Текст книги "Средина. Том 1"

Автор книги: Елена Асеева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)

Впрочем, Яробор Живко не решился рассказать о самом видении Волегу Колояру с каковым за это время сошелся достаточно близко, не то, чтобы ему не доверяя, сколько просто-напросто жалея. И в том явственно определилась высокая нравственность естества юноши, а быть может все же божественность.

Посему и днесь в разговоре с осударем он всего-навсе высказался о спорном вопросе божественного творения Мира, мягко прошелся о неполноценности человечества, как создания и о его губительной роли, в целом схоронив в себе само видение. Надеясь, что тот, кто ноне молчал, вмале…вмале сумеет все пояснить и успокоить. Да, только Крушец покуда не желал вступать в толкования с плотью, по-видимому, и сам с интересом наблюдая ход мыслей юноши… пророщенных в нем им самим. Определенно Крушец был рад, что избрал в свои вечные спутники, в свою будущую многогранность такое разумное человеческое создание.

– Ну, что ж всему суждена смерть, – прерывая затянувшееся отишье, молвил Волег Колояр, и, ухватив мальчика за чуть вздрагивающие от приступа кашля плечи, притянув к себе, обнял.

Осударь глубоко вздохнул и махом втянул в себе шелковистый аромат волос Яробора Живко перемешавшей юность с духом приторного звериного меха, что впитались во вьющиеся локоны. Ощутив отцовскую нежность к этому по крови чужому ему человеку. К такому не понятному, уникальному, чем-то напоминающему ему его младшего сына, Хотибора Колояра, погибшего в одной из стычек с латниками.

– Одначе душа наша нетленна, – дополнил осударь, речью своей стараясь успокоить мальчика. – Похожая на пар, тень аль воздух она первопричина мысли и жизни человека. Она напоминает нас и делает одухотворенными, обладая сознанием, мудростью душа неразрывно связана с Богами. Являясь единой с Отцами нашими Першим и Небо, она и становится бессмертной. Словно свершая Коло Жизни душа, посланная на Землю, родится в теле, напитавшись бытием, постепенно перейдет в мир Предков, а значит сызнова возвернется к своим Творцам. Тело же точно рубаха, оную даровали, чтобы облечь душу, кою спряли как удел Богиня Удельница и ее сестры Пряхи.

– Коло Жизни, – повторил за осударем юноша и тоскливо вздохнув, вздел голову и всмотрелся в простирающееся над ним небо… Небо, где и было схоронено, то самое поколь не ведомое ему, но трепетно знакомое Коло Жизни, вызывающее томление не только его плоти, но и самой лучицы.

– Волег Колояр, – погодя протянул Яробор Живко, и, отстранившись от осударя, выскользнул из его утишающих объятий. – А почему влекосилы бреют бороды, оставляя одни усы, – мальчик указательным перстом огладил его прямой, грубо вырубленный подбородок, весьма колючий от часто сбриваемых волосков.

– Такая традиция… Считается Бог Ярило, чьими потомками мы являемся не носил бороды, только усы, – усмехаясь ответствовал Волег Колояр.

Осударь степенно прошелся взором по округлому подбородку мальчика, где почитай не проступало волос, а торчало лишь два тонких белых волоконца. По коротюсенькой поросли русых волос, словно пушком покрывающих подносовую ямку, самую малость даже заползающих на полную верхнюю губу, да по теплому отметил:

– Оно как я погляжу ты, Яроборка, не больно будешь увит брадой… Уж коли она у тебя и будет… то…

– Вельми нечастая, – широко просияв, закончил за осударя юноша, и теперь огладил уже ладонью собственный подбородок. – Я хотел тебя попросить Волег Колояр, чтобы ты мне, коль того можно, обрил голову. Чтоб я был не отличим от влекосилов и носил такой же чубарь, как у вас.

