Текст книги "Былины"

Автор книги: «Эксмо» Литагент

Иван Гостиный сын

 
В стольном городе во Киеве
У славного князя Владимира
Было пированье – почестный пир,
Было столованье – почестный стол
На многи князи, бо́яра,
И на русские могучие бога́тыри,
И <на> гости богатые.
Будет день в половина дня,
Будет пир во полупире;
Владимир-князь распотешился,
По светлой гридне похаживает,
Таковы слова поговаривает:
«Гой еси, князи и бояра
И все русские могучие богатыри!
Есть ли в Киеве таков человек,
Кто б похвалился на триста жеребцов,
На триста жеребцов и на три жеребца похваленые:
Сив жеребец, да кологрив жеребец,
И который полонян Воронко во Большой орде, —
Полонил Илья Муромец сын Иванович
Как у молода Тугарина Змеевича;
Из Киева бежать до Чернигова
Два девяноста-то мерных верст,
Промеж обедней и заутренею?»
Как бы большой за меньшого хоронится,
От меньшого ему тут, князю, ответу нету.
Из того стола княженецкого,
Из той скамьи богатырския
Выступается Иван Гостиный сын;
 
 
И скочил на свое место богатырское,
Да кричит он, Иван, зычным голосом:
«Гой еси ты, сударь ласковый Владимир-князь!
Нет у тебя в Киеве охотников
А и быть перед князем невольником!
Я похвалюсь на триста жеребцов
И на три жеребца похваленые:
А сив жеребец, да кологрив жеребец,
Да трете́й жеребец полонян Воронко,
Да который полонян во Большой орде, —
Полонил Илья Муромец сын Иванович
Как у молода Тугарина Змеевича;
Ехать дорога не ближняя,
И скакать из Киева до Чернигова
Два девяноста-то мерных верст,
Промежу обедни и заутрени,
Ускоки давать кониные,
Что выметывать раздолья широкие;
А бьюсь я, Иван, о велик заклад,
Не о сте рублях, не о тысячу, —
О своей буйной голове».
За князя Владимира держат поруки крепкие
Все тут князи и бояра, тута-де гости корабельщики,
Закладу они за князя кладут на сто тысячей;
А никто-де тут за Ивана поруки не держит.
Пригодился тут владыка Черниговский,
А и он-то за Ивана поруки держит.
Те он поруки крепкие,
Крепкие на сто тысячей.
Подписался молоды Иван Гостиный сын,
Он выпил чару зелена вина в полтора ведра,
Походил он на конюшню белоду́бову,
Ко своему доброму коню,
К Бурочку-косматочку, троелеточку,
Падал ему в правое копытечко.
Плачет Иван, что река течет:
«Гой еси ты, мой добрый конь,
Бурочко косматочко, троелеточко!
Про то ты ведь не знаешь, не ведаешь, —
А пробил я, Иван, буйну голову свою
Со тобою, добрым конем;
 
 
Бился с князем о велик заклад,
А не о сте рублях, не о тысячу —
Бился с ним о сте тысячей,
Захвастался на триста жеребцов,
А на три жеребца похваленые:
Сив жеребец, да кологрив жеребец,
И третей жеребец полонян Воронко;
Бегати-скакать на добрых на конях,
Из Киева скакать до Чернигова
Промежу обедни-заутрени,
Ускоки давать кониные,
Что выметывать раздолья широкие».
Провещится ему добрый конь,
Бурочко-косматочко, троелеточко,
Человеческим русским языком:
«Гой еси, хозяин ласковый мой!
Ни о чем ты, Иван, не печалуйся;
Сива жеребца того не боюсь,
Кологрива жеребца того не блюдусь.
В задор войду – у Воронка уйду.
Только меня води по три зори,
Медвяною сытою пои
И сорочинским пшеном корми.
И пройдут те дни срочные,
И <пройдут> те часы урочные,
Придет от князя грозен посол
По тебя-то, Ивана Гостиного,
Чтобы бегати-скакати на добрых на конях;
Не седлай ты меня, Иван, добра коня,
Только берись за шелков поводок,
Поведешь по двору княженецкому,
Вздень на себя шубу соболиную, —
Да котора шуба в три тысячи,
Пуговки в пять тысячей;
Поведешь по двору княженецкому,
А стану-де я, Бурка, передо́м ходить,
Копытами за шубу посапывати
И по черному соболю выхватывати,
На все стороны побрасывати;
Князи, бояра подивуются,
 
