355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » «Эксмо» Литагент » Былины » Текст книги (страница 5)
Былины
  • Текст добавлен: 6 октября 2016, 01:24

Текст книги "Былины"


Автор книги: «Эксмо» Литагент



сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц)

Мамаево побоище
 
Из-за моря, моря синего,
Из-за тех же гор из-за высоких,
Из-за тех же лесов темных,
Из-за той же сторонушки восточный
Не темная туча поднималася —
С силой Мамай соряжается
На тот же на красен Киев-град
И хочет красен Киев в по́лон взять.
И брал он себе силы много-множество —
Сорок царей и сорок царевичей,
Сорок королей и сорок королевичей,
И за всяким визирем по сту тысячей,
Да брал своего зятя любимого,
Своего Василия Прекрасного,
И брал за ним силы войска триста тысячей,
А за самим за собой войска счету не было.
И не матушка ли орда подымалася,
Мать сыра земля от войска потрясалася;
В конном топище красного солнца не видать было,
А светлый месяц от пару конского померкнул весь, —
Заметно было в городе во Киеве.
Дошла до Мамая славушка немалая,
Будто в том же городе во Киеве
Будто не стало Ильи Муромца,
Будто все сильные богатыри
Во чисто поле разъехались.
И подходила сила Мамаева
Ко тому же ко чисту полю,
Ко тому ли раздольицу широкому.
Не дошедши они до города до Киева в двухстах верстах,
Развернули шатры белополотняные,
Разостали они войском в лагере,
И поставили они кругом войска стражу строгую.
И говорил тут Мамай таково́ слово:
«Уж ты гой еси, любимый зять Василий Прекрасный!
Ты садись-ка, Василий, на ременчат стул
И пиши-тко, дитятко, ты ярлыки скорописные,
Не на бумаге пиши, не пером, не чернилами,
А пиши-тко-ся ты на красном бархате,
Ты печатай-ка заголовья красным золотом,
А по самой середке чистым се́ребром,
А уж мы высадим, подпишем скатным жемчугом,
А на углах-то посадим по камню самоцветному,
Чтобы тем камням цены не было;
А пиши ты на бархате не ласково,
Со угрозами пиши с великими,
Пиши, не давай сроку ни на время ни на малое»,
И писал тут ярлыки любимый зять.
И говорил тут любимый зять таково слово:
«Уж ты гой еси, батюшка Мамай, строгий царь!
Мы кого пошлем посла во Киев-град?»
Говорил Мамай таково слово:
«Уж ты гой еси, любимый зять!
Тебе-ка ехать во красен Киев-град,
А самому остаться в белополо́тняном шатре
Со своим войском с любимыим».
Садился тут Василий на добра коня,
Поехал Василий во Киев-град,
Не дорогой ехал, не воротами,
Через стены скакал городо́вые,
Мимо башенки те наугольныя,
Подъезжает ко двору ко княжескому,
И соскакивал с добра коня удалой,
Заходил же он на красно́ крыльцо,
Заходил же он во светлу́ гридню,
И подходил он к столам дубовыим
И клал ярлыки те скорописчатые.
И подходил тут Владимир стольнокиевский
И брал ярлыки скорописчатые.
Как в ту пору да во то время
Не ясен сокол да подымается,
А приехал старый во Киев-град;
Забегает старый на красно крыльцо,
Заходит старый во светлу гридню,
А Владимир стольнокиевский
Горючими слезами уливается;
Не подымаются у его белы́ руки́,
Не глядят у его очи ясные;
Говорил же он тут таково слово:
«Ты бери-тко-ся, старый, ярлыки скорописчатые,
Ты читай-ка их скоро-наскоро —
И что в ярлыках тех написано,
И что на бархате напечатано».
И начал старый читать скоро-наскоро,
Сам читал, а головушкой поматывал,
Даже горючи слезы покатилися.
И вслух читал, все слышали,
А что же в ярлыках написано,
И сроку в ярлыках не́ дано:
«Не спущу из Киева ни старого, ни малого,
А самого Владимира будут тянуть очи косицами,
А язык-то теменем, – с живого кожу драть буду;
А княгинюшку Апраксию возьму за Василия
Прекрасного».
Тогда говорил стар казак таково слово:
«Уж ты гой еси, посланник, строгий царь!
Уж ты дай-ка-ся мне сроку на три года». —
«А не дам я вам сроку на три года». —
«А дай-ка ты нам хошь на два года». —
«А не дам я вам сроку на два года». —
«Дайте сроку хошь на по́лгода,
