Текст книги "Ночная княгиня"
Автор книги: Елена Богатырева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)
Дети, воспитанные в обычных семьях, где есть и мать, и отец, и еще куча сестренок и братишек, могли бы сообразить, что такое обычно называют счастьем. Для этого нужно было прожить десять лет подкидышем в монастыре, с пеленок готовиться к ненавистной участи монашенки, а потом получить вдруг сразу все: родных, родину, дом, и это самое, когда больно дышать…
Карета, подпрыгивая, покатила по улице, выложенной булыжником, а по обе стороны от нее выросли как из-под земли удивительно красивые дома. Екатерина Васильевна проснулась, сладко зевнула и перекрестила рот.
– Ну вот, Лисонька, приехали, – сказала она с легкой грустью, которой девочка совсем не придала значения.
Она забросала няню вопросами обо всем, что ей удалось увидеть из окна, и та, полупроснувшись, отвечала вяло и неуверенно. Теперь они ехали по какой-то уж совсем невообразимо широкой улице, и Екатерина Васильевна, поглядывая на девочку опять-таки с непонятной грустью, принялась рассказывать о слоне, которого привезли в холодный Санкт-Петербург и специально для его прогулок построили этот проспект таким широким.
– Он, собственно, так и называется – Слоновый проспект.
– А слон, слон, – заволновалась Алиса, – мы увидим слона? Его выведут на прогулку? Какой он? С дом?
– Слона давно уже нет, – отрезала Екатерина Васильевна. – Давай-ка выйдем.
Они выехали на площадь, Алиса увидела огромную прекрасную церковь и по привычке перекрестилась. Что-то больно щелкнуло у нее в груди. Она снова посмотрела на церковь и более пристально – на няню. Но та упорно отводила глаза.
Карета теперь медленно ехала мимо цветущих акаций, приближаясь к красивому дому. Алиса так и ахнула. Должно быть, бабушка ее очень состоятельная и важная дама, коли живет в такой роскоши. Восемь ионических колонн, подпирающих фронтон… Дом был широким. Два его крыла раскинулись вправо и влево, образуя полукруг, подобно рукам, готовящимся к крепким объятиям.
– Не спеши, – приказала няня.
Но Алиса вприпрыжку уже неслась к парадному подъезду, заливаясь звонким смехом. Никто не вышел им навстречу, но ведь никто и не знал точно времени их прибытия. Наверно, бабушка почивает еще, время раннее. Каково же будет ее удивление и какова радость…
Алиса подняла голову вверх и в одном из окон отчетливо увидела лицо молоденькой девушки. На ней было белое, платье с зеленым передником. Девушка смотрела на Алису без всякого интереса. Кто она? Служанка? Родственница? Гувернантка?
Екатерина Васильевна догнала Алису и потянула к северному крылу. Дубовые двери распахнулись, и строгая, прямая как палка дама вышла им навстречу. Няня протянула ей конверт и подтолкнула Алису вперед. Дама приняла письмо, внимательно осмотрела с ног до головы сначала Екатерину Васильевну, затем Алису и, сузив глаза до крошечных щелочек, изрекла механическим голосом:
– В любом случае ваше опоздание непростительно!
Алиса быстренько взглянула на няню, ничего не понимая. Выходит – их ждали? Выходит – они задержались в пути? Ей хотелось спросить няню, кем служит в доме строгая дама, но от волнения она потеряла дар речи. Наступал самый невероятный в ее жизни момент. Сейчас она увидит бабушку.
Дама провела их по коридорчику и молча указала на стулья у двери, за которую она проворно юркнула. Затем дама появилась и пригласила Екатерину Васильевну пройти в кабинет.
Алиса никак не могла взять в толк: что происходит? Неужели бабушка боится предстать перед ней сразу же с постели и приводит себя в порядок, тогда как она предпочла бы броситься ей на шею незамедлительно, пусть она выйдет к ней хоть в одной ночной сорочке и папильотках? У Алисы на глазах выступили слезы. Дама, стоя рядом, разглядывала ее, и поэтому Алиса, прошедшая хорошую школу лицемерия, постаралась взять себя в руки и ни под каким видом не показывать этой пренеприятнейшей особе, что творится в ее душе.