 
И ты будешь жив – шубу на́живешь,
А не будешь жив – будто нашивал».
По-сказанному и по-писаному:
От великого князя посол пришел,
А зовет-то Ивана на княженецкий двор.
Скоро-де Иван наряжается,
И вздевал на себя шубу соболиную,
Которой шубе цена три тысячи,
А пуговки вальящатые в пять тысячей;
И повел он коня за шелко́в поводок.
Он будет-де, Иван, середи двора княженецкого,
Стал его Бурко́ передом ходить,
И копытами он за шубу посапывати,
И по черному соболю выхватывати,
Он на все стороны побрасывати;
Князи и бояра дивуются,
Купецкие люди засмотрелися.
Зрявкает Бурко по-туриному,
Он шип пустил по-змеиному,
Триста жеребцов испужалися,
С княженецкого двора разбежалися.
Сив жеребец две ноги изломил,
Кологрив жеребец тот и голову сломил,
Полонян Воронко в Золоту Орду бежит,
Он, хвост подняв, сам всхрапывает.
А князи-то и бояра испужалися,
Все тут люди купецкие,
Окарачь они по двору наполза́лися;
А Владимир-князь со княгинею печален стал,
По подполью наползалися;
Кричит сам в окошечко косящатое:
«Гой еси ты, Иван Гостиный сын!
Уведи ты уродья со двора долой;
Просты поруки крепкие,
Записи все изодранные!»
Втапоры владыка Черниговский
У великого князя на почестном пиру
Велел захватить три корабля на быстро́м Непру,
Велел похватить корабли
С теми товары заморскими, —
«А князи-де и бояра никуда от нас не уйдут».
 

Ставр Годинович

 
Во стольном было городе во Киеве
У ласкова князя у Владимира
Как было пирование – почестный пир
На многие князи, на бо́яры,
На всех тех гостей званых-браныих,
Званых-браных гостей, приходящиих.
Все на пиру наедалися,
Все на честном напивалися,
Все на пиру порасхвастались:
Инный хвалится добрым конем,
Инный хвалится шелковым портом,
Инный хвалится селами со приселками,
Инный хвалится городами с пригородками,
Инный хвалится родной матушкой,
А безумный хвастает молодой женой.
Из тоя из земли Ляховицкия
Сидел молодой Ставер сын Годинович,
Он сидит за столом – да сам не хвастает.
Испроговорил Владимир стольнокиевский:
«Ай же ты, Ставер сын Годинович!
Ты что сидишь – сам да не хвастаешь?
Аль нет у тебя села со приселками,
Аль нет городов с пригородками,
Аль нет у тебя добрых комоней,
Аль не славна твоя родна матушка,
Аль не хороша твоя молода жена?»
Говорит Ставер сын Годинович:
«Хотя есть у меня села со приселками,
Хотя есть города с пригородками, —
 
