие губы!

Ф. Искандер

Олимп всегда был светел. Даже при Кроне, когда тот начал превращаться в тирана. Лилась кровь, испепелялись деревни, вышли на свет из чрева Нюкты-Ночи Смерть, Возмездие, Обман – а Олимп все оставался светлым.

Безмятежным, по крайней мере, – снаружи.

Словно копоть, кровь и стоны просто не могли до него долететь.

И в тот день, в час, когда Гелиос уже близил пусть своей колесницы к концу, Олимп оставался спокойным и нетревожимым. Три красавицы перебрасывались сплетнями у высоких врат, которых еще совсем недавно в помине не было при въезде на вершину горы. Закатным золотом посверкивали створки. Лучи, соскальзывая с ворот, целовали прекрасным стражам ручки и бежали дальше, по широкой облачной дороге – перескакивать с одного дворца на другой, омывать царственное строение, стоящее над всеми. Преобразившийся дом Крона, теперь – дом Зевса, дышал ложной беспечностью, которая изливалась из него звуками кифар, озадаченно-шутливыми возгласами, ароматами яств и цветов.

Вихрь, возникший из ниоткуда, брызнул каменной крошкой перед воротами. Взвился лошадиный храп, скрип колес вынырнул из тишины, и низкий глуховатый голос приказал:

– Открывайте.

Разговор оборвался на увлекательной ноте: «А потом этот трон как ухватит ее цепями, а она ка-а-ак завизжит!» Привратницы неба – Оры – недоуменно вглядывались в пустоту.

– Кто спрашивает? – наконец спросила Эйрена-Мир – полноватая, спокойная, с белой кожей и легкой синевой под глазами.

– Откройте, – процедили в ответ с явной ноткой нетерпения.

– Путь на Олимп закрыт незнакомцам, – отрубила чернявая, с надменно вздернутым носом, Эвномия-Законность.

– Едва ли это незнакомец, – шепотом заметила Дикэ-Справедливость – самая старшая, самая высокая и держащая себя наиболее просто. Огненные волосы не были собраны и в беспорядке спадали на плечи. – Если это вдруг…

Но тому, кто стоял у врат Олимпа, надоело ждать, и он явился из воздуха.

Вернее, сначала из воздуха вылепилась бронзовая колесница с четверкой ярящихся коней. Вороные скакуны скалили зубы и косили налитыми кровью глазами, намереваясь проложить себе путь к стойлам с едой и водой, хотя бы и по телам стражи.

Вслед за тем пустота выпустила из себя силуэт высокого, с широкими плечами воина, держащего в руках искусно кованый бронзовый шлем. Хитон воина из небеленой ткани был запылен и покрыт пятнами крови и пота, черный хламис [1] сбился на левое плечо, и только меч на поясе – короткий, бронзовый – выглядел как полагается. Видно, хозяин больше всего заботился о нем да о шлеме. Вспотевшие волосы прилипли ко лбу и щекам, образовали единое целое с усами и бородой, но лица было видно достаточно, и на этом скуластом, бронзовом, почти безгубом лице, помимо въевшейся усталости и обычного недружелюбия, можно было заметить остро прописанное раздражение.

И гнев. Божественный.

– Ну?

Сказал – или спросил глазами? Глаза были – мрак эребский, взгляд – удар бича.

Оры охнули, распахивая врата, – или те почли за лучшее открыться сами?

До небесных привратниц донеслось только: «Понастроили»… – за грохотом копыт.

Пророкотала колесница по белой дороге – нарушителем безмятежности. Кони – чернее покрывала Нюкты, колесница – им под стать, да и возница… и что, что хитон сер? В глаза поглядите и поймете: и он черный.

Нрав возницы, видно, был еще темнее, чем вид.

Не прошло и нескольких минут, как в главном дворце что-то грохнуло, залепетал робкий голос о том, что Зевс занят очень важным делом, второй голос грянул: «Не облезет! Кроноборец…» – и следом ударило слово, в котором уж точно не было никакой почтительности. Раздался топот бесчисленных ног. Их обладатели спасались, как могли и где могли.

