Текст книги "Удар из Зазеркалья"

Автор книги: Элен Макклой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

Глава тринадцатая

Тот дикий зверь, алкавший мяса,

Оставил плоть ее и кровь —

И прежняя, дождавшись часа,

Явилась нам Фостина вновь…

«Дворники» на ветровом стекле начали свой танец, – стаккато – раз-два-три-вжик! – какая-то причудливая, абстрактная пара одноногих танцоров, совершавшая все движения поразительно слаженно, в унисон.

Через чистые, отполированные ими проталины на стекле, похожие на два лунных серпа, Гизела видела расплывчатые огни уличных фонарей сквозь неподвижную пленку дождя, который поливал черный асфальт дороги. Здесь, в автомобиле, она была наедине с собой, в своем уютном маленьком недоступном для воды мирке. Монотонный ритм танцующих «дворников», равномерный гул двигателя оказывали на нее какое-то гипнотическое воздействие, особенно на глаза и уши, убаюкивали ее, клонили ко сну…

Фары выхватили из темноты блестящий щит: «Вы въезжаете в деревню Брайтси». Шоссе становилось главной улицей деревни. Свет горел только в местной аптеке и на заправочной станции. Гизела въехала на заправку и остановилась.

– Не скажете, где находится коттедж мисс Крайль? – спросила она у долговязого сельчанина в джинсах и рубашке-джерси, который больше смахивал на фермера.

– Это в трех милях отсюда, там, за деревней. Как раз между океаном и сосновым бором. Нужно будет потом проехать еще с милю по лесной дороге. Затем на развилке свернете направо и увидите коттедж. Это единственный дом у дороги.

Последний дом деревни стоял на перекрестке двух дорог. Когда она свернула с главной магистрали, мимо промчался другой автомобиль, выскочивший с проселочной дороги в тот момент, когда она выехала на нее. Она сумела различить его густо покрытое каплями дождя ветровое стекло и картонку, на которой было написано большими буквами «ТАКСИ». Встречная машина направлялась к деревне, и вскоре она увидела свет ее фар на шоссе позади себя. Теперь она ехала по ухабистой извилистой дороге, чуть шире обычной тропинки, полагаясь в кромешной темноте только на свет фар. Низкорослые сосны стеной возвышались по обе стороны. Сосновые иголки усыпали почву, забивая подлесок. Оголенные стройные стволы деревьев превращались в подобие органных труб, через которые издавал громкие гортанные звуки бесновавшийся ветер. Уже слышался отчетливый шум морского прибоя, который напоминал ворчание настроенного на игривый лад льва. Казалось, она уехала за тысячу миль от Нью-Йорка.

После очередного поворота дорога внезапно пошла под уклон. Огни фар вдруг выхватили из темноты высокую худосочную фигуру одинокой женщины, которая брела, словно слепая, по левой обочине, и вдруг попала в яркий сноп света. На ней было легкое пальто и темная шляпка. Ее длинная черная тень быстро сокращались в свете фар.

Гизела нажала на тормоза. Колеса вдруг утратили сцепление с грунтом. Словно в каком-то головокружительном кошмаре она почувствовала, как ее автомобиль разворачивает и заносит, что она теряет контроль над управлением. Она сбросила ногу с тормозной педали и начала укрощать руль, который, судя по всему, вздумал обнаружить свой злобный норов. Свет от фар выхватил глухую стену из сосен, полоснул по чьему-то испуганному лицу, белому, как простыня, частично закрытому выброшенной вперед рукой в этом инстинктивном жесте самозащиты. Облик этой женщины четко отразился в ее сознании в это короткое мгновение, точно так, как надолго запоминается что-то увиденное при яркой вспышке молнии: раскрытые губы, отразившие страх глаза, которые глядели на нее в упор. Затем машина, еще раз содрогнувшись, наконец замерла, и свет фар погас.

Гизела сидела тихо и вся дрожала. Через несколько секунд она вновь обрела дар речи.

– Фостина! Где ты?

Никто ей не ответил. Не было слышно ни звука, лишь та же тягостная песнь ветра, шелестение дождя, гул прибоя. Но ведь это было лицо Фостины, она его четко видела. Она видела ее застегнутое наглухо голубое пальто и коричневую фетровую шляпку. Может, она нечаянно сбила ее? И она сейчас лежит в канаве без сознания или даже умерла?