– Чубарь? – удивленно повторил Волег Колояр и качнул головой так, что встрепенулся на его темени клок волос. – Это не чубарь, а хохол… Мы его величаем хохол. Это признак знатности рода влекосилов – воинов. Наша связь с Богом Ярило, от кого ведем свой род, в чью рать входят воины-оборотни, полулюди-полуволки и полулюди-полумедведи. Считается, что Ярило божественный предок лутичей и в первую очередь княжичей, каковые нарекли себя погодя влекосилами, лесиками, нурманнами. Ярило, как Бог Жизненной силы и весеннего Солнца, страсти, любви, плодородия, единожды с тем оберегает воинов в пылу битвы. – Осударь на чуть-чуть прервался, его мужественное лицо зримо напряглось каждой черточкой, словно символизируя особые испытываемые им чувства. – Ты, явно, Яробор Живко из его рода… Безусловный потомок, ибо златое сияние которое почасту озаряет тебя, единит человеческую сущность с его божественностью. И ежели ты пожелаешь, я исполню твою просьбу, ибо для нас влекосил это будет за честь… Честь иметь средь своего воинства золотого человека… алтын болы. – Волег Колояр протянул руку и по-доброму встрепал волосы на голове мальчика, да нежно улыбнувшись, добавил, – только думается мне, Айсулу это не понравится, понеже она вельми любит голубить твои кудри.

Яробор Живко густо покраснел, почти рдяно-кумачовыми стали его несколько впалые щеки. Схожее с каплей лицо, имеющее самое широкое место в районе скул и сужающееся на высоком лбу и округлом подбородке, и вовсе запылало, будто кровь, проступив из-под тонкой, смуглой кожи, выплеснулась на ее поверхность. Он нежданно резко развернулся, и, продолжив свой дотоль прерванный путь по берегу озера, схваченному по рубежу тонким льдом, чуть слышно произнес:

– Она будет любить меня и без тех кудрей. Я же не хочу так весомо отличаться от вас, поелику все время ощущал собственную отрешенность и потому почасту у меня возникали мысли об ущербности… не полноценности. Но нынче, среди вас, я стал ощущать себя, пусть не таким как влекосилы, но все же значительно близким вам.

– Яроборка, – благодушно дыхнул, вслед уходящему юноше осударь.

И немедля двинулся вслед за ним, так как последнее время, особлива после падения его в речку страшился пускать его далече от себя. В целом, и, не подозревая, что королева марух (управляющая укрепленным над ним бесом, весьма осерчавшая от их общего недогляда за бесценным для нее мальчиком и лучицей) теперь указывала им троим, впрочем, как и всем иным бывшим подле, не упускать юношу из предела видимости.

– Яроборка, ты чего смутился, – досказал Волег Колояр. – Я, что думаешь против ваших чувств? Ее чувств? Я – за… Мне просто хочется вызнать, чтоб быть за Айсулу спокойным… вызнать твое к ней отношение. Ты ее любишь аль это просто влюбленность?

– Люблю, – протянул совсем тихо Яробор Живко, словно продышав данное слово себе в нос, и не останавливая шага, порывчато пожал плечами. – Не ведаю поколь, что такое любовь. Уж мне с ней благостно и тепло. Движение ее рук, тела вызывает, во мне трепет… Может сие и есть любовь, кто ж ведает. Да, только во мне столько спеет, ворочается, дышит. Столько мыслей, чувств, что на любовь отводится всего-навсе малая часть меня.

Вельми гулко хмыкнул позади мальчика Волег Колояр и мощно ступив на прикрывающий брег слой льда, махом взломал его гладкость, обнажив корявые, изрезанные бока, плеснув на черную кожу сапога буро-синие воды.

– Малая часть, ну, ты как скажешь Яроборка, хоть плачь, хоть смейся, – довольным голосом отозвался осударь. – Эт, просто, хлопец, ты еще дитя совсем. Вот кады ты станешь мужем… Губами кады коснешься Айсулу, тогда все, что дотоль спело, дышало и ворочалось переместится на нее, так как доколь мы живем, здравствуем, человечье в нас вельми мощно господствует.