Екатерина Васильевна вышла из кабинета и, наклонившись к Алисе, тихо прошептала:
– Бог тебе в помощь, девочка моя. Прощай.
Ее поцелуй пришелся Алисе куда-то в переносицу, потому что в этот момент она слегка покачнулась. Няня уходила не оглядываясь, и Алиса, скорее по инерции, чем сознательно, двинулась за ней следом. Дама проворно схватила ее за руку. Алиса подняла голову, женщина улыбалась одними губами.
– Где моя бабушка? – спросила Алиса, чувствуя, как у нее отнимаются ноги.
– Понятия не имею. – Похоже, дама понимала, какое отталкивающее впечатление производит на девочку, но это ее только забавляло. – Теперь ты будешь жить здесь…
Навстречу им по коридору парами, как заведенные солдатики, бесшумно ступая, вышагивали маленькие девочки. У Алисы на секунду все поплыло перед глазами. «Няня!» – завизжала она и рванула руку. Екатерина Васильевна вжала голову в плечи и без оглядки побежала к выходу. Алиса, не соображая, попыталась вцепиться зубами в державшую ее руку, но рука метнулась ей навстречу, и губы Алисы обожгло, а крик застрял в горле.
– Ты не в лесу, – не утратив и капли самообладания, сказала прямая дама, протягивая казенный суконный платок. – Здесь такие выходки немедленно пресекаются.
Алиса не взяла платок, и крохотная капелька крови из треснувшей губы покатилась по подбородку. Она посмотрела на женщину с такой ненавистью, что та слегка отстранилась и напряглась, приготовившись к очередному сюрпризу. Однако Алиса стояла теперь спокойно, только глаза стали мутными и сухими. Вот этому чувству девочка хорошо знала название. Это была ненависть. Отныне она ненавидела и этот дом, и всех его обитателей, и няню. Но сильнее всего на свете Алиса сейчас ненавидела свою бабушку, которая так подло распорядилась ее судьбой.
– Сейчас я представлю тебя ее превосходительству. Войдя к ней, ты должна поклониться, склонить голову и выслушать те мудрые слова, которыми она тебя удостоит.
Дама распахнула перед Алисой дверь. Двигаясь словно в тумане, Алиса переступила порог, поклонилась, как учили в монастыре, и перекрестилась. Ей казалось, она движется навстречу порыву ветра, который срывает с нее и уносит безвозвратно все ее мечты, счастливые денечки, надежды. «Милая, добрая бабушка…» – шепнула глупая надежда и упорхнула вслед за остальными. Алиса подняла голову. Перед ней за столом сидела отвратительная старуха с рыбьими глазами, взгляд которых был устремлен мимо нее. На секунду ей показалось, что изо рта у той выглянуло змеиное жало… Но это уже после того, как она упала посреди кабинета начальницы института и погрузилась в глубокий обморок.
Елена Карловна ликовала. Сбылась ее мечта пристроить внучку поближе, в России, и в приличное учебное заведение. Екатерина Васильевна не посмела рассказать ей ни о том, как Алиса рвалась к бабушке, ни о том, как закричала напоследок ей вслед. Елена Карловна щедро расплатилась со своей помощницей, распечатав кубышку – деревянный ларец, к которому она дала себе слово не притрагиваться, если только речь не шла о внучке. Ценные бумаги и ассигнации выстилали дно ящичка, а поверх них переливались бриллиантовые серьги и кольца с сапфирами. Все это предназначалось внучке. Елена Карловна, доставая деньги для Екатерины Васильевны, залюбовалась сережками. Таких бриллиантов ни у кого на свете не будет, кроме ее внученьки. Ишь, как искрятся, словно лучик света в капельке воды пойман. Кажется, тронь – и пропадет видение. Но вот она смотрит, трогает, а красота не исчезает. Недаром у сибирского купца сторговала втридорога. Это она ему говорила – втридорога, за сердце хваталась. А он хитро ус вертел, бороду оглаживал расчесанную – цену набивал. В результате оба остались довольны. Елена Карловна купила бесценную вещь за ветхие ассигнации, а купец продал вещь ему вовсе не нужную, дядькой-калекой смастеренную, дуре-старухе за огромные деньжищи.