А бессрочных и на земле нету».
Давает Василий сроку на полгода,
И угощать стали Василия Прекрасного
Зеленым вином, пивом пьяныим,
Пивом пьяныим, медом сладкиим,
И начали дарить золотой казной:
Подарили один кубчик чиста золота,
А другой-от подарили скатна жемчуга,
Да дарили еще червонцей хорошиих,
Дарили еще соболями сибирскими,
Да еще дарили кречетами заморскими,
Да еще дарили блюдами однозолотными,
Да бархатом дарили красныим.
Принимал Василий подарки великие
И вез к Мамаю в белополотняный шатер.
Во ту пору, во то времечко
Пошел старый по Киеву-граду́,
Нашел дружинушку хорошую,
Того ли Потанюшку Хроменького;
Писал ярлыки скорописчатые
Ко своим ко братьицам ко названым:
Во первых-то, к Самсону Колувану,
Во вторых-то, к Дунаю Ивановичу,
Во третьих-то, к Василию Касиме́рову,
Во четвертых-то, к Михайлушке Игнатьеву с племянником,
Во пятых-то, к Потоку Ивановичу,
Во шестых-то, к Добрынюшке Никитичу,
Во семых-то, к Алеше Поповичу,
В восьмых-то, к двум братьям Иванам,
Да еще к двум братьям, двум Суздальцам.
Поехал Потанюшка во чисто поле,
Собрал всех удалых добрых молодцев,
Русских могучих всех бога́тырей.
Не ясны соколы солеталися,
Не славны добры молодцы соезжалися,
Ко тому ли Владимиру собиралися
И почали думу думати, совет советовать,
И начал старый у них спрашивати:
«Уж вы, удалы добры молодцы!
Постоим-ка мы за веру христианскую
И за те же за храмы за Божие,
И за те же честные мона́стыри,
И своею мы кровью горячею,
И поедем мы в далече чисто поле на рать – силу великую,
Поедем мы все, покаемся.
А и ты, Владимир стольнокиевский,
Ты пошли-ко нам да во чисто поле
Сорок возов хлеба белого,
Да сорок сороков зелена́ вина,
Да сорок возов хлеба черного.
Уж как мы живы приедем из рать – силы великия,
Тогда вздумам позабавиться,
И тогда, не дошедши, моим ребятам низко кланяйся,
А не приедем из того побоища Мамаева, —
Похорони наши тела мертвые
И помяни русских богатырей,
И пройдет славушка про нас немалая».
Садились добры молодцы на добрых коней,
Поехали добры молодцы во чисто поле,
И расставили они шатры белополотняные,
Гуляли они трои суточки,
А на четвертые сутки протрезвилися,
И начали они думу думати, совет советовати,
И стал старый у них спрашивати:
«Уж вы гой еси, сильные русские богатыри!
Кому же из вас съездить в рать – силу великую,
Ко тому же Мамаю богатому,
Посмотреть войско изрядное, —
Со которой стороны начинать нам будет?» —
«На волю мы даем тебе,
Кого пошлешь в рать – силу великую».
И на то старому слово понравилось.
«Еще Самсона послать, – силой силен, да неповоротливый.
Потеряет он у Мамая буйну голову;
А если Дуная послать, – Дунай он задорливый,
Позадорится заехать во рать – силу великую;
Есть во рати три переката глубокиих,
А наставлены в перекатах копья вострые:
Во-первых, он потеряет добра коня,
А во-вторых, потеряет буйну голову;
Не приехать ко мне Дунаю с весточкой.
Если Добрыню мне послать, Добрыня все не высмотрит,
И не узнать Добрыне силы Мамаевой;
Если Василия послать, – не сосчитает он силу́,
И не пересмотрит ее со краю́ на край,
Потеряет Василий буйну голову долой;
Больше мне послать и некого.
Будет мне-ко, старому, самому идти.
Вы гуляйте-ко суточки теперь первые,
И гуляйте вы други сутки́,
На третьи сутки соряжайтеся
И к ратному делу пое́зжайте, —
Как зазвенит палица бое́вая,
И зачивкает моя сабля вострая,
И затрублю я во турий рог,
И во середку в силу не ездите,
А рубите силу со краю́ на край,
И не оставляйте силы ни старого, ни малого,
И никого не оставляйте Мамаю на́ семя».
И все стали удалы добры молодцы на резвы́ ноги́,
И поклонилися все низко старому.
И поехал стар во рать – силу великую,
И пробивался старый до бела шатра до Мамаева,
Соскакивал тут старый со добра коня,
И заходил старый во шатер белополотняный;
Идет старый казак, низко не кланяется.
Увидал тут Мамай в шатре человека странного,