Яробор Живко не стал спорить с Волегом Колояром не потому, что не желал аль не мог, просто порой он уступал людскому мнению, понеже сам не всегда их понимал, чувствуя несколько по-другому. Обладая божественным началом мальчик, увы! не до конца постигал их потребности. Он, конечно, жил по человеческим законам, но внутри не соглашался с ними, порой демонстративно не исполняя их, аль даже когда свершая, находясь точно отрешенным от происходящего… Вроде проделывая это, плыл в густом мареве сна, пробуждаясь лишь в те мгновения, когда мог избавиться от всего человеческого и побыть наедине с самим собой. И данное состояние в Яроборе Живко своим божественным началом взрастил Крушец, очевидно подстраивая плоть под себя.

– Ты, видел Волег Колояр, каковой содеял Цыдыл-ер чур? Я хочу нанести на него руническую вязь, – вопросил, переводя разговор юноша.

Он на малеша придержал свою поступь, чтобы осударь успел его догнать и поравняться с ним, абы само толкование не разлеталось столь мощно по прикрытой взгорьями долине.

– И, что ты напишешь? – вопросом на вопрос откликнулся Волег Колояр, шагнув несколько левее парня и с тем поравнявшись с ним.

– Напишу, что Господь Перший и Бог Небо едины, – с расстановкой медлительно пояснил Яробор Живко и обвел взором раскинувшийся пред ним скальный утес, поднимающий свои топорно отесанные каменные вершины усыпанные льдом к самому поднебесью. – Что нет меж них борьбы, ибо суть их братство, божественность творения всего сущего и самого бытия.

– Хорошо придумано, – мягко произнес осударь, зная о тех особых чувствах трепета, что питал юноша к Першему. – А я тогда повелю Цыдыл-еру изобразить ту вязь, да и сам повторю ее в нашем образно-зеркальном письме, оное мы еще зовем расенская молвица. Этим письмом пользовались тивирцы, пришедшие с Дравидии. Позднее, когда они сплотились с лутичами и образовали нашу ветвь рода влекосил, и мы переняли данное письмо, або оно было понятнее и проще… А дотоль лутичи использовали в написании слоговую письменность, каковую величают еще «черты и резы».

Не сильное колыхание ветра пронеслось по зеленовато-синей глади озера и всколыхало на нем не только воды, но и кудри юноши, который оттого легкого дыхания земли сызнова, словно подавившись, гулко закашлял. Волег Колояр встревожено оглядел мальчика, и торопливо выдернув из его рук шапку, водрузил ее ему на голову, натянув почти на самые глаза. Порыв ветра принес на себе не только стылость воздуха, но и насыщенность его прозрачной чистоты, напоенной ароматом воды и кисло-сладостью живущей в ней растительности. Легохонько вздохнул Яробор Живко и взор его прошелся по первому по зяби воды, на миг точно вторгнувшись в ее глубины, и он, прерывая наступившую тишину сказал:

– Лесики верят, что Водиц, повелитель Всех Вод, когда-то провисел пронзенный копьем на Мировом Древе и постиг заветный смысл рун, струящихся по его стволу, которые даровали ему Величайшую Мудрость… Мудрость, каковую засим он вместе с рунами подарил лесикам. Однако я уверен этот сказ человеческий вымысел, и как сама земля, как деревья, травы, так и вода не является думающим созданием, это вообще иная форма творения, жизни не обладающая разумом. Або разумом…Разумом созидательным и разрушающим, творящим и карающим обладает лишь человек. А руны, как и все иные знания, нам дарованы Богами… Богами, или их помощниками, которых мы ошибочно величаем демонами, духами иль волшебными народами.

Глава двадцать шестая

Весьма неспешно протекла осень и зима в долине, которую как оказалось тыряки величали Алкен-жыз, и также степенно подступила ранняя весна. Первый ее месяц белояр, не принес в ту обширную местность поколь тепла, однако повернул солнце, а вернее молвить Землю, таким образом, что лучи единственной звезды Солнечной системы стали ощутимо теплее. Они, словно сменили пронзительные ветра, каковые дули всю осень и зиму, не позволяя подолгу выходить из юрты столь бесценному не только Богам, но и людям мальчику. Может именно оттого, что Яробор Живко был заточен в юрте его хворь улеглась, а под неусыпным наблюдением осударя, Айсулу и шамана принимаемые снадобья, почитай полностью избавили от кашля. Впрочем, вопреки явственному выздоровлению, Родитель приказал все поколь находящемуся на маковке четвертой планеты Небо, как только в работу вступит чревоточина изъять мальчика с Земли, абы провести лечение и осмотр лучицы.