Ее Алиса непременно станет лучшей ученицей. Она прилежна и умна, быстро все схватывает, она сможет. Чтобы шифр бриллиантовый от императрицы получить после экзаменов, и приданое, и пожизненное содержание. Вот выйдет она после выпуска из дверей – скромная, тихая, а у порога карета с шестеркой лошадей ее дожидается, и кучер, и лакей на запятках – пожалуйте, барышня. «Что такое? Куда?» – удивится красавица. «Домой, – скажет лакей с поклоном. – Бабушка ваша, Елена Карловна, велели кланяться и ждут вас с нетерпением». Представляя себе эту сцену, Елена Карловна каждый раз испытывала необыкновенное удовольствие и великое чувство благодарности, той самой благодарности, что должна будет испытывать к ней родная внучка.
Только вот дома пока не было. Ну ничего, шесть лет учения впереди. За это время будет ей и дом, и капитал, и, что самое главное, – приличное положение в обществе. Разумеется, втайне Елена Карловна мечтала, чтобы красавица внучка приглянулась ну если и не императрице, то хотя бы императрице-матери или кому-нибудь из самых знатных дам. Стала ведь смолянка Левшина – фрейлиной Екатерины Второй. А в попечительском совете при институте благородных девиц и особы императорской крови, и принцы, и еще множество знатных и чудаковатых особ. Только бы проявила девочка ее прилежание и старательность, а там уж блестящую будущность бабушка ей как-нибудь подгадает…
В первые месяцы в институте Алиса остро чувствовала собственную неполноценность. Она совершенно не понимала, что творится вокруг, – и не только потому, что прибыла в институт с двухнедельным опозданием и не успела познакомиться со странными институтскими порядками, так отличавшимися от монастырских, но и потому, что на нее обрушился головокружительный поток неведомого мира, о существовании которого она не только не знала, но и не догадывалась.
В институте ее до глубины души поразила одежда, выданная ей кастеляншей (необычайно удивительное слово!). В отличие от монастырской рясы, она состояла из уймы мелких деталей. Коричневое платье, которое, нужно думать, предполагало уместить в себе двух таких малышек, как Алиса, дополнялось беленькими рукавчиками. И, что совсем невероятно, эти рукавчики нужно было исхитриться подвязать самой себе под рукавами платья. Кроме того, на шею повязывалась пелерина (еще одно удивительное слово!) из грубого холста, а поверх платья надевался такой же передник, который полагалось застегивать сзади булавками.
А еще необходимо запомнить фамилии классных дам, имена девочек и массу строжайших правил, которым необходимо следовать неукоснительно.
Как-то, через неделю пребывания в Смольном, Алиса, слегка покачиваясь от постоянного недосыпания, стояла в нише столовой с приколотым к правому плечу чулком. Она смотрела на девочек за столами, а они выражали ей свое презрение сощуренными глазками и поджатыми губками. Презрение их ее вовсе не волновало, не то что запах корюшки, без которой ее оставили в наказание за плохо заштопанный чулок.
Девочки сразу же показались ей ненастоящими. Многие из них еще хранили тепло материнского дома, привычки возиться с младшими и старшими братьями и сестрами, способность тихонечко, но весело смеяться в рекреации и с надеждой поглядывать в окно в приемные дни. От них веяло семейным прошлым. От Алисы же веяло монастырским холодом. Эта аура была незнакома и непонятна девочкам, она настораживала и отталкивала. Бесхитростные глупенькие создания, привыкшие получать кусок булки, еще не успев пожелать его, порядочно отстали в развитии от монастырской воспитанницы, не брезговавшей в изнурительно длинные посты кражей корочки черствого хлеба, приготовленного для коров.