 
Да то мне, молодцу, не похвальба;
Хотя есть у меня добрых комоней,
Добры комони стоят – всё не ездятся, —
Да то мне, молодцу, не похвальба;
Хоть славна моя родна матушка, —
Да и то мне, молодцу, не похвальба;
Хоть хороша моя молода жена, —
Так и то мне, молодцу, не похвальба:
Она всех князей, бояр да всех повыманит,
Тебя, солнышка Владимира, с ума сведет».
Все на пиру призамолкнули,
Сами говорят таково слово:
«Ты солнышко Владимир стольнокиевский!
Засадим-ка Ставра в погреба глубокие:
Так пущай-ка Ставрова молода жена
Нас, князей, бояр, всех повыманит,
Тебя, солнышка Владимира, с ума сведет,
А Ставра она из погреба повыручит!»
А был у Ставра тут свой человек.
Садился на Ставрова на добра коня,
Уезжал во землю Ляховицкую
Ко той Василисты Микуличной:
«Ах ты ей, Василиста дочь Микулична!
Сидишь ты – пьешь да прохлаждаешься,
Над собой невзгодушки не ведаешь:
Как твой Ставер да сын Годинович
Посажен в погреба глубокие;
Похвастал он тобой, молодой женой,
Что князей, бояр всех повыманит,
А солнышка Владимира с ума сведет».
Говорит Василиста дочь Микулична:
«Мне-ка деньгами выкупать Ставра – не выкупить,
Мне-ка силой выручать Ставра – не выручить,
Я могу ли, нет Ставра повыручить
Своею догадочкою женскою!»
Скорешенько бежала она к фельдшерам,
Подрубила волоса по-молодецки-де,
Накрутилася Васильем Микуличем,
Брала дружинушки хоробрыя,
Сорок молодцов удалых стрельцов,
Сорок молодцов удалых борцов,
Поехала ко-о граду ко Киеву.
Не доедучи до-о града до Киева,
Пораздернула она хорош бел шатер,
Оставила дружину у бела шатра,
Сама поехала ко солнышку Владимиру.
Бьет челом, поклоняется:
«Здравствуй, солнышко Владимир стольнокиевский
С молодой княгиней со Опраксией!»
Говорил Владимир стольнокиевский:
«Ты откудашный, удалый добрый молодец,
Ты коей орды, ты коей земли,
Как тебя именем зовут,
Нарекают тебя по отечеству?»
Отвечал удалый добрый молодец:
«Что я есть из земли Ляховицкия,
Того короля сын Ляховицкого,
Молодой Василий Микулич-де;
Я приехал к вам о добром деле – о сватовстве
На твоей любимыя на дочери».
Говорил Владимир стольнокиевский:
«Я схожу – со дочерью подумаю».
Приходит он ко дочери возлюбленной:
«Ах ты ей же, дочь моя возлюбленна!
Приехал к нам посол из земли Ляховицкия,
Того короля сын Ляховицкого,
Молодой Василий Микулич-де,
Об добром деле – об сватовстве
На тебе, любимыя на дочери;
Что же мне с послом будет делати?»
Говорила дочь ему возлюбленна:
«Ты ей, государь родной батюшко!
Что у тебя теперь на разуме:
Выдаешь девчину сам за женщину!
Речь-поговоря – всё по-женскому;
Перески тоненьки – всё по-женскому;
Где жуковинья были – тут место знать;
Стегна жмет – всё добра бережет».
Говорил Владимир стольнокиевский:
«Я схожу посла да поотведаю».
Приходит к послу земли Ляховицкия,
Молоду Василью Микуличу:
 