В общем можно было сказать, что состояния мальчика более-менее благополучно, если бы не участившиеся после Дня Зимнего Солнцеворота видения у Крушеца и как следствие у Яробора Живко.

В ночь на двадцать второе груденя, первого зимнего месяца, когда по поверьям влекосил и лесиков в полночь расцветал папороть-цвет, в маковке коего возлежал Бог Млада сын Дажбы, солнце поворачивало с зимы на лето. Считалось в ту ночь, самую длинную, ночь в году, наново рождалось Солнечное Светило и принималось расти и крепнуть. В эту ночь, которую торжественно встречали не только влекосилы, но и уважающие их традиции кыызы было принято не спать. Призывая рождение Солнца, люди пели песни, водили хороводы подле костров, зажигали солнечные колесовидные символы. На праздничных столах, накрытых в юртах, стояли священные блюда кутья, мед, в первую очередь дар всем предкам.

В ту самую праздничную ночь Яробор Живко сызнова узрел видение. Оно было столь мощным, что мгновенно просквозив пред очами мальчика, кажется, лишь на пару минут вызвав гулкий крик, остановку сердца и окаменение. А после было выброшено Крушецом в пространство космоса, энергетическим напряжением болезненно отозвавшись в Вежды, и вызвав еще большую слабость этого Бога.

В том видении, юноша увидел стремительный полет над поверхностью Земли, в котором промелькнул странный вид местности. С одного окоему она плотно поросла деревьями, их зеленые, раскидистые кроны создавали нечто в виде общего наста, сверху над каковым легкой голубоватой дымкой плыли разрозненные облака. С иного же края местности, лишенной всякой растительности, простиралась густо-черная земля, на которой беспорядочно лежали могутные в размахе стволы деревьев, оголенные, без коры, ветвей, листьев, меж коими зрелись точечные вкраплениями алых пежин, точно пролитой людской аль чей-то иной юшки.

С той самой ночи, когда Яробор Живко сначала упал на оземь, нарушив всякое праздничное настроение людей, а после, также скоро вскочив, сокрылся в плотной хмаре ночи, чтобы выплакать увиденное, цепь видений не осеклась. Она только участилась. Показывая редкие всплески будущего планеты. Покрытую свалками мусора землю, обезлесенье, исхудавшие, лишенные воды русла рек, замкнутых в узких железных загонах, лишенной травы, домашней скотинки, в тюремных клетях зверья и птиц, в блочных отсеках потерявших блеск очей людей. Тех самых людей, единых общими чертами с человеком из первого видения… Точно вышедших из одного рода.

Эти по сути могущественные и достаточно духовно тяжелые видения несли на себе не только зримую нагрузку. Они тащили с собой и дух того грядущего, дымно-чадного с гниющими отголосками, воздуха, от которого Яробор Живко задыхался и начинал кашлять до кровавой слюны, стараясь исторгнуть его из собственных легких.

