Текст книги "Удар из Зазеркалья"

Автор книги: Элен Макклой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

– Я не говорю ни о телепатии, ни о гипнозе, – сказала Фостина. – Я просто думала…

– О чем же?

– Я думала о том, что свидетельство маленькой Бет Чейз может оказаться достоверным. Люди обычно оступаются и падают при испуге. Отлетевшая в сторону туфля, разорванная подкладка юбки часто могут быть следствием падения, а не его причиной. Что могло действительно испугать Алису Айтчисон? Мое видение, моя фигура, стоящая на верхней ступеньке лестницы, ведущей в сад в Бреретоне, а она знала, что Гизела только что разговаривала со мной по междугородному телефону из Нью-Йорка.

Видите ли, Алисе были известны все версии рассказов обо мне, и она никогда не верила ни одной из них. Именно по этой причине она могла испытать сильный шок, когда вдруг лицом к лицу столкнулась в Бреретоне со мной, причем днем, а она была уверена в том, что в данный момент я нахожусь в Нью-Йорке. Она вдруг обнаружила, что все, над чем она потешалась, оказалось реальностью. Такое открытие могло оказаться для нее чувствительным ударом. А если еще это видение протягивает руку и сильно ее толкает, то со страха она вполне могла оступиться и скатиться вниз по каменным ступеням.

– Значит, вы полагаете, что перед Алисой предстал ваш призрак, потому что вы, испытывая к ней ненависть, направили к ней свое изображение в сонном состоянии, совершенно бессознательно, не отдавая себе в том отчета?

– Но какое иное объяснение может соответствовать всем фактам? – в отчаянии воскликнула Фостина. Легкая краска, залившая от перевозбуждения ее лицо, придала всему ее облику новое свойство, – в ней появилось какое-то внутреннее сияние, которое иногда быстро возникает и столь же быстро исчезает, давая о себе знать через прозрачную кожу истинного праведника. Если бы она обладала большей жизненной энергией, более высоким уровнем обмена веществ, более теплотворной, быстрее пульсирующей кровью, то она могла бы быть весьма привлекательной, даже красивой девушкой. Ее фигура, цвет кожи и лица в основном отличались приятностью. Было, правда, что-то вялое, инертное, медлительное в ее натуре, что превращало эту милую девушку в какое-то бесцветное, незаметное существо. Сейчас Базилу удалось увидеть проблеск того, какой она могла быть при иных жизненных обстоятельствах. Он был уверен, что ее отчаяние отнюдь не наигранное. Но как это ни парадоксально, он был не менее этого уверен и в том, что ее отчаяние теперь блекло, растворялось в том удовольствии, которое она испытывала от чувства своей силы, – ощущение столь же приятное, сколь и непривычное. Она никого не просила наделять ее такой силой, но теперь она была уверена, что такая сила снизошла на нее. Она бы не была столь человечной, если бы испытывала при этом какие-то более сложные чувства, чем откровенный ужас. Но вместе с ним она переживала и какие-то еще более утонченные чувства. Она не слишком огорчалась из-за того, что она, Фостина Крайль, эта обычная, робкая, пренебрегаемая всеми женщина, покарала смертью свою дерзкую красавицу-подругу, которая с таким презрением, с таким высокомерием и жестокостью издевалась над ее искренними чувствами.

Впервые Базил понял, почему многие ведьмы и колдуны в семнадцатом столетии признавались в предъявленных им обвинениях в совершении преступлений с радостным блеском в глазах. Такие ложные признаки добывались не только с помощью пытки. Они получали искреннее наслаждение от возможности вселять жуткий страх в своих обвинителей, даже тогда, когда сами умирали мученической смертью. То была единственная оставшаяся у них месть. Само собой разумеется, наиболее упорные из них умели убедить самих себя в том, что они наделены какой-то дьявольской силой, ибо такое представление о себе было гораздо приятнее, чем сознание того, что ты лишь беспомощная жертва дикого, разнузданного варварства. Интересно отметить, что ведьмами большей частью становились такие женщины, которые не находили никакой отдушины для выхода наружу внутреннего ощущения своей магической силы.