Говорил же Мамай таково слово:
«Уж ты гой еси, Личарда, слуга верная!
И зачем ты ходишь, и что тебе надобно,
И откуль ты идешь, и откуль путь держи́шь,
Из Киева идешь али из Чернигова?» —
«Иду же я из города из Киева». —
«А и что же ноне во Киеве-то деется,
Не знаешь ли ты то, добрый молодец,
И не слыхал ли ты да про старого?
Расскажи-ка ты мне, какой он ростом
И сколь широк он плечьми?»
Отвечает тут калика переходная:
«Уж ты гой еси, Мамай, богатый царь!
Довольно видел я Илью Муромца.
Ты гляди на его всё равно как на меня же,
Ростом он умеренный, в плечах не ши́рок был,
Лицо у него постное, пиво пьет он по стаканчику,
А вино-то пьет он всего по рюмочке,
А закусывает да по калачику.
У старого-то бородушка сивая,
Сивая бородушка да красивая».
А и тут Мамай да прирасхо́нулся:
«Напрасно же шла славушка великая про старого,
От востоку шла и до запада,
До той орды до великой,
До меня ли, Мамая грозного;
Лучше меньше гонить бы силы́-войска́.
Еще есть-ка при мне Рославней Рославнеевич, —
Приготовь-ка для него говядины – быка зараз,
А зелена вина – пивной котел;
А промеж глаз у него калена́ стрела,
А промеж плечами две сажени печатных».
Ответ держит тут старый казак:
«Ты, безумный богатый царь!
Как у нас-то во городе во Киеве
Собирался у князя Владимира почестей пир,
А была у Владимира собака обжорлива,
По подстолью собака водилася,
Костьем та собака подавилася,
Тут собаке и смерть пришла.
Не уехать тебе, Мамай, от города от Киева,
Срубит у тебя стар казак буйну голову».
Тут Мамаю за беду стало́,
За великую досаду показалося,
И хватил-то Мамай чинжалище – вострый нож,
И шиб в старого востры́м ножом,
А на то старый увертлив был, ухватку знал,
И ухватил старый вострый нож в белы руки,
И обратил старый вострый нож,
И заколол старый Мамая, и срубил ему буйну голову,
И разбил палачей много множество,
И добрался до своего добра коня.
Скоро старый на коня вскочил,
И затрубил старый во турий рог,
И сомутилися у старого очи ясные,
И разгорелось у старого ретиво́ сердце;
Не увидел старый свету белого,
Не узнал старый ночи темные,
И расходились у него плечи могучие,
И размахнулись руки белые,
И засвистела у него палица боевая,
И зачивкала его сабелька вострая,
И наехали удалы добры молодцы,
Те же во поле быки кормленые,
Те же сильные могучие богатыри,
И начали силу рубить со краю на край,
Не оставляли они ни старого, ни малого,
И рубили они силу сутки пятеро,
И не оставили они ни единого на семена,
И протекала тут кровь горячая,
И пар шел от трупья по о́блака.
Оставалися только во лагерях у старого
Два брата – два Суздальца,
Чтобы встретить с приезду богатырей кому быть.
Не утерпели тут два брата Суздальца
И поехали во ту рать – силу великую.
А и приехал тут стар казак со́ другом,
А встретить-то у лагерей и некому.
И ехали от рать – силы великия
Те два брата, два Суздальца, и сами они похваляются:
«Кабы была теперь сила небесная,
И все бы мы побили ею по́ полю».
Вдруг от их слова сделалось чудо великое:
Восстала сила Мамаева, и стало силы больше впятеро,
И приехали они ко старому
И ко тем дружинушкам хоробрыим,
И начали они рассказывать,
Что мы ехали дорогой, похвалялися,
И восстало силы впятеро.
И сами им во всем повинилися.
Тут поехала дружинушка хоробрая
Во ту рать – силу великую,
И начали бить с краю на край,
И рубили они сутки шестеро,
А встават силы больше прежнего.
Узнал старый пред собой вину,
И покаялся старый Спасу Пречистому:
«Ты прости нас в первой вине,
За те же слова глупые,
За тех же братов Суздальцей».
И повалилась тут сила кроволитная,
И начали копать мать сыру землю́
И хоронить тело да во сыру землю,
И протекала река кровью горячею.
Садились тут удалы на добрых коней,
Поехали удалы ко городу ко Киеву,
Заехали они в красен Киев-град,
Во те же во честны мона́стыри,
Во те же пещеры во Киевски;
Там все они и преставилися.
Тут старому славу поют.
 
