Текст книги "Удар из Зазеркалья"

Автор книги: Элен Макклой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Глава девятая

Тот, кто изгнал семь злобных бесов

Из грешной плоти Магдалины,

Все «за» и «против» трезво взвесив,

Того не сделал для Фостины.

В тот вечер сотрудники и попечители больницы «Мюррей Хилл» собрались на заседание в кабинете своего председателя совета, одного из издателей газет. Уже после двенадцати ночи Базил вышел из здания на улицу и пошел вверх по Бродвею в направлении к Седьмой авеню. Там на стоянке он оставил машину. Мирное время превратило Бродвей в какую-то лишенную вкуса, кричащую улицу, похожую на Кони-Айленд. Хотя он смертельно устал, громадные квадраты бегущей яркой рекламы и половодье электрических огней привлекали его внимание то к одной компании по производству сигарет, то к другой, производящей виски. Безвкусица такой рекламы самим своим существованием напрочь отвергала искусство как таковое, – все эти гигантские механические игрушки, предназначенные для переросших детей, которые были просто в восторге от броских фраз, примитивных цветов и однообразных повторяющихся движений.

Яркий, брызжущий с этих рекламных шедевров свет заливал темный асфальт, превращая ночь в подобие дня. Когда разносчик вложил ему в руку номер завтрашней утренней газеты, он при этом болезненном, противоестественном свете прочитал заголовок на первой полосе: «Учительница, сломав шейные позвонки, умирает». Его внимание привлекла дата сообщения: «Бреретон, четверг, 17 ноября…» Он задержался на нем на несколько секунд, а затем дочитал остальное:

«Преподаватель театрального искусства мисс Алиса Айтчисон была обнаружена сегодня вечером мертвой на территории школы Бреретон другой учительницей по имени мисс Гизела фон Гогенштейн. Тело пострадавшей лежало на последней ступеньке каменной лестницы, ведущей в сад. По словам представителя полиции, смерть мисс Айтчисон наступила в результате перелома шейных позвонков, который случился при падении с лестницы, после того как она наступила своим высоким (три дюйма) каблуком на оторвавшуюся подкладку ее длинной, по щиколотку, юбки из бледно-голубой тафты.

Как утверждают, этот инцидент был засвидетельствован одной из воспитанниц школы, мисс Элизабет Чейз, тринадцати лет, которая бегом отправилась сообщить об этом своей матери, гостившей в это время в школе. Но до этого мисс Гизела фон Гогенштейн самостоятельно обнаружила труп. Отец ребенка Флойд Чейз не разрешил репортерам взять у девочки интервью, но, по слухам, она видела, как мисс Айтчисон перед разыгравшейся трагедией разговаривала там с бывшей преподавательницей школы Фостиной Крайль. С мисс Крайль, которая в настоящее время проживает в отеле в центре Манхэттена, связаться не удалось из-за позднего часа.

Мисс Айтчисон была дочерью покойного Стэнли Мордента Айтчисон а, биржевого маклера, который покончил жизнь самоубийством в 1945 году после финансовых неудач на Уолл-Стрите. В похоронах примут участие только родственники и люди, близкие их семье».

Базил, сложив газету, засунул ее в карман пальто и поспешил к автостоянке. Если «Гизела фон Гогенштейн», по мнению репортера, является Гизелой, то ко всему сообщению нужно подходить осторожно, не доверяя и в прочих деталях. И все же… Базил крутанул баранку, и его автомобиль влился в широкую реку уличного движения.

Был час ночи, когда он добрался до «Фонтенбло». В холле гостиницы не было ни души. Он показал свою визитку ночному дежурному.

– Я не репортер, и мне срочно необходимо увидеться с мисс Крайль. Будьте любезны, сообщите ей, что я жду ее внизу.

– Но у нее отключен телефон с шести вечера, – ответил клерк. – Вероятно, она уже спит.

– Дело не терпит отлагательства.

Клерк, взглянув еще раз на карточку, повернулся к внутреннему телефону.

– Мисс Крайль спустится через несколько минут.

Когда она шла к нему через холл, Базил, наконец, смог ее отчетливо рассмотреть при ярком свете. Она по-прежнему оставляла впечатление худющей и хрупкой девушки, но уже не была столь воздушной и бесплотной, как прежде. У нее были тонкие сухие светлые волосы, а бело-голубые глаза казались какими-то нереальными, абстрактными, подернутыми сонной пленкой. На ней было вязаное платье из светло-коричневой шерсти, а ее желтовато-бледный приятный цвет лица портил вскочивший на щеке прыщ. От ее прежнего неуловимого шарма в приглушенном свете на крыше здания остались лишь мягкость и спокойствие.

Они сели на стулья в углу большого холла. Базил вытащил сигареты, но она отказалась от них.

– Вы видели миссис Лайтфут?

– Да, видел, – Базил зажег сигаретку и откинулся на спинку стула. – Мисс Крайль, где вы были сегодня вечером в пять часов?

– Здесь, наверху, в своем номере.

– Вы были одна?

– Да, одна.

– Чем вы занимались?

– В пять? Я говорила по междугородному телефону. Я сообщила об этом одному представителю нью-йоркской полиции. Полиция Коннектикута уже направилась ко мне. Затем меня начали донимать репортеры, и я была вынуждена отключить телефон.

– Известно ли вам, по какой причине полиция устроила вам допрос?

– Из-за смерти Алисы Айтчисон. Они сказали, что это простая формальность.

– Они всегда так говорят – «простая формальность». Но это далеко не так. – Базил вытащил из кармана газету. – Вот, прочтите.

Она добралась только до второго абзаца, и газета выпала из ее рук.

– Но это же невероятно! Я никак не могла быть в районе Бреретона в этот вечер! Мой телефонный разговор с Гизелой это подтверждает.

– Именно поэтому они не стали допрашивать вас дальше.

– К счастью, я могу доказать, что весь этот день провела в номере. В отеле только один выход. Лифтер, администратор, привратники – все знают меня в лицо. Им прекрасно известно, что в этот вечер я не выходила из отеля.

– А что вы скажете о пожарной лестнице или о служебном входе?

– Полиция все проверила. Через служебный вход можно выйти, но для этого нужно пройти через кухню ресторана. Там весь день находились повар со своими двумя помощниками. А вход на черную лестницу находится в кухонном коридоре. Нельзя пройти туда незаметно. Злоумышленника обязательно либо увидят, либо услышат.

– Чем вы занимались после телефонного разговора с Гизелой?

– После разговора? Ну, я… легла спать.

– В пять вечера?

– Да, разговаривая с Гизелой, я вдруг почувствовала, что засыпаю на ходу. После приезда сюда у меня появилась привычка спать по вечерам, особенно после того как выпью чая.

Базил согласно кивал головой, постигая то, что она от него утаила. Она была настолько удивлена, сломлена, поражена своим увольнением из Бреретона, настолько устала от всех этих событий, что просто не находила себе места и искала забытья от действительности в дневном сне, словно старуха или грудной ребенок, которые, как правило, не способны долго выносить бремя сознательного бодрствования.

Озноб, который он почувствовал в эту минуту, объяснялся не только сырой ноябрьской погодой. Сомнамбулы во сне подчиняются тому импульсу, который они прежде подавили в себе в бодрствующем состоянии…

– Вы никогда не испытывали влечения убить Алису Айтчисон?

– Да что вы! Конечно, нет.

Она, казалось, была просто поражена таким вопросом. Но ведь такой подсознательный импульс подавляется. И она ничего не могла знать об этом.

– Вы ведь не любили ее, не правда ли?

– Нет, не любила, – откровенно призналась Фостина. – Не стану утверждать, что любила. Она была грубой девушкой и всегда старалась подчеркнуть свою недоброжелательность ко мне. Иногда я просто ее ненавидела.

Базил вновь понимающе кивнул. Он мог себе представить ненависть Фостины к Алисе, – слабый обычно ненавидит сильного, называя при этом собственную слабость утонченностью, а силу другого – грубостью. Те люди, которые не могут физически нанести удар по своему недругу, бьют по призракам своих врагов, сохраняя таким образом в своей психике полную свободу и свою безопасность. Ненавидеть кого-нибудь – значит желать его исчезновения, и единственный способ заставить исчезнуть ненавидимого человека, – это вызвать его смерть. Дети это инстинктивно понимают. Как часто они кричат: «Я тебя ненавижу. Чтоб ты сдох!» Легла ли накануне вечером Фостина спать с садистской фантазией в голове о смерти Алисы? Погружалась ли она в сон с этим пожеланием смерти, когда ее покидала последняя бодрствующая мысль? Поднялась ли она с постели после этого уже находясь в сомнамбулическом трансе?

Нет, конечно. Расчет времени говорит о том, что это невозможно. Будь то в сонном или бодрствующем состоянии, Фостина не могла незамеченной покинуть «Фонтенбло», не могла добраться из Нью-Йорка до штата Коннектикут за те несколько минут, которые прошли со времени ее телефонного звонка Гизеле и смертью Алисы Айтчисон. Если только… ее бессознательное не сумело сконцентрировать в себе столько жизненной энергии, чтобы спроецировать чисто визуальный образ или собственное отражение в воздушной среде… ведь ни миражи, ни радуги не существуют в привычных представлениях о времени и пространстве…

Смерть, вызванная чьим-то желанием, – это преступление, которое приписывается колдуньям с незапамятных времен. Эта сумасбродная, архаичная идея заставила его улыбнуться, и все же ее атавизм удивительно сильно будоражил глубины его сознания, словно нудный, однообразный плеск волн.

– Несомненно, полиция в Коннектикуте решила: либо Элизабет Чейз ошибается, либо она истеричка. Ведь в конце концов ей всего тринадцать лет. Но… она что-то видела, мисс Крайль. Как вы думаете, что?

– Я… Я не знаю.

– Мне кажется, что вы… знаете. Или догадываетесь.

Ее голубые глаза поблекли, стали отрешенными. Она сидела в полной неподвижности, какая-то совершенно безжизненная, как будто рассталась с собственным телом и унеслась в какой-то непонятный другим, непосвященным, сон, который приносил ей больше утешения, чем суровая реальность.

Что сказал отец Чернокожего Энди о Тоде Лапрайке? Кажется, люди сжигали таких, как вы, за рассказанные ими сны… На шотландском эта фраза звучит более зловеще. И так было. Было время, когда девушек, подобных Фостине Крайль, сжигали заживо, и они корчились в огне и диким голосом вопили. Такова была жертва, которую люди приносили богам собственного невежества и страха.

– Послушайте, мисс Крайль. Вы со мной ведете нечестную игру. Еще вчера вам было известно, что мне сообщит миссис Лайтфут. Начнем сначала. Почему в прошлом году вы ушли из школы Мейдстоун?

Она вздрогнула, лицо ее исказилось гримасой. Как будто выход из собственной скорлупы и очередной контакт с реальным миром приносили ей неимоверные страдания. Она по-прежнему молчала. Она не хотела давать ему в руки козырную карту.

– Уж не хотите ли вы заставить меня поверить, что вам незнакомо древнеанглийское поверье о двойнике? Двойнике-призраке, который есть у каждого живущего на земле человека? По-немецки это звучит как «Doppelganger», буквально двойник-спутник? Если это не так, то вы навряд ли позаимствовали бы у Гизелы том «Воспоминаний» Гёте.

Он ожидал услышать какой угодно ответ, – удивленный, возмущенный, наконец, резко отрицательный. Но он так и не сумел предусмотреть ее реакции. Она закрыла лицо руками и разрыдалась.

– Доктор Уиллинг! Что же мне делать?

Он бросил взгляд через весь холл на дежурного за столом. Клерк сидел на расстоянии приблизительно двадцати метров, склонившись над каким-то гроссбухом, но ничего не заметил. Даже доведенная до отчаяния, Фостина рыдала очень тихо. Да и сидели они в темном углу.

– Почему вы мне ничего не сказали об этом, перед тем как отправили меня к миссис Лайтфут?

– Я вас туда не посылала! – слабо запротестовала она. – Вы сами настаивали на поездке туда. И я… я ничего не знаю.

Она безжизненно опустила руки, повернулась к нему лицом, полным страдания. Она, казалось, совсем позабыла о своих распухших, покрасневших веках и залитых слезами щеках.

– Я никогда не видела… этого. Я не знаю, что это… такое. Я знаю только то, что мне рассказывали в Мейдстоуне. А теперь, кажется, такое произошло вновь, но на сей раз в Бреретоне. Я ничего не знала… Миссис Лайтфут мне ни о чем не говорила. Я ее не могла расспрашивать по этому поводу. Ведь она все равно мне ничего бы не сказала. Вот почему я не возражала против вашего посещения школы. До этого я ничего не могла вам сказать, вы просто посмеялись бы надо мной. Или бы сочли неврастеничкой. Еще год назад я сама посчитала бы безумцем любого, кто мог всерьез воспринимать все это. Но я понимала, что если вы услышите об этом из уст миссис Лайтфут, то вам будет уже не до смеха. Вы внимательно ее выслушаете, даже если не поверите ни одному слову. В лучшем случае, вы ее сочли бы неврастеничкой, а не меня.

– Вы считаете, что миссис Лайтфут неврастеничка?

– Ну а была неврастеничкой миссис Мейдстоун? И все другие учителя, ученики и прислуга в обеих школах? Доктор Уиллинг, когда теряешь работу по одной и той же причине дважды, то тут уж не до смеха, не до утверждения, что все это – игра воображения. Понятия не имею, как все это назвать. Может, это совсем не то, что все они думают. Но только это – не игра воображения. Что-то здесь есть. Я хочу сказать, что за этим скрывается что-то вполне реальное. Но не я. Я знаю, я не злоумышленница. Вы в этом, конечно, сомневаетесь, так как вынуждены верить только моему слову. Но я-то знаю. Ну и каков результат? Остается предположить, что я все вытворяю в бессознательном состоянии… Но это физически невозможно. Даже пребывая в сомнамбулическом состоянии, я не могу оказаться в двух разных местах одновременно, а именно это, по их словам, произошло. Может, все они вступили в заговор против меня, чтобы пустить эту «утку»? Не понимаю, почему такие непохожие друг на друга люди, как миссис Мейдстоун в Вирджинии и Арлина Мёрфи в Коннектикуте могут организовать бессмысленный заговор и с торжествующим видом разыграть столь бесполезный для них фарс на протяжении года? Чтобы только мне досадить и сделать мою жизнь невыносимой? Не знаю, но… я… я… очень боюсь.

Она посмотрела поверх него, в пустоту ярко освещенного холла.

– Вы можете представить, чем это все мне грозит? Я постоянно, находясь в полном отчаянии, задаю себе одни и те же старые, как мир, вопросы, на которые пока нет ответов: Для чего нам дана жизнь? Для чего мы, люди, страдаем? Почему мы с такой легкостью принимаем на веру, что Бог добр, хотя, скорее всего, он жесток? Может, мы просто какая-то случайность, непонятная химическая реакция, в которой нет ни начала, ни конца, ни смысла? Может, все мы какие-то суперкотлоиды, разыгрывающие какую-то жестокую, бессердечную комедию? Или же мы всего лишь сон Божий, как утверждают буддисты? Не потому ли мы все в раннем детстве любим смотреть в зеркало на свое лицо, руки, ноги и повторять при этом: «Вот это я, Фостина Крайль. А не кто-нибудь другой». И все же как бы вы ни старались познать самого себя, в глубине души вас не покидает чувство, что это еще не вся истина, что и ты, Фостина Крайль, существуешь временно, в ограниченном пространстве. Что ты запросто могла быть другой. Вот что делает нашу жизнь похожей на сновидение, – чувство собственной нереальности…

Я прочитала основные книги по философии, науке и религии. Они не имеют ничего общего с самыми насущными потребностями реальной жизни и личными проблемами человека. Разве у этих мужей, сражающихся в интеллектуальные шахматы друг с другом, есть хоть какое-то представление о том, как люди, попавшие в беду, мучительно ищут ответа на то, что их волнует, такого ответа, который успокоил бы сердце и рассудок? Просишь у них хлеба, а получаешь в ответ пустые слова. Ну как, скажите на милость, могу я дальше жить с тем шлейфом, который неизменно ползет повсюду за мной? И так до конца жизни? Что же со мной будет?

Она вновь начала тихо плакать. Базил подождал, пока ей стало легче. Затем, набравшись терпения, он сказал:

– Расскажите, что произошло в Мейдстоуне.

Когда она вытащила носовой платочек, чтобы вытереть глаза, он почувствовал слабый запах лаванды. Ее лицо разгладилось, она взяла себя в руки, но никак не могла унять дрожь в голосе.

– Это была моя первая работа после окончания колледжа. Я была счастлива, что оказалась в Мейдстоуне, и очень гордилась своим местом. Это – школа-пансионат, но она значительно больше, и находится в штате Вирджиния, а не в Коннектикуте, и там девочек не заставляют носить ученическую форму. Это школа со спортивным уклоном. Воспитанницы там совершают пешие переходы, ездят верхом, много плавают. Но там царят такие же строгие порядки, как и в Бреретоне, даже строже. Там, например, лицам мужского пола разрешалось только одно посещение – вечером в воскресенье, – ну и все такое…

Через неделю я вдруг начала осознавать, что за мной постоянно следят и шушукаются за спиной. Я никак не могла понять, почему это происходит. Я чувствовала, как одна из девчонок с любопытством взирает на меня, но стоило мне повернуться к ней, как она торопливо отводила глаза в сторону. Когда я входила в комнату, то все присутствующие тут же умолкали и начинали говорить о чем-либо совсем другом. Таким образом, становилось ясно, что речь шла обо мне. Но мне и в голову не приходило, о чем они могли судачить. Другие преподавательницы сторонились меня. Девочки в моей компании чувствовали себя принужденно, не в своей тарелке, и были в разговоре со мной крайне сдержанны. Прислуга, судя по всему, опасалась меня и ненавидела, как это произошло впоследствии и в Бреретоне. Но тогда такое случилось со мной впервые, и я не принимала все эти странности всерьез. Мне казалось, что им во мне что-то не нравится, – моя одежда, речь, манеры.

Постепенно начал вырабатываться определенный стереотип. Скажем, я сталкиваюсь с кем-нибудь на лестнице или в холле. Встречная выражает свое искреннее удивление и говорит: «Как вы здесь оказались? Только что я вас видела наверху». А я, ничего не подозревая, отвечаю: «Вы, вероятно, ошиблись. Весь вечер я была в саду». Или в библиотеке, ну, в общем, там, где я и на самом деле была. Тогда удивление сменяется подозрением. После двух или трех подобных казусов я начала задаваться вопросом: «Что все это значит? Почему все они считают, что видели меня в тех местах, в которых в указанное ими время я находиться никак не могла?» Я была всем этим так же озадачена, как и все остальные. Я не осмеливалась заговорить с кем-нибудь на эту тему. Никто в разговорах со мной ее не упоминал. Все это было необъяснимо, и с самого начала сильно беспокоило меня. Эти подозрения вселяли в меня страх. Затем я перестала отвечать на вопросы, где я была в то время, когда они видели меня в другом месте… А потом от миссис Мейдстоун поступило уведомление… о моем увольнении и чек с суммой, причитающейся за год работы.

Тогда я была гораздо смелее, чем сейчас. А миссис Мейдстоун была куда более приятной и мягкой по характеру вирджинкой, чем миссис Лайтфут, и куда более доступной. Последняя – чистой воды пуританка в духе неисправимых янки. С уведомлением в руках я вошла в кабинет к миссис Мейдстоун. Вначале она весьма уклончиво отвечала на мои вопросы, но мое отчаяние наконец сломало ее сопротивление. Она вытащила из запирающегося на замок шкафа какие-то книги и посоветовала мне их прочесть.

Я не спала всю ночь, все читала эти книги. Я, правда, с трудом понимала, о чем в них идет речь. Я всегда подтрунивала над спиритами, и мне было хорошо известно, что их в равной мере презирает как наука, так и религия. Но авторы этих книг не были спиритами. Они не верили ни в привидения, ни в бессмертие. Большинство из них были атеистами. Но они считали, что в мире существует какая-то толика необъяснимых явлений, которые с порога были отвергнуты ортодоксальной наукой без должного анализа. А они не были твердолобыми обскурантистами. Один из них, психолог Уильям Джеймс, исследовал подобные вещи в частном порядке, так как предание гласности своего опыта грозило ему гибелью карьеры. Шарль Рише, тоже психолог, занимался этой проблемой открыто и вынес все последовавшие за этим насмешки и издевательства как необходимую дань, которую вынужден выплачивать любой нарушитель табу, установленных закоренелой ортодоксией.

Вскоре я начала понимать, зачем миссис Мейдстоун выбрала для меня именно эти книги. В них приводилось несколько абсолютно не эмоциональных, вероятно, фактографических описаний так называемых «двойников», – бодрствующих сновидений, призраков живущих на свете людей. Там упоминалось и об опытах, поставленных Гёте. Вот почему я взяла с полки Гизелы его «Воспоминания». К тому же известен один случай с молодой учительницей французского, который произошел около ста лет назад в Ливонии и был поразительно схож с моим.

После этого я отодвинула книги в сторону и просто сидела в полном одиночестве в своей комнате возле окна, наблюдая за созвездием Орион и россыпью Большой Медведицы. Отзвуки событий последних дней отдавались в моем сознании: «Мисс Крайль, что это вы делаете здесь, наверху? Мгновение назад я выглянула в окно и увидела, как вы шли по дорожке в саду… Мисс Крайль, это вы только что были на балконе? А я думала, что вы играете в данный момент на фортепиано в музыкальной комнате…» Подобные случаи не были единичными, а повторялись раз пять-шесть…

Больше мне не хотелось читать эти книги, так как их авторы, собрав и обобщив несколько подобных случаев, даже не пытались объяснить их природу. Все они по своему складу были учеными-агностиками. Они просто приводили слова свидетелей и, по сути дела, утверждали следующее: все эти люди рассказывают о том, что произошло. По нашему мнению, большая их часть – обманщики. Но во имя торжества научной дискуссии мы предполагаем, что их показания истинны. В таком случае, если они считают, что свидетели говорят по-своему правду, – то какова же причина этого явления? Каким образом все это происходит, и что наконец все это значит?

Если только они говорят правду, – это «если» с тех пор не покидает меня. У меня нет на это ответа, как не было и у них. Но я по крайней мере теперь знала, что говорят обо мне за моей спиной в Мейдстоуне.

Я сама тогда в это не верила, но я была ужасно напугана, так как понимала, что за всем этим что-то кроется… Может, просто глупый трюк или неудачный розыгрыш, но все же это означало какой-то недружественный по отношению ко мне жест.

На следующее утро я отправилась в кабинет миссис Мейдстоун и вернула ей книги. Она призналась мне, что скрывает свой интерес к подобным случаям, так как от директрисы школы требуют строжайшей ортодоксальности. Она была добра ко мне. Она совершенно серьезно толковала со мной о какой-то моей «исключительной психической энергии». Сама она, конечно, в это верит. Но как раз по этой причине она, к сожалению, не могла держать меня в своей школе ни минуты дольше. Как видите, миссис Лайтфут избавилась от меня, считая меня либо обманщицей, либо трюкачкой, либо жертвой обмана или трюкачества, а миссис Мейдстоун поступила таким образом потому, что была уверена в моей невиновности. А это ее больше всего беспокоило. Как, впрочем, и меня. Если бы меня обвинили в трюкачестве, я могла бы отрицать такое обвинение и доказать свою невиновность. Но я была лишена всякой судебной защиты от такого необычного обвинения. Здесь я ничего не могла доказать. Я сама не знала истины.

Миссис Мейдстоун испытывала ко мне сострадание, так как сама не верила в мою виновность. И вот однажды, подчиняясь женской слабости, она написала рекомендательное письмо, которое помогло мне получить работу в Бреретоне и…

– Позвольте перебить вас, Фостина, – сказал Базил. – Как часто видели вашего двойника в Мейдстоуне?

– Вначале я не считала эти инциденты, так как не придавала им никакого значения. После из разговора с миссис Мейдстоун я узнала, что, по ее подсчетам, это наблюдалось семь раз. Два раза меня видели ночью на лужайке из лестничного окна, а в это время я спала в своей комнате. Три раза утром на балконе наверху – с главной аллеи, а в это время я давала урок в классе. Дважды днем, когда я проходила с внешней стороны дома мимо открытого окна в конце холла, а в это время я находилась внутри здания совершенно в другом месте, у главного входа.

– Во всех этих случаях на вас были надеты то же голубое пальто и коричневая шляпка?

– Та же шляпка, но разные пальто. Тогда у меня было пальто из верблюжьей шерсти. Такие пальто пользовались большой популярностью в Мейдстоуне, они как раз подходили для тамошнего холодного климата, особенно зимой.

– И все же, несмотря на все эти странные случаи, вы решились поехать в Бреретон?

– На этой стадии все эти поразительные происшествия не столько меня пугали, сколько озадачивали. Даже если все это было ловко придуманным розыгрышем, если даже так называемый мой «двойник» был результатом каких-то коллективных галлюцинаций, то в другом месте такое могло не повториться. Со мной прежде такого никогда не случалось, и я считала, что причиной таких явлений могли стать какие-то особые условия в Мейдстоуне, например, воздействие климата или какое-то особое психологическое состояние учениц и преподавательниц.

Я знаю только одно, – я была очень счастлива от того, что мне удалось получить работу в Бреретоне, покинуть после такого унижения Мейдстоун. Я отчаянно старалась всем угодить, и мне казалось, что в первую неделю пребывания там мне это удалось сделать. Я часто вспоминаю эту неделю как относительно счастливый период в моей новой жизни, первый за последний год, и вот затем…

Однажды я столкнулась с пожилой мисс Челлис наверху, в холле, и она мне сказала: «Мисс Крайль, миссис Лайтфут против того, чтобы преподаватели пользовались черной лестницей». На что я возразила: «Прошу прощения, мисс Челлис, но я не пользовалась черной лестницей». Она сильно удивилась: «Как же так? Минуту назад я видела вас в саду. Теперь вот, поднявшись по передней лестнице в холл второго этажа, я вижу вас здесь. Но ведь вы не проходили передо мной по этой лестнице, значит…»

Тогда я поняла – все начинается сначала. Вот тогда я по-настоящему начала бояться. Как же мог этот «двойник» добраться из Мейдстоуна в Бреретон через столько времени, если он не существовал на самом деле? Я была единственным связующим звеном между двумя школами, следовательно, всему причиной была только я. Если это был чей-то нечистоплотный трюк, то мне нужно было попытаться изловить злоумышленника. Каким это было бы облегчением для меня…

– Но существует по крайней мере еще одно связующее звено между Мейдстоуном и Бреретоном, – возразил Базил. – Это – Алиса Айтчисон. Можете ли вы объяснить, почему это Гизела «пожалеет», если обратится ко мне с просьбой расследовать эти нелепые слухи?

– Мне кажется, Алиса боялась, как бы миссис Лайтфут не рассердилась на Гизелу, если та сообщит на сторону о том, что происходит в школе…

– Была ли мисс Айтчисон в числе тех лиц, кто видел «двойника» в Мейдстоуне?

– Нет, нет, но она слышала все истории обо мне, которые там распространялись. Когда я встретила Алису в Бреретоне, то ужасно боялась, как бы она не начала распространять здесь все эти мейдстоунские россказни. При первой же нашей встрече наедине я умоляла ее дать мне твердое обещание, что она не станет об этом рассказывать никому в Бреретоне. Она мне обещала, и я уверена, что она сдержала слово. Но она имела обыкновение упоминать об этом в разговорах со мной в присутствии других, – все эти намеки на загадочные явления были мне понятны, но недоступны для понимания окружающих. Она прекрасно понимала, что тем самым заставляет сидеть меня как на иголках, но ей, видимо, мои страдания доставляли удовольствие. В день моего отъезда она даже сообщила мне, что видела мое лицо в окне верхнего этажа, хотя в это время я была в саду. Но я была уверена, что все это притворство, что ничего она не видела и говорила все это, чтобы только лишний раз мне досадить.

– Как вы это поняли?

– На ее лице не было никаких признаков испуга. Она явно издевалась надо мной, ее выдавали глаза. Видите ли, Алиса была уверена, что во всем этом повинна я. В тот день, когда она дала мне обещание не разглашать моей тайны в Бреретоне, у меня на глазах выступили слезы, а она, не обращая на это никакого внимания, продолжала выговаривать мне в своей обычной язвительной манере: «Такие вот робкие, заторможенные девицы, как ты, всегда кончают истерикой. Если ты хочешь сохранить свое место здесь, в Бреретоне, то тебе следует научиться держать под контролем свои подсознательные импульсы».

Я была совершенно шокирована. Я попыталась выяснить, что она имеет в виду, и она ответила, что существует только одно разумное объяснение моему поведению. Она была уверена, что я сама инсценирую все эти невероятные трюки. Она сказала, что я все вытворяю в сомнамбулическом состоянии, а потом ничего не помню. Вероятно, поэтому Алиса всегда с презрением относилась ко мне и никогда не обнаруживала, как другие, страха передо мной. И, вероятно… – Фостина помедлила, словно была в чем-то не уверена, и медленно сказала, – это и стало причиной ее гибели.

Базил вздрогнул.

– Что вы имеете в виду?

– Вспомните, доктор, как была убита Алиса. Никакого осязаемого орудия убийства, – ни веревки, ни ножа, ни пули. Она, поскользнувшись, упала с каменной лестницы и сломала себе шею. Несчастный случай. Но разве так называемые «несчастные случаи» не происходят так же часто под воздействием как изнутри, так и извне? Разве страховые компании не располагают статистикой, утверждающей, что некоторые люди имеют «склонность к несчастным случаям»?

– Верно, – согласился Базил. – Большой бизнес пришел на выручку Фрейду. У него есть одна теория, в соответствии с которой несчастным случаям подвержены такие люди, которые обладают импульсами вины и самонаказания. Высокий каблук и отпоровшийся подол юбки могут стать попутным обстоятельством при несчастном случае, но не его причиной. Она глубоко запрятана в склонном к предательству сознании жертвы. Это что-то вроде бессознательного самоубийства.

– Но предположим, что подсознательное одного человека получает доступ к подсознательному другого, и имплантирует в него импульс самоубийства, – причем ни первый, ни второй даже не подозревают об этом процессе. Что это будет, – убийство? Как по-вашему? Новый способ убийства, который не поддается раскрытию? Он не известен ни самому убийце, ни его жертве. Поэты на протяжении столетий утверждали, что любое проявление ненависти – это уже убийство.

– Убийство с применением телепатии? – усмехнулся Базил. – Тогда никто из нас не может считать себя в полной безопасности. К счастью, пока не существует прямых доказательств, свидетельствующих о влиянии психики одного человека на психику другого на расстоянии и без гипноза.