Не раз я задавал себе вопрос – почему ведьмами и колдунами становятся обычно либо старые, трясущиеся, все в морщинах бабки, либо ветхие, беспомощные старики… Или, как мог добавить Чернокожий Энди, молодые некрасивые, отвергаемые всеми девушки, не имеющие ни собственности, ни устойчивого положения в обществе. С психологической точки зрения, ведьмы появляются из того же социального слоя общества, что и заключенные и истерички, – все они – испытавшие разочарование в жизни отщепенцы, которые исподтишка стремятся каким-то изощренным способом отомстить обществу за то, что оно предоставило им так мало возможностей для получения удовольствий и проявления снедавшей их гордыни.

Но, принимая все это во внимание, один громоздкий и неудобный вопрос остается без ответа: диктовалась ли такая месть разочарованием в самом себе? Был ли способен человек, это создание природы, под влиянием какого-то сильного психологического стресса, в силу все той же причины, излучать какую-то особую психическую энергию, превращая себя во властителя над людьми, ведущими обычную, здоровую жизнь? Разве это случайность, что во всех религиях мира существуют три великие фрустрации, то есть психологические крушения? Это – безбрачие, пост и бедность, которые стали признанным горючим материалом, способным в результате своего горения вызывать видения, рассматриваемые как проявление высшей духовности.

– Не думаю, что вы должны разделять вину за гибель мисс Айтчисон, – сказал наконец Базил. – В науке существует разумное соответствие между нужными доказательствами и вероятностью существования того, что вы намерены доказать. По сути дела, требуется немного свидетельских показаний, чтобы самым убедительным способом подтвердить все уже имеющиеся в распоряжении факты. Но если вы хотите доказать то, что противоречит всем уже установленным фактам и разработанной теории, то вам потребуются для этого горы безукоризненных свидетельств, для собирания которых нужен труд многих поколений.

В конце концов, полиция считает, что смерть мисс Айтчисон наступила в результате чисто материальной причины: высокий каблук, длинная юбка, распоротая подкладка, пролет каменной лестницы, на которой она сломала себе шею.

Здесь нет ничего таинственного, кроме показаний Бет Чейз, но тринадцатилетняя девочка – это не самый надежный очевидец. Я убежден, что в Бреретоне замысливается зло, и я еще не вполне уверен, что оно, это зло, бесплотно. Все это напоминает мне… между прочим, вы составили свое завещание?

Фостина глубоко вздохнула:

– Еще нет.

– Почему?

Она пожала плечами:

– Вы же знаете, что из родственников у меня никого не осталось. Мне даже в голову не приходило, кому я могу передать в наследство кое-что из своей собственности.

– Тогда выберите кого-нибудь наобум, – пусть это будет случайный знакомый, в общем, кто угодно. Всегда впоследствии можно изменить завещание, скажем, в случае вашего брака или появления каких-то близких друзей. Но ни один человек, которому, судя по всему, грозит опасность от неизвестного субъекта, не может идти на риск своей гибели, не составив предварительно завещание. В таком случае из вашей смерти может извлечь выгоду любой.

Фостина рассеянно улыбнулась.

– Если бы у меня была какая-то стоящая собственность, то такой шаг имел бы смысл. Но в моем положении никто от моей смерти не получит никакой выгоды, независимо от того, умру ли я, оставив завещание, или же вовсе без него.

– Завтра я навещу мистера Уоткинса и попытаюсь выведать у него что-нибудь относительно связей вашей семьи, несмотря на то, что он выработал какую-то дикую заморскую привычку принимать посетителей в такую рань. Для этого мне нужно будет встать в пять утра. Я позвоню вам завтра вечером.

– Меня не будет.

– Почему?