Поединок Ильи Муромца и Добрыни Никитича
 
Ай во том во городи во Рязанюшки,
Доселева Рязань-то слободой слыла,
Нонече Рязань-то словё городом.
В той-то Рязанюшке во городе
Жил-был Никитушка Романович.
Живучись, братцы, Никитушка состарился,
Состарился Никитушка, сам преставился.
Еще жил-то Никита шестьдесят годов,
Снес-де Никита шестьдесят боев,
Еще срывочных, урывочных числа-сме́ту нет.
Оставалась у Никиты любима́ семья,
Ай люби́ма семья-та – молода жена,
Молодыя Амельфа Тимофеевна;
Оставалось у Никиты чадо милое,
Милое чадушко, любимое,
Молодыя Добрынюшка Никитич сын.
Остался Добрыня не на возрасте,
Ка-быть ясный-от сокол не на во́злете,
И остался Добрынюшка пяти-шти лет.
Да возрос-де Добрыня-та двенадцать лет,
Изучился Добрынюшка вострой грамоте,
Научился Добрынюшка да боротися,
Еще мастер Никитич а крутой метать,
На белы-ти ручки не прихватывать.
Что пошла про ёго слава великая,
Великая эта славушка немалая
По всим городам, по всим укра́инам,
По тем-то ордам по татаровям;
Доходила эта славушка великая
Ай до славного города до Мурома,
До стары́ казака-та Ильи Муромца, —
Что мастер Добрынюшка боротися,
А крутой-де метать на сыру землю́;
Еще нету такова борца по всей земли.
Стал тогды Илеюшка собиратися,
Еще стал тогды Илеюшка собронятися
Ай на ту-эту на славушку великую,
На того же на борца на приудалого.
Он седлал, уздал тогда коня доброго,
Ай накладывал уздицу-ту тесмяную,
Ай наметывал седелышко черкасское,
Да застегивал двенадцать вси подпружины,
Застегивал двенадцать вси спенёчики:
Ай подпружины-ти были чиста серебра,
Да спенёчки-ти были красного золота.
И сам тогды стал сбруе приговаривать:
«Булат-железо не по́гнется,
Самохи́нский-о шелк сам не по́рвется,
Еще красно-то золото в грязи не ржа́веет».
Только видели Илеюшку собираючись,
Не видели поездочки Ильи Муромца;
Только видели – во поле куреву́шка вьет.
Он здраво-то ехал поле чистое,
И здраво́-то ехал ле́сы темные,
И здраво-то ехал грязи черные.
Еще едет ко Рязанюшке ко городу;
Ко городу ехал не дорогою,
Во город заезжае не воротами, —
Конь скакал же через стену городовую,
Мимо ту же круглу башню наугольную,
Еще сам же говорил тогда таково слово:
«Ай доселева Рязань-то слободой слыла,
И нонече Рязань-то слывет городом».
Увидал-то он маленьких ребятушек,
И сам говорил им таково слово:
«И скажите вы, живет где-ка Добрынюшка?»
Доводили до Добрынина широка двора:
У Добрынюшки двор был неогромистый,
 
 
Ай подворьице-то было необширное,
Да кричал-то он, зычал зычным голосом,
Ай во всю жа богатырску буйну головушку;
Еще мать сыра земля под ним потрясалася,
Ай Добрынина избушка пошатилася,
Ставники в его окошках помитусились,
Стеколенки в окошках пощербалися.
«Э ли в доме Добрынюшка Никитич сын?»
Услыхала-де Амельфа Тимофеевна,
Отпирала-де окошочко коси́щато
И речь говорила потихошеньку,
Да сама же говорила таково слово:
«Уж и здравствуй, восударь ты, да Илья Муромец!
Добро жаловать ко мне-ка хлеба-соли исть,
Хлеба-соли ко мне исть, вина с медом пить».
Говорил восударь тогды Илья Муромец:
«Еще как меня знашь, вдова, ты именем зовешь,
Почему же ты меня знашь из отечества?»
Говорила Амельфа Тимофеевна:
«И знать-то ведь сокола по вылету,
Еще знать-то богатыря по выезду,
Еще знать молодца ли по поступочки».
Да немного-де Илеюшка разговаривал:
Еще речь говорит – коня поворачиват.
Говорила-де Амельфа Тимофеевна:
«Уж ты гой есть, восударь ты, Илья Муромец!
Ты не буди ты спальчив, буди милослив:
Ты наедешь как Добрынюшку на чисто́м поли́,
Не сруби-тко Добрынюшке буйно́й головушки;
Добрынюшка у меня ведь молодешенек,
На речах у мня Добрынюшка зашибчивый,
На делах у мня Добрынюшка неуступчивый».
Да поехал восударь тогда во чисто поле.
Он выехал на шо́ломя на окатисто,
На окатисто-то шоломя, на угористо,
Да увидел под восточной под стороночкой —
Еще ездит дородный добрый молодец,
Потешается потехами веселыми:
Еще мечет свою палицу боёвую,
Да на белы-ти рученьки прихватывал,
Ай ко палице своей сам приговаривал:
«Уж ты палица, палица боёвая!
Еще нету мне тепере поединщика,
Еще русского могучего богатыря».
Говорил восударь тогды Илья Муромец:
«Уж те полно, молодец, ездить, потешатися,
Небылыми словами похвалятися!
Уж мы съедемся с тобой на поле, побратаемся,
Ай кому-то де на поле буде Божья помощь».
Услыхал во Добрынюшка Никитич сын,
Ото сна будто Добрынюшка пробуждается,
Поворачивал своего коня доброго.
А как съехались богатыри на чистом поли,
Ай ударились они палицами боёвыми,
И друг дружки сами они не ранили
И не дали раны к ретиву сердцу.
Как тут съехались во второй након,
Ай ударились они саблями-ти вострыми
Они друг дружки сами не ранили,
Еще не дали раны к ретиву сердцу.
А как съехались богатыри во третьей након,
Ударились ведь копьями мурзамецкими,
Еще друг-то дружки сами не ранили,
Еще не дали раны к ретиву́ сердцу́,
Только сабли у них в руках поломалися.
Да скакали через гривы-ти лошадиные,
Ай схватилися богатыри большим боём,
Ай большим-то боём да рукопашосным.
Да водилися богатыри по первый час,
Да водилися богатыри по вто́рой час,
Ай водилися богатыри ровно три часа.
Да по Божьей было всё по милости,
По Добрынюшкиной было да по участи:
Подвернулась у Илеюшки права ножечка,
Ослабла у Илеюшки лева ручушка;
Еща пал-то Илеюшка на сыру землю;
Еще сел тогды Добрыня на белы́ груди́,
Сам он говорил ему таково слово:
«Уж ты вой еси, дородный добрый молодец!
Уж ты коего города, какой земли,
Какого сын отца ты, какой матери,
И как, молодца, тебя именем зовут,
 