 
«Уж ты, молодой Василий сын Микулич-де!
Не угодно ли с пути, со дороженьки
Сходить тебе во парную во баенку?»
Говорил Василий Микулич-де:
«Это с дороги не худо бы!»
Стопили ему парну баенку;
Покуда Владимир снаряжается,
Посол той поры во баенке испарился,
С байны идет – ему честь отдает:
«Благодарствуй на парной на баенке!»
Говорил Владимир стольнокиевский:
«Что же меня в баенку не подождал?
Я бы в байну пришел – тебе жару поддал,
Я бы жару поддал и тебя обдал?»
Говорил Василий Микулич-де:
«Что ваше дело домашнее,
Домашнее дело, княженецкое;
А наше дело посольское, —
Недосуг-то долго нам чваниться,
Во баенке долго нам париться;
Я приехал об добром деле – об сватовстве
На твоей любимыя на дочери».
Говорил Владимир стольнокиевский:
«Я схожу – с дочерью подумаю».
Приходит он ко дочери возлюбленной:
«Ты ей же, дочь моя возлюбленна!
Приехал есть посол земли Ляховицкия
Об добром деле – об сватовстве
На тебе, любимыя на дочери;
Что же мне с послом будет делати?»
Говорит как дочь ему возлюбленна:
«Ты ей, государь мой родной батюшко!
Что у тебя теперь на разуме:
Выдаешь девчину за женщину!
Речь-поговоря – всё по-женскому;
Перески тоненьки – всё по-женскому;
Где жуковинья были – тут место знать».
Говорил Владимир стольнокиевский:
«Я схожу посла да поотведаю!»
Приходит ко Василию Микуличу,
Сам говорил таково слово:
«Молодой Василий Микулич-де!
Не угодно ль после парной тебе баенки
Отдохнуть во ложне во теплыя?» —
«Это после байны не худо бы!»
Как шел он во ложню во теплую,
Ложился на кровать на тесовую,
Головой-то ложился где ногами быть,
А ногами ложился на подушечку.
Как шел туда Владимир стольнокиевский,
Посмотрел во ложню во теплую:
Есть широкие плеча богатырские.
Говорит посол земли Ляховицкия,
Молодой Василий Микулич-де:
«Я приехал о добром деле – об сватовстве
На твоей любимыя на дочери;
Что же ты со мной будешь делати?»
Говорил Владимир стольнокиевский:
«Я пойду – с дочерью подумаю».
Приходит ко дочери возлюбленной:
«Ай же дочь моя возлюбленна!
Приехал посол земли Ляховицкия,
Молодой Василий Микулич-де,
За добрым делом – за сватовством
На тебе, любимыя на дочери;
Что же мне с послом будет делати?»
Говорила дочь ему возлюбленна:
«Ты ей, государь родной батюшко!
Что у тебя теперь на разуме:
Выдаешь девчину сам за женщину!»
Говорил Владимир стольнокиевский:
«Я схожу посла да поотведаю».
«Ах ты, молодой Василий Микулич-де!
Не угодно ли с моими дворянами потешиться,
Сходить с ними на широкий двор,
Стрелять в колечко золоченое,
Во тоя в острии ножевые,
Расколоть-то стрелочка надвое,
Чтоб были мерою равненьки и весом равны».
Стал стрелять стрелок перво князевый:
Первой раз стрелил – он недо́стрелил,
 