Если сказать, что Родитель был встревожен теми видениями, это значит ничего не сказать о Его переживаниях. Может потому Он перестал и вовсе вызывать на контакт Седми и Вежды, и осуществлял его только через Небо. Так, что каждый раз после того общения старший Рас возвращался к своим сынам зримо расстроенным… Расстроенным, потому как данная цепь видений могла означать, что способности Крушеца достигли определенного уровня, когда он мог переродиться в Бога. Хотя с тем физиологически он был не до развит, а ведая какой Крушец самовольник и вовсе становилось боязно за его поступки и как таковые действия. И еще не менее тревожило Родителя обстоятельство, что научившись выплескивать напряжение и зов из мальчика в космос, Крушец с легкостью восстанавливая саму плоть, с тем однако оказывал мощное воздействие на Богов, в частности на Вежды и Седми… не просто привязывая их к своему волнению, а прямо-таки впаивая их в себя. Теперь разговор уже и не шел о том, чтобы Вежды покинул Млечный Путь, так как он действительно был, на данное действие не способен. Большей частью Димург возлежал в зале на лежаке-кресле, лишь иноредь поднимаясь. Само отбытие Вежды и Седми из Млечного Пути, тем не менее, намечалось на ближайшее время, когда заканчивался ремонт чревоточины, и в Галактику могло попасть судно с биоаурой. Вроде бы успокоенный Родителем, Вежды, однако, выторговал себе право отбыть тогда, когда изъятого с Земли мальчика излечат, а лучицу осмотрят бесицы-трясавицы. Именно выторговал… Потому как подключившись к Родителю вельми долго ему о том толковал. На этот раз Родитель никак не откликался на молвь достаточно нудно разговаривающего Димурга, а после, бросив «обсудим позже», резко прервал связь. Несомненно, Родитель был сердит на своего любимца, но видя его состояние не стал собственное негодование озвучивать. Позже, впрочем, передав Небо, что уступает просьбе Вежды.

К началу белояр месяца, вельми исхудавший и осунувшийся юноша, почасту прохаживался вдоль утесистой стены горного кряжа, огибающей с одной стороны озеро. Днесь обледенелые пласты почвы, сверху присыпанные густым слоем снега особенно на выпирающих склонах, ярко переливались, поигрывая лучами солнца, оное точно распалившись, начало пригревать землю. Чуть зримые капельки водицы от растапливаемой поверхности льда и снега, порой срываясь вниз, скатывались по ребристой его поверхности, вмале застывая угловатыми катушками на узких земляных прорехах. Яробор Живко подойдя достаточно близко к обледенелой стене горного кряжа, остановился и глубоко вздохнув, утер тыльной стороной ладони влажные очи, в уголках которых задержались маханькими каплями слезинки.

Нынешняя ночь, будто нарочно густой хмарью овладела мозгом юноши, на немного успокоив его тревоги, но вероятно всего-навсе для того, чтобы с утра, когда он толком и не успел покушать выплеснуться новым видением. Яробор Живко увидел раскинувшуюся на многие дали поверхность вод. Выплескивающиеся на песчаный берег высокие с белыми завитками грив волны. И лежащих подле того рубежа воды и суши, бесчисленное множество туш животных, каковых он видел впервые. Эти, определенно, могучие живые существа обитали в воде, о чем все еще свидетельствовала их влажная, гладкая кожа окраской варьирующаяся от черной или пестрой до почти белой. Плотные, удлиненные, как у рыб, тела были несколько расширены в передней, утончены в задней части, и немного сжаты с боков. Животные имели и спинные плавники, и лоптастые хвосты. На уплощенных головах с закругленным рыльцем помещались чуть выступающие вперед массивные челюсти. Животные, словно расположившиеся в один ряд были мертвы, и Яробор Живко не столько это понял, узрев на поверхности их тел сине-зеленые пежины, сколько унюхал, ощутив мощное веяние разлагающейся плоти.

На этот раз юноша и лучица закричали столь проникновенно, что напугали не только людей находящихся подле, но, похоже, и Богов… похоже и Родителя. Потому последний и выслал распоряжение незамедлительно забрать мальчика на маковку.

Право молвить Яробор Живко вмале обретя себя, ушел из поселения к скальной гряде и впервые его никто не стал сопровождать из людей, но лишь потому как, так велели Зиждители.

Юноша убрал руку от глаз и недвижно замер, так и не успев опустить ее вниз, ибо увидел спускающуюся вниз по ледяной корке стены ярко зеленую ящерку по спинке которой проступали темно-бурые полосы, вроде рунической вязи. Ящерка неспешно помахивая из стороны в сторону удлиненным хвостом, переставляла вельми скоро свои крошечные лапки по глади льда, так точно несмотря на его склизкость обладала способностями становиться с ним единой.

Не только само движение ящерки, но и время в кое она тут возникла, в начале белояр месяца, вызывали изумление. Посему мальчик, неотступно следящий за ее бегом, не смел даже шелохнуться, боясь разрушить дивное видение, впервые за это время такое светлое, жизненное. Нежданно ящерка резко дернула своим подвижным хвостом, и, отделившись от глади стены, стремительно полетела вниз, кажется, прямо на стоящего юношу. Еще миг того полета и густым зеленоватым потоком света блеснуло тело ящерки раскидав в разных направлениях окрест себя всполохи густого дымчатого сияния. Тот плотный чад в доли секунд стал тягучим, и моментально набрякнув, своим навершием завис в воздухе, а концом, словно разворачивающийся плащ опустился к земле.

Марево вязкого дыма теперь укрупнилось и разрослось вширь и объем. Еще совсем малая толика времени и промелькнув долгим выдохом пред юношей, в зеленоватых парах чада проступила фигура существа. Туманная морока, скрывающая создание едва заметно вибрируя прозрачно-зекрой зябью, опустилась к оземе, покрытой плотным слоем белого снега, по поверхности которого пролегала протоптанная ногами юноши узкая торенка, и окрасила его в болотные полутона. А пред Яробором Живко предстала сама королева марух Стрел-Сорока-Ящерица-Морокунья-Благовидная. Весьма высокое и мало чем отличное создание от людей с гладко-зализанными назад серебристыми, короткими волосами, будто слившимися с серовато-стальной кожей головы. Обряженная в бирюзовое, долгополое одеяние, похоже, собранное из широких отрезов ткани, обмотанных вкруг туловища, а посему не имеющее швов, стыков, пуговиц, застежек и рукавов, с множество мельчайших, узких складок, подчеркивающих покатость стройных форм тела, повторяющих каждый изгиб… выступающие вперед небольшие груди, вдавленный на вроде чаши живот и узкую талию. Очи без зрачка, где голубизной блистали овальной формы радужки, хоронящиеся в бело-прозрачной склере, словно слившиеся с вытянутыми тонкими щелями, располагающимися на висках, на миловидном, напоминающем сердечко, лице королевы смотрели с особой мягкостью. Красные, полноватые губы растянулись в улыбке, оттенив и придав блеск и самой коже округ них.

Яробор Живко, наконец, легохонько встрепенувшись от нежданной встречи, широко открыл рот и глубоко вогнал внутрь легких стылый воздух, стараясь справиться с волнением да не закричать. Особой яркостью смаглого сияния мгновенно пробившего шапку, окутало всю его плоть, верно, той встрече был вельми рад Крушец.

– Тише, тише господин, – заботливо протянула Блага, узрев смаглое марево зарябившее на коже лица мальчика. – Не нужно так тревожиться. Я не сделаю ничего вам плохого… Пришла помочь.

– Помочь? Ты кто? Тебя прислали Боги? – взволнованно дыхнул юноша, и голос его при каждом слове порывисто заколыхался. С трудом ощущая собственное тело и подгибающиеся коленки, он слегка приподнял голову, чтоб удобней было разглядывать столь высокую в сравнении с ним маруху.

– Нет, не Боги, – весьма четко ответила королева. Понеже ей не позволялось сказывать о Зиждителях. Благе было нужно токмо подготовить мальчика к благополучному изъятию на маковку, а о дальнейшем его уделе… его и Крушеца решал Родитель и только после осмотра бесиц-трясавиц.

– Я пришла сама, чтобы помочь. Вы же звали, – дополнила свои пояснения королева.

Блага в этом не обманывала. Мучимый видениями, Яробор Живко в порыве горести почасту взывал о помощи, обращая свой взор в темные наполненные сиянием звезд али укрытые прозрачными покрывалами облаков небеса. Всяк раз, выпрашивая избавления его как от видений, так и от изводящей кручины, которую последнее время по многажды на него сбрасывал Крушец.

– Звал, – повторил вслед за марухой юноша, ощущая, как степенно стала возвращаться сила в ноги и податливо-послушной становилась и сама плоть. – Я звал Богов.

– Вряд ли Боги могут услышать человека, – с невыразимой нежностью молвила Блага, и губы ее еще весомее засияли улыбкой, так как не в силах озвучить иное, она старалась хоть собственной любезностью приободрить мальчика. – Боги заняты другим. У них заботы более значимые. Их творения это не просто человек. Это роды, племена, планеты, системы, звезды.

– Планеты, системы, звезды, – вторил королеве Яробор Живко и протяжно выдохнул.

Он рывком вздел голову и воззрился в бледно-голубую пелену неба, прикрытую сквозными полотнищами облаков напоминающих расписные пуховые платки, что носили женщины кыызов и влекосилов.

– Я так и думал… Думал, что Богам не до нас, не до меня, – обидчиво отозвался парень, точно услышал не просто объяснения, а приговор собственной ненадобности, покинутости и тотчас потухло сияние окружающее дотоль его тело.

Королева не сводящая взора с юноши, узрев его расстройство, торопко ступила вперед. Она протянула навстречу мальчику руки, ухватила его за плечи, да прижав к себе, крепко обняла. В тех объятиях передавая ему весь трепет, каковой испытывала, как к божеству. Всю любовь кою несла в себе, как особь женского пола. Всю нежность наполняющую ее, как мать.

– Наш драгоценный, драгоценный господин, – участливым тоном пропела она юноше, своим мягким наполненным переливами мелодии голосом, прижимая его лицо к своей груди и витающей там теплотой охватывая, утешая верно не только человека, но и лучицу.

– Не надобно так волноваться… Столько думать, переживать, – увещевала теперь уже по-матерински королева, вкладывая в каждое слово теплоту и сочувствие и тем стараясь приободрить. – Нужно чаще улыбаться, смеяться. Касаться губами рук любимой, вдыхать ее чистый дух. Надо жить, а не томиться. И тогда видения будут мягче. Не станут мучить, приобретя плавность движения.

Яробор Живко глубоко вдыхал дух этого странного для него на вид создания и ощущал утишение, словно сызнова приник к щеке почившей матери, смерть которой вельми переживал, и до сих пор так и не выстрадал. И теперь прижимаясь к марухе, чувствовал, что-то близкое… неосознанное, когда-то уже испытанное, но днесь, позабытое, али только схороненное, где-то в глубинах собственного естества. Юноша вновь глубоко вобрал в себя запах странного создания, несомненно, ему чем-то родственного и негромко вопросил:

– Ты кто?

Маруха самую малость молчала, а после, так как была достаточно осведомленной в верованиях как лесиков, так и влекосил неспешно ответила:

– Я – Берегиня.

Берегиней – Рожаницей звали лесики духа покровителя, каковой сохранял и оберегал как самих людей, так и домашний очаг, его тепло, материнство и бытие. Считалось, что Берегиня бережет и отводит от человека нежить, бесов, демонов, сопровождает ратников в бою. Даруя человеческой душе жизнь, она и отнимала ее, когда приходило время, потому считалась первой помощницей Богини Удельницы. Берегине лесики посвящали одну из рун-, которая была символом самой Богини Удельницы, пряхи, ведущей человеческий удел, являющейся рукой судьбы, богатства и блага. Лесики представляли Берегиню молодой девушкой, чем-то схожей с белоствольной березой, деревом кое всегда соотносили, как с Богиней Удельницей, так и с ее помощницами.

– Берегиня? – удивленно протянул юноша, и слегка отстранившись от марухи, воззрился в ее лицо, оглядев вельми необычные удлиненные очи, переходящие в щели на висках. – Ты ведь близка к Богам. Раз ты Берегиня, ты помощница Богини Удельницы, – отметил Яробор Живко, стараясь все же хоть таким побытом выяснить что-либо про Зиждителей.

– Нет, я никогда не видела Богов и тем паче Богиню Удельницу, – благодушно произнесла маруха, и, высвободив из объятий мальчика, удлиненным перстом (где чагравым в треть короче человеческого смотрелся ноготок) провела по выпуклой спинке его носа. – Я живу на земле, подле людей. А Берегиней я стала после человеческой жизни, ибо когда-то слыла сильнейшей знахаркой твоего рода и имела много потомков.

Королева вельми мудро вышла из сложившегося положения, так как и впрямь по одной из легенд лесиков считалось, что души добрых женщин, знахарок, имеющих при жизни много детей, после смерти могли обратиться в Берегинь, покровителей собственного рода.

– Когда вы господин ушли из дома, я направилась вслед за вами, – пояснила Блага, и тем вызвала и вовсе неприкрытое огорчение на лице мальчика, так как сведения о Богах для него наново оставались не раскрытыми. – Потому как вельми вас люблю… Такого светлого, умного, любознательного мальчика. Нашего бесценного господина.

«Господина», – это слово будто огладило своей вежливо-мягкой формой обращения, оно сызнова навеяло смурь… однако в этот раз не схороненного в его естестве, а пережитого непосредственно им.

Легкой волной выбросились в мозг Яробора Живко четкие воспоминания.

Густой заполненный деревами лес, подступивший к глубокому оврагу, и словно поддерживающий его стены своими корявыми кореньями, да стоящего супротив него Дикинького мужичка. Воочию выглядящего старичком, низкого росточку, сухощавого, коль не сказать точнее худобитного сложения, с долгими руками, где на круглом лице просматривались два глаза с фиолетовыми крупными зрачками, широкой синей радужкой, и едва заметной голубоватой склерой, который низким, пронзительно треснувшим голосом протянул:

– Господин, потому как так положено величать всякое человеческое создание.

А засим, словно из густого мрака прорезался, как-то отрывисто приглушенно наполняясь осиплостью, и вспять ее теряющий, иной голос:

– Господь Перший, господина надо поместить в кувшинку, как можно скорей.

– Господин, – теперь это юноша озвучил изгнав воспоминания и оставив всего-навсе нить того за что можно было уцепиться и что быть может, могло привести его к Зиждителям. – Так меня величал Дикинький мужичок и голос, который обращался к Господу Першему, – досказал свои мысли Яробор Живко. – И ты тоже так называешь.

Маруха смутилась только на миг, поелику не ожидала, что мальчик столь четко помнит события своей жизни так или иначе связанные с появлением в ней Богов, а после стараясь увести разговор в безопасное русло молвила:

– Так мы духи величаем важных людей, к которым испытываем теплоту и тем величанием вежливо к нему обращаемся. Однако, – это Блага сказала много живее, узрев, что умный, сообразительный юноша вновь приоткрыл рот, абы сызнова спросить из ряда, как велел Господь Вежды «не озвучиваемого». – Я пришла к вам, чтобы успокоить, и кое-что даровать. Что на немного снимет ваши тревоги и дарует, – маруха на чуток прервалась, подбирая слова, – дарует душевный покой.

Королева тотчас, точно решая более не мешкать, порывчато дернула левой рукой, и в ее как оказалось лишь четырех перстах, лишенных среднего появилось зернятко, вроде круглой маленькой капельки.

– Положите в рот, господин, – мягко попросила маруха, протягивая пластичную кроху к устам юноши.

Яробор Живко резко вздрогнул всем телом, уставившись на переливающееся в редких лучах солнца зернятко и спешно отступив назад, еле слышно дыхнул:

– Я такое уже видел, – губы его тревожно заколыхались и подносовая ямка нежданно покрылась испариной… также враз вспотела кожа на носу и лбу.

Парень срыву сорвал с головы шапку и бурой шерстью некогда живого создания утер лицо. Не сильное дуновение ветра всколыхало его в сравнении с осударевским долгий вьющийся хохол, оставшийся на темени, и словно полюбовно приголубил оголенную кожу головы. Он медлил совсем чуть-чуть, а потом, вероятно, подгоняемый Крушецом и подбадриваемый благостно смотрящей на него королевой потянулся к ее руке. Блага не менее торопливо двинула перста к устам мальчика и почти втолкнула голубоватую капельку в его слегка приоткрытый рот.