 
Еще как звеличают из отечества?»
Говорит восударь-о Илья Муромец:
«Ай сидел-от кабы я у тя на белых грудях,
Не спросил бы я ни родины, ни вотчины,
А спорол бы я твои да груди белые.
Досмотрил бы я твоёго ретива сердца».
Говорил-то Добрынюшка во второй након;
Говорил тогды Никитич во трете́й након;
Говорил же восударь тогды Илья Муромец:
«Уж как езжу я из города из Киева,
Ай стары́й-де я казак-тот Илья Муромец,
Илья Муромец я ведь сын Иванович».
Да скакал тогда Добрынюшка со белых грудей,
Берё-де Илеюшку за белы руки,
Ай целуё в уста-ти во саха́рные:
«Ты прости меня, Илеюшка, в таковой вины,
Что сидел у тебя да на белых грудях!»
Еще тут-де братаны-ти поназванелись:
Ай крестами-ти сами они покресто́вались;
Ай Илеюшка-то был тогды ведь больший брат,
Ай Добрынюшка-то был тогды а меньший брат,
Да скакали ведь они на добры́х коней,
Ай поехали, братаны, они в Ряза́нь-горо́д
Ай ко той они ко Добрыниной родной матушке.
Да стречает их Амельфа Тимофеевна.
Приехали братаны из чиста поля,
Они пьют-то тогда сами, проклаждаются.
Говорил же восударь тогды Илья Муромец:
«Уж ты гой еси, Амельфа Тимофеевна!
Ты спусти-тко-се Добрынюшку Никитича,
Ты спусти-тко его ты да в красен Киев-град».
Да поехали братаны в красен Киев-град,
А к тому же-де князю ко Владимиру.
 
Добрыня и Змей
 
Матушка Добрынюшке говаривала,
Матушка Никитичу наказывала:
«Ах ты, душенька Добрыня сын Никитинич!
Ты не езди-тко на гору сорочинскую,
Не топчи-тко там ты малыих змеенышев,
Не выручай же полону там русского,
Не куплись-ка ты во матушке Пучай-реки;
Тая река свирипая,
Свирипая река, сердитая:
Из-за первоя же струйки как огонь сечет,
Из-за другой же струйки искра сыплется,
Из-за третьей же струйки дым столбом валит,
Дым столбом валит да сам со пламенью».
Молодой Добрыня сын Никитинич
Он не слушал да родители тут матушки,
Честной вдовы Офимьи Александровной,
Ездил он на гору сорочинскую,
Топтал он тут малыих змеенышков,
Выручал тут полону да русского.
Тут купался да Добрыня во Пучай-реки,
Сам же тут Добрыня испроговорил:
«Матушка Добрынюшке говаривала,
Родная Никитичу наказывала:
Ты не езди-тко на гору сорочинскую,
Не топчи-тко там ты малыих змеенышев,
Не куплись, Добрыня, во Пучай-реки;
Тая река свирипая,
Свирипая река да е сердитая:
Из-за первоя же струйки как огонь сечет,
 