 
Другой раз стрелил – он пере́стрелил,
Третий раз стрелил – он не попал.
Как стал стрелять Василий Микулич-де,
Натягивал скоренько свой ту́гий лук,
Налагает стрелочку каленую,
Стрелял в колечко золоченое,
Во тоя острея во ножевая, —
Расколол он стрелочку надвое,
Они мерою равненьки и весом равны,
Сам говорит таково слово:
«Солнышко Владимир стольнокиевский!
Я приехал об добром деле – об сватовстве
На твоей на любимыя на дочери:
Что же ты со мной будешь делати?»
Говорил Владимир стольнокиевский:
«Я схожу-пойду – с дочерью подумаю».
Приходит к дочери возлюбленной:
«Ай же ты, дочь моя возлюбленна!
Приехал есть посол земли Ляховицкия,
Молодой Василий Микулич-де,
Об добром деле – об сватовстве
На тебе, любимыя на дочери;
Что же мне с послом будет делати?»
Говорила дочь ему возлюбленна:
«Что у тебя, батюшко, на разуме:
Выдаваешь ты девчину за женщину!
Речь-поговоря – всё по-женскому;
Перески тоненьки – всё по женскому;
Где жуковинья были – тут место знать». —
«Я схожу посла поотведаю».
Он приходит к Василью Микуличу,
Сам говорил таково слово:
«Молодой Василий Микулич-де,
Не угодно ли тебе с моими боярами потешиться,
На широком дворе поборотися?»
Как вышли они на широкий двор,
Как молодой Василий Микулич-де
Того схватил в руку, того в другую, третьего
склеснет в середочку,
По трою за раз он на зень ложил,
Которых положит – тыи с места не стают.
Говорил Владимир стольнокиевский:
«Ты молодой Василий Микулич-де!
Укроти-ка свое сердце богатырское,
Оставь людей хоть нам на семена!»
Говорил Василий Микулич-де:
«Я приехал о добром деле – об сватовстве
На твоей любимыя на дочери;
Буде с чести не дашь – возьму не́ с чести,
А не с чести возьму – тебе бок набью!»
Не пошел больше к дочери спрашивать,
Стал он дочь свою просватывать.
Пир идет у них по третий день,
Сего дни им идти к Божьей церкви;
Закручинился Василий, запечалился.
Говорил Владимир стольнокиевский:
«Что же ты, Василий, не весел есть?»
Говорит Василий Микулич-де:
«Что буде на разуме не весело —
Либо батюшко мой помер есть,
Либо матушка моя померла.
Нет ли у тебя загусельщичков,
Поиграть во гусельника яровчаты?»
Как повыпустили они загусельщиков,
Все они играют, – всё не весело.
«Нет ли у тя молодых затюремщичков?»
Повыпустили младых затюремщичков,
Все они играют, – всё не весело.
Говорит Василий Микулич-де:
«Я слыхал от родителя от батюшка,
Что посажен наш Ставер сын Годинович
У тебя во погреба глубокие:
Он горазд играть в гусельники яровчаты».
Говорил Владимир стольнокиевский:
«Мне повыпустить Ставра, —
Мне не видеть Ставра;
А не выпустить Ставра, —
Так разгневить посла!»
А не смет посла он поразгневати, —
Повыпустил Ставра он из погреба.
Он стал играть в гуселышка яровчаты, —
Развеселился Василий Микулич-де,
 
 
Сам говорил таково слово:
«Помнишь, Ставер, памятуешь ли,
Как мы маленьки на улицу похаживали,
Мы с тобой сваечкой поигрывали:
Твоя-то была сваечка серебряная,
А мое было колечко позолоченное?
Я-то попадывал тогда-всегда,
А ты-то попадывал всегда-всегда?»
Говорит Ставер сын Годинович:
«Что я с тобой сваечкой не игрывал!»
Говорит Василий Микулич-де:
«Ты помнишь ли, Ставер, да памятуешь ли,
Мы ведь вместе с тобой в грамоты училися:
Моя была чернильница серебряная,
А твое было перо позолочено?
А я-то помакивал тогда-всегда,
А ты-то помакивал всегда-всегда?»
Говорит Ставер сын Годинович:
«Что я с тобой в грамоты не учивался!»
Говорил Василий Микулич-де:
«Солнышко Владимир стольнокиевский!
Спусти-ка Ставра съездить до бела шатра,
Посмотреть дружинушки хоробрыя?»
Говорил Владимир стольнокиевский:
«Мне спустить Ставра – не видать Ставра,
Не спустить Ставра – разгневить посла!»
А не смеет он посла да поразгневати:
Он спустил Ставра съездить до бела шатра,
Посмотреть дружинушки хоробрыя.
Приехали они ко белу шатру,
Зашел Василий в хорош бел шатер,
Снимал с себя платье молодецкое,
Одел на себя платье женское,
Сам говорил таково слово:
«Тепереча, Ставер, меня знаешь ли?»
Говорит Ставер сын Годинович:
«Молода Василиста дочь Микулична!
Уедем мы во землю Политовскую!»
Говорит Василиста дочь Микулична:
«Не есть хвала добру молодцу
Тебе воровски из Киева уехати:
Поедем-ка свадьбы доигрывать!»
Приехали ко солнышку Владимиру,
Сели за столы за дубовые.
Говорил Василий Микулич-де:
«Солнышко Владимир стольнокиевский!
За что был засажен Ставер сын Годинович
У тебя во погреба глубокие?»
Говорил Владимир стольнокиевский:
«Похвастал он своей молодой женой,
Что князей, бояр всех повыманит,
Меня, солнышка Владимира, с ума сведет». —
«Ай ты ей, Владимир стольнокиевский!
А нынче что у тебя теперь на разуме:
Выдаешь девчину сам за женщину,
За меня, Василисту за Микуличну?»
Тут солнышку Владимиру к стыду пришло,
Повесил свою буйну голову,
Сам говорил таково слово:
«Молодой Ставер сын Годинович!
За твою великую за похвальбу
Торгуй во нашем городе во Киеве,
Во Киеве во граде век беспошлинно!»
Поехали во землю Ляховицкую
Ко тому королю Ляховицкому.
Тут век про Ставра старину поют,
Синему морю на тишину,
Вам всем, добрым людям, на послушанье.
 