И Зевс-Громовержец, отведя взгляд от двери, из-за которой неслись хриплые женские стоны, прислушался и произнес:

– Война шлет своего гонца.

И усмехнулся в ответ на недоуменный взгляд старшего сына – бога войны Ареса.

– Нет, не твой посланник. Скорее свой… или Мойр, кто знает, – помолчал и добавил глухо: – Брат всегда является вовремя.

А Гера, страдальчески изогнув губы, присовокупила:

– Но всегда так, что лучше бы не являлся вовсе.

Не видел этого. Или – видел, но не так.

Но почему-то помню.

– Шутишь.

Посейдон был чуток, как склоны Олимпа. Казалось, сами стены комнаты раскалились от того, что я вложил в одно слово…

Средний брат продолжил болтать. Невозмутимо. Не боясь обжечься о мой взгляд.

– Ну да, считай что год. Нет, то есть, первые полгода мы пытались ее отковырнуть сами. Сперва Зевс, потом я… Трезубцем пробовал ведь! Никак…

– Молнией не пытались?

Посейдон задумался. Я махнул рукой и вернулся к прежнему занятию – пить. Нектар, целая амфора, стоял тут же, но я вливал в себя воду – кристальную, режущую горло холодом.

Голос подавал, когда начинало не хватать воздуха.

Молчать вовсе не было сил.

Они год пытались оторвать Геру от золотого трона, который ей послал в подарок неведомо кто!

– Нет, молнией не пробовали. Вот к Циклопам ходили. Ну, они посмотрели… говорят – механизм хитрый. Арг еще в голове почесал и заявляет: мол, работа знакомая. Похожа на Гефестову. Пока нашли того Гефеста…

– Это кто еще?

– Зевсов сын. Ну, которого Гера с Олимпа скинула.

– У них есть сыновья, кроме Ареса?

– Я ж говорю – сын. Только он малость хилым уродился, да и страшным, как сатир с похмелья, вот она его и пульнула вниз. Он еще и охромел после этого, да… Так я о чем. Его, оказывается, нереиды подобрали. Фетида и еще одна… воспитали, в общем. Он у тельхинов кузнечного мастерства набрался, да и к Циклопам наведался, оказывается. Ну, и… затаил гнев на мать, значит. Послал ей это кресло.

Посейдон фыркнул. Глотнул нектара и поудобнее развалился в кресле.

– Дело было… Циклопы вокруг ходят – умиляются: шедевр. Гера орет. Зевс, пока то да се, еще к каким-то подружкам прогулялся… Да. Так нашли этого Гефеста, послали к нему Гермеса…

– Это кто?

– Да Зевсов сын же. Ну, плеяду Майю ты знаешь, дочку Атланта? Так вот, это от нее. Младший, конечно, взял его вестником, да только я бы не допускал: жулик и плут, каких поискать. Главное, ему пара дней от рождения была, а уже коров у Аполлона угнал…

Я оторвал от губ чашу и посмотрел на брата, тяжело дыша.

– Что, и этого не знаешь?!

Пить расхотелось. Придвинул сидение и сел, отводя с лица настойчиво лезущие в глаза волосы. Посейдон задумчиво пробегал пальцами узоры на деревянной чаше.

– Аполлон и Артемида – это от Латоны, ее ты должен знать, она тут бывает… бывала. Теперь, Гера ее если увидит – Олимп трясется. Они после Ареса лет через двадцать, что ли, родились… а ушлые детки. Лучники – промаха не знают. Гера на мать их дракона напустила, так Аполлон его пристрелил. Можно сказать, сам еще в пеленках был… Ну, а то, что Гермес потом у него коров украл – это они, конечно, по-братски разъяснили. Гермес ему еще лиру подарил… да не смотри ты так! Как могу, рассказываю!

Я дернул щекой и отвел взгляд. Посейдон тут причем…

– Так вот, послали Гермеса за Гефестом. А тот ни в какую, несколько месяцев упрашивать пришлось. Потом Гермес его на скорую руку споил и приволок на Олимп. Тут Гефест Геру, значит, освободил, помирился с ней, в подпитии-то… ну, а младший его сходу как сына признал и в жены хотел Гебу дать…

Посейдон немного посидел, глядя на меня. Потом пробормотал скороговоркой:

– Это тоже их с Герой дочь. Я просто на случай, если ты вдруг не знаешь. Ну, не угодила ему Геба, он еще на Афину заглядывался… сошлись на Афродите. Во…

Он помолчал и заключил:

– Да, тебя давно не было.

Нектар не лез в горло. Я не появлялся на Олимпе почти столетие – восемьдесят девять лет, если точнее. Вместо этого я метался по всему миру.

Невидимкой, большей частью, оставляя по себе жуткую славу.

Смертные шептали, что Зевс стал всеслышащим и всекарающим: едва только соберешься перейти на сторону Крона – твою голову наутро найдут отдельно от тела. И головы твоих лавагетов. Это в лучшем случае. Бывали намеки пострашнее – вроде жен, обращенных в воронье, проросших из сыновей деревьев, спаленных домов…

В бою опрокидывались колесницы тех, кто присягнул Повелителю Времени.

Леденил сердца беспричинный ужас, от которого обращались в бегство войска.

У правителей не оставалось выбора: они поворачивались лицом к Зевсу.

Зная, что Крон будет мстить за предательство, они готовились драться до последнего.

Повелитель Времени мог рассчитывать только на титанов, на свой серп… и на бессмертных.

Но с бессмертными я тоже не раз и не два перешел ему дорогу.

Я был у тельхинов – два года убил на то, чтобы выбить из них хотя бы невмешательство.

Был на Пелопонесе – и там поубавилось военных лагерей.

Был у Океана – и услышал, что Посейдону удалось перетянуть на нашу сторону еще нескольких титанов моря…

Я был у лестригонов, я видел кладки драконов в пышущих жаром вулканах (четверка едва успела унести меня оттуда: хтоний не спас), я дрался, и дрался, и дрался, не снимая с головы шлема, срывая войскам Менетия захват плодородных областей Эпира, не выпуская Кроновы войска с Фессалии…

Я был на краю света, и мой шлем обдавали соленые брызги.

Я не был на Олимпе. Мне хватало знаков, доносившихся со сплетнями и вестями, иногда – с Иридой.

Столетие малых войн.

Фессалия стала местом коротких боев и стычек. Мелькали молнии Зевса – и устрашенные рати Крона катились вспять, к Офрису. Являлась подмога кроновым ратям в другом месте – и отступали наши союзники.

И вот оказалось, что все эти годы они теснили нас к Олимпу, и теперь своей сферой влияния мы можем назвать лишь шестую, если не седьмую часть Фессалии, и, судя по приготовлениям у Офриса, недалек последний бой.

В недрах Тартара – полузмея Кампе. На случай, если мы в отчаянии все же решим освободить Гекатонхейров.

А Громовержец занят подсчетом отпрысков.

Я кивнул и поднялся.

– Последний вопрос. Чем он занят настолько, что ты уволок меня от дверей силой?

Посейдон вдруг замялся. И без того здорово-алые щеки Жеребца стали малиновыми, потом густо-багряными.

Упер глаза в столешницу.

– Ну, там… понимаешь, дело такое… В общем, там роды.

– Роды.

– Ага. Рожает, понимаешь, помаленьку… Ну, и все там собрались. Такое дело.

Я молча встал, пересек свою комнату и толкнул дверь.

Щуплая девчонка в половину моего роста ойкнула и схватилась за лоб. Ухоженное дитя в расшитом серебром пеплосе, с обилием браслетов на руках, но с диковатым, рассеянным выражением лица.

На меня она воззрилась с ужасом. Словно ожидала увидеть что-то другое.

– А я Тиха, – пролепетала она, когда я не слишком вежливо поднял ее за шиворот. – Б-богиня с-случая…

– И как ты тут очутилась?

Непутевое чадо развело руками.

– С-случайно!

– Дочь Зевса, – уточнил я то, что в уточнении не нуждалось. Рванул дальше по коридору, не дожидаясь кивка.

Посейдон за мной не последовал и не пытался удержать.

Коридоры были пусты.

И то, и другое было вызвано одним обстоятельством: здесь помнят мой нрав.

Дверь тронного зала сорвалась с петель.

– Радуйся… брат.

Украшений, в особенности художественной ковки, в зале прибавилось. Стоял золотой трон рядом с Зевсовым – для Геры, должно быть, работа того самого Гефеста, искусного в кузнечном ремесле. Сам Гефест – неподалеку от своего произведения: чумазый, широкоплечий, шея незаметно переходит в голову, борода подпалена. Дальше замерли и переглядываются неуловимо схожие брат и сестра, сестра выглядит мужественнее томного красавца-брата. Колчаны за плечами. Ясно, Аполлон и Артемида.

Висит под потолком еще один – физиономия от хитрости лопается. Глаза аж косят от переизбытка плутовства. Трепещут крылышками странные сандалии. Гермес, кто ж еще?

Остальных знаю: Деметра, Гера, Арес, Афина, Афродита (эта – возле Гефеста и с донельзя страдальческим видом). Зевс, конечно. Все с напряженными лицами – словно вслушиваются во что-то.

По важному ли делу собрались семьею в главном зале?

Ну, конечно, по важному.

Вон, стоны из-за восточной двери доносятся. Непонятно, какой резон кому-то рожать поблизости от средоточия божественной власти.

Но это потом.

– Радуюсь, брат, – Зевс спокоен и тверд, будто старшие братья каждый день вламываются к нему после столетнего отсутствия. – Мы давно не виделись.

Я двинулся к его трону – неспешно, сверля его взглядом.

Не шел – надвигался.

Гера хмыкнула и закатила глаза. Афина маслилась так, будто пригубила нектара после долгого голода. «Ну, наконец-то, – говорили ее глаза. – Хоть кто-то явился». Красавчик с колчаном за спиной (зачем ему в зале-то?) перетек из одной скульптурной позы в другую: хоть сейчас ваяй.

– Брат? – переспросил он у Ареса вполголоса. – То есть, это тот самый… которым нас в детстве пугали?

Мозгов у Аполлона было еще меньше, чем у Ареса. Видимо, все сыновья Зевса шли в своих матерей.

– Угу, – чуть слышно отозвался Арес. – Аид Мрачный.

– И насколько мрачен?

Свистнуло копье, снятое моей волей с одной из стен. Прошло у левого виска лучника-Аполлона. Напомнило: тишина должна быть во время братской встречи.

Зевс поднялся с трона и сделал несколько шагов навстречу. Не знаю, изменился ли я за столетие, он – нет. Может, борода гуще стала. Да еще величия прибавилось. Грудь вперед, плечи развернуты, колчан с молниями на подлокотнике трона болтается.

Петух в курятнике…

– Скажи мне, брат, – в последнее слово я вбухал не меньше трех бочек желчи, – мы нынче сдаемся Крону? Или договор между вами уже заключен, а нас просто забыли оповестить?

– Да как он… – возмутилась сестрица Аполлона, у которой мозгов было, видно, столько же, сколько у брата.

На сей раз я не стал прибегать к копью, но цыкнул так, что у Артемиды ослабли колени.

– Хорошо делаешь детей, брат. Но плохо их учишь.

Оно и понятно – некогда. Новых надо строгать.

Гера на троне – в тихом, но яростном экстазе: она чуть ли не впервые меня поддерживает.

Зевс улыбается, бестрепетно встречая мой гневный взгляд.

– В одном ты прав, Аид: война близится к концу. Но перемирий больше не будет.

И – взгляд на дверь, за которой смолкли стоны.

Теперь за ней гулькает божественный младенец, повторяя то ли «Ай!», то ли «Ня!»

– Ты успел как всегда вовремя – чтобы радоваться с нами. И кто знает – может, благодаря тебе она наконец родилась.

Я молчал. Смотрел на сияющего брата и на просветлевшие лица остальных – словно детское гульканье лилось в их сердца музыкой.

Я не понимал ничего.

– Она ее в себе носила больше века. Век, – он по-старому потормошил меня за плечи. – Понимаешь? А сегодня вот…

Позади раздалось тихое фырканье – Посейдон тоже прибыл в зал. Зевс перевел взгляд на него, на меня…

– Посейдон не сказал тебе? – осведомился весело. – Ну, тем лучше. Идем!

Первым, не спросив разрешения, он открыл ту самую дверь, за которой пробовал глотку новорожденный, шагнул внутрь и протащил меня – в полутьму, наполненную запахом нектара и благовонных масел.

– Радуйся, Громовержец.

Стикс – изможденная, словно выцветшая с лица, с синевой под глазами и легкой испариной на щеках – вставала нам навстречу. С мягкой полуулыбкой на лице, обещавшей нечто невозможное – потому что только чудо могло бы заставить суровую титаниду улыбаться.

Чудо буянило и скрипело в колыбели, выстланной пушистыми шкурами – именно туда был обращен взгляд Стикс, по-матерински нежный.

Туда же с благоговейными улыбками пялились вошедшие боги. Кроме меня.

Надо полагать, в моем взгляде было подозрение.

– Хотите увидеть ее?

Стикс не стала дожидаться ответа: бережно выхватила ребенка из колыбели и подняла на руках.

– Фу! – сказал младенец – девочка с кучерявыми светлыми волосиками и синими глазами. Палец девочки обличительно указывал на меня.

Хихикнула Афродита – тут же почтительно приглушив смешок рукой. Остальные безмолвно сияли.

Я сиять не умел – просто стоял. Примерзнув к каменному полу.

Словно с детского пальца в меня ударило молнией.

– Ая-я? – спросила девочка у кого-то и расправила за детской спиной широкие белые крылья. Помахала ими, пытаясь улететь из крепких материнских рук, не преуспела, обиделась и хлюпнула носом.

Есть боги, которые сами выбирают свою власть – избирая себя чьими-то покровителями или решая ведать какой-либо областью жизни: семейными очагами, как Гера, или плодородием, как Деметра…

Есть боги, для которых все написано с рождения. Как здесь.

Я глядел на белые крылья, которым суждено вскоре реять над нашими войсками, и медленно приходило то, во что не верилось: этой войне конец.

– Не капризничай, Ника, – со смехом выговаривала дочке Стикс. – Ну, что ты, не хочешь, чтобы на тебя смотрели? А кто будет у нас сладко спать? Ника будет. А кому дядька Гефест сделал красивую погремушечку? А Нике сделал…

Из всех ужасов Титаномахии мне ярче всего помнится этот: сюсюкающая над качающейся колыбелью Стикс – порождение холодного ужаса, проклятие войск Крона, против которых выходила в бой…

Она бормотала что-то и напевала отрывки песенок, пока белокрылая Ника не перестала буянить и гукать. Потом милостиво кивнула и позволила подойти Зевсу и остальным богам.

Мы подошли. Мы – сыновья, дочери, внуки и внучки Крона – молча стояли вокруг искусно вырезанной из сосны кроватки и смотрели, как пускает пузыри во сне только что рожденная Победа.

* * *

– Мы собрали всех, – говорил младший. – Отдали Крону почти всю Фессалию – тут было ничего не сделать – но зато, пока они думали, что теснят нас по шагу и преуспевают, мы готовились к решающей битве.

В пиршественных залах еще звучали заздравные в честь родившейся Победы – а мы сидели в одной из комнат женской половины дворца и обсуждали планы. На мужской половине слишком шумно.

Хмель кружил голову только слегка. Зевсу, кажется, совсем не кружил.

Афина пристроила рядом с собой копье – Посейдон шепнул мне, что она таскает его постоянно, с тех времен, когда ее домогался Гефест. Сам Жеребец явился без трезубца и в легкомысленном ожерелье из ракушек.

– Иными словами, ты сгрудил войска у подножия Олимпа, это и без того заметно. Половина лагерей у тебя стоят вокруг Оссы и Пелиона[2] или даже на них… Сшибаться придется на нашей территории.

Зевс посмотрел на Афину – и поймал из ее глаз многозначительное: «А я тебе говорила».

– Понимаю, о чем беспокоишься. Чтобы отбросить рати отца к Офрису нам придется гнать их через большую часть Фессалии. Через территорию, которую они уже успели освоить…

– И Тартар знает, что они нам там готовят, – подытожил Арес.

Его позвали просто потому, что он олицетворял войну. Пока что эта фраза с его стороны была самой дельной.

– Дотолкаем, – процедил младший. – Крон не сунется в битву до последнего.

Афина взглядом попросила разрешения говорить – могла бы и не просить. Женщина или нет, толку от нее все равно было больше, чем от Ареса.

– Если даже Крон не решится вступать в бой сначала – он сделает это, когда увидит, что перевес на нашей стороне. Он предоставит тебе, отец, тратить молнии на чудовищ, демонов и титанов, а когда молний будет не хватать – выйдет сам…

– С серпом этим надо что-то делать, – подал голос Посейдон.

Надо что-то делать с серпом – мы пришли к тому, от чего уходили сотню лет назад.

И велико искушение вновь замять этот вопрос.

Словно мы можем о него порезаться.

Посейдон с шумом выпустил воздух из груди.

– Зевс. Ты что же, думаешь один на один против него выйти? Понимаю: тебя Кроноборцем зовут, но вот так по-глупому сунуться… Втроем пойдем. Не только молния, но и трезубец… Аид?

– Нет. У меня другой противник.

Замерли Афина и Арес – проскользнула между братом и сестрой змейка понимания. Понимают, что нужно молчать и делать вид, что ничего не слышали.

И никому ни о чем не рассказывать.

Замерли трое Кронидов, которые когда-то клялись на жертвеннике идти на войну вместе. Глаза – серые, карие и черные – связали три взгляда в один.

– Ты говорил, что Серп Крона не может держать никто, кроме него самого, – тихо предупредил младший.

– Не может удержать. Держать – вполне.

И молчите. У вас тоже роль незавидная – не мне же наносить удар.

Больше я не говорил ничего, вслушиваясь в пояснения, впитывая расположение войск, ситуацию с оружием и продуктами, новости о союзниках, известия о недавних стычках…

– Лапифы из Эпира должны прибыть через месяц. Очень настойчиво просились в союз. Каялись, что навлекли на себя мой гнев.

– Угу. Незримый гнев, так, что ли? Его за век на себя кто только не навлек. Эй, незримый гнев… не желаешь что-нибудь добавить? Доходили слухи, что ты царя этих лапифов в козла перекинул, да еще прямо на ложе? А что жена его не сразу разницу заметила – это пра…

– …остров Коркира. Вот здесь. Долина почти в самом центре, охрану нужно будет усилить. Там сейчас крупнейшая палестра[3] для детей союзников, обучают Аполлон и Гермес, но они там не всегда…

– На острове и девочки тоже, – это Афина, нервно барабаня пальцами по копью. – Матери просят передать своих дочерей под охрану Артемиды, это сборище разрастается с каждым днем, и нужно что-то делать.

– Боятся гнева Крона, так, что ли? – хмыкает Арес.

– Боятся. Потому и отсылают детей. Но не держать же войска на островах… Посейдон! Из морских кто-нибудь может взяться за охрану?

– На Коркиру? Это можно. Поставлю туда своего старшего – Тритона, из соглядатаев там нереиды все больше… можно пару морских драконов взять, это которые с нами…

– Загрей присмотрит, – машет рукой Зевс, не обращая внимания на вопрос в моем взгляде.

Посейдон тут же наклоняется, поясняет шепотом. Ага, еще один сын. Да так, от нимфочки какой-то. Говорят, Зевс в быка перекинулся, чтобы ее соблазнить – ну, сынок и народился: рожа такая, что уж лучше б с бычьей головой, что ли. А Громовержцу проворный сынишка по вкусу пришелся: даже молниями своими ему играть разрешил.

– Ну, тот как-то чуть дворец не разнес – расшалился. Теперь вот со всеми, в палестре, на Коркире. Малышня его за главного считает…

Отмахиваюсь. Да какая разница: Загрей – не Загрей, палестра, Коркира…

Тут дела поважнее.

– Несколько месяцев, во всяком случае… Заставы нужны – вот здесь. Чтобы ближе их не подпускать. Если они сейчас начнут двигаться…

– Не начнут, – это голос Зевса. Сверх не добавлено ничего, но спорить не хочется: не начнут.

Потому что Крон тоже готовится к последнему бою. Отвоевав у нас большую часть Фессалии, наводнив ее своими шпионами, – прячется за обширной территорией и копит войска, которые можно двинуть к Олимпу.

– …шлем в помощь. Думаю, Гермес с разведкой справился бы лучше всего.

– Ф-ф-х! – открытое презрение в глазах у Ареса. – Этот пролаза!

– Вот потому что пролаза – и справится. Аид, хтоний одолжишь?

А ты, брат, своими молниями не поделишься ли?

– С возвратом.

– Конечно.

Афина, Арес и Посейдон переглядываются со странными усмешками. «Ну-ну, – говорят усмешки. – Посмотрим, как ты будешь свой шлем назад выцарапывать…»

– С разведкой и союзниками ясно, в ближайшее время определятся сатиры с крайнего юга – здесь я прослежу. Оружие – Циклопы и Гефест. Аид, тельхины выдержат в стороне? Хорошо, тогда можно будет у них сторговать пару тысяч мечей. Нам и панцирей-то не хватает. Нужен будет гонец…

– Гермес, – в один голос, втроем и безоговорочно.

Он у них тут что – незаменимее Зевса? Хотя… если судить по количеству хитрости на физиономии…

– Сколько у нас получается на все? Три месяца?

– Четыре или пять, не меньше. Пока подтянутся, пока снабжение… Нектар со страшной скоростью пропадает, – голос младшего срывается в низкое недовольное ворчание. – Все самому делать приходится… куда они его девают, спрашивается?

– Гермес, – хором предполагают Арес и Афина, один с мрачным видом, вторая с мудрым. Громовержец отмахивается. Водит загрубевшим пальцем по карте, расстеленной на столе.

– Циклопов из кузниц на Лесбосе придется на Олимп перевести: молнии нужны будут постоянно. Пять месяцев… совсем затихать нельзя, нужно сделать вид, что хоть как-то трепыхаемся. Отвоевать пару крепостей, потом отступить, еще завоевать…

– Чтобы было похоже на конвульсии, – спокойно уточнила Афина. Мелодичный голос холодил по-оружейному. – Чтобы видно было: наша армия бросается на войско титанов из последних сил, пытаясь отнять хотя бы крохи. Но не может одержать ни одной победы, пока не появляется Громовержец и не сверкает молния. Громовержец появляется, молния сверкает – и все затихает до следующей битвы. Этим мы надежно удержим Крона в стороне от схватки: он не выйдет в бой до последнего момента…

– Да, – Зевс озорно усмехается, пощипывая все еще не слишком густую бороду. – Да… вот только руководить этим должен надежный лавагет. Посейдон…?

Жеребец оборвал свое ожерелье из ракушек – те зазвенели о пол. Встопорщил и без того вечно встопорщенную гриву.

– Да я… нет, наверно. Лестно, конечно, – странный, похожий на лихорадочный, блеск в глазах. – Только я вряд ли смогу… знаешь, вряд ли смогу проигрывать до твоего прихода.

Секундная тишина. Скрестились два взгляда – серый и карий. Черный вообще не при делах – в карту упирается.

– Аид?

– Ладно.

Хтония у меня не будет – ну что ж, гневу незримому пора становиться гневом зримым и осязаемым. А что придется отступать до прихода Зевса – этот обман не хуже прочих, Ата могла бы гордиться таким ходом.

Еще несколько часов мы сидели, обсуждая новости с рубежей и возможную расстановку войск в будущей битве. Афина сыпала дельными советами, Арес багровел и всем своим видом провозглашал: «Ну, подожди, я на поле боя отыграюсь!» – небось, напросится ко мне в подручные, изображать военные конвульсии. Посейдон сидел мрачнее штормового моря и нервно дергал себя за ус. Ушел он первым, с хмурым недоумением рассматривая оторванный ус.

Я задержался, чтобы сказать Громовержцу три самых важных слова.

– Ты не решился.

– После того как был там, – тихо ответил он, отворачиваясь, – вряд ли и решусь.

– Но ты понимаешь, что силы неравны?

– Что ты от меня хочешь, брат? – рявкнул он, подхватываясь на ноги. Комнату пересек одним прыжком, встал – лицом к лицу. – Думаешь: я тут засел, делаю детишек, пирую, о войне и не помышляю? Думаешь – на что вам такой вождь, Посейдон вот думает, не только думает – открыто говорит!

Не ожидал от Черногривого.

– Говорит тебе?

– Нет, остальным и пока только шепотом.

– Откуда ты…

– Гермес, – махнул рукой, болезненно сморщился. – Хочешь – давай ты, а? Ты же у нас умеешь решать. Давай, бери власть, мне не жалко. Садись на престол – и решай. Решайся! Спускайся в Тартар, освобождай Сторуких – давай! Сможешь?!

– Не смогу, – сказал я.

Отвернулся и вышел из комнаты – отсыпаться, потом к Левке, потом… проигрывать битвы до прихода Громовержца.

* * *

Ника училась летать. На крылья она встала через месяц после рождения, сразу же после того, как завязала в узел сто пятнадцатую погремушку от «дяди Гефеста» (тот жаловался, что не успевает ковать мечи и щиты). Теперь вот носилась по коридорам, время от времени врезалась во что-нибудь или в кого-нибудь, щипала харит, опрокидывала подносы с едой: буйное дитятко нравом удалось ни в папу и ни в маму.

Особенно ей нравилось доставать Ареса, за которым она гонялась с победным писком:

– Война – кака! Победю!

Племянник терпел неделю, а после удрал ко мне на рубежи – крепости брать.

– Я – Война! – потрясал он чашей в моем походном шатре. – Да я… да меня… имя – шепотом, как твое! Ну, может, не как твое… А они с этой соплей там все… будто с Лиссой целовавшись! Афродите эта мелочь волосы медом залепила – выстригать пришлось. Улыбается: «Ой, это ж Ника!» Артемиде тетиву порвала, Деметре – хитон. «Это ж Ника!» Отцу в глаз какой-то цацкой – полдня с прищуром ходил: «Ха-ха, меткая малышка!» Да когда я…

Договаривай: а когда я по замку носился, меня не любили. И сейчас не любят, вернее, ненавидят.

– Расскажи мне про свое тяжелое детство, – предложил я, лениво рассматривая план предстоящего сражения.

Планировался полный разгром моих войск – конечно, до появления спасения в виде Зевса.

Видимо, племянник сподобился вспомнить, где прошло мое детство. Умолк, только чашу сжал в руках так, что она затрещала.

– Обойдутся там без меня, – буркнул яростно. – Поставь хоть куда-нибудь. В последний раз я копьем ее… хорошо, на крыльях – успела удрать, и никто, кроме Афродиты, не видел. Но если на меня накатит – от этой… Ники… только перья останутся.

– Не возьму, – отрезал я. Куда мне к Тартару девать бога войны, когда и войны-то нет?

– Афину бы взял? – и недобрый огонь в глазах.

– Ее бы взял с радостью. Положи копье, пока уши тебе не надрал, и слушай. Лавагетом тебе не быть: думать в бою не умеешь. И своих с чужими не различаешь. Да еще…

– Меня придется удерживать, чтобы мы случайно не одержали победу, – угрюмо пробубнил он. – До прихода отца. Так? Ладно, тогда я сам…

– Сядь! – сам он… наворотит на рубежах – всем Олимпом не расхлебаем. – Время от времени будешь возглавлять наступления как лавагет. Я сказал «как»! За твоей колесницей будет идти моя. Я буду в доспехе простого воина. Попробуешь зарваться или ударить по своим…

Аж дыхание затаил.

– Удержишь меня? Что, дядя?

А как ты думал.

Война добросовестно агонизировала. Вместе со своим богом она накатывалась на очередную крепость титанов, ползла по скалам, неслась по песчаным берегам широких озер, змеилась среди рощ и долин. Кидалась на приступ, неистово и гулко вопя боевые кличи – сильно подозреваю, что неистовство Ареса подогревалось, если он вспоминал о младенце-Нике. Война вскипала, выплескивалась отчаянным натиском на чудовищ, лапифов, детей титанов от смертных… Прорывала стены, крошила гранит – и захлебывалась, начинала топтаться на месте, собирая обильную жатву и с той стороны, и с другой.