 
Из-за другоей же струйки искра сыплется,
Из-за третьеей же струйки дым столбом валит,
Дым столбом валит да сам со пламенью.
Эта матушка Пучай-река
Как ложинушка дождёвая».
Не поспел тут же Добрыня словца молвити, —
Из-за первоя же струйки как огонь сечет,
Из-за другою же струйки искра сыплется.
Из-за третьеей же струйки дым столбом валит,
Дым столбом валит да сам со пламенью.
Выходит тут змея было проклятая,
О двенадцати змея было о хоботах:
«Ах ты, молодой Добрыня сын Никитинич!
Захочу я нынь – Добрынюшку цело́ сожру,
Захочу – Добрыню в хобота возьму,
Захочу – Добрынюшку в полон снесу».
Испроговорит Добрыня сын Никитинич:
«Ай же ты, змея было проклятая!
Ты поспела бы Добрынюшку да за́хватить,
В ты пору́ Добрынюшкой похвастати, —
А нунчу Добрыня не в твоих руках».
Нырнет тут Добрынюшка у бережка,
Вынырнул Добрынюшка на другоем.
Нету у Добрыни коня доброго,
Нету у Добрыни копья вострого,
Нечем тут Добрынюшке поправиться.
Сам же тут Добрыня приужахнется,
Сам Добрыня испроговорит:
«Видно, нонечу Добрынюшке кончинушка!»
Лежит тут колпак да земли греческой,
А весу-то колпак буде трех пудов.
Ударил он змею было по хоботам,
Отшиб змеи двенадцать тых же хоботов,
Сбился на змею да он с коленками,
Выхватил ножище да кинжалище,
Хоче он змею было поро́спластать.
Змея ему да тут смолилася:
«Ах ты, душенька Добрыня сын Никитинич!
Будь-ка ты, Добрынюшка, да больший брат,
Я тебе да сестра меньшая.
Сделам мы же заповедь великую:
Тебе-ка-ва не ездить нынь на гору сорочинскую,
Не топтать же зде-ка маленьких змеенышков,
Не выру́чать полону да русского;
А я тебе сестра да буду меньшая, —
Мне-ка не летать да на святую Русь,
А не брать же больше полону да русского,
Не носить же мне народу христианского».
Отслабил он колен да богатырскиих.
Змея была да тут лукавая, —
С-под колен да тут змея свернулася,
Улетела тут змея да во ковыль-траву.
И молодой Добрыня сын Никитинич
Пошел же он ко городу ко Киеву,
Ко ласковому князю ко Владимиру,
К своей тут к родители ко матушке,
К честной вдовы Офимье Александровной.
И сам Добрыня порасхвастался:
«Как нету у Добрыни коня доброго,
Как нету у Добрыни копья вострого,
Не на ком поехать нынь Добрыне во чисто поле».
Испроговорит Владимир стольнекиевский:
«Как солнышко у нас идет на вечере,
Почестный пир идет у нас навеселе,
А мне-ка-ва, Владимиру, не весело:
Одна у мня любимая племянничка
И молода Забава дочь Потятична;
Летела тут змея у нас проклятая,
Летела же змея да через Киев-град;
Ходила нунь Забава дочь Потятична
Она с мамками да с няньками
В зеленом саду гулятиться,
Подпадала тут змея было проклятая
Ко той матушке да ко сырой земли,
Ухватила тут Забаву дочь Потятичну,
В зеленом саду даю гуляючи,
В свои было во хобота змеиные,
Унесла она в пещерушку змеиную».
Сидят же тут два русскиих могучиих богатыря, —
Сидит же тут Алешенька Левонтьевич,
Во дру́гиих Добрыня сын Никитинич.
Испроговорит Владимир стольнекиевский:
 