Иван Годинович

 
Во стольном во городе во Киеве
У ласкова осударь князя Владимира
Вечеренка была,
На пиру у него сидели честные вдовы.
Пригодился тут Иван Годинович,
И проговорит ему
Стольнокиевский Владимир-князь:
«Гой еси, Иван ты Годинович!
А зачем ты, Иванушка, не женишься?»
Отвечает Иван сын Годинович:
«Рад бы, осударь, женился, да негде взять;
Где охота брать – за меня не дают,
А где-то подают – ту я сам не беру».
А проговорит ласковый Владимир-князь.
«Гой еси, Иван сын Годинович!
А садися ты, Иван, на ременчат стул,
Пиши ерлыки скорописчаты».
А садился тотчас Иван на ременчат стул,
Написал ерлык скорописчатый
А о добром деле – о сватанье,
К славному городу Чернигову,
К Дмитрию, гостю богатому.
Написал он ерлык скорописчатый,
А Владимир-князь ему руку приложил:
«А не ты, Иван, поедешь свататься,
Сватаюсь я-де, Владимир-князь».
А скоро-де Иван снаряжается,
А скоря того поездку чинит
Ко <славному> городу Чернигову.
 
 
Два девяноста-то мерных верст
Переехал Иванушка в два часа.
Стал он, Иван, на гостином дворе,
Скочил он, Иван, со добра́ коня.
Привязавши коня к дубову́ столбу,
Походил во гридню во светлую,
Спасову образу молится,
Он Дмитрию-гостю кланяется,
Положил ерлык скорописчатый на круглый стол.
Дмитрий-гость распечатывает,
<Распечатывает> и рассматривает,
Просматривает и прочитывает:
«Глупый Иван, неразумный Иван!
Где ты, Иванушка, пе́рво был?
Ноне Настасья просватана,
Душа Дмитревна запоручена
В дальну землю Загорскую,
За царя Афромея Афромеевича.
За царя отдать – ей царицею слыть,
Панове все поклонятся,
Пановя и улановя,
А немецких языков счету нет;
За тебя, Иван, отдать – холопкой слыть,
Избы мести, заходы скрести».
Тут Иванушку за беду стало,
Схватя ерлык, Иван да и вон побежал.
Садился Иван на добра коня,
Побежал он ко городу Киеву.
Скоро Иван на двор прибежал,
И приходит он во светлу гридню,
Ко великому князю Владимиру,
Спасову образу молится,
А Владимиру-князю кланяется.
Вельми он, Иван, закручинился,
Стал его Владимир-князь спрашивати,
А стал Иван рассказывати:
«Был я у Митрия во дому,
Положил ерлык на круглый стол,
Дмитрий-гость не задерживал меня в том,
Скоро ерлыки прочитывал
И говорил таковы слова:
 
 
«Глупый ты-де Иван, неразумный Иван!
Где ты, Иванушка, перво был?
Ноне Настасья просватана
В дальну землю Загорскую,
За царя Афромея Афромеевича.
За царя-де ее отдать – царицею слыть,
Панове все поклонятся,
Панове все и улановья,
А немецких языков счету нет;
За тебя-де, Иван, отдать – холопкой слыть,
Избы мести да заходы скрести».
Тут ему, князю, за беду стало,
Рвет на главе черны кудри свои,
Бросает их о кирпичет пол:
«Гой еси, Иван Годинович!
Возьми ты у меня, князя, сто человек
Русских могучих богатырей,
У княгини ты бери другое сто,
У себя, Иван, третье сто,
Поезжай ты о добром деле – о сватанье;
Честью не даст, – ты и силою бери!»
Скоро молодцы те собираются,
А скоря того поездку чинят.
Поехали к городу Чернигову;
А и только переехали быстрого Непра —
Выпала пороха снегу белого.
По той по порохе, по белу́ снегу,
И лежат три следа звериные:
Перво́й след гнедого тура,
А другой след лютого зверя,
А трете́й след дикого вепря.
Стал он, Иван, разъясачивати:
Послал он за гнедым туром сто человек
И велел поймать его бережно,
Без той раны кровавыя;
И за лютым зверем послал другое сто
И велел изымать его бережно,
Без той раны кровавыя;
И за диким вепрем послал третье сто,
А велел изымать его бережно,
Без тоя раны кровавыя,
 
 
И привесть их во стольный Киев-град
Ко великому князю Владимиру.
А сам он, Иван, поехал единой во Чернигов-град,
И будет Иван во Чернигове,
А у Дмитрия, гостя богатого,
Скачет Иван середи двора,
Привязал коня к дубову столбу,
Походил он во гридню светлую,
К Дмитрию, гостю богатому;
Спасову образу молится,
Дмитрию-гостю не кланяется;
Походил за занавесу белую
Он к душке Настасье Дмитревне.
А тут у Дмитрия, гостя богатого,
Сидят мурзы-улановья,
По-нашему, сибирскому, – дружки слывут.
Привезли они платьице цветное,
Что на душку Настасью Дмитревну,
Платья того на сто тысячей,
От царя Афромея Афромеевича;
А сам царь Афромей Афромеевич
Он от Чернигова в трех верстах стоит,
А силы с ним три тысячи.
Молоды Иванушка Годинович
Он из-за занавесу белого
Душку Настасью Дмитревну
Взял за руку за белую,
Потащил он Настасью, лишь туфли звенят.
Что взговорит ему Дмитрий-гость:
«Гой еси ты, Иванушка Годинович!
Суженое пересуживаешь,
Ряженое переряживаешь;
Можно тебе взять не гордостью, —
Веселым пирком-свадебкой!»
Только Иван слово выговорил:
«Гой еси ты, славный Дмитрий-гость!
Добром мы у тебя сваталися,
А сватался Владимир-князь;
Не мог ты честью мне отдать,
Ноне беру – и не кланяюсь!»
Вытащил ее середи двора,
Посадил на добра коня
И сам метался в седелечко черкесское.
Некому бежать во Чернигов-град
За молодым Иванушком Годиновичем;
Переехал он, Иван, девяносто верст,
Поставил он, Иван, тут свой бел шатер,
Развернул ковры сорочинские,
Постлал потнички бумажные,
Изволил он, Иван, с Настасьею опочив держать.
Донеслась скоро вестка нерадошна
Царю Афромею Афромеевичу;
А приехали мурзы-улановья,
Телячьим языком рассказывают:
«Из славного-де города из Киева
Прибежал удал молодец,
Увез твою противницу Настасью Дмитревну».
Царь Афромей Афромеевич
Скоро он вражбу чинил:
Обвернется гнедым туром,
Чистые поля туром перескакал,
Темные лесы соболем пробежал,
Быстрые реки соколом перлетал,
Скоро он стал у бела́ шатра.
А и тут царь Афромей Афромеевич
Закричал-заревел зычным голосом:
«Той еси, Иванушка Годинович!
А и ты суженое пересуживаешь,
Ряженое переряживаешь;
Почто увез ты Настасью Дмитревну?»
А скоро Иван выходит из бела шатра,
Говорил тут Иванушка Годинович:
«Гой еси, царь Афромей Афромеевич!
Станем мы с тобою боротися о большине,
Что кому наша Настасья достанется».
И схватилися они тут боротися;
Что-де ему, царю, делати
Со молодым Иваном Годиновичем!
Согнет он царя корчагою,
Опустил он о сыру землю;
Царь Афромей Афромеевич
Лежит на земли, свету не видит.
Молоды Иван Годинович
Он ушел за кустик мочитися,
Царь Афромей едва пропищал:
«Думай ты, Настасья, не продумайся!
За царем, за мною, быть – царицею слыть,
Панове все поклонятся,
Пановя все, улановя,
А немецких языков счету нет;
За Иваном быть – холопкой слыть,
А избы мести, заходы скрести».
Приходит Иван ко белу шатру,
Напустился с ним опять боротися,
Схватилися они руками боротися, —
Душка Настасья Дмитревна
Изымала Ивана Годиновича за ноги,
Тут его двое и осилили.
Царь Афромей на грудях сидит,
Говорит таково слово:
«А и нет чингалища булатного,
Нечем пороть груди белые».
Только лишь царь слово выговорил:
«Гой еси ты, Настасья Дмитревна!
Подай чембур от добра коня».
И связали Ивана руки белые,
Привязали его ко сыру дубу.
Царь Афромей в шатер пошел,
Стал с Настасьею поигрывати,
А назолу дает ему, молоду Ивану Годиновичу.
По его было талану добра молодца,
А и молода Ивана Годиновича,
Первая высылка из Киева бежит —
Ровно сто человек;
Прибежали ко тому белу шатру,
Будто зайца в кусте изъехали:
Спиря скочил – тот поспиривает,
Сема прибежал – тот посемывает;
Которы молодцы они поглавнея,
Срезали чомбуры шелко́вые,
Молода Ивана Годиновича опростовали.
 
 
Говорил тут Иванушка Годинович:
«А и гой вы еси, дружина хоробрая!
Их-то, царей, не бьют, не казнят,
Не бьют, не казнят и не вешают!
Повозите его ко городу ко Киеву,
Ко великому князю Владимиру».
А и тут три высылки все сбиралися,
Нарядили царя в платье цве́тное,
Повезли его до князя Владимира.
И будут в городе Киеве,
Рассказали тут удалы добры молодцы
Великому князю Владимиру
Про царя Афромея Афромеевича.
И Владимир-князь со княгинею
Встречает его честно, хвально и радошно,
Посадил его за столы дубовые.
Тут у князя стол пошел
Для царя Афромея Афромеевича.
Молоды Иванушка Годинович
Остался он во белом шатре,
Стал он, Иван, жену свою учить,
Он душку Настасью Дмитревну:
Он перво ученье-то – руку ей отсек,
Сам приговаривает:
«Эта мне рука не надобна, —
Трепала она, рука, Афромея-царя»;
А второе ученье – ноги ей отсек:
«А и та-де нога мне не надобна, —
Оплеталася со царем Афромеем неверныим»;
А третье ученье – губы ей обрезал
И с носом прочь:
«А и эти губы мне не надобны, —
Целовали они царя неверного»;
Четверто ученье – голову ей отсек
И с языком прочь:
«Эта голова мне не надобна,
И этот язык мне не надобен, —
Говорил со царем неверныим
И сдавался на его слова прелестные!»
Втапоры Иван Годинович
Поехал ко стольному городу Киеву,
 
 
Ко ласкову князю Владимиру.
И будет в городе Киеве,
Благодарит князя Владимира
За велику милость, что женил его
На душке Настасье Дмитревне.
 
 
Втапоры его князь спрашивал:
«Где же твоя молодая жена?»
Втапоры Иван о жене своей сказал,
что хотела с Вахрамеем-царем в шатре его убить,
за что ей поученье дал, голову срубил.
Втапоры князь весел стал, что отпускал Вахрамея-царя,
своего подданника, в его землю Загорскую.
Только его увидели, что обвернется гнедым туром, поскакал далече во чисто поле к силе своей.