– Мне необходим отдых и полнейшее одиночество. Я хочу улизнуть от всех этих назойливых репортеров, и потому решила отправиться к себе, в свой коттедж в Брайтси, и провести там остаток зимы.

– Не делайте этого, – резко запротестовал Базил. – Еще не время. Если вам не нравится этот отель, найдите другой. Но я прошу вас оставаться здесь, в этом большом, ярко освещенном, шумном отеле, где полно швейцаров и лифтеров. Обедать ходите в главный ресторан. Никогда не гуляйте одна. Держитесь ближе к людям. И, пожалуйста, закрывайте на ключ двери своего номера. Я вам скоро позвоню и дам о себе знать.

– Закрывать двери на ключ! – рассмеялась Фостина. Голос у нее был сухой, надтреснутый. – Вы думаете, запертая на ключ дверь может помешать, если…

– Если что? – он попытался заставить ее продолжать, надеясь, что ее страхи, если их назвать, высказать, могут ослабнуть, утратить над нею власть.

– Вы не догадываетесь, кого я имею в виду?

– Нет. Скажите мне.

– Я боюсь увидеть это, ну, «двойника», узреть его сама. Это как раз однажды и произошло с Гёте.

– Значит, вы сами никогда его не видели?

– Только раз, но это было мимолетное видение. Теперь я даже не уверена, что видела. Это было в тот вечер, когда я уезжала из Бреретона. Я стояла на верхней площадке передней лестницы. Ниже на лестнице находилась миссис Лайтфут. Мне показалось, что я увидела какое-то движение в сгустке теней в самом низу лестницы, – больше ничего. Но поведение миссис Лайтфут заставило меня заподозрить, что она видела все более отчетливо. Что бы там ни было, но ее это сильно расстроило.

– А вас?

– Я не сильно испугалась. Если бы все кончилось этим, то я бы пережила. Какое-то еле уловимое движение в тенях, за освещенным пространством… Меня бы, вероятно, не смутило появление какой-то похожей на меня женщины при неясном свете в течение нескольких секунд издали, даже если в эту минуту рядом со мной стояли свидетели. Это могло быть чем-то, но могло быть и ничем, – скажем, оптическим обманом. Я могла бы даже смело заглянуть в лицо этой женщины, если бы увидела его на каком-то расстоянии. Это тоже можно было бы объяснить каким-нибудь ловким трюком или иллюзией. Но представьте себе, если дело этим не ограничится…

– Но что же еще может приключиться?

– Неужели вы и в самом деле не понимаете? – Фостина еще понизила и без того тихий, дрожащий, словно в ознобе, голос. Ее тонкие руки впились в подлокотники стула. – Представьте себе, как в один прекрасный день или ночью, когда я в полном одиночестве сижу в своем номере в отеле, погасив свет и заперев дверь на ключ, передо мной вдруг является чья-то фигура, приближает свое лицо к моему, и я вижу, что это мое собственное лицо, его точные очертания, все отдельные детали, каждый дефект, как, скажем, вот этот прыщик на щеке. Тут уж не может идти речь ни о подделке, ни об иллюзии. Если такое случится, то у меня больше не останется никаких сомнений в том, что это я сама или какая-то часть меня, моего существа путешествуют в неизвестных сферах.

…Мне, конечно, так никогда и не станет известно, каким образом я туда попала, почему я там оказалась или что я там делала… Я буду знать только одно, – что я там была. Можете ли вы представить себе тот смертельный шок, который мне придется в таком случае испытать? Тогда мне придется поверить в реальность происходящего перед глазами и умереть…

– Оставьте эту идею, – успокоил ее Базил твердым голосом. – Ничего подобного не произойдет, и вы сами прекрасно знаете об этом.