 
«Вы русские могучие богатыри,
Ай же ты, Алешенька Левонтьевич!
Мошь ли ты достать у нас Забаву дочь Потятичну
Из той было пещеры из змеиною?»
Испроговорит Алешенька Левонтьевич:
«Ах ты, солнышко Владимир стольнекиевский!
Я слыхал было на сем свети́,
Я слыхал же от Добрынюшки Никитича:
Добрынюшка змеи́ было крестовый брат;
Отдаст же тут змея проклятая
Молоду Добрынюшке Никитичу
Без бою, без драки-кроволития
Тут же нунь Забаву дочь Потятичну».
Испроговорит Владимир стольнекиевский:
«Ах ты, душенька Добрыня сын Никитинич!
Ты достань-ка нунь Забаву дочь Потятичну
Да из той было пещерушки змеиною.
Не достанешь ты Забавы дочь Потятичной,
Прикажу тебе, Добрыня, голову́ рубить».
Повесил тут Добрыня буйну голову,
Утопил же очи ясные
А во тот ли во кирпичем мост,
Ничего ему Добрыня не ответствует.
Ставает тут Добрыня на резвы ноги,
Отдает ему великое почтение,
Ему нунь за весело пирование.
И пошел же ко родители, ко матушке
И к честной вдовы Офимьи Александровной.
Тут стретает его да родитель-матушка,
Сама же тут Добрыне испроговорит:
«Что же ты, рожоное, не весело,
Буйну голову, рожоное, повесило?
Ах ты, молодой Добрыня сын Никитинич!
Али ествы-ты были не по́ уму,
Али питьица-ты были не по разуму?
Аль дурак тот над тобою надсмеялся ли,
Али пьяница ли там тебя прио́бозвал,
Али чарою тебя да там прио́бнесли?»
Говорил же тут Добрыня сын Никитинич,
Говорил же он родители тут матушке,
А честной вдовы Офимьи Александровной:
 
 
«А й честна вдова Офимья Александровна!
Ествы-ты же были мне-ка по уму,
А и питьица-ты были мне но разуму,
Чарою меня там не приобнесли,
А дурак тот надо мною не смеялся же,
А и пьяница меня да не приобозвал;
А накинул на нас службу да великую
Солнышко Владимир стольнекиевский, —
А достать было Забаву дочь Потятичну
А из той было пещеры из змеиною.
А нунь нету у Добрыни коня доброго,
А нунь нету у Добрыни копья вострого,
Не с чем мне поехати на гору сорочинскую,
К той было змеи нынь ко проклятою».
Говорила тут родитель ему матушка,
А честна вдова Офимья Александровна:
«А рожоное мое ты нынь же дитятко,
Молодой Добрынюшка Никитинич!
Богу ты молись да спать ложись,
Буде утро мудро мудренее буде вечера —
День у нас же буде там прибыточен.
Ты поди-ка на конюшню на стоялую,
Ты бери коня с конюшенки стоялыя, —
Батюшков же конь стоит да дедушков,
А стоит бурко пятнадцать лет,
По колен в назем же ноги призарощены,
Дверь по поясу в назем зарощена».
Приходит тут Добрыня сын Никитинич
А ко той ли ко конюшенке стоялыя,
Повыдернул же дверь он вон из назму,
Конь же ноги из назму да вон выдергиват.
А берет же тут Добрынюшка Никитинич,
Берет Добрынюшка добра коня
На ту же на узду да на тесмяную,
Выводит из конюшенки стоялый,
Кормил коня пшеною белояровой,
Поил питьями медвяныма.
Ложился тут Добрыня на велик одёр.
Ставае он по утрушку ранехонько,
Умывается он да и белехонько,
Снаряжается да хорошохонько,
 
 
А седлае своего да он добра коня,
Кладыва́е он же потнички на потнички,
А на потнички он кладе войлочки,
А на войлочки черкальское седелышко,
И садился тут Добрыня на добра коня.
Провожает тут родитель его матушка,
А честна вдова Офимья Александровна,
На поезде ему плеточку нонь подала,
Подала тут плетку шамахинскую,
А семи шелков да было разныих,
А Добрынюшке она было наказыват:
«Ах ты, душенька Добрыня сын Никитинич!
Вот тебе да плетка шамахинская:
Съедешь ты на гору сорочинскую,
Станешь топтать маленьких змеенышев,
Выручать тут полону да русского,
Да не станет твой же бурушко поскакивать,
А змеенышев от ног да прочь отряхивать, —
Ты хлыщи бурка да нунь промеж уши,
Ты промеж уши хлыщи, да ты промеж ноги,
Ты промеж ноги да промеж задний,
Сам бурку да приговаривай:
«Бурушко ты, конь, поскакивай,
А змеенышев от ног да прочь отряхивай!»
Тут простилася да воротилася.
Видли тут Добрынюшку да сядучи,
А не видли тут удалого поедучи.
Не дорожками поехать, не воротами,
Через ту стену поехал городовую,
Через тую было башню наугольную,
Он на тую гору сорочинскую.
Стал топтать да маленьких змеенышев,
Выручать да полону нонь русского.
Подточили тут змееныши бурку да щеточки,
А не стал же его бурушко поскакивать,
На кони же тут Добрыня приужахнется, —
Нунечку Добрынюшке кончинушка!
Спомнил он наказ да было матушкин,
Сунул он же руку во глубок карман,
Выдернул же плетку шамахинскую,
А семи шелков да шамахинскиих,
 