Здесь ей очень пригодились эти навыки. Первый же пост, сокративший и без того скудный рацион воспитанниц, превратил ее в маленькое хитрое животное, готовое за кусок хлеба продать душу дьяволу. Не зная цены побрякушкам, украденным у няни, Алиса сменяла их у сторожа Василия на две французские булки. Спускаться на первый этаж воспитанницам категорически воспрещалось. Пробраться к сторожу с запиской для лавочки считалось подвигом. И многие, чураясь в обычное время Алисы, в посты прибегали к ее услугам, за что вынуждены были делиться с ней снедью. Через год Алиса с Василием стали закадычными друзьями. Во-первых, старика мучило легкое чувство вины перед девочкой, обменявшей сторублевые побрякушки на две булки. А во-вторых, ему нравилось это несмышленое создание, с такой дерзостью промышляющее себе пропитание. Поскольку цен в лавочке никто из девочек не знал, Василий всегда завышал их, а на сэкономленные копейки приносил кусок колбасы или сушеную маковку своему постреленку Алисе. Алиса также проявляла повышенный интерес к Василию. Он был первым мужчиной, с которым она доверительно разговаривала…
В свободное время девочки только тем и занимались, что вздыхали и охали, обязательно кого-нибудь «обожали больше всего на свете», коверкали собственные имена до неузнаваемости и то приходили от чего-нибудь в неописуемый восторг, то самым натуральным образом лили горькие слезы. В промежутках между приступами высокой любви они ругались друг с другом на чем свет стоит, повторяя те бранные словечки, которыми их ежедневно награждали классные дамы. «Гадина» и «дрянь» были излюбленными ругательствами и выговаривались воспитанницами особенно старательно. Алиса в глубине души считала, что девочки с придурью, что притворяются они поминутно, и поражалась, как им это не надоедает. Может, это такая особая игра, правила которой ей неизвестны, а цель – неведома? Но когда она пыталась поиграть в нее, сама себе делалась противной.
Только однажды забрезжил для нее огонек надежды, только однажды она встретила девочку, почти такую же одинокую, как она сама. Эта девочка понравилась Алисе с первого взгляда.
Агнессу привезли в институт, когда учебный год был в полном разгаре. Она не умела ровным счетом ничего – ни заплести себе косички, ни прибрать свои вещи, ни тем более облачиться в форменное платье, плохо знала грамоту и не имела ни малейшего желания учиться. Замечания классной дамы девочка гордо игнорировала, ходила с высоко поднятой головой. Классная дама не перенесла бы такого поведения воспитанницы, не находись та под чьим-то высоким покровительством. Девочкам только оставалось гадать – кто же покровительствует их принцесске?
– Откуда ты? – спросила ее Алиса.
– Я польская принцесса, – ответила та холодно.
– Неужели тебя сюда привезли родители?
– Мои родители умерли, – сказала Агнесса, глядя в окно. – Но если бы были живы, думаю, им вряд ли пришлось по душе это место. А кто твои родители?
– Они тоже… умерли, – сказала Алиса, и девочки посмотрели друг на друга с пониманием.
Разумеется, Агнесса оказалась никакой не принцессой, а только графиней, но прозвище «принцессочка» прилипло к ней. Алиса с Агнессой держались от девочек особнячком, поэтому их в отместку звали за глаза «сиротками».
Единственный урок, на котором Агнессу выделяли, был урок танцев. Ее всегда просили показать какую-нибудь фигуру. Чего ей недоставало, так это умения танцевать с партнером, что обнаружилось гораздо позже. Зато Алисе премудрость «подчинения партнеру» давалась легко. Танцуя на уроках с учителем, она походила на перышко, приставшее к его костюму, а потому двигающееся с ним в такт.
На уроках арифметики Алиса ничего не понимала, и принцесса незаметно посылала ей записочки с правильными ответами, чтобы подруга не попала впросак. Однако как только в старшем классе девочкам впервые выдали по двадцать пять рублей, чтобы те учились делать покупки и вести бюджет, Алиса управлялась с деньгами как опытный экономист, складывала и вычитывала абсолютно точно…
Немецкий язык был единственным уроком, где Алиса получала каждый раз двенадцать баллов. Правда, знание немецкого лишь отдаляло ее от остальных воспитанниц. Учителя немецкого они искренне ненавидели, не умея сладить с его предметом. К тому же немецкий язык не украшал воспитанной девицы так, как французский.
Со временем Алиса узнала, что отца Агнессы – польского графа – повесили повстанцы, а мать умерла от горя. С тех пор принцесса тайно ненавидела все русское, потому, вероятно, и выбрала в подружки девочку с немецким именем – Алиса Форст. Девочки спали вместе, вместе садились в обед, шептались перед сном в дортуаре и решительно никого к себе не подпускали близко. Казалось, никто не мог нарушить этой дружбы, кроме разве что какой-нибудь высшей силы. Но эта высшая сила все-таки вмешалась.
В институте тщательно следили за тем, чтобы уравнять всех воспитанниц и ни для кого не делать исключения ни в чем. Однако классные дамы, да и инспектриса, были все-таки живыми людьми и имели своих любимиц-наушниц, которым многое спускалось с рук. Принятые в институте правила – форменные платья, единый стол, однообразные, гладко заправленные кроватки в дортуаре – были нацелены на то, чтобы привить девочкам мысль о равенстве. Из дома разрешалось привезти лишь милые пустячки – нарядные тетрадки, красивый письменный прибор, туфельки для танцев. Малышкам можно было взять с собой в институт на первых порах любимую куклу.
Алиса, никогда не видевшая игрушек и не подозревавшая об их существовании, с завистью разглядывала этих маленьких, похожих на настоящих девочек, богинь с фарфоровыми головками. Их можно было укладывать с собой в вечно холодную постель, с ними можно было разговаривать, их можно было обожать сколько угодно. Ей до смерти хотелось подержать какую-нибудь куклу в руках, но гордость не позволяла просить, и Алиса страдала молча. Эта мечта настолько испепеляла ее сердечко, что Алиса знала наверняка: попади кукла ей в руки, она ни за что уже не расстанется с нею. Никогда!
Она закрывала глаза и видела кукол во сне. По четвергам она подолгу стояла у окна, вглядываясь в лица приезжающих на свидание родственников. Надежда на то, что бабушка не выдержит и приедет к ней, не смогла умереть. Конечно, когда-нибудь приедет. Может быть, именно сегодня. И тогда Алиса непременно попросит у нее куклу. И за все простит.
Но бабушка все не приезжала, и у Алисы с детских лет осталась привычка стоять по четвергам у окна…
В последний день января в классе царило оживление по поводу посещения института высочайшими особами – ожидался приезд императрицы с одной из великих княжон и свитой. У Алисы с утра разболелась голова и настроение было отвратительное. Кудахтанье девочек насчет «обожания» ее императорского величества и их императорских высочеств почему-то производило на нее особенно удручающее впечатление. Агнесса же по привычке кривила губки, словно нашептывая про себя: «Уж мне эти русские».
Императрица, рассыпая улыбки направо и налево, явилась в класс после урока закона Божьего. Она что-то говорила, обращаясь к девочкам, называла их надеждой отечества и какими-то ласковыми именами, которых они никогда в институте не слышали. У воспитанниц в глазах стояли слезы. Но Алиса ничего этого не видела и не слышала. Она как завороженная смотрела не на императрицу, а на куклу, которую та прижимала к груди. Кукла была с чудесными желтыми косами, в бальном платье точно таком же, в какие были одеты фрейлины свиты великой княжны, – светло-синего бархата. Перед глазами Алисы все плыло. Она видела отчетливо только улыбающуюся куклу. Так она познала свою первую любовь – с первого взгляда и до конца жизни.
С трудом дождавшись окончания урока, Алиса в рекреации решительно ухватила Агнессу за рукав, поволокла к окну и, захлебываясь словами, попыталась выразить то, что было у нее на сердце. Агнесса прищурилась, выше обычного подняла голову и пожала плечами. А потом рассмеялась. Смутившаяся Алиса взглянула на подругу, но та смотрела туда, где фрейлина ее императорского величества беседовала с девочками о чем-то, что-то их спрашивая. Наконец фрейлина, очевидно, услышала то, что хотела, и, улыбаясь, направилась к окну. В руках у нее была кукла, так поразившая Алису. Этот момент остро врезался в память Алисы.
Фрейлина шла к ним (к ней – думалось Алисе) целую вечность. Счастливейшую вечность, потому что, пока ее улыбка приближалась, пока глаза смотрели (думалось Алисе – на нее) ласково и приветливо, пока она открывала свой пунцовый ротик для каких-то слов, Алиса пережила в своем сердце величайший триумф и чуть было не поверила в существование Бога, доброго к ней. «Вот оно! Свершилось…»
Фрейлина посмотрела на окаменевшую в ожидании чуда Алису, улыбнулась ей приторно-ласково и… протянула куклу Агнессе. «Это тебе от твоего незримого друга и покровителя», – прошептали влажные алые губки таинственно. Фрейлина потрепала девочку по щеке и тут же повернулась к выходу.
Пока она шла к двери, Агнесса преображалась. Она перевела взгляд на Алису, сделала едва уловимое движение губами, означавшее разочарование, и выступила в центр рекреационной залы, где к ней подлетели девочки, оторопело наблюдавшие за ней и фрейлиной. Каждая пыталась протолкнуться вперед и сказать Агнессе что-нибудь приятное. Внимание коронованной особы ценилось в институте несравнимо выше, чем двенадцать баллов с плюсом по любому предмету. Агнесса в мгновение ока перестала быть сироткой и приобрела небесного покровителя, и с этого момента все девочки хором обожали ее. Все, кроме Алисы. Дружбе с Алисой был положен конец.
Алиса никак не могла смириться с такой несправедливостью. Десять лет, проведенных в монастыре, она денно и нощно молила Бога совершить чудо и вернуть ей родителей. И что же? Он выслушал ее холодно и ответил насмешкой – вместо монастыря запер в институте. Чего же от него еще ждать? Батюшка на уроках часто вещал о смирении. Алиса сжимала кулачки и хмурила брови.
Вот и теперь, лежа в своей холодной кроватке в дортуаре, она чуть не плакала от зависти и решила истребить куклу. Дождавшись, когда все заснули, Алиса потихоньку выбралась из кровати и смахнула куклу с тумбочки Агнессы. Глухой удар не нарушил глубокого сна девочек, а Алиса не могла открыть глаз, в ужасе представляя, что перед ней сейчас окажутся фарфоровые осколки вместо милой головки с ангельским личиком. Еще не раскрыв глаз, она глубоко раскаялась в содеянном, и из-под ресниц ее потекли ручейки слез.
Кукла была цела. Только маленькая ранка – скол за крохотным ушком – подтверждала случившееся. Алиса схватила куклу в охапку, покрыла фарфоровое личико страстными поцелуями и проревела над ней половину ночи. На следующий день Агнесса переместилась на другую кровать. Все было забыто. Но история с куклой оставила рубец на сердце маленькой Алисы.
Покинув Алису, Агнесса подружилась с парфеткой Ольгой Белянкиной, слывшей богачкой среди девочек. Белявка, как презрительно называли ее девочки, чуть ли не дважды на неделе получала из дома то корзинку со сдобными пирогами, то добрый кусок утки с яблоками, то лосося, запеченного в шампиньонах. Когда она разворачивала полотенца со снедью, девочки начинали дышать медленней и глубже, но все попытки заставить богачку поделиться оборачивались провалом.
У Белявки всегда было самое душистое мыло, самые нарядные тетрадки и даже флакончик французской воды. Классная дама, щедро задариваемая по праздникам родственниками девочки, нередко приглашала ту в свою комнату и после подробного допроса о подругах поила чаем. Чуть ли не по всем предметам Белявка брала дополнительные (платные) уроки, а потому оценок менее двенадцати баллов учителя ей ставить не решались, хотя она и отличалась явной тупостью. Вряд ли Агнесса любила свою новую подругу, однако высокое покровительство обязывало не опускаться более до дружбы с бедными девочками.
Алиса недолго оставалась без подруги. К ней прибилась толстушка Обозова и теперь таскалась за ней с самым жалким видом. Больше всего на свете Обозова любила поесть. В постные дни (а на неделе среда и пятница были постными) в столовой она быстро съедала свою порцию и сидела за столом, со слезами на глазах глядя на товарок. В животе громко урчало, и классная дама, услыхав эти «ужасные звуки», вскакивала и бегала по классу в поисках дрянной шалуньи. Алиса редко разговаривала со своей новой подругой, но подкармливала ее после вылазок к Василию.
Уже в старшем классе, поменяв кофейное платье на зеленое и научившись все-таки держать спину прямо, Алиса наконец выплыла из физиологического тумана, в котором просуществовала первые три года. Притерпевшись к холоду дортуаров, привыкнув к затрещинам и грубости классных дам, смирившись с тем, что тело ее покрыто ссадинами от ломающихся деревянных пластинок казенного корсета, она вдруг сделала удивительный вывод – кто-то платит за ее обучение, то есть за то, чтобы сделать ее жизнь невыносимой. В отличие от девочек, учившихся на казенный счет, классная дама покупала ей не самое дешевое мыло, а в последний год младшего класса бросила к ее кроватке дешевенькие коленкоровые туфельки, которые все-таки были удобнее тех, в которых Алиса прошлепала два года. Кто-то платит, а значит, кто-то хочет, чтобы ее подольше продержали в этой тюрьме. И всем сердцем Алиса возненавидела этого кого-то. В долгие бессонные ночи, ворочаясь от холода на матраце из мочалы, Алиса лелеяла в своей опустошенной душе ненависть. А однажды, когда ее поставили в холодном дортуаре на колени в наказание за какую-то мелкую шалость, Алиса перед образом на стене поклялась убить этого кого-то. Почти представляя себе, кто бы это мог быть…
Если в младшем классе все се силы уходили на борьбу за существование, то старший класс сделал ее неисправимой лгуньей. Система доносов и наушничества, узаконенная в Смольном, возымела свое действие. Классные дамы чуть ли не ежедневно строчили доносы начальнице института друг на друга и «отчаянных» воспитанниц. Стоило какой-то даме лишний раз улыбнуться воспитанницам, как ее тут же вызывали к Леонтьевой и указывали на недозволительную фамильярность. Алиса теперь без зазрения совести могла свалить вину на подругу, хотя бы и на ту же Обозову, лишь бы избежать наказания. Обозова же тихо стонала, но выдать Алису не смела, боясь лишиться «кормилицы».
В детстве сестры-монахини пугали Алису тем, что она для них – раскрытая книга, что они могут читать в ее душе и мыслях. Но теперь она заметила, что если и остается по-прежнему раскрытой книгой, то в стенах института нет человека, способного в ней хоть что-то прочитать. Поначалу, обманывая классную даму или инспектрису, Алиса в глубине души трепетала. Вот-вот та получше приглядится к ней, догадается, что к чему, и отвесит оплеуху. Но ничуть не бывало. Похоже, им нравилась маленькая девочка с подобострастным взглядом. Алиса выпросила у горничной зеркальце и репетировала этот взгляд перед сном, пока не гасили лампу.
Алиса настолько уверовала в свои способности выдавать желаемое за действительное, что принялась развлекаться постановкой маленьких спектаклей. Каждый месяц она разыгрывала лихорадку и по несколько недель пропадала в лазарете. В церкви она падала в обморок, от прогулок зимой отлынивала, ссылаясь на тошноту и слабость. Спектакли разыгрывались ею и с намерением проучить ту или иную девочку за глупость или просто так – смеха ради. Наиболее удачный спектакль имел целью навредить ненавистной обладательнице волшебной куклы Агнессе и неразлучной с нею Белявке.
Притворившись, будто у нее кровь идет носом, Алиса получила разрешение выйти из столовой и, пробравшись незамеченной в дортуар, вколола несколько иголок в матрац принцесски. Перед сном девицы устроили в спальне возню, в результате которой Агнесса с размаху плюхнулась на кровать… На ее отчаянный крик прибежала классная дама, девочки суетились вокруг, и никто не заметил, как Алиса шепнула мадемуазель что-то на ушко, а потом часто-часто закивала на ее вопросительный взгляд, широко распахнув небесно-синие честнейшие глаза.
Агнессу отнесли в лазарет, а классная дама подошла к Белявке и впервые за четыре с половиной года учебы сорвала с нее передник. Девочки тихо охнули, Белявка потеряла дар речи. Мадемуазель толкнула ее к стене так сильно, что та стукнулась головой и сползла на пол. «Стоять на коленях три часа!» – прошипела классная дама и галопом понеслась в лазарет хлопотать над Агнессой.
Вернулась она не скоро, и щеки ее пылали багровым румянцем. Не обращая внимания на всхлипывания Белявки, классная дама горестно поведала девочкам, что Агнессе пришлось выдержать небольшую операцию. Две иголки доктор удалил, но третья глубоко вошла девочке в ягодицу. Обнаружилось это только по кончику красной нитки, торчащей из тела. Доктору (девочки ужаснулись, вспомнив, что доктор – мужчина, а Агнесса вовсе не пальчик порезала) пришлось помучиться, чтобы извлечь иглу из тела бедняжки Агнессы, не изуродовав его скальпелем. К концу рассказа лица всех без исключения девочек залились краской смущения, и когда классная дама снова побежала в лазарет, они вовсе не жалели «бедняжку» Агнессу, а с неподдельным ужасом удивлялись, какая, должно быть, бесстыжая эта принцесска, раз позволила подвергнуть себя такой унизительной процедуре. Воспитанницы сошлись на том, что любая из них скорее бы умерла, чем оказалась на месте бесстыжей полячки, и что отныне хорошо бы всем держаться от нее подалее. Алиса делала девочкам страшные глаза и горячо кивала, незаметно перекладывая моток красных ниток из своей шкатулки в ночной столик Белявки…
Старший класс принес с собой новые предметы. Лучшими из них были признаны уроки кулинарии, потому что после такого урока воспитанницы поедали все ими приготовленное. А вот урок рукоделия стал для Алисы чем-то вроде приговора. У нее хватило глупости обнаружить свои таланты по части плетения кружев. Учительница была потрясена, и тут же на Алису посыпались бесчисленные поручения: сплести кружевную салфетку к именинам начальницы, кружевной воротничок для классной дамы, кружевной платочек для инспектрисы, кружевное панно для ее императорского высочества.
Она теперь неделями вместо уроков сидела в мастерской и занималась работой, которую ненавидела с детства. Единственное, что ее утешало, так это близость сторожа Василия, заглядывающего к ней. Вечерами он просиживал с ней, рассказывая о своей отчаянной молодости, называл по-прежнему постреленком, учил уму-разуму. Именно он впервые поселил в ее душе надежду, рассказав о побеге одной из воспитанниц.
– И чем же кончилось? – пытала его Алиса, не смея оторваться от работы.
– Чем же? Догнал я ее, значит. Держу, а она того, рвется. И кричит еще на меня, бранится. Нет, думаю, не уйдешь…
– А коли ушла бы?
– Знамо дело – домой бы направилась. У нее и деньги на извозчика припасены были.
– Домой, – грустно вздохнула Алиса.
Выходило, что и бежать-то ей некуда.
Из Смольного бежали не только домой. Случалось, что бежали совсем иначе. Историю одного такого «побега» Алиса запомнила доподлинно.