Несколько минут спустя, выйдя из отеля, он, задрав голову, начал разглядывать эти вечно бодрствующие звезды, – яркие, молчаливые, безличностные и немыслимо далекие от нас, если только все предположения астрономов имеют под собой реальную почву. В университете его учили, что чем дальше отрываешься от земли, тем становится холоднее. И вот в ходе последних исследований выявлены какие-то альтернативные слои холода и тепла, во всяком случае на том расстоянии, куда ученым удалось доставить свои теплоизмерительные приборы. Никто из них не смог объяснить, почему там, вверху, не было сплошного холода, как предполагалось раньше.

Он продрог и поднял воротник пальто. Стук его каблуков об асфальт тротуара гулко разносился в холодной ночной тишине. Подойдя к перекрестку, он пробормотал: «Кто я такой, чтобы с уверенностью утверждать, что может, а что не может произойти в этом почти незнакомом нам мире?»

Глава десятая

Но нам неведомо, что уж судьба,

Вытаскивает сеть из жизни тины.

И в ней сверкнешь, как миру похвальба,

В последний раз, Фостина…

Настойчивый стук в дверь слуги Юнипера прервал здоровый сон Базила, длившийся несколько часов. Проклиная эксцентричное время приема посетителей, установленное Септимусом Уоткинсом, он с трудом поднялся с постели, все еще в полусне, и усилием воли заставил себя стать под холодный душ, отчего его кожа тут же покрылась синеватыми пупырышками, хотя холодная струя и не принесла желаемой свежести. Низкие серые облака затемнили рассвет. Расстилавшийся по земле туман, надвигаясь со стороны Истривер, затягивал белой пеленой город. Туман был похож на пар. Базил прошагал два квартала к гаражу, где стояла его машина.

Он знал Уоткинса только по его репутации. Этот человек принадлежал к клану тех адвокатов, которые никогда не являются в суд, и несмотря на это он на протяжении полстолетия был консультантом и доверительным лицом почти половины владельцев громадных состояний в Нью-Йорке. Он направлял деятельность их трестовских фондов, улаживал брачные и бракоразводные дела, исполнял их волю, хранил перечни ценных бумаг. Он пользовался такой широкой популярностью и так редко показывался на людях, что почти превратился в легенду. Бесконечные анекдоты лишний раз подчеркивали мудрую гибкость его ума и здравомыслие его жизненных суждений, но у Базила, как и у большинства людей, не было ни малейшего представления о том, кем являлся этот человек, лишенный ореола привычного мифа.

Без десяти шесть холл его большой конторы, расположенной на пересечении Бродвея и Уолл-стрит, был пустынным, если не считать скучающего лифтера и уборщицы, устало водившей грязной шваброй по мозаичному мраморному полу с медными вкраплениями. Выйдя из лифта на двадцать шестом этаже, Базил остановился у двух соединенных дверей с непрозрачным стеклом, за которыми не горел свет. Большими буквами на стекле было начертано: «Уоткинс. Фишер. Андервуд. Вэн Арсдейл и Трэверс». Он покрутил ручки. Обе двери были заперты. Он обнаружил маленькую кнопочку в стене и нажал ее. После четвертого звонка он начал подумывать о том, уж не водит ли умышленно за нос людей Уоткинс, изобретя такой простой способ, чтобы отбиваться от напора посетителей. Он уже хотел повернуться и направиться обратно к лифту, как вдруг стекло изнутри окрасилось желтоватым цветом, и дверь широко распахнулась. На пороге стоял щупленький живой человечек. У него были седые, но густые вьющиеся волосы, широкое скуластое лицо и розоватые щеки. Он казался мужчиной средних лет, волосы у которого преждевременно поседели. Но ведь Септимусу Уоткинсу было уже за семьдесят.

– Надеюсь, мистер Уоткинс на месте в столь ранний час? – Базил все еще никак не мог поверить в реальность такого необычного для приема посетителей времени. – Не передадите ли ему, что пришел доктор Уиллинг.

– Я и есть Уоткинс. Проходите, пожалуйста. – В его манере говорить не было ничего церемонного. – Вы, должно быть, доктор Уиллинг, психиатр? – у него был острый дружелюбный взгляд. – Моя контора прямо по коридору. Сюда, пожалуйста.

Они прошли через приемную, такую же просторную, как вестибюль небольшого отеля. Уоткинс шествовал впереди, указывая дорогу. Они миновали череду запертых дверей по обе стороны длинного коридора, прошли еще через три частных офиса, – просторных, пустых и неосвещенных. Наконец, он толкнул какую-то дверь. Они вошли в угловой офис, который был больше других; из его окон по обеим сторонам открывался чудесный вид на Нью-Йоркскую бухту. Болезненное ноябрьское солнце боролось с белым плотным туманом, который все еще закрывал небоскребы.

Базил остановился перед камином из рыжевато-коричневого мрамора, в котором желтые языки пламени лениво лизали березовые поленья, удаляя из помещения утреннюю прохладу.

– Я не видел, как топят камин дровами со времени моего пребывания в Лондоне. Вы здесь готовите свой обычный чай в пять вечера?

Уоткинс ответил сердечной, откровенной, открытой улыбкой человека, которого никто не сумел ни смутить, ни обмануть за все эти долгие годы.

– Я привык к определенному комфорту везде, где бы я ни находился. Я не очень люблю чай, но у меня есть небольшой бар вот за этой панелью. Если хотите выпить, нажмите кнопку.

– Нет, благодарю вас, – Базил вновь полюбовался величественной панорамой самого крупного в мире морского порта. – Теперь понятно, отчего вы приходите сюда так рано. На вашем месте я вообще бы переехал сюда жить.

– Но я здесь так рано не по этой причине, – сказал адвокат, и в его голубых глазах проскочила хитрая искорка. – Вы, вероятно, были этим удивлены? Но я постараюсь все объяснить по порядку. Много лет назад, когда у меня была не столь обширная клиентура, я пришел к выводу, что деловому человеку постоянно мешают люди, которым просто некуда девать время. Решительно настроенная секретарша может оградить от явных надоед, от агентов по страхованию, продавщиц, торгующих шелковыми чулками, от самозваных филантропов, ходатайствующих об организованном милосердии, и просто от обычных бродяг, которые являются сюда за подаянием.

Она может даже отвадить нахальных репортеров, окружных руководителей, обычных «чайников» или просто мошенников. Но что вы прикажете делать с собственными клиентами, со своими партнерами, если они приходят ко мне, чтобы просто посидеть и потрепаться. Ведь нельзя же работать, когда они здесь торчат; но у вас не будет никакой работы вообще, если они прекратят появляться в конторе.

В конце концов я остановился на таком решении. Я назначил особые часы для приема. Каждый день я прихожу в свой офис и нахожусь здесь с шести до семи утра. Я никому не отказываю в приеме, особенно тем, кто желает поговорить со мной лично, независимо от того, какой пост этот человек занимает и какое дело или отсутствие такового привело его ко мне.

Но, – здесь и кроется большое «но». Чтобы встретиться со мной, он обязан явиться ко мне в контору к шести утра. Значит, он должен встать с постели в пять, а то и в четыре тридцать. Из моих наблюдений за природой человека я сделал вывод, что ни один клиент не поднимется в такую рань только ради того, чтобы потрепаться со мной, не имея при этом никакого действительно важного дела.

– И вы оказались правы в своих расчетах?

– За последние двадцать три года мне пришлось только дважды толочь воду в ступе, принимая многоречивых визитеров, которым, в сущности, нечего было сказать. Я не имел против этих двоих ничего. Я понимал, что если им нравилось столь бездарно терять время, что ради этого они были готовы встать в пять утра, то они, конечно, заслуживали с моей стороны определенного внимания.

Большинство клиентов, узнав, что им предстоит прибыть сюда к шести часам, если только они хотят застать меня в конторе, предпочитают встречаться с моими партнерами в более удобное для них время и обычно просят передать мне подробности интересующего их дела. Вы удивитесь, как мало у меня посетителей, но я все же рассматриваю свои условия как дело чести и никогда не отказываю никому в личной встрече, если только проситель возьмет на себя труд и явится ко мне в указанное время. И я на самом деле уверен, что за этот только один час никем не прерываемой работы я выполняю больший ее объем, чем за восемь часов, когда мне мешает постоянный поток посетителей. Само собой разумеется, я отключаю телефон ровно в семь, перед отъездом. Всю оставшуюся работу я забираю с собой домой.

Базил горько улыбнулся.

– Хорошо, мистер Уоткинс, я постараюсь быть не очень многоречивым, но боюсь, вы сочтете меня третьим визитером за последние двадцать три года, который явился к вам в шесть утра, не имея сказать вам ничего особенно важного. Я имею в виду, что мое дело не имеет абсолютно никакой важности для вас, но, вполне естественно, оно весьма важно для меня, иначе я бы не стоял здесь, перед вами.

Уоткинс рассмеялся:

– В этом вся суть. Если это важно для вас, то я слушаю. К вашим услугам. Я всегда был против людей, донимающих меня такими «делами», которые не имели и для них абсолютно никакого значения, и приходящих сюда, чтобы послушать самих себя. Садитесь, пожалуйста, и рассказывайте, что вас привело ко мне.

Базил сел лицом к окну, повернувшись спиной к огню.

– Вы или по крайней мере ваша фирма действуете в качестве опекунов некой мисс Фостины Крайль. Мне хотелось бы узнать, кто унаследует ее собственность в случае ее внезапной смерти.

– Адвокаты не вправе предоставлять подобную информацию случайным посетителям.

– Я не совсем случайный. Я – помощник по медицинской части окружного прокурора и к тому же друг мисс Крайль. Вам известно что-нибудь о тех обстоятельствах, при которых она покинула Бреретон?

– Мне только известно, что она оттуда уехала, – осторожно подбирая слова, ответил Уоткинс. – Она не сообщила мне причину отъезда. Во всяком случае, ей нечего особенно расстраиваться. В день своего тридцатилетия в ноябре будущего года она получит неплохое Христово яичко в виде своего наследства. Ее собственность в любом случае остается неприкосновенной.

– Я не говорю о ее собственности, – сказал Базил. – Меня скорее беспокоит ее здоровье, может быть, сама ее жизнь.

– Она консультировалась у вас, как у психиатра?

– Нет, она не входит в число моих клиентов. Она консультировалась у меня, как у своего друга. Но как психиатр, я не могу закрывать глаза на то, что ее нынешнее положение в конечном итоге может сказаться на ее психическом здоровье. Не обратили ли вы внимание на тот факт, что за последние два года она потеряла одно за другим два места? Не кажется ли вам, что в этом есть что-то странное? И всякий раз это случалось через несколько недель после начала учебного года. Оба раза ей пришлось расторгнуть договор.

– Будучи единственным попечителем мисс Крайль, я бы хотел узнать поподробнее о переживаемых ею трудностях. Вы не сочтете мое любопытство за покушение на то доверие, которое она оказывает вам?

– Думаю, что нет. В любом случае я готов поступиться ее доверием, если только это спасет мисс Крайль.

– Спасет? Но от кого?

– Может, вы ответите мне на этот вопрос.

Базил кратко изложил ему приключения Фостины в Мейдстоуне и Бреретоне.

Уоткинс внимательно, не перебивая, его выслушал. Когда он закончил, в кабинете повисла напряженная тишина. Затем, собираясь ответить доктору Уиллингу, Уоткинс встал со своего кресла.

– Поразительную историю рассказали вы мне, доктор Уиллинг! Я слишком стар и умудрен опытом, – мне ведь приходилось сталкиваться со множеством странных случаев, и поэтому я не намерен отмахиваться от всего этого, как от истерики какой-то школьницы. Это, однако, не означает, что я принимаю объяснения, связанные с проявлением сверхъестественных сил. Не знаю, что и сказать.

– Я нахожусь точно в таком же положении. Но ведь существует вероятность, что у кого-то есть вполне определенный мотив, чтобы довести мисс Крайль до самоубийства или до безумия. Такой мотив может диктоваться каким-то психопатическим злым умыслом, но может объясняться и самой прозаически-материальной причиной в мире, – собственностью.

– Или и тем, и другим.

– Вам известны наследники мисс Крайль или, быть может, наследник?

– Да. У нее только один наследник.

– Кто он?

– Это я… – Уоткинс улыбнулся, заметив удивление на лице Базила. – Видите ли, я не был до конца с вами откровенен, – продолжал он. – По закону я являюсь наследником мисс Крайль. В соответствии с завещанием, составленным ее матерью, если мисс Крайль постигнет безвременная смерть до ее тридцатилетия, то мне перейдут некоторые предназначенные ей драгоценности. Но между мной и ее матерью было заключено вербальное соглашение, по которому в таком случае я должен буду передать их некоторым лицам. Их имена она не пожелала внести в завещание.

– Не могли бы вы мне их назвать?

– К сожалению, я не вправе этого делать.

– Можете ли вы назвать их мисс Крайль?

Уоткинс отвел глаза в сторону и устремил взгляд через ближайшее к нему окно на бухту. Где-то внизу виднелся шпиль церкви Святой Троицы, а сама она была похожа на какого-то карлика, приютившегося среди гигантских офисов финансового мира.

– Нет, этого я тоже не могу сделать. Видите ли, дело мисс Крайль крайне необычно. Я расскажу вам то, что могу, так как, по-моему, это – кратчайший путь, который позволит вывести вас из заблуждений и исключить абсурдное предположение о том, что любая угроза в отношении мисс Крайль может исходить только из одного направления – моей конторы. Но я буду вынужден опустить все имена. И прошу вас не разглашать наш разговор. Особенно нежелательно передавать все самой мисс Крайль. Мне известна ваша добрая репутация. Я вам оказываю доверие, поэтому и вы должны вести себя соответственно в столь деликатной ситуации. Думаю, мне лучше рассказать обо всем самому, чем побуждать вас заниматься расследованием прошлого мисс Крайль.

– Значит, у нее есть прошлое?

Глаза Уоткинса сузились, а губы плотно сжались. На лице появилась какая-то скоротечная гримаска, словно он в данный момент тужился, чтобы сконцентрировать все свои умственные способности.

– Эта несчастная девушка, Фостина Крайль, – незаконнорожденный ребенок. Ее мать была – ну как это назвать поделикатнее, – женщиной, одной из тех, которых Киплинг назвал «представительницами древнейшей профессии на земле». Теперь мы знаем гораздо больше о доисторических нравах, и отдаем себе отчет, что проституцию можно считать самой современной профессией. Здесь нет никакой собственности, не существует брака, а там, где нет брака, нет и порока.

– Значит, ее мать была проституткой?! – воскликнул, не веря своим ушам, Базил.

– Если выразиться точнее, – куртизанкой, выдержанной в лучших традициях Нинон д'Анкло. – Улыбка сузилась, стала более интимной, – вероятно, он про себя смаковал какой-то скандал, разразившийся в годы минувшие.

– Крайль – это ее настоящее имя. Но в кругу подобных ей профессионалок она была известна под другим.

– Вы, конечно, мне его не назовете.