Гизела включила фонарик и медленно начала водить желтоватым пятном света возле автомобиля и на дороге. Выбоину, в которую она угодила, уже затянуло жирной грязью. Дождь почти смыл следы ее покрышек, отпечатавшихся в сырой, размытой глине. Никаких других следов не осталось, никаких отпечатков обуви. Она въехала на обочину и направила свет фар на сосновые иглы, толстым слоем лежащие перед автомобилем. Они давно слежались, затвердели и были скользкие, как лед. Вероятно, они скапливались здесь годами.

Она уже не звала Фостину. Выйдя из автомобиля, она прошла несколько метров в обоих направлениях по обочине. Там никого не было. Она не заметила в грязи никаких следов. Никаких пятен крови. Ни потерянной перчатки, ни нечаянно сломанного каблука, – ровным счетом ничего.

Она замерзла и промокла до костей. Снова забралась в машину. Включила зажигание, нажала на стартер. Двигатель не реагировал, словно боялся нарушить тишину. «Короткое замыкание, – подумала она. – Поэтому, наверное, и погас свет». В темноте она ощупью отыскала сигареты и закурила. Впервые в жизни запах табака вызвал у нее тошноту. Только сейчас она поняла, что отнюдь не холодом, не ветром и не дождем объясняется такое ее состояние. Нет, это был страх.

Она снова взяла в руки фонарик и сумочку. Вышла из машины. Отсюда было гораздо дальше до деревни, чем до дома Фостины. Но ей в данный момент позарез нужна была деревня, с ее светом, теплом, людьми, телефоном. С обеих сторон на нее взирали все те же сосны, а все тропинки, которые могли указать ей путь, превратились в жидкую грязь. Она пошла назад, не имея ни малейшего представления, куда могло ее вывести выбранное наобум направление.

Через несколько минут ей показалось, что гул прибоя стал более отчетливым. Она снова включила фонарик. Внизу под ногами грязь постепенно уступала место песку, а строй деревьев становился все реже. Вдруг между стволов она заметила свет и пошла прямо на него.

Бор закончился, и теперь она шагала между двумя большими дюнами, покрытыми чахлой растительностью. Свет исходил из какого-то дома, стоявшего на другой дюне на небольшом расстоянии от нее. Она все отчетливее слышала гул океана, он, казалось, все время приближался к ней, но там, где по ее представлениям должен был находиться океан, висела черная пустота беззвездного неба. Вдруг ее охватили сомнения. Но, преодолев страх, она решительно зашагала песчаной тропинкой по направлению к дому.

При свете, заливающем переднее крыльцо, она разглядела частокол из выкрашенного белой краской штакетника, которым был обнесен сад с растущими в нем дикими розами, восковницей и оливковыми деревцами. Она миновала широко распахнутые ворота и пошла к дому по другой, тоже песчаной тропинке. Дом был сбит из некрашеной дранки, ставшей оловянно-серой из-за воздействия жаркого солнца, а также хлестких ветров, несущих с океана брызги соленой воды и крупицы песка. Ставни и оконные рамы были белые, – уютный домик, смахивающий на сухонькую старушку в тафте с серебряным отливом и белыми игрушечными перчатками. Вдруг Гизела сбилась с шага. Свет, падавший на дюны, на самом деле, как оказалось, исходил из холла. Передняя дверь была открыта и свободно раскачивалась взад-вперед на петлях, чуть слышно позванивая связкой ключей, свисавшей из замочной скважины.

Поднявшись на крыльцо, она снова остановилась и торопливо позвала: «Фостина! Фостина!»

Никто ей не ответил. Она сделала еще шаг вперед, вошла в холл и замерла. Там ярко горела электрическая лампочка под белым сатиновым абажуром в металлическом обрамлении. Светильник стоял на телефонном столике, там, где лестница делала поворот. Приглушенный, такой домашний свет падал на белые доски и белые обои с большими зелеными листьями. Другого источника света в доме не оказалось.

Глухое тиканье привлекло внимание Гизелы к старинным круглым часам, висевшим на противоположной от двери стене. Они показывали двадцать минут двенадцатого. Рядом с ними начинала свой изгиб внутренняя лестница, образуя какую-то вдохновенную траекторию, свойственную водопаду, – вся из дерева, окрашенного в белый цвет, застланная мшистым зеленым ковром. У самого подножия стояли два ободранных чемодана, те самые, которые Фостина взяла с собой, уезжая из Бреретона.

Медленно Гизела начала продвигаться к арочному входу, расположенному справа от нее. В глубине она увидела две жилые комнаты, разделенные двустворчатой дверью, сделанной наподобие высокого французского окна, – прямоугольные стекла в узких деревянных рамочках. Первая комната освещалась лампой, стоявшей в холле. Во второй, расположенной еще дальше от арочного проема, было сумеречно, там властвовали причудливые тени.

Гизела еще раз громко сказала: «Фостина! Это я, Гизела. Где ты?» Полная тишина в доме казалась ей просто невыносимой. Гизела нарочно резким движением бросила на маленький столик в первой жилой комнате сумочку и фонарик, чтобы этот звук привлек к ней внимание. Никто не отозвался. Она обвела взглядом комнату, пытаясь найти выключатель, и, наконец, обнаружила его на стене с той стороны стола. Она обогнула стол, подняв руку вверх по направлению к кнопке, но вдруг ее нога наткнулась на что-то мягкое. Она остановилась. У нее перехватило дыхание. Она почувствовала удушье.

На полу, лицом вниз, лежала Фостина Крайль. Она, вероятно, здесь и упала, когда пыталась заглянуть в дальнюю комнату. На ней было ее неизменное наглухо застегнутое голубое пальто, а шляпка валялась рядом.

Левая рука, подтянутая к самому плечу, была в кожаной перчатке. Правая лежала на голове, словно она хотела отразить удар. На ней не было перчатки. Она лежала рядом с раскрытой сумочкой, из которой вывалились на пол пудра, помада и кошелек. На одежде не было никаких следов дождя или пятен крови. Даже чулки и подошвы туфель были чистыми и сухими.

Лицо закрывали ее прекрасные светлые волосы.

Гизела опустилась перед ней на колени.

– Фостина! Тебе больно? Я ударила тебя бампером?

Трясущимися руками она никак не могла отыскать пульс на уже холодной руке. Но это еще ничего не значило. Во время войны, когда она училась на курсах медсестер, она не могла часто найти и свой собственный.

Мягким движением руки она убрала волосы с ее лица. Оно было таким же бледным, ненакрашенные губы раскрыты. Больше всего напугали Гизелу ее глаза. Она лежала с открытыми веками, с сильно расширившимися зрачками, которые глядели в пустоту. Когда Гизела повернула ее голову к свету, веки не шелохнулись, зрачки не сократились. Она поняла, что Фостина мертва. Но на ее теле не было ни синяков, ни ран. На одежде не было ни отметины от пули, ни следов ножа. Не было заметно ни капельки крови.

Гизела вскочила на ноги и нажала на кнопку выключателя. Но свет не загорелся. Она посмотрела вверх, на потолок, а затем снова на выключатель. Его рычажок нужно было двигать либо вверх, либо вниз. Теперь он находился в нижнем положении, где стояли три буквы – ВКЛ. Но свет тем не менее не горел.

Она медленно обвела взглядом всю комнату, словно пытаясь задать вопрос этим стенам, которые, конечно, были свидетелями того, что здесь совсем недавно произошло. Лампа в холле продолжала гореть, и свет от нее, просачиваясь через арку, падал на бело-зеленые обои и мебель, обитую розовым штофом. Отсюда она отлично слышала, как разбиваются океанские волны о берег, и больше ничего, даже биения собственного сердца, которое, вероятно, в эту минуту чуть не выскакивало из груди. Гизела была почти уверена, что одна во всем доме, хотя, конечно, она не могла целиком поручиться за это.

Увидев на столике в холле телефон, она подбежала к нему.

Глава четырнадцатая

Диавол повелел Судьбе

Забрать к себе Фостину…

Светящиеся стрелки часов на шифоньере показывали 2.57, когда на столике рядом с кроватью Базила зазвонил телефон. За окнами еще было темно, но в воздухе уже ощущалась предрассветная свежесть. Еще не совсем очнувшись ото сна, он потянулся за трубкой:

– Алло?

– Базил?

Низкий дрожащий голос окончательно пробудил его, словно его окатили холодной водой.

– Гизела? Ты где?

– В Нью-Джерси. В Брайтси. Произошло нечто ужасное…

– Что такое? – Впрочем, ему и не нужно было задавать этот вопрос, – все и без того было ясно. Только одно обстоятельство могло заставить ее позвонить в столь ранний час. Ее голос казался каким-то далеким, нереальным. Взяв себя в руки она спокойно сообщила:

– Фостина умерла.

– А что ты там делаешь?

– Видишь ли, когда мы с тобой расстались, у меня оказалась в запасе куча времени. Я вспомнила, что Фостина просила приехать к ней в любое время. И я решила выполнить ее просьбу. Когда я приехала сюда, она уже была мертва. Сердечный приступ. Я тут же вызвала полицию, но стражи порядка, судя по всему, сильно сомневаются в моей искренности. Они вели себя со мной довольно грубо, но все же позволили позвонить тебе.

– Кто занимается случившимся? Полиция штата?

– Да, некий лейтенант Сиерс.

– Передай ему трубку. Я немедленно выезжаю в Брайтси. Не нервничай и не отвечай ни на какие вопросы до моего приезда. Где тебя искать?

– В коттедже Фостины… Базил, я… передаю трубку лейтенанту Сиерсу.

Голос в трубке отличался грубостью и резким тоном.

– Послушайте, все произошло в штате Нью-Джерси, а не в Нью-Йорке, – вам ясно? Эта леди утверждает, что вы ее приятель, и что вы намерены привезти сюда адвоката. О'кей! Я не могу позволить ей пользоваться телефоном. К тому же окружной прокурор Нью-Йорка не имеет к нам никакого отношения.

Базилу все стало ясно. Он старался быть как можно более вежливым и тактичным. Но, повесив трубку, он понял, что такт – это еще далеко не все. Он включил лампу над кроватью и набрал номер домашнего телефона своего старого приятеля, помощника главного инспектора нью-йоркской полиции Фойла.

Инспектор спросонья ответил ему упреком:

– Послушайте, когда наконец вы, голуби, позволите мне поспать хотя бы минут десять! Что вам всем, черт возьми, нужно от меня в такое время?

Но голос Базила и упоминание имени Гизелы его тут же отрезвили. Он знал их обоих давно.

– Простите, доктор. Я думал, что это кто-то из управления. Они еще время от времени позванивают старику, когда им там приспичит. С этим Нью-Джерси возникнет наверняка куча трудностей. Эти ребята из полиции штата как-то странно толкуют границы своей юрисдикции. Но я позвоню начальнику полиции штата, своему приятелю, и он вызовет к себе Сиерса. Чем еще могу помочь?

– В Нью-Йорке есть адвокат по имени Септимус Уоткинс.

– Конечно, конечно. Но там еще есть и Статуя Свободы. Я их обоих знаю с детства.

– Не могли бы вы заставить его назвать имена тех лиц, которые получат по наследству драгоценности матери Фостины Крайль? Ведь она умерла до своего тридцатилетия. Сам Уоткинс – ее законный наследник, но ему были сделаны устные распоряжения передать драгоценности некоторым лицам, не предавая при этом всему делу широкую огласку.

– Как, говорите, имя матери? Крайль?

– Да, но у меня есть все основания считать, что в кругу лиц ее профессии она была известна под именем Роза Дайамонд.

Файл присвистнул:

– Значит, она занималась тем же, что и Кора Пёрл. Боже, как давно все это было!

– Выступала ли Роза Дайамонд в качестве соответчика в нашумевшем деле о разводе 1912 года?

– Могла, конечно, но я точно не помню.

– Уверен, что она там была. И мне необходимо имя ответчика…

Дождь прекратился, когда Базил проезжал через Хобокен. Всходило солнце, когда его автомобиль въезжал в Брайтси. В глаза бросалась безукоризненная чистота, которой отличаются рыбачьи деревушки, – ведь сухой песок значительно чище плодородного суглинка на фермах. Проезжая мимо заправочной станции, он заметил женскую фигуру и тут же понял, кто это. Он подрулил к краю тротуара.

– Миссис Лайтфут?

В это время она была занята разговором с механиком. Обернувшись, она изумленно воскликнула:

– Доктор Уиллинг?

Даже в этот ранний час у нее была превосходная прическа и одежда отличалась элегантностью. По-прежнему от нее исходила сила непререкаемого авторитета. Но было видно – что-то внутри у нее сломалось. Может, какая-то душевная опора, которая поддерживала ее до сих пор. Она была похожа на красивую морскую раковину, переливающуюся всеми цветами радуги, с ее блестящей глазурью, сложными витиеватыми переплетениями. Но стоило заглянуть внутрь, и вы обнаруживали там мертвую плоть, которая когда-то сделала эту ракушку, свой дом, – темный хрупкий трупик, похожий на высохшее семя фасоли, которое гремит в прекрасном, окружающем его полом пространстве стручка.

– Сегодня ночью мне позвонили из полиции штата Нью-Джерси, – начала она объяснять Базилу причину своего появления здесь. – Я приехала на поезде и никак не могу найти машину, которая могла бы отвезти меня к коттеджу мисс Крайль.

Механик из гаража слушал ее, не пропуская мимо ушей ни слова:

– Послушайте, милая леди, я уже сто раз объяснял, что у меня только один шофер, но в настоящее время он находится там, в коттедже, дает показания полиции, так как вчера вечером подвозил мисс Крайль домой с поезда. Здесь нет никого, кроме меня, а я не могу оставить заправочную станцию.

– Буду рад подбросить вас туда, – предложил Базил.

– Вы очень любезны. Нужно спешить. Я чувствую свою ответственность за судьбу мисс Крайль. Доктор, как вы думаете, она покончила самоубийством? Если бы ее не уволили…

Механик стоял, прислушиваясь к разговору:

– Обычный сердечный приступ, – так сказали мне полицейские. Всем в округе известно, что у мисс Крайль было слабое сердце.

– Как нам туда добраться?

– Поезжайте прямо по дороге, а затем на перекрестке сверните направо. Затем выезжайте на берег океана.

Они ехали через деревню, которая, казалось, вся сияла в лучах восходящего солнца, и была такой свеженькой, как умытое после ночного сна лицо. Машина въехала в небольшой лесок из рождественских елок, провалилась в выбоину, забитую грязью, и снова выскочила на песчаную дорогу, по обе стороны которой все реже встречались стройные деревья. Здесь их массивные вертикали разрубала, словно ударом топора, низкая линия горизонта, четко просматривающаяся там, где соединялось голубое небо с еще более голубым морем.

Машина мчалась среди дюн и вскоре выехала на широкий берег. Базил окинул взглядом серый коттедж, расположенный на фоне самой высокой дюны, и подумал о том магнате времен короля Эдуарда, который запрятал в этом злосчастном месте Розу Дайамонд.

Конечно, смена обстановки после парижской жизни пришлась ей по вкусу. Ей не могли не понравиться море и ветер, тишина и одиночество, если только ее душе не был чужд поэтический порыв. Но она, вероятно, не страдала от одиночества. Жизнь вдвоем с возлюбленным – вот идеал роскошной жизни любой куртизанки.

Около дюжины машин стояло возле белого забора из штакетника. Базил, поставив свой автомобиль рядом, выключил зажигание. Какой-то человек, чья полная фигура, казалось, испытывала на прочность швы его безвкусной формы, направился к ним.

– Что вам здесь надо! – заорал он, демонстрируя полное отсутствие вежливости, которое невоспитанный человек считает проявлением демократичности.

– Мне нужно поговорить с лейтенантом Сиерсом. Мое имя – Уиллинг.

– А кто эта подружка?

– Это – миссис Лайтфут. У нее работает мисс фон Гогенемс.

– Лейтенант занят. Что вам от него нужно?

– Спросите об этом у него самого. Он меня ждет.

Тон Базила вызвал у полицейского прилив крови к лицу:

– Послушайте, я…

Дверь в доме резко распахнулась, и кто-то закричал:

– Добсон!

– Да, сэр.

– Это доктор Уиллинг? Немедленно проводите его ко мне!

– О'кей! – Добсон повернулся спиной к миссис Лайтфут и Базилу. – Вы слышали приказ лейтенанта? Тогда шевелитесь!

Идя по тропинке, миссис Лайтфут говорила приглушенным голосом:

– Разве это не похоже на сценку из «Алисы в стране чудес»? Лакей, который был рыбой, стоял у двери и наносил оскорбления всем, кто к ним приближался.

Базил оглянулся. Полицейский Добсон не спускал с них глаз. Он стоял, широко расставив ноги, подперев бедра руками. По выражению его глаз было видно, что он сильно озадачен, а его губы, медленно шевелясь, пытались выговорить фразу: «Лакей, который был рыбой…» Что за чертовщина?

На пороге открытой настежь двери стоял смуглый невысокого роста человек. На нем была форма офицера, лейтенанта по званию.

– Прошу извинить меня за этого Добсона, – сказал он с торжественным видом. – У него голова от шеи заполнена костью и к тому же ему подобрали не ту обувь. Сейчас я занят с репортерами. Не могли бы вы подождать несколько минут в холле?

– Ну а мисс фон Гогенемс? – спросил Базил.

– Все в порядке. Она скоро к вам присоединится. – Он стремительно исчез, прошмыгнув под аркой в жилую комнату. – Ну ребята, давайте, пошевеливайтесь… – Затем его зычный голос перешел на шепот.

Миссис Лайтфут окинула одобрительным взглядом холл с его бело-зелеными обоями.

– Словно шкатулка для драгоценностей, – заметила она, обращаясь к Базилу. – Или кукольный домик. Само совершенство в миниатюре.

– Вам известно, кто здесь жил до мисс Крайль? – спросил Базил.

– Нет, а вам?

– Одна женщина по имени Роза Дайамонд.

– Неужели? – миссис Лайтфут уставилась на него, не скрывая своего удивления. – Доктор Уиллинг, вы меня переносите на тысячелетие назад! Я и понятия не имела, что кто-то из вашего поколения мог слышать что-то о Розе Дайамонд. Я и сама узнала о ней, когда была еще ребенком.

– Вам приходилось слышать имя того человека, который привез ее снова в Нью-Йорк из Парижа?

Миссис Лайтфут с подчеркнутым интересом рассматривала стены холла.

– Нет, – сказала она. – Насколько я знаю, такой человек был, но никто не называл мне его имени. Когда она покинула Париж, то больше не появлялась на людях.

– Кажется, он был ньюйоркцем, – добавил Базил. – Ему удалось добиться развода с женой, которая назвала Розу Дайамонд соответчицей на процессе. Это не наводит вас на какую-то мысль?

Миссис Лайтфут отрицательно покачала головой.

– Извините. Видите ли, в то время я еще была совсем девочкой. И мне не позволялось знать о том, что существуют такие женщины в мире.

В эту минуту в арке дверного проема появился Сиерс с двумя потрепанного вида молодыми людьми.

– Отлично, мальчики. Это все.

– Благодарим, лейтенант. – Они бросили подозрительный взгляд на миссис Лайтфут и Базила и вышли во двор через парадную дверь.

– Входите, пожалуйста, – Сиерс указал рукой на арку.

Стеклянные двери были распахнуты настежь. Две открывшиеся взору комнаты были ярко освещены веселыми солнечными лучами. В каждой из них были окна, выходящие на океан.

Как только Базил увидел бледное лицо Гизелы, он тут же позабыл и о Сиерсе, и о миссис Лайтфут. Тремя широкими шагами он пересек комнату и взял Гизелу за руки. Они были холодным, – вероятно, она продрогла. Гизела ответила усталой улыбкой. Он сжимал ее руки, а затем, обращаясь к Сиерсу, резко сказал:

– Почему вы до сих пор ее здесь задерживаете? Можно было подумать, что это он здесь главный полицейский, а Сиерс – преступник.

Фойл, вероятно, сделал свое дело, так как Сиерс ответил ему достаточно вежливо:

– Откуда вы взяли, что я ее задерживаю? Она вольна идти куда ей вздумается, только…

– Только что?

– Если только она расскажет нам обо всем, причем так, чтобы до меня дошло. В таком случае ей не грозит никакое «дело». Ни ей, ни этому субъекту.

Базил, наконец, заметил человека, о котором говорил лейтенант. В самый угол дивана забился какой-то человечек в старой армейской шинели без знаков различия, наброшенной на цивильный костюм. У него были печальные, испуганные глаза.

– Но я уже трижды все вам объяснял, лейтенант, – захныкал он. – Все было именно так, как я рассказал, клянусь Богом!

– Расскажите в четвертый. Это – доктор Уиллинг. Он работает в Нью-Йорке в конторе окружного прокурора. Мой шеф, начальник полиции Ледерер, несколько раз мне звонил и требовал предоставить ему всю информацию. Всю! Понятно? А мы до сих пор, по сути дела, ничем не располагаем. Расскажите все снова вот им.

Не нарушая тишины, миссис Лайтфут села возле Гизелы, улыбнувшись ей в знак моральной поддержки.

Ее передвижение по комнате сразу же привлекло внимание Сиерса.

– Насколько я понимаю, вы – миссис Лайтфут, работодатель мисс Крайль?

– Да, я была таковой до недавнего времени.

– Почему она оставила вашу школу в разгар учебного года? Мисс фон Гогенемс отказывается назвать нам причину.

Тщательно подбирая слова, миссис Лайтфут заговорила:

– Мисс Крайль хорошо знала свой предмет – изящные искусства, театральное дело и рисование, но она не умела внушить к себе должное уважение учеников.

– Почему ей это не удалось?

– Не тот характер, мистер Сиерс. Наверное, и в вашей профессии это – не последняя деталь?

– Да, иногда это бывает необходимо, – ответил Сиерс, но в голосе его чувствовалось сомнение. – О'кей! Ронсон, продолжайте.

Базил, стоявший между Гизелой и директрисой, уловил почти неслышный вздох облегчения миссис Лайтфут. Она откинула голову на спинку стула и прикрыла веками глаза, вероятно, чувствуя сильную усталость. Во второй раз ей удалось спасти честь своей школы, и Бреретон не попал в заголовки газет.

Они сидели в первой из двух небольших гостиных, которые становятся одной продолговатой комнатой, если распахнуть настежь стеклянные двустворчатые двери. Из выходящего на залив окна в самом конце второй сообщающейся с первой гостиной открывался прекрасный вид на пенящиеся крутые волны и голубое небо над ними.

Обе комнаты были почти одинаково меблированы, – белые с рюшкой занавески, лампы с белыми абажурами, старомодные книжные полки из красного дерева, коврики полинявшего красноватого цвета, как и розы на мебельной ткани кушеток и кресел. Меняли ли здесь мебель с тех давних пор, когда готовили эти комнаты для Розы Дайамонд? Скорее всего, нет. Пара выточенных из тикового дерева низких табуреток с наложенным на сиденья тонким пластом' красноватого мрамора, в крапинках, как сырокопченая колбаса, явно принадлежали тому времени. Цветастая мебельная ткань тогда была последним криком моды, – ее только что начали привозить из Англии. Вероятно, Фостина сама занималась отделкой этих двух комнат, выдерживая их в тех же цветах, чтобы их можно было принять за одно помещение при раскрытых настежь дверях. Вероятно, это ей пришла в голову идея соорудить здесь стеклянные двери, чтобы небольшой камин смог обогревать хотя бы немного меньшую комнату в прохладные осенние дни. В доме не было парового отопления. Конечно, трудно рассчитывать на радиатор в старом летнем коттедже. И не она ли сама распорядилась сделать двери наподобие высоких французских окон, чтобы через них, когда они закрыты, любоваться грандиозным видом океана из первой комнаты?

Размышляя об этом, Базил как бы оживлял на короткое время в своем сознании Розу Дайамонд. Густые рыжие волосы, собранные от ушей кверху, – такова была самая модная прическа в то время; длинная узкая, облегающая юбка, которая только что сменила широкую, бывшую в моде несколько лет до этого.

Роза в эти короткие мгновения предстала перед ним как нечто вполне реальное, – со своей точеной фигурой, ярко-огненными волосами. То она стояла перед его глазами в этой вот комнате возле окна, выходящего на океан, и оттуда до нее доносился прогретый солнцем солоноватый летний бриз… то в надвигавшейся темноте грядущего вечера она разливала чай по чашкам, стоящим на плите камина, а в нем весело потрескивали дрова. А рядом, склонившись над ней, вдыхал волнующий тонкий ароматный запах ее волос, прижимаясь к ним губами… Нет, нет… Тут создание мысленного образа давало сбой. Этот человек без имени, который был последним ее любовником и отцом Фостины, оставался где-то в тени, не выходил на свет, был, по сути дела, пустотой… Испытывала ли она когда-нибудь сожаление? Нет, подумал Базил, только не эта женщина, которую он столь живо рисовал в своем воображении. Она, вероятно, просто улыбнулась и процитировала бы Марвела:

Могила – прекрасное для уединенья место,

Но там не заключить кого-нибудь в объятья…

Все эти представления, словно искра, скользнули по его сознанию, вероятно, со скоростью, превышающей скорость звука или даже света, – со скоростью самого времени. Человек в армейской шинели вдруг заговорил:

– Вчера вечером, сойдя с десятичасового поезда, мисс Крайль взяла мое такси. Дождь лил как из ведра, я оказался на вокзале случайно, надеясь прихватить какого-нибудь пассажира, так как летний сезон уже закончился. Я подвез ее к самому крыльцу, чтобы она не промокла. Я даже вынес ее чемоданы из машины и поставил их на крыльцо, но она все равно дала мне «на чай» всего десятицентовик. Я снова сел в машину и увидел, как она, стоя на крыльце, вставила ключ в замочную скважину. Я завел двигатель и оглянулся через плечо, чтобы убедиться, смогу ли я здесь развернуться, минуя кусты роз. И тогда я снова увидел ее. Она оставила входную дверь открытой и зажгла лампу в прихожей. Я видел, что чемоданы стояли в холле, а связка ключей свисала под ручкой двери и позванивала на ветру. В последний раз, когда я бросил на нее взгляд, она стояла рядом с лампой, которую только что включила. Над ее головой на стене я заметил часы, которые показывали одиннадцать часов пять минут. То же время показывали мои часы на щитке. Мне с трудом удалось аккуратно развернуться, я поехал по влажному песку и наконец выбрался на твердое покрытие. Когда я проезжал через перекресток, мне навстречу попался какой-то автомобиль, который проехал мимо по направлению к коттеджу мисс Крайль. В одиннадцать двадцать пять я вернулся в гараж. Вот все, что мне известно…

Базил посмотрел на Сиерса:

– Ну и что здесь непонятного?

– В том автомобиле, который проехал мимо, находилась мисс фон Гогенемс. Она помнит, что на перекрестке видела такси. Когда она приехала сюда, то увидела, что входная дверь открыта настежь, а связка ключей торчит в замочной скважине. Лампа горела в вестибюле, а на часах было одиннадцать двадцать. Чемоданы стояли рядом с этой аркой. Мисс Крайль была в комнате, она лежала на полу неподалеку от настенного выключателя. Она была мертва. Наш доктор докладывает, что на теле нет никаких следов насилия, просто ее больное сердце не выдержало и перестало биться в тот момент, когда мисс Крайль пыталась дотянуться до выключателя в этой комнате, спустя какую-то минуту после отъезда Ронсона.

– Я все равно не вижу, что же вас смущает? – повторил Базил, – Два показания – мисс фон Гогенемс и этого парня, насколько я вижу, совпадают до малейших деталей. Ничего не стоит восстановить остальное… Мисс Крайль сделала то, что на ее месте сделали бы сотни женщин, входя в неосвещенный, пустой дом ночью в полном одиночестве. Она все поспешно бросила, оставила ключи в замочной скважине, чемоданы в холле. Она торопилась зажечь свет в доме. К несчастью, она умерла здесь, в этой темной комнате, в полном одиночестве, так и не успев зажечь свет. Горел только один светильник в вестибюле.