Текст книги "Удар из Зазеркалья"

Автор книги: Элен Макклой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

В развевающемся на ходу наряде она спустилась по лестнице, сохраняя всю свою представительность. Она прямо держала спину и вышагивала с высоко поднятой головой, как и приличествовало ходить, по ее мнению, женщинам ее поколения.

Фостина с Гизелой следовали за ней на почтительном расстоянии. Когда она дошла до последней ступеньки, из гостиной вышла Арлина в черном платье, белом фартуке и зажгла свет. Вспышка лампы ярко осветила пустой холл, выглядевший как обычно. Никто не мог догадаться, что же приковало внимание миссис Лайтфут к этому месту, когда она стояла наверху, на первой лестничной площадке.

– Ты пришла слишком поздно, Арлина, – с раздражением сделала ей замечание миссис Лайтфут. – Нужно включать лампу на лестнице до наступления темноты. Неровен час, можно с нее и упасть.

– Виновата, – сказала, надувшись, Арлина.

Миссис Лайтфут с нарочитым безразличием разгладила одну из перчаток:

– Ты не видела кого-нибудь только что там, около тебя? А в холле? Может, в столовой, когда возвращалась из кладовки?

– Нет, мадам, там не было ни души. – Но какой-то бесенок вселился в нее, и она с вызовом спросила: – А вы, мадам?

– Само собой разумеется, нет! – отрезала та, но в ее голосе уже не слышались властные нотки.

Установившуюся неловкую тишину вдруг разорвал заливистый телефонный звонок. Миссис Лайтфут вздрогнула, словно этот неожиданный звонок был тем пределом, который еще могли выдержать ее расстроенные нервы. Вдруг Гизелу, которая в эту секунду испытала что-то вроде легкого шока, осенило. Значит, кто-то напугал миссис Лайтфут так же сильно, как и Бет Чейз…

Арлина подошла ко второму аппарату в кладовке, расположенной прямо под лестницей:

– Школа Бреретон… Простите, как ваше имя? Минутку… Это вас, мисс фон Гогенемс. Междугородная. Вас вызывает какой-то доктор Базил Уиллинг…

Глава четвертая

Тень улыбки, словно вздох,

Кожура слепой печали…

Он был уверен заранее, что она придет вся одетая в черное. Ведь она была европейка, венка, и принадлежала к поколению Шанель, – как же она могла посчитать свой туалет совершенством, если бы он не был черного цвета. На сей раз это было тяжелое платье из крепа, разумно перехваченное у талии, ниспадающее более свободно к ее стройным ногам, обтянутым тонкой «паутинкой», и изысканные сандалии-плетенки на высоком каблуке. Четкая линия ее белых плеч не прерывалась ни рукавами, ни штрипками. Ни на шее, ни на голове не было никаких драгоценных украшений, но посадка головы заставляла воображать россыпь драгоценностей, – вероятно, целый сонм ее предков носил в волосах диадемы. Волосы у нее были пострижены короче, чем обычно, и зачесаны за уши. Под их гладкими темными волнами ее бледноватое лицо с тонкими очертаниями было похоже на белый цветок. Он взял ее за руку.

– Гизела…

Больше он ничего сказать не мог. В ее улыбке соединились веселость с нежностью. Ее искреннее жизнелюбие воскрешало в памяти воспоминания о Европе, о довоенном мире. «Еще одна война вроде этой, и в мире не останется ни одного человека с такой удивительной, милой улыбкой», – подумал он. На какое-то мгновение она предстала перед ним как обломок какой-то погибшей цивилизации, пусть обломок, но обломок милый и обожаемый, вроде изуродованной древней статуи из Аттики или Лидии.

Затем они сидели вдвоем, рядом, на обитой бархатом скамье возле стены, а официант устанавливал перед ними на столе два бокала с горьким «мартини».

Ее взор остановился на белом галстуке, слегка пожелтевшем за шестилетнее пребывание в темном ящике шкафа.

– Расстался наконец с формой? Надеюсь, навсегда?

– Если будет угодно Богу, то навсегда! – он выпил рюмку старательно, словно отвечая на произнесенный торжественный тост. – Поэтому я и выбрал это уютное местечко для нас. – Он рассматривал сочетания красок металлических оттенков, которые в это время стали всеобщей модой в дизайне.

– Ну, скажи на милость, можно ли найти еще такое же цивилизованное место, как этот «Лебединый клуб»?

– Ну… – она снова улыбнулась. – Но и тот маленький бар на Первой авеню, куда мы, бывало, с тобой ходили, не пользовался популярностью только у военных…

– Значит, ты все помнишь?

Остальное они договорили взглядами. Базил рассмеялся:

– Кажется, это мой любимый бар. Любой посетитель там – тип, сошедший со страниц Диккенса или Сарояна. Но он сейчас не годится, – это не то место, где можно отметить мое возвращение из царства смерти. Мне так хочется вернуть прошлое. Я вновь в своей старой должности врача – помощника окружного прокурора, хотя теперь другой прокурор и другой мэр в городе. Мое прежнее место заведующего психиатрической клиникой при больнице «Никербокер» отдали моему приятелю, тому парню, Данбару, которого в последний раз я видел в Шотландии. Но я нашел себе работу получше, в другой больнице, – на Мюррей Хилл. Жильцы, снимавшие мой дом в то время, уехали в Чикаго. Мы с Юнипером, моим слугой, вчера опять туда переехали. Теперь, если мне удастся убедить себя в том, что я не желаю ничего переделывать внутри, несмотря на то, что там все ободрано и отличается невообразимой ветхостью, то вскоре ко мне вернется ощущение пребывания в собственном доме. Будет не хватать только одного.

– Чего именно?

– Тебя!

Ее бледные щеки залила слабая краска.

– Почему ты преподаешь в Бреретоне? – спросил он, и в голосе его чувствовалось чуть ли не обвинение.

– Нужно ведь на что-то жить.

– Но это место не для тебя. Ты подписала контракт?

– До июня.

– А сейчас – ноябрь. Разорви контракт!

– Да ты что, дорогой, шутишь?

– Я никогда в жизни не был так серьезен, как сейчас. Бреретон может пагубно отразиться на твоем здоровье. Там даже не безопасно.

– Что ты имеешь в виду?

– Ты там видишься с этой… как ее? Фостиной Крайль?

– А, ты это о письме! – рассмеялась Гизела. – Я совсем позабыла об этом. В разговоре по телефону ты об этом даже не обмолвился, просто назначил мне свидание. Теперь, когда я с тобой, все это мне кажется каким-то нереальным.

– Но сегодня вечером, когда ты вернешься в школу, все вновь станет реальным.

– Нет, теперь все кончено. Кончено, с отъездом Фостины.

– Ты так считаешь? Но ведь те люди, которые ее узнали, все еще живут и работают там…

Официант принес булочки. Когда они вновь остались одни, Базил наклонился к ней:

– Твое письмо дает лишь общую картину. Расскажи-ка мне все поподробнее. Где и при каких обстоятельствах ты впервые заметила странности в поведении мисс Крайль?

– Но в самой Фостине не было ничего странного, – возразила Гизела. – Странное заключалось в реакции на нее окружающих.

– Ну, это одно и то же. Когда все началось?

– Несколько дней назад. – Гизела была сильно удивлена, что ее собеседник воспринимает все это с такой серьезностью.

– А первый инцидент? Когда он произошел?

– Не помню, – мрачно ответила она. – Ведь на новом месте работы от тебя многое требуют. Это был мой первый учебный семестр, как и у нее. Кажется, я уже преподавала в Бреретоне с неделю, как вдруг начала осознавать, что Фостина не пользуется популярностью в школе. Кажется, все началось с прислуги, затем передалось ученицам, а от них учителям. Обстановка вокруг нее постоянно накалялась, и вот все вылилось в требование покинуть школу. То есть ее уволили.

– И это все?

– Ну, были еще кое-какие инциденты. О них я тебе писала.

– Расскажи еще раз.

Она рассказала ему подробно о том, что ей самой было известно.

– Из-за чего другие преподаватели избегают мисс Крайль? – поинтересовался Базил. – У тебя есть на этот счет идея?

Было видно, что Гизела колеблется.

– У меня сложилось впечатление, что они все ее боятся. А кому может понравиться то, что вызывает страх?

– Но чего они боятся?

– Я этого не знаю! Все испытывали жуткий страх. Может, это чувство, владеющее толпой. Сама я не могу никак отделаться от удивительного ощущения, что я уже об этом знала что-то прежде, что давно читала что-то в этом роде.

– Может, оно так и было. Закончив читать твое письмо, я позвонил Брентано и попросил его прислать мне «Воспоминания» Гёте во французском издании в переводе мадам Карлович.

– После того как Фостина вернула мне книгу, я перечитала этот том, но не обнаружила там ничего такого, что могло быть связано с нашей ситуацией.

– Но ты ведь не знала, что там искать, – напомнил ей Базил. – Ведь тебе, по сути дела, еще не известно истинное положение Фостины.

Грянул оркестр и принялся портить хорошую музыку, что в последние годы, кажется, стало модой. Гизела вздохнула:

– Ну разве можно разговаривать о чем-то неуловимом в таком шумном месте?

– Тогда мы отправимся в другое, – тут же отозвался Базил. – Тебе действительно здесь не нравится?

– Не очень…

Он подозвал к себе удивленного официанта, чтобы заплатить по счету за так и не съеденный обед.

Замшелые завсегдатаи бара на Первой авеню в тот вечер были крайне изумлены внезапным вторжением в их обитель какой-то экзотической пары, этих «чужаков» с Пятой авеню или даже Центрального парка. Женщина в длинном вельветовом жилете черного цвета с пламенно-красными шелковыми отворотами. Мужчина в цилиндре с длинным белым шарфом, болтающимся на шее, – такое они видели только в кино. Здесь публика была повежливее, чем на Пятой авеню, и никто из гостей на них не глазел и не перешептывался. Вежливость, однако, ничего не стоит, если люди не проявляют терпимости. Они, конечно, смогут вынести и эту незаслуженно богатую парочку, если только она будет вести себя тихо и соблюдает приличия.

– Сюда и нужно было податься с самого начала, – сказал Базил, бросая ностальгический взгляд на потемневшие от времени, дыма и уличного смога стены заведения. – Здесь ничего не изменилось.

– А автоматический проигрыватель? – возразила Гизела.

Они с отвращением посмотрели на этого сияющего никелем монстра, уставившегося на них через плотный покров сигаретного дыма.

– Похож на одну из тех рыб, которые снабжены собственной электробатареей на океанском дне, – прошептала Гизела. Затем они все же поддались очарованию этого старого бара. – У тебя есть пара монет?

– Только если ты не будешь ставить этого всем надоевшего «Северного оленя».

Он сделал обычный заказ: тосты с сыром и пиво, которое было почти как «Пльзенское». Она вернулась к столу, сияя от счастья, так как ей удалось отыскать «Вальс хрустальной туфельки» из сюиты «Золушка», написанной дедом Базила Василием Красновым.

– Конечно, он чересчур синкопирован, но и в таком виде он прелестен. Ума не приложу, как сюда попала эта пластинка? Все остальное здесь – дрянь!

Никто, кроме них, музыку не слушал. За соседним столиком пара бродяг делила кружку пива на двоих и сосредоточенно, серьезно, не отрываясь, словно ученые, расшифровывающие средневековый манускрипт, изучала забытую кем-то на столе газету. Что же такое отыскали они в новостях дня, что заставило их совершенно позабыть собственные беды, мрачные картины мира, голод, нищету и грязь?

В это время один из них произнес:

– Я ведь говорил тебе, что от перхоти нет средств. Наука против нее бессильна.

– Нет, вот здесь говорится… – второй собеседник начал старательно выговаривать напечатанные слова: – Вначале тщательно вымойте… голову…

– Ну чем не сценка из Сарояна! – прошептала Гизела. – Твоему «Лебединому клубу» есть с кем потягаться!

Здесь было так легко разговаривать, а им нужно было о многом поговорить, – так что они не возвращались к теме о Фостине до тех пор, когда Гизела не начала бросать беспокойные взгляды на висящие над стойкой часы.

– Мне так неприятно думать о твоем возвращении туда, – сказал Базил, приканчивая третью кружку пива. – Ваша миссис Лайтфут не могла бы столь безжалостно разрушить карьеру этой девушки, если бы сама не несла какой-то доли вины за все, что там, в Бреретоне, произошло.

– Ты хочешь сказать, что сама Фостина занималась подобными фокусами. Но каким образом? И ради чего?

– Когда мисс Крайль спросила тебя, слышала ли ты какие-нибудь сплетни о ней, ты ответила отрицательно. Почему?

– Я знала, что люди о ней судачат, но я понятия не имела о том, что именно о ней говорят. Но даже если бы я и знала – что из этого? Нельзя передавать жертве распространяемые о ней слухи. Ни в коем случае. Неписаный закон. Это все равно, что сообщить супругу о неверности жены.

– Даже если жертва сама на этом настаивает?

– Тем более, если жертва настаивает! Ведь никто из нас не желает видеть себя таким, каким его видят со стороны. Если люди задают подобные вопросы, то только ради того, чтобы лишний раз убедиться. Ведь ни один артист или писатель не хочет слышать правдивой критики в свой адрес. Требуется только похвала. Персидские цари, как известно, даже убивали тех гонцов, которые привозили им дурные вести.

– Ты на самом деле так думаешь? – спросил Базил. – Может, ты не доверяешь мисс Крайль?

– Да нет же! – воскликнула Гизела. – Я ей всегда доверяла, как доверяю и теперь. Я готова сделать все на свете, чтобы помочь ей.

– Ты уверена в этом?

– Абсолютно.

– Тогда позволь мне стать ее представителем. Завтра же я отправлюсь в Бреретон и буду настаивать там на получении объяснений по поводу поступка миссис Лайтфут. Как психиатр, я выражаю особый интерес к этому весьма странному воздействию сплетен в школе.

– Чепуха! Ты просто хочешь уберечь меня от беды!

– Какой я эгоист! Только я не стал бы говорить о беде. Я здесь употребил бы другое слово – «опасность».

– Почему?

– Во всем этом чувствуется чей-то злой умысел, в результате которого мисс Крайль лишилась места. Злой умысел, таинственность и одержанный триумф, – это далеко не «святая троица». Может появиться нужда в следующей жертве.

– Фостина пока остановилась в Нью-Йорке, в «Фонтенбло». – Гизела вытащила из сумочки визитку. – Есть ручка? Я напишу адрес.

Он попросил у бармена ручку.

– А теперь я отвезу тебя на Центральный вокзал, если ты на самом деле хочешь уехать одиннадцатичасовым поездом.

– Завтра вечером в Бреретоне состоится школьный вечер. Не хочешь ли приехать к нам?

– Вечер у меня занят. Я выступаю свидетелем на судебном разбирательстве по поводу одного странного случая помешательства. Я приеду в Бреретон утром.

– Но утром у меня урок! – на лице Гизелы появилась кислая гримаска.

– Не хочешь ли ты пообедать со мной в пятницу вечером?

– С удовольствием. В субботу у меня нет уроков. Значит, не нужно торопиться, нервничать, чтобы вовремя возвратиться в школу.

Автомобиль затормозил между Первой и Второй улицами. Это был темный и пустынный перекресток. Склады по обе стороны были закрыты, а единственный фонарь горел далеко впереди, на самом углу. В это время не было и пешеходов. Не говоря ни слова, они повернулись и прильнули друг к другу губами.

Наконец, он выпустил ее из объятий и Гизела отстранилась.

– Ради этой встречи я пролетел шесть тысяч миль! – сказал Базил. – Меня хотели оставить в Японии еще на годик-другой.

– Я очень рада, что ты этого не сделал, – еле слышно ответила она.

– Если рада, то разорви контракт с Бреретоном!

– Ох право, не знаю, что делать!

– О чем тут думать?

– Сейчас любая женщина, если только она не умалишенная и не калека, кажется тебе очаровательным существом. Но завтра… – она пожала плечами. – Я выйду здесь. Вокзал отсюда всего в двух кварталах.

Не отвечая на ее просьбу, он отпустил тормозную педаль. Машина поехала навстречу ярким огням Лексингтон-авеню. Возле вокзала он наклонился к ней и поцеловал руку.

– Завтра утром я буду в Бреретоне.

– Завтра утром? Но ведь тебе нужно прежде встретиться с Фостиной!

– Я повидаюсь с ней сегодня ночью…

Глава пятая

С тех пор, как Дьявол бросил кости,

играя с Богом па твою судьбу,

Фостина…

«Фонтенбло» был типичным порождением другой, предыдущей инфляции, разразившейся после другой, предыдущей войны. Когда-то он задумывался как отель-люкс. Но в настоящее время стал старомодным общежитием для фабричных девчонок, хотя и не лишенным внешней позолоты и отлично налаженного быта, отвечающего всем современным требованиям. Сюда не допускались гости мужского пола. Само здание представляло собой небоскреб, расположенный на окраине фешенебельного района, с просторными залами для свиданий на первом этаже, бассейном и теннисным кортом в подвале. Правда, сами комнаты, где жили девушки, были похожи на бедно обставленные узкие кельи. Его владельцы сыграли на двух разновидностях женского страха, – боязни предстать перед всеми либо в неопрятном виде, либо с подмоченной репутацией. Однако Базил подозревал, что Фостина остановила свой выбор на этом плотно заселенном, хорошо охраняемом здании не из-за этих широко распространенных опасений.

Войдя в холл, он вдруг вспомнил о том времени, когда, двадцать лет назад, совсем еще молодым человеком, «чужаком» в Нью-Йорке, он заглядывал в «Фонтенбло» в гости к девочкам, с которыми когда-то познакомился в Балтиморе. Родители разрешали им ехать в Нью-Йорк, чтобы учиться или работать, но при условии, что они твердо обещают жить в этом отеле «только для женщин».

С тех пор здесь ничто не изменилось. Залы для свиданий по-прежнему сияли искусственным мрамором и металлическими пластинами, обитыми планками из красного дерева. В этот поздний час здесь еще было полно девушек, будущих волчиц или крольчих, которые сегодня выглядели безобидными и милыми лисичками или куницами. Они живо щебетали, прощаясь со своими безыскусными кавалерами, которые доставили их домой из театра или кино. Наивная простота этих радостных мордашек, не сложившееся еще выражение губ, длинные шишковатые запястья рук заставили его почувствовать себя мудрым, озабоченным стариком в их компании. Он решительным движением руки снял трубку внутреннего телефона и попросил позвать мисс Крайль.

– Я вас слушаю.

– Меня зовут Базил. Базил Уиллинг. Вы меня не знаете, но я приятель Гизелы фон Гогенемс.

– Да, да. Я слышала, как она называла ваше имя.

– Я только что посадил ее в поезд на Бреретон. Мы вместе пообедали, и она рассказала мне все о вас. Я хотел бы поговорить с вами. Может, смогу вам помочь…

– Очень любезно с вашей стороны. Может быть, завтра…

– Дело не терпит отлагательства. Вы даже не отдаете себе в этом отчета. Я нахожусь внизу, в холле. Нельзя ли встретиться сейчас? Думаю, еще не слишком поздно?

– Нет, что вы! В нашем здании, на крыше, есть небольшой садик. Садитесь на лифт-экспресс. Я там вас встречу. У нас, к сожалению, гостиные не предусмотрены, а в холле в этот час полно народу.

Он вышел из лифта в садик и увидел, что там никого нет, кроме парочки, забившейся в дальний угол. Он не мог различить лица влюбленных, – только два расплывчатых белых пятна и красные огоньки их сигарет. Он направился в противоположный угол и облокотился о парапет. С наступлением темноты свет с улицы и других высотных зданий превращал всю округу в какой-то колдовской сумеречный мираж. В выложенном изразцами желобе кустилась чахлая растительность, а вокруг стояли металлические столы и стулья, покрытые толстым слоем городской пыли. Вид отсюда просто захватывал дух. Сотни тысяч кубических метров каменной кладки всей своей громадой самым причудливым образом устремлялись в ночное небо, сверкая мириадами желтых огней. Казалось, сотни торжественных процессий с факелами над головами карабкаются на сотни Лысых гор, чтобы там, на самом верху, отпраздновать Вальпургиеву ночь. Трудно было себе представить, что такое искусственное великолепие было лишь случайным разрастанием города, который теснился на своем островном месте рождения. Чувства Базила к «Фонтенбло» постепенно теплели. Может, этот отель и впрямь давал какой-нибудь девчонке из провинциального Ошкоша то, что она никогда не увидела бы из окна третьего этажа своего кирпичного дома.

– Доктор Уиллинг?

Ему сразу понравился ее голос. Такой спокойный, с какой-то подчеркнутой ясностью произносимых слов. Он обернулся и увидел девушку приблизительно его роста, но очень хрупкую, с такими узкими, сутулящимися плечами, что трудно было принять ее за взрослую женщину. Ее простое светлое платьице было хорошо заметно в темноте. Овальное лицо и прекрасные вьющиеся волосы удачно сочетались с цветом ее платья. Она прошла мимо, направляясь к стульям, стоящим рядом с низеньким столиком, и жестом предложила ему сесть.

– Начну с объяснения, почему я оказался здесь, – приступил к делу Базил. – Мне очень не нравится то, что происходит в Бреретоне. Гизела снова отправилась туда, и я весьма обеспокоен. Из-за нее.

– Из-за нее? – повторила спокойным, лишенным эмоций голосом, девушка. – Не вижу для этого никакой причины. Что ей может угрожать?

Базил уже начал раскаиваться в том, что согласился встретиться с Фостиной здесь, на крыше небоскреба, так как в этих искусственно созданных сумерках он никак не мог рассмотреть выражение ее лица. Высокая, хрупкая, с плоскими бедрами и узкими плечами, она казалась ужасно худосочной и даже какой-то нематериальной, как бумажная кукла. На лице – ничего особенного.

– Гизелу всегда в школе связывали с вами. Теперь, когда вас там больше нет, злоумышленник может переключить свое внимание на нее. Она ведь была тем человеком, которому вы доверяли?

– Да, я рассказала ей обо всем, что произошло.

– Обо всем?

Даже если после такого вопроса цвет лица Фостины изменился, или она в недоумении вскинула глаза, он все равно не мог этого заметить. Она по-прежнему сидела перед ним, облитая слабым светом, и, видимо, не теряла самообладания. Ее ответ был простой отговоркой:

– Мне больше нечего добавить.

Даже голос у нее оставался прежним, – тонким, сухим, четким, слегка педантичным.

– Доктор Уиллинг, ведь вы – психиатр, не так ли?

– Да, это моя специальность.

– Поэтому Гизела и направила вас ко мне? Она на самом деле уверена, что все это – лишь игра моего воображения. Ну, когда я утверждаю, что люди вокруг не спускают с меня глаз, значит, я выдумываю? Что я невротичка, а может, еще и похуже?

– Мисс Крайль, буду с вами откровенен. Гизела так не считает. Но об этом подумал я, когда мне она обо всем рассказала…

– Ну а теперь? Что вы скажете?

– Трудно сказать что-то определенное без проведения тщательного психиатрического обследования.

– Мое психическое здоровье никогда и никем не подвергалось сомнению, – горячо запротестовала Фостина. – Мое физическое состояние никогда не выходило за пределы нормы. Правда, я немного анемична, но я принимаю железистые соединения и витамины. Вы и впрямь считаете, что необходимо провести психиатрическое обследование?

– Все можно выяснить и другим, гораздо более простым способом, если только, конечно, вы на это отважитесь.

– В чем он заключается?

– Разрешите мне поговорить с миссис Лайтфут от вашего имени. Она обязана дать вам какие-то объяснения.

Мне она может сообщить такое, о чем никогда не расскажет вам.

– Ах… – Фостина все еще оставалась какой-то незримой, несуществующей в этих густых сумерках, но голос ее выдал. Базил так и не понял, была ли она оскорблена таким бесцеремонным отношением к ней со стороны миссис Лайтфут или же просто на нее сердита. Но чего же она боялась?

– Гизела сказала, что у вас нет ни семьи, ни близких. Это правда?

– Да. У меня действительно никого из близких не осталось, кроме мистера Уоткинса. Он был адвокатом моей матери. После ее смерти он стал моим доверенным лицом и опекуном.

– Вы ему рассказали о случившемся?

– Мистер Уоткинс – старый, практичный человек, который не терпит неясностей. Но что определенного могла я ему сообщить, кроме того, что меня уволили без каких-либо объяснений? Как я могла рассказать обо всем такому человеку, как он?

– Кто-то из нас должен повидать миссис Лайтфут. Либо он, либо я от вашего имени.

– Лучше сделайте это вы.

– Но такой шаг грозит вам серьезными испытаниями. Готовы ли вы пойти на это? Именно сейчас, когда все ваше будущее поставлено на карту?

– Я согласна, – в ее голосе, казалось, все еще гнездился страх, но и чувствовалась нотка отчаянной дерзости, последней вынужденной отваги робких людей, оказавшихся в ловушке. – Я готова к этому. Именно сейчас.

– Умница. Я зайду к вам утром, – торопливо сказал он. – Сколько еще вы здесь пробудете? Несколько дней?

– Да, хочу воспользоваться представившимся шансом, чтобы немного отдышаться и прийти в себя.

– Ну а потом?

– Если мне удастся найти другую работу, поеду в Нью-Джерси. Мать оставила мне коттедж на берегу моря в Брайтси. Я могу перебиться там эту зиму.

– Надеюсь, вы не утратите благоразумия. Не сочтите меня нахалом, но… каково ваше финансовое положение?

– Ну, во-первых, мне положено жалованье за шесть месяцев в школе миссис Лайтфут, во-вторых, у меня есть кое-какие сбережения. В общем, достаточно, чтобы протянуть несколько месяцев, если не транжирить деньги.

– И это все?

– Мне принадлежит коттедж в Брайтси. К тому же в день своего тридцатилетия я унаследую от матери еще кое-что. Драгоценности. Большей частью это – безделушки, но, по мнению мистера Уоткинса, там есть несколько весьма дорогих камней. Мистер Уоткинс готов выдать мне в качестве аванса часть их залоговой стоимости, если мне понадобятся деньги до осени следующего года. Мне исполнится тридцать в октябре.

– Не объясните ли, почему вы не унаследовали и остальную часть вместе с коттеджем?

– Этот дом не представляет большой ценности, и мать передала мне его сразу, когда я автоматически получила право на наследство, достигнув совершеннолетия… Но несколько драгоценных камней – этой мой единственный надежный капитал на всю жизнь, и мать опасалась, как бы я их не продала и не растранжирила деньги, если бы получила их в незрелом возрасте, когда еще не можешь как следует оценить такое достояние. Видите ли, когда она умерла, мне было всего семь лет. Она оставила мне достаточно наличными, так что я без хлопот могла закончить школу и колледж. На каникулы мистер Уоткинс обычно отправлял меня в летние оздоровительные лагеря за свой счет. У него не было ни жены, ни детей, и он на самом деле не знал, что со мной делать.

– У вас не было ни теток, ни двоюродных братьев или сестер с обеих сторон?

– Нет. По сути дела, мне очень мало известно о моей семье, доктор Уиллинг. Я помню свою мать. Это была очень красивая женщина с золотисто-каштановыми волосами, в накидке из тюленьей кожи, в белых, почти детских перчатках на руках и с фиалками, пришпиленными к муфте. В голове у меня сохранился еще один ее портрет, – мама, одетая во все белое, стоит, держа в руке белый кружевной зонтик от солнца с длинной ручкой. Я совсем не помню отца, он умер, когда я была еще совсем младенцем. Я не раз интересовалась родственниками с его стороны. – В голосе ее появились какие-то загадочные нотки. – Я всегда знала, что мать совершенно одна в этом мире, но мне казалось очень странным, что у отца не оказалось никаких родственников. Пару раз я спрашивала об этом у мистера Уоткинса, но он всегда твердо меня заверял, что у меня нет родственников ни с той, ни с другой стороны, что я должна привыкнуть к мысли о своем одиночестве в этом мире. Как и моя матушка.

– После встречи с миссис Лайтфут мне хотелось бы поговорить с этим мистером Уоткинсом. Как можно с ним связаться?

– Его контора находится на углу Бродвея и Уолл-Стрит.

Базил ужасно удивился:

– Уж, случайно, не Септимус Уоткинс? – Он предполагал, что «мистер Уоткинс» – какой-то заштатный крючкотвор, располагающий небольшой конторкой в полутемном переулке. Ничто в облике Фостины не говорило о том, что адвокат ее матери – одно из знаменитейших светил юриспруденции его поколения.

– Да, это его имя. Но если вы хотите встретиться с ним, придется подняться ни свет ни заря, – Фостина с усилием улыбнулась, словно ее лицевые мускулы были непривычны к этому. – У него весьма странные часы приема посетителей – от шести до семи утра.

– В самом деле? – Он был уверен, что она ошибается. Вероятно, пустяковое дело – связаться с секретаршей Уоткинса и условиться о более позднем времени для встречи.

Базил поднялся.

– Я очень рад, что вы полны решимости взяться за это дело.

Она проводила его до лифта.

– Надеюсь, вы позвоните мне, когда вернетесь в Нью-Йорк?

– Непременно. – Он окинул ее внимательным взглядом. – Хочу спросить у вас еще об одном. Как вам в голову пришла мысль взять с полки Гизелы первый том «Воспоминаний» Гёте? У вас были на то какие-то особые причины?

– Нет, никаких. Я всегда интересовалась Гёте.

Давний опыт врача-психиатра научил Базила тут же распознавать неумелого лгуна. Но сейчас, в такое время, нельзя было обвинять в этом несчастную девушку. Вначале необходимо заручиться ее полным доверием. Уже сам факт, что она так неуклюже попыталась ему соврать, произвел на Уиллинга должное впечатление. Было ясно, что в душе она – честный человек. Трудно было представить Фостину ключевой фигурой в каком-нибудь масштабном надувательстве или недостойных, низких интригах.

– Доктор Уиллинг… – произнесла она, и ее голос замер.

– Я вас слушаю.

Она глубоко вздохнула и снова посмотрела на него.

– Что бы вам завтра ни рассказала миссис Лайтфут, прошу вас, верьте мне, верьте в мое чистосердечие.

– Я ведь собираюсь отстаивать ваши интересы, – с самым серьезным видом ответил он. – Не хотите ли сказать мне еще что-нибудь, пока я не уехал?

Загремела открывающаяся дверь лифта. Он прищурился от внезапного, словно удар, снопа яркого света. Впервые он увидел четко ее лицо – тонкое, анемичное, с каким-то необычайно мягким выражением. Можно сказать, – совершенно невинное лицо, если бы оно не было искажено проступившими на нем беспокойным сомнением и неуверенностью в успехе их предприятия.

– Нет, ничего, – прошептала она. – Просто мне хотелось бы увидеться с вами сразу же после вашего возвращения из школы.

– Я позвоню вам завтра вечером. Вы едете со мной? – спросил он, указывая на кабину лифта.

– Нет. Это лифт-экспресс, а я живу на шестнадцатом этаже. Спокойной ночи, благодарю вас.

Стремительно приближаясь в лифте к первому этажу, Базил пытался ответить на вопрос, что бы она ему еще рассказала, если бы кабина прибыла на верхний этаж, в садик на крыше, на минуту-другую позже…

На следующее утро, в половине десятого, Базил поручил своей секретарше позвонить в адвокатскую контору Септимуса Уоткинса, его секретарше, и условиться с ней о самом удобном времени для встречи с главой фирмы. Она положила трубку и, с удивлением взглянув на шефа, сообщила довольно странную вещь. Его секретарь говорит, что мистер Уоткинс не назначает встреч клиентам.

Раздраженный таким бесцеремонным отказом, Базил сам взял трубку и повторил вопрос. Мужской голос нараспев повторил ту же фразу, словно какой-то ритуал:

– Мистер Уоткинс не назначает встреч своим клиентам.

– Но…

– Вы при необходимости можете встретиться с ним в любой день, но только рано утром, между шестью и семью часами.