– Думаю, лучше этого не делать. Она родилась в Балтиморе и была дочерью одного человека, который сочинял религиозные песнопения. Она была милой рыжеволосой девочкой. В девяностых годах она убежала из дома и очутилась вначале в Нью-Йорке, а затем в Париже. Там она стала звездой полусвета, – одной из тех парижских гурий, которых с такими подробностями и с таким блеском описывал Бальзак. Она, по сути дела, была простой американской провинциалкой, но у своих великолепно образованных любовников научилась говорить и писать на прекрасном французском языке, разбираться в музыке, понимать толк в искусстве и беллетристике… Это, конечно, непонятно американцу вашего поколения! Только Париж в девятнадцатом веке и Афины в век Перикла рождали таких женщин. Эта истинная представительница «полусвета» обладала всем, что имели наиболее знаменитые светские дамы, за исключением одного, – права на законный брак и соответствующий статус, который этим браком приобретался. Она вела более роскошную жизнь по сравнению с любой респектабельной женщиной. У нее было состояние, она энергично занималась общественной деятельностью, пользовалась любовью и даже уважением со стороны своих обожателей. В наше время, молодой человек, даже порок мог обладать какой-то изысканностью. Но вашему поколению этого никогда не понять. Я говорю, что она была куртизанкой, но что это вызывает в сознании человека двадцатого столетия? Накрашенные волосы, кроваво-красные ногти и особые сленговые словечки типа «фраер». А эта женщина была наделена умом. Она обладала превосходными манерами.

– А ее отец, кто он? – вставил Базил.

– Этот человек был ньюйоркцем и вложил крупные деньги в торговое судоходство. В 1912 году он без лишнего шума хотел получить развод от своей супруги, и ради этого отправился в Париж. Там он нарочно разъезжал в роскошном авто с этой женщиной в Булонском лесу, чтобы привлечь к себе всеобщее внимание. В то время она пользовалась такой дурной славой на обоих берегах Атлантики, что одной-единственной прогулки с ней в открытом автомобиле было достаточно, чтобы шокированный таким пассажем пуританский американский суд признал это неопровержимым доказательством супружеской измены с его стороны. Для этой цели из Франции в Америку были доставлены свидетели, и, таким образом, он добился от жены желанного развода.

В это время широкое распространение получили слухи о том, что он заплатил соучастнице тысячу долларов за привилегию прокатиться, сидя рядом с ней в открытом автомобиле в общественном месте, и использование ее имени на бракоразводном процессе. Она поставила условие, что он, доставив ее до порога ее дома, там и распрощается с ней навсегда, не претендуя больше ни на что, кроме, может быть, того, чтобы поцеловать ее руку. Но… – опять на его лице заиграла похотливая улыбочка. – Так вот, Фостина – ребенок этой парочки.

– Выходит, они не расстались на пороге ее дома?

– Тогда они расстались. Но затем произошло нечто экстраординарное. А может, ничего такого особенного в этом и не было. Вероятно, она отлично знала свое ремесло. Возможно, та невероятная выдержка, которую она продемонстрировала во время их выезда в парк, входила в разработанный ею план. Видите ли, он отводил ей роль подставного лица. Эта женщина, в компании которой его все видели, должна была стать предлогом для развода. Однако эта женщина, которая стала для него лишь удобным поводом для осуществления своих замыслов, радикальным образом перевернула его жизнь: он без памяти в нее влюбился. Что, трудно в это поверить? Лично мне – нет. Годы, проведенные в Париже, настолько отточили ее ум, что она стала самой интеллигентной и красивой женщиной, – ее волосы казались снопом огня, кожа – белым снегом, а тело у нее было, как у Афродиты с картины Боттичелли…

– Вы близко знали ее в то время? – спросил Базил и тут же спохватился, осознав, что выражение в таком контексте звучало несколько двусмысленно.

– Да, мне была предоставлена такая привилегия, – просто, без подтекста, ответил он, но в его старых глазах опять промелькнула озорная искорка. – Кроме всего прочего, я еще был и адвокатом этого богача.

– Вот, значит, каково происхождение этой робкой, анемичной, мечтательной девушки! – Базил старался обдумать все, что ему пришлось услыхать о Фостине.

Уоткинс недоуменно пожал плечами: