Текст книги "Гиль
(Из истории низового сопротивления в России )"

Автор книги: Екатерина Гончаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

8. Московское восстание 1648 года

Налоговые реформы Б.И. Морозова, который был фактическим правителем при Алексее Михайловиче, не дали желаемого экономического эффекта, и тем самым усилили социальную напряженность. Восставшие видели свою главную цель в освобождении Москвы от нечестивого Морозова и его сторонников.

Источник: Л. В. Черепнин «Земские соборы Русского государства в XVI–XVII вв.».

Народное движение в Москве в начале июня 1648 года вылилось в форму открытого восстания против боярского правительства и приказной администрации в лице Б. И. Морозова, П. Т. Траханиотова, Л. С. Плещеева и пр., против феодальной знати и крупного купечества. Основными участниками движения явились черные посадские низы, к которым примкнули стрельцы, драгуны и другие приборные люди. По Псковской I летописи, «была смута великая на Москве», «били челом государю всею Москвою посадцкие и всяких чинов люди…». «Новый летописец» рассказывает, что «было на Москве велие смятение, приходили посадские и всякие черные люди скопом на дворец с великим невежеством». Согласно данным «Летописи о многих мятежах», «…бысть волнение, а восташа чернь на бояр; к ним же присташа и служилые люди, и бысть межусобица велика…». Томский казак Ивашко Лаврентьев в допросе показывал, что «на Москве чернь стала в скопе и бояр побили».

Круг сведений о социальном составе участников движения 1648 г. увеличился в результате изысканий М. Н. Тихомирова. Он привел новые данные о событиях 1648 г. в Москве из четырех рукописей XVII в. Исторического музея. В Новгородском Хронографе говорится: «И стрельцы, и драгуны, и солдаты, и казаки, и с чернью за их боярские великие неправды возмутися во граде Москве». В другом Хронографе имеется запись: «…черные люди восстали и мятеж велий починили». В третьем Хронографе читаем: «…бысть в Московском государстве смута в мире от бояр». В Степенной книге под 1648 г. рассказано: «В то же лето московский жители и от иных градов мужики и чернь сотвориша мятеж и учиниша челобитье на боляр и на судей».

Аналогичные сведения об июньских событиях 1648 г. сообщают и иностранные авторы. Шведский резидент в Русском государстве Поммеренинг говорит об участии в движении «простого народа», «простолюдинов» и о том, что стрельцы не захотели сражаться за бояр против простого народа, но решили «вместе с ним избавить себя от их (бояр) насилий и неправд…». Примерно так же определяют социальный состав восставших анонимное шведское сочинение о событиях 1648 г., «Лейденская брошюра», Адам Олеарин.

Восстание вспыхнуло стихийно. Однако ему предшествовали мирские сходки, на которых говорилось о тяжелом положении народа и о том, что надо искать из этого положения выход. По словам Олеария, «из-за этих больших тягот и невыносимых притеснений простой народ стал выражать недовольство. Утром и вечером у церквей происходили сборища, причем совещались, как быть с той невзгодою».

Народное движение развивалось по восходящей линии. Расширялись его масштабы, обострялись формы. Дело началось 1 июня 1648 г. с попыток подачи возвращавшемуся с богомолья из Троице-Сергиева монастыря царю челобитной с жалобами «на неправды и насилия, какия над ними (челобитчиками) учиняются». Но надежды на мирный разбор и удовлетворение жалоб не оправдались. В первый же день народных волнений произошли столкновения между теми, кто шел с петицией, и царским окружением.

На следующий день, 2 июня, поле новых безуспешных попыток вручить царю челобитье во время крестного хода народ силой прорвался в Кремль к царскому дворцу. Часть стрельцов отказалась действовать против восставших и соединилась с ними. В течение 2 и 3 июня народ разгромил дворы ряда бояр, ведущих деятелей правительства и гостей: Б. И. Морозова, П. Т. Траханиотова, Л. С. Плещеева, Назария Чистого, Василия Шорина, Василия Гусельникова и др.

Восставший народ все больше становился хозяином положения в Москве, а правительство проявляло все большие признаки растерянности. 4 июня царь выдал восставшим Плещеева, и его казнили на Лобном месте. Правительство хотело спасти от народного гнева Траханиотова и Морозова. Первый еще 3 июня был тайно отправлен из Москвы на воеводство в Великий Устюг, но по требованию восставших возвращен и 5 июня публично предан смерти. Морозова царю удалось спасти, но он был устранен от правительственной деятельности и 12 июня сослан в Кирилло-Белозерский монастырь. 5 июня было, по-видимому, кульминационным пунктом восстания в Москве. Затем начался его спад.

Интересно, что, несмотря на стихийный характер восстания, посадские люди действуют в его ходе не как мятежная разнузданная толпа, а в определенных формах мирской общественной организации. В этом отношении показательна терминология источников. Произошло «в миру великое смятение» («ее всей земле великое смятение»), люди «миром и всею землею возмутились» на Траханиотова и Морозова, «миром и всею землею государю царю челом ударили», «учели миром просити» об отставке и выдаче народу этих лиц. «Весь мир, вместе с чернью» просил об отставке Плещеева, чтобы «мир не был разоряем ради одного человека». Царь велел Плещеева «всей земле выдать головою» и его «убиша миром» («убили всем народом»). Траханиотова государь «велел… пред миром казнить на Пожаре». Бориса Морозова «государь царь у миру упросил». «На том миром и всею землею государю царю челом ударили и в том во всем договорились».

Некоторые формулы, употребляемые летописцами при описании московского восстания 1648 г., воплощают идею земского собора как органа, выступающего с петициями перед государем. «И того числа была смута великая на Москве и били челом великому государю всем народом посадцкия и всяких чинов люди во всяких налогах и в разоренье…», – читаем в одном сборнике. Или там же: «Того же году на завтрее приходили к великому государю всяких чинов люди на дворец бить челом великому государю з большим собранием…».

По всей видимости, городовые дворяне с самого начала приняли участие в волнениях 1648 г. не потому, что им были близки лозунги «черни», а с тем, чтобы использовать ее движение в своей внутриклассовой борьбе с боярской феодальной знатью. Не по пути с народом было, конечно, и зажиточному купечеству. Однако и последнее было не прочь воспользоваться выступлением народных масс, чтобы направить его в русло защиты своих сословных интересов. На такой почве, вероятно, и был создан временный блок части дворян и купцов, поставивших перед царем вопрос о ряде реформ и о созыве земского собора.

Яркое своеобразие рассматриваемого документа позволяет думать, что перед нами не обычная жалоба, а публицистическое произведение, возможно, предназначавшееся не только для царя, но ходившее по рукам. Оно написано с гражданским пафосом, в приподнятом стиле, в нем имеются ссылки богословского и исторического характера. Челобитная направлена против «высших правителей», «мучителей и кровопийц», «губителей, всей страны властвующих». Дается резкая критика системы центрального и местного управления, построенной на взяточничестве, волоките, грабеже населения. В ней видно усиление и углубление той критики правительства, которая прозвучала на соборе 1642 г.

Челобитчики выступают в тоге защитников «простого народа» от злоупотреблений власть имущих. Эта защита вызвана весьма реалистическими соображениями классового порядка: избежать народного восстания. «Злые люди» – правители «возбудили» царя против народа и народ против царя. «И вот весь народ во всем Московском государстве и его порубежных областях от такой неправды в шатость приходит, вследствие чего большая буря подымается в твоем царском стольном городе Москве и в иных многих местах, в городах и в уездах…» Призрак недавней гражданской войны стоял перед глазами челобитчиков, и они прямо говорили, что боятся ее повторения: «…наказание божьяго гнева, которое в прежния времена за такое беззаконие разразилось над Московским государством, ныне снова нас постигнуть должно».

Царское правительство приняло ряд мер, чтобы парализовать народное движение и внести раскол в среду его участников. Было выдано жалованье стрельцам, чтобы привлечь их на сторону власти. Был отменен правеж недоимок с городского и уездного населения. Правительство заигрывало с дворянством, раздавая ему жалованье, награждая землями погибших во время восстания и подвергшихся опале людей и т. д.

9. Бунт и побег на Амур «воровскаго полка» М. Сорокина в 1655 году

Бунт М. Сорокина – один из многих случаев массового побега «всяких чинов людей» (служилый, гулящих людей, крестьян) для вольной жизни в дальневосточной Даурской земле.

Источник: Н. Оглоблин «Бунт и побег на Амур «воровского полка» М. Сорокина. (Очерк из жизни XVII века)».

Походы на Амур Василия Пояркова (в 1643–1644 гг.) и Ерофея Хабарова (в 1649–1653 гг.) вызвали необычайное движение среди русского населения ближайших уездов Сибири – Якутского, Илимского и Красноярского. Рассказы спутников Пояркова и Хабарова о богатствах новооткрытой Даурской земли возбудили всеобщее внимание к ней и стремление проникнуть туда. Особенно сильно действовали рассказы самого Хабарова – «стараго Даурской земли заводчика». Один современный документ говорит (Сибирского приказа столбец № 519.), что когда в 1653 г. Хабаров ехал с Амура в Москву, вместе с стольником Дмитрием Зиновьевым, то Илимский уезд он проезжал «в камчатном платье нарядяся» и «всяких чинов людям хвалил Даурскую землю и подговаривал чтоб шли в ту богатую землю всякие люди», что там «житье богатое» и пр. И «всяких чинов люди» – служилые, посадские, промышленные, крестьяне, «гулящие люди» и др. жадно бросились на Амур, то в одиночку, то группами, гибли массами еще не доходя до заветной цели и только редкие достигали ее, присоединяясь к находившимся там русским отрядам, или образуя вольные – «воровские полки».

В истории этого чисто стихийного движения встречаемся с одним любопытным эпизодом – бунтом илимских служилых людей, организовавших под предводительством «атамана» Михаила Сорокина «воровской полк» именно для побега на Амур. Движение Сорокина в 1655–1656 гг. (Доп. Акт. Ист., IV, №№ 10 и 33) охватило почти весь состав служилых людей Илимского острога и вызвало волнение не в одном Илимском уезде, но и в соседних. Был момент, когда правительственная власть висела в Илимске на волоске и легко могла очутиться в руках «воровскаго казачьяго атамана»… И этой «порухи» не случилось единственно потому, что Сорокин с товарищами поставили задачей своего движения – достигнуть Амура и там «служить особь, а у государевых воевод под началом не быть» (столбец № 519).

Это своеобразное движение, не раз прорывавшееся среди сибирских служилых людей XVII века, почти неизвестно в исторической литературе. Известны, правда, два акта, говорящие о бунте М. Сорокина в 1655–1656 гг., но они рассказывают об этом событии очень коротко и глухо, совершенно умалчивая о мотивах движения.

Но подробную картину Сорокинского бунта можно нарисовать на основании илимского «сыскнаго дела» 1655–1657 гг., сохранившегося (в Москов. Архиве Мин. Юстиции, в Сибирском приказе в столбцах №№ 471 и 519) (Некоторыя сведения о «сыскном деле» см. в «Обозрении столбцов и книг Сибир. приказа», ч. I, стр. 195). В состав дела входят «отписки» илимского воеводы стольника Богдана Денисовича Оладьина, «грамоты» ему, воеводские «сыски» о бунте, челобитные служилых и др. людей и др. документы. Извлекаю отсюда все существенное, опуская излишние подробности и повторения.

Побеги на Амур илимских служилых и жилецких людей происходили не раз и до Сорокинского движения. Первая крупная партия – около 300 человек – побежала туда в 1653 г., под начальством служилых людей Прокофья Кислого и Василья Черкашенина. Ядро партии составили 27 служилых людей Верхоленского острога, которые побежали в Даурскую землю – как говорит одна грамота якутским воеводам – «не хотя наших (государевых) служб служить». К ним примкнуло около десяти илимских крестьян, но главную массу в этой партии составляли промышленные и гулящие люди Илимского и Якутского уездов. Пробираясь на Амур, пария Кислого ознаменовала свой путь грабежами и насилиями над торговыми людьми, крестьянами.

В 1654 г. бежала партия служилых людей Давида Егорова и Федота Барана с товарищами. Побег был не из удачных: оба предводителя и многие из их спутников пойманы и наказаны. Конечно, это не остановило дальнейших побегов, и число их год от году увеличивалось. В 1655 г. илимский воевода Богдан Оладьин писал царю, что «всех русских людей (беглых) в Даурской земле, больше 1500 человек». Эти побеги стали таким обычным делом в Илимске, что тот же воевода, верстуя в казачью службу на места беглецов из «гулящих и молодших ссыльных людей» – приводил их ко кресту «на том, что им служить государю правдою, безо всякие хитрости, и не изменить – ни в которые иноземцы и в Даурскую землю не сбежать и без отпуску не сойти»…

Но и эта специальная присяга не помогала: Даурия неудержимо влекла к себе русских людей… Тот же Оладьин жаловался царю, что и вновь поверстанные им в службу казаки, забыв крестное целованье, «бегают с твоих государевых служб в Даурскую землю, а удержать их от даурского побегу никоторыми мерами не мочно», так как «уход стал блиско»: от Илимска вниз по р. Лене и вверх р. Олекмой можно в 8 недель пробраться «на Даурскую Амур реку и Шилку». От Якутска же и того ближе к Амуру.

Но не одна близость к Амуру и не одни рассказы о богатствах тамошней природы и людей тянули туда русских служилых и промышленных людей. Едва ли не самую крупную роль здесь сыграли невероятные тягости порубежной сибирской службы, усугубленные страшным произволом и злоупотреблениями воевод и других властей… От этих «прелестей» сибирской жизни русские люди готовы были бежать хоть на край света, мечтая о службе «особь» – отдельно от «государевых воевод»…

Илимск был город новый (с 1649–1650 гг.), построенный первым его воеводой Тимофеем Шушериным и населенный «сведенцами» из разных сибирских городов. Немногие из них перешли сюда добровольно, большинство же состояло из невольных переведенцев, которые не могли быть довольны этим насильным переводом из насиженных сравнительно спокойных по службе старых сибирских городов в неустроенный и беспокойный порубежный Илимск. Соседство немирных «братских» и «мунгальских людей» давало себя знать с самых первых моментов открытия Илимского воеводства.

В «заручной челобитной» 1655 г. илимских служилых людей читаем, что когда челобитчиков перевели в Илимск, то ничего им не дали – никакой «подмоги» на «дворовое строенье и на селитьбу», так что «и по се время» они «дворишками не построилися, потому что покою себе не знаем ни днем, ни ночью, ни зимою, ни летом»… Именно этими «тяжелыми немирными службами» челобитчики и объясняют амурские побеги Прокофья Кислого и др.

Особенно усиленно жалуются челобитчики на тягости «судоваго дела» – на обязательную для илимских служилых людей постройку судов на устьях р.р. Муки и Куты, где «для якутской службы (т. е. для отправки хлебных караванов в Якутск) делаем кочи и дощаники и лодьи, и к себе наймуем в плотники в уставщики промышленных людей, дорогою ценою – от указу даем Рублев по 40 и больши, а сами мы кочей и дощаников делать без мастера не умеем»…

Из другого документа узнаем, что в 1655 г. служилые люди просили освободить их от постройки 3 «кочей морскаго ходу» и кочи были построены «кочевыми деловцами» за 139 рублей, кои были вычтены из «денежных окладов» служилых людей. Вообще «судовое дело» наносило им огромные убытки и вызывало сильное неудовольствие.

Именно здесь – около «судоваго дела» и зародился бунт Михаила Сорокина.

Весной 1655 г. воевода Оладьин отправил на службу в Верхоленский острог отряд в 40 казаков, под начальством Михаила Сорокина. Отряд состоял частью из служилых «стараго ленскаго наряда», т. е. переведенных из Якутска, а частью из илимского «новаго прибору из ссыльных служилых людей». Сорокину было дано специальное поручение заведывать на р. Тутуре постройкой пяти дощаников.

Сорокин прибыл на Тутуру перед Пасхой и принялся за порученное дело. Не окончивши дощаников, Сорокин на Святой неделе вдруг «стал сам четверт наряжатца» в Верхоленский острожек. Это удивило «приказнаго человека» Тутурской волости, пятидесятника Михаила Козлова, который стал удерживать Сорокина: «почто ты, Михайло, сам четверт едешь в Верхоленье, а дощаники государевы будут не сделаны?…» – «Я-де еду топоров делать…» – отвечал тот.

Козлов отпустил Сорокина, но о неожиданном его отъезде уведомил верхоленского приказного человека, атамана Никифора Качина. Очевидно, у Козлова были какие-то сомнения: до него должны были дойти слухи о замыслах Сорокина…

Действительно, после Егорьева дня Сорокин прислал на Тутуру казака Клима Донщину, который приехал «сам девят» и торопливо стал «дощаники государевы конопатить и весла и греби делать». Донщина прямо заявил Козлову: «идем-де в Дауры!..» Для Козлова не осталось никаких сомнений, «что они даурцы…».

Донщина счел излишним скрываться в захолустном Тутурском зимовье, когда знамя бунта уже открыто было поднято Сорокиным в таком крупном пункте, как Верхоленский острог. Как мы знаем, он прибыл туда на Пасху и немедленно довел до конца переговоры с своими единомышленниками. Все у них было решено еще зимой, и теперь они действовали по хорошо обдуманному плану.

Прежде всего нужно было если не привлечь на свою сторону Н. Качина, то по крайней мере обезвредить его. Но первое не удалось: Качин решительно отказался на старости лет превращаться в «даурца»… Однако, он согласился не мешать планам Сорокина. Впоследствии, во время воеводского «сыска», Качин уверял, что когда Сорокин с товарищи свой «скоп и воровской завод и побег в Даурскую землю заводили», то он Качин «про тот их воровской злой умысл до их побегу не слыхал и не ведал, и в побеге-де тем ворам ни в чем не норовил и не потачил»… Узнал он о побеге только 25-го апреля, когда Сорокин открыто поднял знамя бунта, Качину «от приказа отказал» и под угрозой «смертнаго убойства» запретил извещать воеводу Оладьина. Качин уверял, что бунтовавшие казаки «обсадили» его в острожке, вместе с оставшимися верными государю служилыми людьми. Так показывали и некоторые свидетели, и воевода Оладьин писал царю, будто бунтовщики «взяли сильно» Качина и «поневоле привели ко кресту, чтоб ему про их воровской завод и измену ко мне для ведома отписок не писать и вести не подавать».

Но большинство свидетелей говорит, что Качин «за караулом не бывал – ходил прост»… Верхоленский толмач Федор Степанов рассказывал, что 24-го апреля был он с Сорокиным и его товарищами, – «сидели, – пили братчину» у казака Алексея Смирнова. Сорокин тут прямо заявил: «идем-де мы в Даурскую землю, а в сборе-де нас 30 человек»… Степанов немедленно передал это Качину, а тот ответил: – «добро-де!.. инде послать на волок (т. е. в Илимский острог) с отписками?..» – Однако, никого он туда не послал в тот день. На другой день, когда начался бунт, Сорокин распорядился поставить караулы вокруг острога и по дорогам, и никого «из острогу и из дворов не выпущали». Как бы ни были бдительны эти караулы, все же было возможно послать весть воеводе, особенно в первые дни волнений, когда бунтовщики еще не разобрались точно – кто из верхоленцев стал «даурцом», и кто остался верен «государевым воеводам». Но Качин не только не сделал ни одной попытки уведомить Оладьина о начавшемся бунте, но даже – как рассказывал тот же толмач Степанов, – в день бунта, очень мирно и охотно «мед ставил» Сорокину с товарищами и после не раз с нами «брагу пивали, хлеб-соль водили»… Правда, Качин оправдывался так: «Я по неволе пою их, что боюся от них смертнаго убойства»…

Как бы то ни было, но если Качин и не был явным сторонником Сорокина, то все же он не мешал его планам, хотя отлично помнил данный воеводой «наказ» – немедленно извещать о всякой «шатости» служилых людей.

Как мы знаем, бунт начался 25-го апреля 1655 года. Ранним утром Михаил Сорокин и Федор Мещеряков явились в часовню св. Николая Чудотворца (церкви в остроге не было) и потребовали у «часовеннаго дьячка» Дмитрия Семенова выдачи «войсковаго знамени» Верхоленского острога. Семенов не хотел выдавать, но они «знамя войсковое у меня в часовне сильно взяли и оставили коня Николе в казну», т. е. – начиная бунт, прибегли к покровительству Николая Чудотворца и принесли ему жертву.

С знаменем в руках Сорокин вышел на площадь острога, где уже выстроилось «с оружьем» его «войско». Устроили «круг», принесли крест и все под знаменем друг другу «образовались (крест целовали), что бы им умереть вместе за един человек»… Все они «крест целовали на том, что-де им итти в Даурскую землю, а атаманом быть у них в воровском полку» Михаилу Сорокину и «есаулом» Федору Краснояру: «а иново-де атамана и есаула им никово не выбирать». Если по государеву указу «будут посланы на службу, или на них воров в Даурскую землю с Москвы государевы бояре, или окольничий и воеводы, или с городов приказные люди с ратными людьми, – и им-де ворам в Даурской земле в государевы полки к государевым воеводам не выезжать и не даватца, и никаких служб государю с воеводами не служить! А служить-де им с их воровским атаманом с М. Сорокиным, да с ясаулом с Ф. Краснояром в Даурской земли заодно особь, а у государевых воевод под началом не быть и не даватца – стоять за одно! И на том-де они воры атаману воровскому М. Сорокину крест целовали все».

Некоторые колебавшиеся «даурцы» пробовали остановить движение ссылками на долг «службы государевой». Но Сорокин с товарищами отвечали, «что-де их братья служилые люди в прошлых годех» много раз «из служб бегали» – из Якутска, Красноярска и Илимска, «а им-де за то государева указу и сыску не бывало: то они воры и изменники М. Сорокин с товарищи ставят себе в похвальбу и в удачю!»

Это говорит воевода Оладьин в своей отписке царю, в которой не раз возвращается к этому предмету и ничем не опровергает показаний «даурцев», что все прежние побеги в Даурию совершенно игнорировались центральным правительством и не вызывали с его стороны ни «указов», ни «сысков». Значит, это была правда, и Сорокин, указывая колебавшимся на это обстоятельство, как бы намекал, что далекому царю нет дела до них – захолустных людишек.

Когда атаман и есаул были избраны, Сорокин «кликнул в круг» Качина и объявил ему, что «отказывает» ему от «приказа» в Верхоленском остроге, что ему «до них дела нет ни в чем» и пригрозил, чтобы он «вести не подавал» воеводе Оладьину, «а буде весть подашь – и ты на себя не пеняй! посадим в воду!»

Этой угрозы было достаточно, чтобы обезоружить Качина. Но все же ему вполне не доверяли – следили за ним и «из острогу без своих людей не выпущали». Следили и за остальными служилыми людьми, не приставшими к Сорокину. Против некоторых открытых противников были приняты крутые меры: так, казаков Терентья Пашкова и Игнатья Буракова и промышленного человека Ивана Галичанина избили, «в воду посадить хотели», ограбили, ружье, порох, платье, у Галичанина отняли «судно с товары и хлебными запасы» и всех троих «за приставом в воровском своем полку держали».

Сорокин постарался привлечь на свою сторону ясачных людей и запретил им извещать воеводу о происходящем в остроге. Переговоры с инородцами не затрудняли Сорокина и Краснояра, так как они «язык братской и тунгусской знают».

После 25-го апреля, Сорокин прожил в Верхоленском остроге до 11-го мая, занимаясь организацией своего «воровскаго полка» и приготовлениями к далекому походу. Кроме найденных в остроге судов, 3 струга «приплавили сверх Лены реки» промышленные люди, остальные суда заготавливал казак Донщина на Тутуре.

Ядро полка Михаила Григорьева Сорокина составили 25 казаков из отряда, посланного с ним на Тутуру. Позже, как увидим ниже, к нему присоединился отряд его брата Якова Сорокина, также из 25 Казаков. Таким образом, считая с атаманом, его братом и есаулом Федором Ивановым Краснояром – служилых людей собралось 53 человека. Любопытно, что между ними почти третья часть носит малорусские фамилии: Петр Панко, Андрей Некрасов-Хохол, Артем Муромко, Василий Мотус, Иван Кудря, Федор Пан, Петр Кисель и т. д. Очевидно, все это были служилые из ссыльной литвы и черкас.

Малорусские фамилии встречаются и среди 20 илимских пашенных крестьян, приставших к Сорокину: Нечай Ворон, Калина Черкашенин, Данило и Ефим Плужные и др. Некоторые крестьяне бежали с своими семьями. С семьей бежал и «соловар» с Усть-Кутского «государева усолья» Терентий Брилин. Бежали его два «подварка», мельник с «государевой мельницы», 2 «ямских охотника» и др. полу-служилые люди.

Но главную массу Сорокинского полка составили «многие промышленные люди и воровские бродящие люди». Здесь были «покрученики – работные люди» с торговых судов, «всякие нахожие люди и воры в зерншики» – по определению воеводы Оладьина. Всего собралось у М. Сорокина до 300 человек из Илимского, Якутского и др. уездов.

Пробирался к М. Сорокину из Тобольска сын его Михаил, но дорогой был схвачен и посажен Оладьиным в тюрьму.

Некоторые увлечены были в движение насильно, например позже Оладьин получил из Киренского погоста «явку» торгового человека гостиной сотни Томилы Щепоткина о насильственном уводе Сорокиным его сына Тихона. Прокопий Федоров, приказчик гостиной сотни Остафья Филатьева, жаловался, что Сорокин увел у него всех «покручеников», на которых были «кабалы».

Несмотря на такой разнообразный состав Сорокинского полка, общая цель соединяла всех в крепкое и дружное сообщество. Все более важные вопросы решались сообща – в казачьем «кругу». Многие свидетели, сталкивавшиеся с полком на стоянках или в походе, согласно показывают, что видели, как на «станах» бунтовщики «в кругах под знамены говорили» о своих делах. Это отметил воевода Оладьин в отписке царю, как там же он отметил и следующее обстоятельство, усугублявшее, по его мнению, вину сорокинцев: «ведомо мне чинитца», что «воры, забыв страх Божий и крестьянской закон, в середу и пяток мясо и молоко ели».

И воевода Оладьин, и другие илимцы согласно говорят, что душой и главой бунта был именно Михаил Сорокин, – служилый человек «стараго ленскаго наряда», т. е. переведенец из Якутска. Главными же помощниками его были казаки Федор Краснояр и Клим Донщина.

11-го мая Сорокин тронулся из Верхолейского острога и поплыл по Лене на Тутуру, где поджидал его Клим Донщина, окончивший к тому времени отделку государевых дощаников. Приказный человек Тутурской волости Мих. Козлов послал казака Ивана Гладкого к воеводе, с вестью о приходе Сорокина с «большими людьми». Но бунтовщики «изымали» Гладкого и «посадили в колоду», а когда прибыл Сорокин – «учели бить батоги» Гладкого, и потом взяли его «с собою сильно». Козлова же «караулили» все время, пока были на Тутуре.

С Тутуры Сорокин двинулся в Орленскую волость. По пути туда встретили приказного человека этой волости Ждана Савина, который хотел бежать, но его «изымали и связали и связана привезли на Орленгу». Он не мог подать вести воеводе, так как местные крестьяне и промышленные люди были «все за караулом». Вообще везде на попутных заимках Сорокин «захватывал людей для вестей». Савин жаловался потом воеводе, что бунтовщики «грабежом у меня взяли государевы 4 листа бумаги».

Следующим довольно продолжительным пунктом остановки Сорокина было Усть-Кутское зимовье, где происходила в то время «ярманга» (ярмарка) и куда он прибыл 15 мая. Здесь Сорокин встретил первое и последнее сопротивление со стороны оставшихся верными государю илимцев. На устье р. Куты находился острожек, куда, при приближении Сорокина, засели немногие служилые люди и часть собравшихся на ярмарку торговых и промышленных людей, под предводительством приказного человека Семена Безпалова и таможенных целовальников Семена Норицына и Луки Захарьева. Им удалось отсидеться от Сорокина, который «приступал» к острожку, убил 2 промышленных людей и 2 ранил, но острожка взять не мог.

Зато ярмарка очутилась вполне в руках Сорокина, за исключением тех торговых людей с их товарами, которые успели спрятаться в острожке. Ярмарка собралась богатая. Один таможенный сбор ожидался в громадных для того времени размерах – около 1000 рублей (т. е. более 10000 р. на наши деньги), да «десятинный соболиный» доход в казну – более 50 «сороков» соболей. Всего этого лишилась казна, благодаря Сорокину, который значительную часть торговых людей ограбил, а другим «торговать не дал – всех разогнал».

Торговые люди пострадали еще более государевой казны. Сорокин грабил все, что попадалось под руку, а особенно необходимые ему хлебные запасы, оружие, порох, свинец и пр. Например, у торгового человека Прокофья Федорова ограбили товаров на 2539 руб. 16 алтын 4 деньги. Любопытна приложенная им к челобитной «ценовная роспись» пограбленных у него «животов» и товаров. Больше всего захватили у него платья и разных материй: сукна, холста, крашенину, сапоги, зипуны, рубашки, штаны («вязаные», «английские червчатые» – 7 штук оценены в 14 рублей), «опояски», «иглы – шпанки» и проч. Понадобилось «ворам» еще мыло, свечи восковые, блюда, «деревянныя братины», воск, мед, перец, масло коровье (15 пудов на 60 р.) и проч. Но всего любопытнее, что «воры» захватили у Федорова несколько книг: «две Псалтыри Учительных, цена 4 рубли» и «Часовник, печатная цена рубль»…

В числе ограбленных оказался и якутский воевода стольник Михаил Семенович Лодыженский: у приехавших на ярмарку его людей сорокинцы ограбили «всякие запасы и вино горячее». Слух прошел, что на ярмарку ждут приезда илимского воеводы Оладьина. Сорокинцы его «дожидались – хотели грабить», но слух не оправдался.

Вместо Оладьина 18 мая прибыл на устье Куты очень лакомый для Сорокина груз – «государева оружейная казна», шедшая из Тобольска в Якутск, с подьячим Воином Якуниным и илимским казаком Безчасткой Анощинцовым, переходившим на службу в Якутск. С Безчасткой ехала и его семья. На требование Сорокина выдать государеву казну Воин и Безчастко отвечали решительным отказом: «и мы, холопи твои» – писали они в челобитной к царю– «не щадя голов своих, говорили тем воровским казакам встречно, с большими угрозами и уличали» их, что они «государю изменили, Верхоленской острог выграбя покинули, и изменя побежали в Даурскую землю». Энергичные защитники государевой казны уговаривали Сорокина не трогать ее и отдать торговым людям все пограбленное у них. Последнего Сорокин не исполнил, но оружейной казны, действительно, не тронул и, вероятно, потому, что достаточно запасся ею еще в Верхоленском остроге и у торговых людей Усть-Кутской «ярманги».