 
Стал хлыстать бурка да он промеж уши,
Промеж уши, да он проме́ж ноги,
А промеж ноги да проме́ж заднии,
Сам бурку да приговариват:
«Ах ты, бурушко, да нунь поскакивай,
А змеенышев от ног да прочь отряхивай!»
Стал же его бурушко поскакивать,
А змеенышев от ног да прочь отряхивать.
Притоптал же всех он маленьких змеенышков,
Выручал он полону да русского.
И выходит тут змея было проклятое
Да из той было пещеры из змеиною,
И сама же тут Добрыне испроговорит:
«Ах ты, душенька Добрынюшка Никитинич!
Ты порушил свою заповедь великую,
Ты приехал нунь на гору сорочинскую
А топтать же моих маленьких змеенышев».
Говорит же тут Добрынюшка Никитинич:
«Ай же ты, змея проклятая!
Я ли нунь порушил свою заповедь,
Али ты, змея проклятая, порушила?
Ты зачем летела через Киев-град,
Унесла у нас Забаву дочь Потятичну?
Ты отдай-ка мне Забаву дочь Потятичну
Без бою, без драки-кроволития».
Не отдавала о́на без бою, без драки-кроволития,
Заводила о́на бой-драку́ великую,
Да большое тут с Добрыней кроволитие.
Бился тут Добрыня со змеей трое сутки,
А не може он побить змею проклятую.
Наконец хотел Добрынюшка отъехати, —
Из небес же тут Добрынюшке да глас гласит:
«Ах ты, молодой Добрыня сын Никитинич!
Бился со змеей ты да трое сутки,
А побейся-ка с змеей да еще три часу».
Тут побился он, Добрыня, еще три часу,
А побил змею да он проклятую,
Попустила кровь свою змеиную
От востока кровь она да вниз до запада,
А не при́жре матушка да тут сыра земля
Этой крови да змеиною.
 
 
А стоит же тут Добрыня во крови трое сутки,
На кони́ сидит Добрыня – приужахнется,
Хочет тут Добрыня прочь отъехати.
С-за небесей Добрыне снова глас гласит:
«Ай ты, молодой Добрыня сын Никитинич!
Бей-ка ты копьем да бурзамецкиим
Да во ту же матушку сыру землю,
Сам к земли да приговаривай!»
Стал же бить да во сыру землю,
Сам к земли да приговаривать:
«Расступись-ка ты же, матушка сыра земля,
На четыре на все стороны,
Ты прижри-ка эту кровь да всю змеиную!»
Расступилась было матушка сыра земля
На всех на четыре да на стороны,
Прижрала да кровь в себя змеиную.
Опускается Добрынюшка с добра коня
И пошел же по пещерам по змеиныим,
Из тыи же из пещеры из змеиною
Стал же выводить да полону он русского.
Много вывел он было князей, князевичев,
Много королей да королевичев,
Много он девиц да королевичных,
Много нунь девиц да и князевичных
А из той было пещеры из змеиною, —
А не може он найти Забавы дочь Потятичной
Много он прошел пещер змеиныих,
И заходит он в пещеру во последнюю,
Он нашел же там Забаву дочь Потятичну
В той последнею пещеры во змеиною,
А выводит он Забаву дочь Потятичну
А из той было пещерушки змеиною,
Да выводит он Забавушку на белый свет.
Говорит же королям да королевичам,
Говорит князям да он князевичам,
И девицам королевичным,
И девицам он да нунь князевичным:
«Кто откуль вы да уне́сены,
Всяк ступайте в свою сторону,
А сбирайтесь вси да по своим местам,
И не троне вас змея боле́ проклятая.
А убита е змея да та проклятая,
А пропущена да кровь она змеиная,
От востока кровь да вниз до запада,
Не унесет нунь боле полону да русского
И народу христианского,
А убита е змея да у Добрынюшки,
И прикончена да жизнь нунчу змеиная».
А садился тут Добрыня на добра коня,
Брал же он Забаву дочь Потятичну,
А садил же он Забаву на право́ стегно,
А поехал тут Добрыня по чисту полю.
Испроговорит Забава дочь Потятична:
«За твою было великую за выслугу
Назвала тебя бы нунь батюшком, —
И назвать тебя, Добрыня, нунчу не́ можно!
За твою великую за выслугу
Я бы назвала нунь братцем да родимыим, —
А назвать тебя, Добрыня, нунчу не́ можно!
За твою великую за выслугу
Я бы назвала нынь другом да любимыим, —
В нас же вы, Добрынюшка, не влю́битесь!»
Говорит же тут Добрыня сын Никитинич
Молодой Забавы дочь Потятичной:
«Ах ты, молода Забава дочь Потятична!
Вы есть нунчу роду княженецкого,
Я есть роду христианского: [3]3
  Христианского – крестьянского.


[Закрыть]

Нас нельзя назвать же другом да любимыим».
 

    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю