Текст книги "Аид, любимец Судьбы (СИ)"

Автор книги: Елена Кисель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 23 страниц)

Возле ближайшего костра не было никого, валялись кости, миски и храпел титан, кажется, тот же, которого Крон пнул перед входом в пещеру. Повелитель Времени присел на кривой чурбак и принялся наблюдать за боем.

– Который меньшой обнаглел вконец, – пробормотал, – а у старшего ведь тоже терпение не вечное. Ну, молодость всегда такая – думать в последнюю очередь…

Я смотрел на кулачный бой над костром и вспоминал другой: только между братом и сестрой.

– Вот ты, Климен… что, имя не нравится? Ну, пусть Аид. Зачем ты сюда пришел?

– Ты звал.

– А ты побежал, как же. С риском попасть в кандалы или куда похуже. На что ж ты готов ради этой войны, получается? А? А зачем?

Эпиметей сделал ложный выпад. Прометей промедлил, а младший сын Япета проскользнул под кулаком у брата и стукнул в первый раз серьезно – в скулу. Голова у Прометея качнулась, но ничего, не упал, удержал равновесие, даже сделал вид, что сейчас ответный нанесет…

– Воюют обычно, чтобы победить.

– И что эта победа даст тебе? Ты старший, но даже не второй из братьев. Вечно за их спинами, вечно в тени… Что – после победы, думаешь, тебе достанется сколько-нибудь пристойный удел? Да если они победят – они просто перегрызутся между собой, а для начала уберут подальше тебя. Сейчас-то ты им нужен… Черный Лавагет… а когда не нужно будет внушать страх врагам – ты начнешь пугать их самих. Догадываешься, что с тобой будет?

Прометей совсем ушел в защиту: отдышаться, видно, надумал. Эпиметей лупил брата без всякой жалости – мерно, куда дотягивался: в бок, в локоть, на лоб нацелился, не попал немного… «Да врежь ему уже!» – рявкнул кто-то с другого края площадки.

– Знаешь, почему я позвал тебя? А не Зевса, которого считают главным?

– Боишься молний?

– Каких? Этих, которые Циклопы ковали? – Крон сплюнул под ноги свое презрение – то ли к молниям, то ли к Циклопам. – После того, что ты там, в пещере видел – мне бояться? Да потому что только ты там умеешь слушать. И понимать. Потому что только ты там не на месте. Потому что ты один…

Осекся, вытянул шею: кулак Эпиметея с хрустом врезался в братов нос. Отлип не сразу. На месте носа образовалась вмятина, а Прометей пошатнулся, упал боком… «Кончено!!» – взревело несколько глоток. Но нет, титан вскочил, раскачиваясь, будто перебрал, – чтобы тут же поймать еще удар в глаз.

– …один понимаешь, что вы проиграете эту войну. Ты один способен понять, что такое Серп Крона…

– Крайнее средство, – чуть было не ляпнул «мой противник», да Ананка вовремя подзатыльник отвесила.

– Крайнее, – согласился отец. – Край войны. Потому что если не получится смять вас без него – я призову его, и все закончится. Конец может быть только один, ты об этом, думаю, догадался. И что ты делаешь на их стороне? Ты же никем там не дорожишь. Не ждешь наград. Не получаешь удовольствия от битв. Неужто ты настолько глуп?

Прометей вдруг отбросил кулак своего младшего в сторону и съездил ему со всей дури – ай да мирный прорицатель, аж ремни из бычьей кожи на костяшках треснули! пЭпиметей только глаза начал выпучивать – а довыпучил их уже в небо.

– Нет. Я не глуп. Я просто очень мстителен.

Крон осекся с досадливой гримасой. Укусил губу. Невовремя улетевшая от костра искра высветила глаза – и страх в них, хотя нет, просто утонул в темноте взгляда маленький огонек…

Он честно промолчал все свои фразы, в которых убеждал меня сменить сторону. Я промолчал все ответы о том, что вот, не нужно глотать детей со скверным характером.

Прометей за это время успел подбить младшему брату глаз, а тот лишил его зуба. Смотреть на то, как крепнут родственные чувства, собиралось все больше народу.

– Дураки, – ни к кому не обращаясь, шепнул Крон. – Вещие… всегда нужно выбрать правильного противника…

Ананка одобрительно промолчала.

– Век, – сказал Повелитель Времени, но уже громче и уже мне. – Ты пришел торговаться? Ни у кого из нас нет армий. Я дам вам век до еще одной битвы. До того, как возьмусь за Серп. Век – день в день.

– Цена?

– Век – за вечность. Принесешь ответную клятву. Поклянешься, что никогда не выступишь против меня лицом к лицу. Не поднимешь руки.

– Клятва – чем? Какая?

– Настоящая. Тартаром. Этот всегда сумеет взять, что ему принадлежит…

В противников на площадке будто кто вдохнул силы. Закружились двумя пчелами над ароматным цветком – не нанося ни удара, будто танцуя, только присматриваясь, обманывая друг друга, делая ложные выпады…

Теперь уже и Плеяды оставили дракона, вконец обмотанного ленточками, – сбежались посмотреть.

Офрис, крепость отца, озадаченно пыхтел гнилостью в спину, поглядывал глазками пещер непонимающе: что затеял Повелитель Времени?

«А ведь это так просто, невидимка. Это все пророчество. То самое пророчество, из-за которого он глотал детей. Пророчество о том, что его свергнет сын. Он все еще пытается перехитрить меня. Он задумался над тем, что вы пропустили: почему все считают, что Уран говорил о Зевсе?»

«Но Зевс уже победил его однажды. Зевсу сковали молнии…»

«Невидимка, когда же ты поймешь… Не молнии страшат твоего отца. Не тот из сыновей, кто сильнее всех, а тот, кто больше всех похож на него. Как все тираны, Крон опасается подобного себе. Я никогда не рассказывала тебе, как долго он скрывался за спинами братьев, прежде чем нанести своему отцу удар?»

Повелитель Времени ждал моего ответа. Щурился в небо. Ноги вытянул, чуть ли не ткнувшись подошвами сандалий в огонь, еще и откинулся, как только с чурбака не упал?

А пальцы левой руки полусжаты, будто готовы вот-вот стиснуть стертую рукоять – если вдруг сын решит ударить…

«Он решил, что пророчество обо мне?!»

«Ты был убедителен, невидимка. Ты так хорошо научился внушать ужас. Радуйся – ты сумел внушить его своему отцу, и теперь он готов на многое, лишь бы не встречаться с тобой в битве».

«На что быть готовым мне?»

«Клянись. Для тебя эта клятва ничего не значит. Я сказала свое слово – у тебя другой противник».

– Не поднимать на тебя руку. Не встречаться в битве. Это все?

– Ну, за век передышки этого слишком мало, нет, что ли? Хватит уже твоего… черного лавагетства. Иначе твоя слава скоро сравняется со славой моего серпа, а это… – усмехнулся, покачал в пальцах невидимую рукоять. – Чтобы больше ни одного города. Ни селения. Чтобы и из песен выветрилось. Мне все равно, кто там займет твое место карателя – Зевс или Посейдон. И плевать, чем будешь заниматься ты – воевать или разъезжать послом… Но ни единого налета. Ни пожара. Ну?

Маска с него сползала, как сырая глина – начинал проступать тот, из дня освобождения. Печать безумия мелькнула было – исчезла опять…

– Ну!!! – заревели зрители, и Прометей на площадке рухнул подрубленным деревом – почти правдоподобно, только в конце локтем подстраховался. Младший сын Япета вскинул руки к луне, не подозревая, что победу ему подарили из мудрости – пусть себе порадуется меньшой, раз уж ему только это и осталось…

Крики, вой разочарования, хмельные песни, храп, визг – затопили округу, аж к верхушке Офриса хлынули.

Мы с Повелителем Времени, сидя у костерка, вслушивались в то, что было за звуками.

Он – в зреющее собственной груди ликование.

Я – в тихий, едкий смех Ананки за спиной.

Когда я наконец заговорил – тех, кто расслышал, оказалось немного.

Слушал Крон – не скрывая торжествующей ухмылки, как я клянусь никогда не встречаться с ним в бою лицом к лицу и не поднимать на него руку.

Тартар слушал – этот наверняка, я же призывал его имя.

Пламя, небо – эти не в счет, хотя Уран потемнел и будто бы даже опустился, когда пришел черед клятвы Крона. «Мне ты не давал века, – мерцало многоглазое небо, – взял серп и пошел лишать плодоносности. А с этими возишься…»

Еще была Ананка – эта веселилась и вовсю подсказывала слова, когда я клялся во второй раз: в том, что Черный Лавагет отныне исчезнет даже из песен…

Навсегда.

Век – за вечность.

«…а теперь, невидимка, – беги».

Показалось, наверное. Клятва отзвучала, и празднество начало скатываться к заключению. Махать кулаками или соревноваться в бросках копий больше не хотелось: хотелось вина, тепла и музыки. Плеяды настойчиво упрашивали спеть сторукого Эгеона: тот сперва упирался, потом затянул что-то переливчатое чистым, высоким, серебряным голосом, и не скажешь, что рожей этого певца можно Убийцу напугать.

Прометей ушел с площадки сам, хоть и недалеко: сидел у соседнего костра, протирал раны и трогал щель, образовавшуюся в зубах. Эпиметей крутился рядом с братом, на физиономии у него причудливо смешались гордость и вина.

«Невидимка, ты не расслышал или не понял? Бегом!»

«Что?»

«К колеснице! Сейчас! Как можно быстрее!»

Да легче не бывает. Сидел старший Кронид у костра, с отцом разговаривал, а потом вдруг встал и бегом, к колеснице… Без спутников, потому что один уже нажрался до полной неподвижности, второй до нее же с братом добеседовался.

«Объясняй, как хочешь. А лучше не объясняй, лучше – беги».

Ох, и напелись бы про такое аэды: глотки бы треснули.

Зайцем трусливым Аид кинулся вдруг от кострища,

Прянул, быстрее стрелы, не попрощавшись, зараза!

Им же, куда он спешит, только гадать оставалось:

Может, услышал он глас, что призывает на битву?

Или ягненка бедро вдруг оказалось несвежим?

Было весело – пьянили принесенные клятвы. Век до битвы. Век – собрать армии, а остальное – пускай…

Хотелось придвинуться к костру ближе, уволочь у кого-нибудь (да хоть у Атланта, он не обидится) чашу вина и отмахнуться от назойливой Судьбы.

«Маленький Кронид… ты разве так и не понял, в чем клялся сейчас?»

Отец вдруг обернулся. Полоснул безумной ухмылочкой – острее своего серпа.

– Ну что, – сказал тихо. – Испытаем клятву?

И без замаха хлестнул по щеке.

Ночь в глазах смешалась с огнем, пролилась ихором из носа и ушей. Удар был такой силы, что на землю я упал уже у другого костра. Это с виду он не выше меня, запрыгало где-то в левом ушибленном виске. Это с виду, а на самом деле за ним – другой род, иная мощь…

Пока мысль толкалась в висок, тело вскочило, пальцы неосознанно стиснули меч на поясе – я так и не снял его, никто меня и не просил…

«Не сметь!!!» – руки Ананки впились в плечи.

– Давай, сынок, – подбодрил Крон, он вырастал впереди, принимал свой истинный облик, заслонял небо и возможность сбежать, позади был Офрис… – Ответь.

Ответь – и окажись в Тартаре, сказала его усмешка напоминанием о только что данной клятве.

Титаны молчали. Стояли вокруг неровной площадки, высвеченной костром. Трещал, стекая в огонь с бараньей туши, жир. Гигант Эгеон все еще выводил свои песни – за два костра от нас, там еще никто ничего не успел заметить.

Я вынул из ножен бронзовый клинок ковки тельхинов. Повернулся к отцу спиной – бросить меч в огонь. Чтобы не было искушения ответить.

На то, что Крон не будет бить в спину, я не рассчитывал.

И оказался прав.

* * *

Глаз открылся с третьего раза. Или даже с четвертого – посчитай в кромешной тьме, как же.

А второй, зараза, вообще решил не открываться. Будем как Циклопы, решил. Ты же с ними находил как-то общий язык?

Ага, найди с кем-то теперь общий язык, попробуй. Язык распух, будто какого-то звереныша в рот запихнули, и губы пересохли, и горло тоже, а промочить кроме собственной божественной крови – нечем… тьфу.

Вода капает совсем недалеко – с потолка. Мерно, как шаги считает.

Частой капелью отзывается воде ихор, текущий с подбородка.

«Что, невидимка? Может, сказочку тебе рассказать?!»

Смертные в таких случаях что делают? Правильно, заводят глаза в небо и причитают: «У-у, боги, за что мне эта напасть?»

Темно, руки вывернуты, глаз вообще открыт только один, а тут еще и эта, разговорчивая. Вот тут бы и спросить – за что?

А за дело.

«Рассказать сказочку? О том, что бывает с теми, кто думает, что умнее своей Судьбы?!»

Да уж, догадываюсь.

Руки… правая, вроде, в цепях и к стене присобачена. Левой что-то не чувствую – а, нет, есть, по ней что-то ползет. Или кто-то.

Цепи почему-то представлялись ясно: две толстые змеи, лежащие на ладонях отца, кто-то сказал – работа Циклопов, или я сам опознать успел, пока звезды на небе не разбавились звездами в глазах. Чем же это они мне… судя по ощущениям – на башку колесницу уронили, голова – сплошная шишка.

Кажется, это Титий все-таки. Сетовал на то, что в последнем бою недопроверил, насколько у меня крепкая голова, – вот и закончил начатое.

Жаль, не было на этом празднике Лиссы-безумия. Она бы их, небось, отговаривать кинулась. Мол, Аид ведь не то что Зевс: вы его по голове, а он раз – и дочку родил. Аида по голове бить нельзя, у него с ней и так не все хорошо.

Плохо у меня с головой. Если уж не додумался, во что выльется встреча с родителем…

Застонал – не от боли, так, от собственной глупости, и получил в ответ: «Хныкать вздумал? Привыкни, что я у тебя суровая».

Ну, с этим я спорить не собирался.

Ноги. Вроде, обе. Не к месту попросилось в память Полынное Поле, первый бой, попавшийся в лапы к великанам сатир стонет: «Ноги болят… ноги…» – а ног-то уже и нет, так, лохмы какие-то. Я попытался скосить глаз вниз – ага, как же, пришлось принять на веру, что с конечностями у меня пока получше, чем у того сатира.

Зубы – на удивление все. Нос, конечно, сломали, воздух в грудь не идет – целых ребер нет ни одного, чему тут дивиться, они об меня ноги поотбивали, а кто-то еще и дротик погнул, все причитал, пока меня сюда волокли – мол, ах, какой был дротик, а этот Кронид такая зараза, такая зараза…

«Самые страшные раны, невидимка, оставляет собственная глупость».

Это нужно запомнить. И аэдам передать. Так мол и так, глупость у старшего Кронида – страшнее не бывает: сначала отпинала его ногами, потом дубинами прошлась, потом ножом и огнем поигралась (бороду сожгла, с-скотина!), а потом – в цепи и на стенку. И если самому Черному Лавагету попадаться не следует, то уж глупости его…

«Ничего. Все рассчитано. Я знал. Главное – век…»

Ананка только сплюнула в бессилии – что с таким сделаешь…

Чрево Офриса почивало: ни голосов, ни шагов, только храп – на зависть вечно спящему Эребу, густой, во много сотен напевов – с драконьим шипом, присвистом, сонным чмоканьем каких-то кровососов, бормотанием переевших титанов…

– Я же говорил, его сюда повели, то есть, потащили…

Пустота как была тьмой, так и осталась. Глаз худо-бедно проницал мрак, но кроме ослизлых каменных стен ничего не видел – пока коренастая фигура не появилась из ничего.

– Темно, – гость споткнулся, шепотом ругнулся, но беззлобно, наткнулся на меня, провел по руке. – Ага, вот цепи…

Голос был незнакомым, а тон – вполне.

– Почему… не… Прометей… – губы-скряги не хотели открываться, отдавать слова.

Пустота брякнула бронзой и выпустила из себя Эвклея, сжимающего мой шлем.

– Дурень, – вслед за Ананкой припечатал распорядитель. – Что мне Прометея – на себе было переть? Его после разговора с братиком в мегарон на Олимпе заведи – так и там на все стенки понатыкается.

– Брат с твоей колесницей, – горячо зашептал младший сын титана Япета. – А я сейчас, я тоже учился кузнечному ремеслу, просто тут немного темно…

С моей колесницей? Ох, запинает квадрига провидца, если только не побрезгует.

Хотя на чем еще уходить от погони?

– Хорошая ковка… и звенья не разогнуть… Ничего, я крюки, которые из стен, сейчас…

Холодная змея соскользнула с правого запястья. С левого, наверное, тоже: все равно не почувствовал.

Эвклей сообразил, что на ногах я не устою, в последний момент: дернулся было подставить плечо…

– Да куда ж ты, сволочь, так шустро падаешь?!

Подошел, посмотрел, поскреб плешь, даже в темноте сияющую жиром.

– Ну что, как понесем-то? За руки и за ноги или того… с почтением?

Тащили они меня все-таки с почтением: под правую руку – Эвклей, под левую, которой от плеча как не было – младшенький Прометея. Долго петляли, скрытые невидимостью хтония, по извилистым ходам Офриса. Натыкались на каких-то титанов, змей, нетопырей, кладки паучьих яиц, пререкались шепотом, Эпиметей все причитал, что вот, он же сын вещего Япета, и он же предвидел, что что-то нехорошее случится, вот не надо было ему вообще на этот праздник. А Эвклей хмыкал – праздник как праздник, поели славно, и вина было вдоволь.

Когда мы вышли наконец – небо было бледным и холодным, и в нем серпом-напоминанием ухмылялся месяц. Самая короткая и самая дорогая ночь прошла, Эос-Заря готовилась выкатывать свою колесницу на привычную дорожку, только собиралась медленно, трудно: недоспала за недолгую ночь. Костры прогорели и теперь исходили на черные дымы, из каких-то недотоптанных кустов неслось вялое хихиканье, а над спящими титанами, озабоченно морща нос, парил Гипнос-сон и непрестанно брызгал маковым настоем. Кропил наотмашь, не особо разбираясь, в кого попадет.

– Ого, – выдохнул Эпиметей. – А врал, мол, больше часа я их всех не удержу, они ж дети Геи, это древняя мощь, куда мне…

– Так у него уже настой вон кончается, – пропыхтел Эвклей. – Давай быстрее.

Быстрее – значит, напрямик. Наступая на ладони спящих, миски, тимпаны, недоеденные куски, перешагивая какое-то оружие, венки…

– Здоровый, гад!

– Эвклей, а Эвклей. А мы его не дотащим.

– Стой… стой, сейчас Гипноса… может, он, на крыльях…

– Так он же сам признался, что на нас всех у него никаких крыльев не хватит.

– С-стойте.

В голове посвежело, пока волокли. Гипнос – вот, значит, почему охрана не спохватилась. Неужто и Крона он своим настоем, или отец просто вина перебрал?

Откуда этот белокрылый вообще появиться успел. Или они с Эвклеем заранее сговаривались? Потом, все потом…

Повис на Эпиметее (того качнуло), поднес правую руку к губам.

Труднее всего оказалось набрать воздуха в разбитую грудь.

Зато свист вышел божественный: Офрис дрогнул, и Гипноса куда-то в небеса унесло вместе с его чашкой. Свист и ржание смешались вдалеке, миг – и квадрига остановила передо мной колесницу, за край которой цеплялся ошалевший Прометей.

– А? А в-вы чего?!

Эпиметей дрожащими руками попытался взять вожжи – куда там! Квадрига зашипела клубком кроновых гадюк и встала на дыбы.

– Поводья… сюда.

Лагерь Крона начинал гудеть – осиное гнездо, в которое бросили камень. Эпиметей пялился, приоткрыв рот, и взглядом лучше слов спрашивал: «Какие тебе сейчас поводья?!»

– Ну!

Выручил Эвклей – ругнулся, подхватил под плечо, натужно сопя, помог встать на колесницу, подпер с двух сторон сыновьями Япета (что старший, что младший – оба стояли в колеснице только одной ногой, чуть ли не все остальное за борт свешивалось). Сам распорядитель пристроился где-то позади, рядом с Прометеем.

Хтоний, послушный своему предназначению, скрыл из виду и нас, и колесницу.

Я рванул поводья правой рукой – левая мертво висела где-то сбоку…

Хорошо, что этого никто не мог видеть.

Похмельный после ночи Борей криво хлестнул по лицу холодной плетью – наотмашь. Завопил какой-то титан: «А-а-а-а!! Копы-ы-то!», с визгом разбежались от ржания яркие пятна – плеяды; слились воедино головы, миски, кострища, сонные драконы; гора Офрис мелькнула было справа: повалилась набок, опрокинулась утесами, черным дворцом у вершины…

– Поворачивай!!

Возле уха по-утреннему лениво пропела стрела. Эвклей позади плевался крепкими словечками то ли в тупых братцев, то ли в Крона, чтоб ему пусто было…

Но в основном – в меня.

Лента дороги из серой начала становиться зеленой, пятнистой. Шастнула в небесах над головой тень: драконов, что ли, подняли для погони? Врете, не возьмете: хтоний ведь, а квадрига сейчас во вкус войдет, и – Ириде-вестнице не сравниться…

Вожжи удержать – да и все.

– Да куда он правит, скаженный?!

– Аид! Аид! Ты слышишь? Вот же… Аид!!!

Мне нравится, как они кричат это. Звучит, будто «это конец». Зеленое на горизонте небо смешалось с землей: два куска ткани, связанные стежками деревьев, колесница – только иголка меж стежков…

– Аид, поворачивай, поворачивай!!

Это они кому-то другому. Меня-то боятся называть по имени. А кто-то, говорят, и на эпитетах запинается, но это конец, и Черного Лавагета больше нет, и клятва ушла в небеса: такая клятва, что они аж позеленели…

– Да разожмите ему кулаки!!

– Проще тиски Циклопские разжать…

– Вожжи! Вожжи отбирай!

– П-прометей! Он мне… в глаз дал!

– Радуйся, Эпиметей, сын Япета. Радуйся, что не в зубы – этот может!!

А Судьба-Ананка ничего больше не говорит, она молчит. В смутном сне, где пятнами чередуются – озера, потные спины скакунов, испуганные физиономии каких-то нимф, заросли колючего кустарника – я слышу ее молчание…

Суровое и одобрительное.

А все остальное, кроме него, можно и не слушать.

– Да он же нас тут всех угробит!!

– Мы сбились с пути.

– Да какой уж тут путь. Ах ты ж…!

– Может, по голове его пристукнуть?!

– Да на нем шлем, и башка – твердыня крепче Офриса! Сколько ему вчера по ней били…

– Т-тартар ему во все места! Говорили мне: не садись с ним в колесницу!!

– Мне кажется, впереди болота Гелеона. Там еще змеи ядовитые и волки водятся…

– П-п-перестанут!!!

Вспыхивают в кромешной тьме огоньки: желтые, зеленые, всякие. Пятна плывут: ядовитыми кувшинками. Биение упорных копыт смешивается с ликующим стуком сердца: «А все равно будет!»

И почему-то с наглым голосом откуда-то сверху:

– А хотите, я его усыплю?

Ответа я не запомнил. Жаль. В бою могло бы пригодиться: врагов распугивать ужасной бранью.

* * *

– Тише… тише, милый… тише.

Шепчет море. Припадает к многострадальному берегу – краю изорванной войной земли. Утешает.

Щеки омывает чем-то холодным, с запахом то ли водорослей, то ли нектара.

– Вот так… еще глоток… это ничего, ничего…

Море всхлипывает, испуганное: что сделали с любимым берегом?! Рвется сгладить раны. Проливается внутрь солоновато-вяжущей прохладой, внутри жжет, а море переворачивает нежными руками, гладит сотрясающуюся от кашля спину, убирает со лба мокрые пряди…

– Все хорошо, милый… все хорошо.

Нет причин не верить морю.

Глаза открылись не сразу – но на удивление оба.

Утес. Невдалеке – стадий за десять[2]. Тот самый, памятный, на котором клялись.

Противные, тягучие крики чаек.

– …это кончится?! Хуже твоего Ареса. К отцу на Офрис в такой-то компании! Один лысый и вонючий, все время жрет, второй – Прометей. Еще непонятно, кто хуже!

– И не говори, сестра. Зевс до сих пор весь черный, а что с ним было, когда он узнал…

– Поди пойми, зачем он туда ездил! Договорился, небось…

– А кости ему Крон для отвода глаз переломал? Я люблю его не больше твоего, но нужно же думать…

Чайки так не хмыкают. Так вообще может хмыкать только…

Гера-то тут что делает?!

– Милый, ты очнулся! Как хорошо!

Небо и часть утеса закрыло собой улыбающееся лицо Левки. Осунувшееся, белее морской пены, глаза – две тихие бухты, пронизанные солнечными лучами…

Корабли можно ставить.

Ртом дернул – не больно. Поднял голову – загудела растревоженным вулканом, грузом потянула назад на песок.

– К-хх-х…

– Это все целебный отвар. Стикс ведь дружна с чаровницей подземного мира, Гекатой. Твои сестры предлагали нектар и амброзию, но она сказала, что так будет действеннее, только вкус у него… милый?

– К-квадрига, хтоний… где?

Шум моря, покрывающего изысканными ласками берег, почти проглотил тихое «вот скотина», сказанное голосом Деметры.

Сама Деметра явилась на глаза тут же: руки в бока, прическа на морском ветру превратилась в пшеничный стог: сейчас солома по ветру полетит. Глаза – воспаленные, будто с недосыпа, по лицу – красные полосы.

– Она из-за тебя ночей не спала! На миг не отходила! Гестия вчера ее оттащить пыталась – куда там! А ему квадрига?!

Гера являться на глаза не спешила, будто хтоний мой прикарманила. Хмыкнула еще раз откуда-то сверху. Не мне, а в небеса.

– Раз уж он очнулся – я пойду к мужу, сестра. Сообщу новость. И отправлюсь на Олимп: сын без присмотра…

Но шагов по песку не слышно, как и шелестения одежды: значит, с места не тронулась.

Я поморщился, приподнялся, опираясь руками (обе!), вдыхая аромат морской соли. Грудь ничего – вздымается себе, только будто панцирь тесный надели.

Точно: та самая бухта. Тот самый утес. Море. Песок. Ложе из водорослей.

Хтоний лежал рядом.

– Вот твой шлем, – сказала Левка зачем-то. – Его с тебя снял этот… Эвклей? Потом в неразберихе никому отдавать не хотел, кричал, что знает какую-то братию, назад не допросишься. Но Афина с ним поговорила, и ей он его отдал… а она положила сюда.

Еще и Афина. Решили всем Олимпом в бухту переехать?

– Кони твои в роще, – добавила Деметра. – Нимф из нее выживают. К ним же боятся подходить – нрав в хозяина! Гестия их как-то туда отвела, теперь носится: то к ним, то к Прометею этому, то к Зевсу или Посейдону…

Интересно – налезет хтоний на голову? Кажется же, в два раза распухла, море в глазах цветет. Черным с алым.

Нет, это привычка, наверное.

– Сколько я…?

Гера отыскалась в стороне от сестры, как и подобает жене Громовержца. Смотрела на меня, чуть скривив губы – а может, на Левку, было не разобрать.

– Этот твой… друг, – еще одно царственное «хм», – Гипнос, сын Ночи, свалился на нас позавчера. Расписал в красках. Когда Зевс понял, куда ты влез… – чуть раздула ноздри. – Гипносу хватило быстроты увернуться от молнии. Правда, в отместку он разболтал всем – от Посейдона до Стикс.

Стикс и без того знала. Кстати, она-то где?

– Всех вас нашли здесь: твой… распорядитель еще стоял на ногах, Прометей лежал, а его брат бегал вокруг и причитал. Этой парой занялась Афина – когда поняла, что тебе и так уделяют достаточно внимания.

Левка потупилась под ее взглядом. Порозовела – морская пена в час заката.

Одно неясно, как четверка нас сюда вынесла?

Хотя… знала дорогу.

– Зевс… Посейдон?

– Пьет. Посейдон пьет, – отрезала Деметра. – Сначала, как увидел тебя, чуть с ума не сошел. Рвался на Офрис – перегрызть Крону глотку. Афина и Гестия его удерживали. Гестия и сейчас успокаивает. Сначала сидела возле тебя. Потом поняла, что подменять никому не надо – эта не уйдет.

Левка подала мне пропитанный травяным настоем компресс (голове полегчало) и чашу с нектаром. Только когда протягивал руку, понял, что лежу, укрытый чужим плащом – плотным фаросом[3]. Посмотреть по вышивке – пламя, алые бусинки каких-то ягод – работа Гестии.

Море напиталось от неба темнотой. Прихорашивалось барашками волн, готовилось отражать звезды.

– Погоня…?

Левка прятала взгляд от сестер – так, будто это она здесь была лишней. Деметра и Гера обе разразились плохо слышной из-за морского шума тирадой: что-то о том, что и без того забот хватало, так вот, полез, Зевсу пришлось с сыновьями Стикс Кроновых лазутчиков усмирять. Ну, конечно, поехал Аид к отцу повидаться – жди беды: небось, так разозлил старую сволочь, что можно и…

– Цыц… курицы!

Увидеть Деметру и Геру с оскорбленно приоткрытыми ртами – а вот это даже лучше нектара.

Стикс, тяжело ступая по вязкому песку, подошла ближе. Села на корточки.

– Что скажешь, лавагет? Удалось хоть что-то?

– Век, – сказал я.

– А цена?

Я отмахнулся. Титанида усмехнулась. Углом рта – намек, не улыбка.

Нагнулась и быстро прикоснулась губами ко лбу, едва слышно шепнула: «Молодец!» – выпрямилась и отправилась по своим делам. Черный гиматий измазался в песке: долго сидела где-то над морем…

Гера и Деметра разевали рты не оскорбленно, а просто так – чайки, онемевшие перед бурей.

Я допил нектар и поднялся: качнуло, в висках всхлипнуло, а так ничего. Левка улыбнулась, глядя снизу вверх: серебряные волосы были нечесаны и тоже с набившимся песком.

– Поговорю с Зевсом.

Она кивнула, шевельнув губами: «Возвращайся, милый». Сестры промолчали, но, когда я подхватил хтоний и двинулся прочь, из-за спины донесся вопрос Деметры:

– Вот и что ты в нем нашла, милочка?

Я знал, где искать брата: фигура в белом хитоне на утесе привиделась с самого начала.

– Дурак ты, – сказал он сердито. Не оглянулся: сидел на обрыве, свесив ноги, как мальчишка, так и говорил. Колчан с молниями ненужной игрушкой лежал чуть в сторонке. – Умный, а дурак. Если будет еще, кому сочинять сказки, в них старший брат будет дураком.

– Век, – бросил я в небо, как когда-то слова клятвы.

– Знаю.

– Откуда?

– Ты бредил. Гестия рассказала.

– Считаешь – зря съездил?

Война еще пока мала, Зевс. Теперь у нее есть время, чтобы вырасти. Набраться сил. Переродиться в нечто совершенно грандиозное.

– Может быть, ты скажешь, брат, для чего этот век? Набрать новую армию? Смертных, которых обратят в прах? Найти союзников? Детей нарожать?

– Этот век – для тебя. Чтобы принять решение. Потому что, сколько бы армий мы ни набрали – Крон наберет больше. Сколько бы молний ты ни метнул – их не хватит на всех. Потому что все равно придется прибегать к крайнему средству.

Но ведь ты же уже это понял, так, Зевс? Да, отец сказал – подстраховался. Выставил охрану у ненасытной, тартарской пасти, в которой дремлет наше крайнее средство – Гекатонхейры, первенцы Земли.

Но что эта охрана тому, у кого есть молнии!

Или шлем-невидимка.

– Ну, тогда это правильно, брат. На такое решение может не хватить века… – и быстро, рыбкой в сторону от одной страшной темы к другой. – У Крона тоже есть свое… крайнее средство.

– Да.

Могу описать, если хочешь. Я его помню до малейшей щербинки. Своего противника.

– Нужно что-то делать с этим серпом, – пробормотал Зевс.

Я не ответил. Брат поднялся, потянулся за колчаном с молниями – на плечо набросил, поправил перетершуюся лямку.

Колчан оттягивал плечо изрядно, хотя с виду молнии казались невесомыми – или на плечи лег не колчан? Решение?

Проходя мимо меня, Громовержец смотрел то ли вперед, то ли себе под ноги.

Не в глаза. Наверное, опасался того, что я могу там случайно увидеть.

Что, брат? «Лучше бы ты не ходил? Лучше бы не давал века передышки? Все равно на такое не хватит никакого века?»

А может он, просто боялся сорваться, встретившись со мной взглядом. Спросить о цене.

Когда шаги младшего затихли, я занял его место. Уселся, свесив ноги над дрожащим, бескрайним зеркалом моря. Хтоний пристроил рядом, как товарища.

Пополневший месяц – раскормившийся серп – посматривал с высоты. Чайки перекликались с нестройными песнями нереид в отдалении. Море потягивалось необъятным телом, устраиваясь на покой: дожидалось колыбельных от Нюкты-Ночи.

В самый раз, чтобы услышать за плечами голос Судьбы.

Земля позади дрогнула, будто по ней ступал кто-то очень грузный.

– Ты чего Зевсу сказал? – спросил Посейдон. – Видал его. Идет, куда-то в себя смотрит. Я тебе того… вина амфору нес, хорошего. Отобрал. Он что – пить пошел куда-то?

– Наверное.

– И не с радости, как я понимаю.

– Наверное.

– Что ты заладил – «наверное» да «наверное»! – скала подпрыгнула, когда Черногривый притопнул в гневе. – Про век-то хоть правда?

– Да. Про век правда.

– А-а… ты вот Гестию видал?

– Гестию?

– Мы вот с ней тут сидели… ну, пришлось малость, – трехдневный перегар говорил лучше слов. – Так она сказала: «Война все равно уже родилась. Теперь то, во что она выльется, зависит от того, на что мы готовы».